Текст книги "Тихая ночь"

Автор книги: Гаральд Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мюллер Гаральд
Тихая ночь

Гаральд Мюллер

Тихая ночь

Леонард Бухов, перевод с немецкого

Действующие лица

МАТЬ, 68 лет

ВЕРНЕР, 45 лет

Комната для двух человек в доме для престарелых. Ее половины являются зеркальным отражением друг друга. Посредине комнаты стол, умывальник и шкаф-гардероб, предназначенные для совместного пользования. Одна половина комнаты имеет нежилой вид. Там стоит кровать без постельных принадлежностей с пружинным матрацем, рождественский венок из еловых веток.

Примечание:

Хор из 6-10 пожилых людей репетирует под аккомпанемент фисгармонии рождественскую песню "Тихая ночь" (нем. "Stille Nacht", песня сочинена в Австрии в 1818 г., музыка Франца Грубера, слова Йозефа Мора). Поющие не видны. Пение доносится из большого помещения, – например, из столовой дома для престарелых, – расположенного на достаточно большом расстоянии от комнаты Матери. Режиссер может включать фонограмму чаще или реже, чем это предлагает автор. Но это обязательно должна быть специально записанная фонограмма с голосами неумело поющих пожилых людей, которые репетируют в течение всего времени действия. Обрывки случайных разговоров во время репетиции могут быть включены в фонограмму, но они не должны иметь отношения к сюжету пьесу. Использование готовой пластинки с этой песней будет противоречить замыслу автора.

Мать спит в одежде на голом матраце, укрывшись темным одеялом. Пение стариков. Стук в дверь. Мать не реагирует. Стук повторяется. Никакой реакции. В комнату входит Вернер, ставит на пол картонную коробку, садится и наблюдает за спящей. Закуривает сигарету. От щелчка зажигалки Мать шевелится. Тогда Вернер агрессивно щелкает зажигалкой несколько раз подряд. Мать открывает глаза и смотрит на Вернера.

МАТЬ. Вернер...

ВЕРНЕР. Здравствуй мама.

МАТЬ. Что-нибудь случилось?

ВЕРНЕР. С чего ты взяла?

МАТЬ. Но ты приехал уже сегодня?

ВЕРНЕР. А почему нет?

МАТЬ. Но ведь обычно – за три дня до праздников. Обычно ты приезжаешь за мной только за три дня до праздников.

ВЕРНЕР. Да, да, конечно... Все не так просто.

МАТЬ (садится, надевает домашние туфли и замечает картонную коробку). Что это там, в коробке?

ВЕРНЕР. Рождественский подарок.

МАТЬ. Рождественский подарок?

ВЕРНЕР. Это сюрприз.

МАТЬ. Вернер, что случилось?

ВЕРНЕР. Ничего.

МАТЬ. Мальчик мой... (Целует его, подходит к зеркалу, поправляет одежду и прическу.) Ты бы хоть позвонил. А теперь у меня совершенно ничего не собрано. Блузка не поглажена, туфли не почищены... (Подходит к шкафу, на котором лежат два чемодана.)

ВЕРНЕР. Мама, послушай...

МАТЬ. Мне большой взять или маленький? Ах да, сперва кровать Хельги. Ты мне совсем заморочил голову. (Аккуратно расстилает темное одеяло поверх матраца.) Здесь я сплю только днем. Так меньше возни. Сними пальто. Не то помнется.

ВЕРНЕР. Не помнется.

МАТЬ. Ты все так же много куришь?

ВЕРНЕР. Да.

МАТЬ. Вернер! Ты опять вырос. Боже, какой большой у меня сын.

ВЕРНЕР. В мои годы уже не растут.

МАТЬ. Да? Ну тогда я стала меньше ростом. (Смеется.)

ВЕРНЕР. В тебе погиб комик, мама.

Короткая пауза.

МАТЬ. Вернер, ты чем-то озабочен?

ВЕРНЕР. А где фрау Кох?

МАТЬ. Но я же вам написала. У нее отказало сердце. Еще на прошлой неделе. Я же написала вам.

ВЕРНЕР. Возможно. У меня голова занята другим.

Пауза.

МАТЬ. Хельга Кох была моложе меня на пять лет.

ВЕРНЕР. Неужели?

МАТЬ. Да, я старше ее на целых пять лет. (Указывает на коробку.) Убери это с дороги. Не то я споткнусь.

Вернер послушно выполняет ее просьбу.

Утром мы еще ели рогалики. В кафе "Лоренц", тут, напротив. Рогалики с кофе. Как обычно. Ах, нет, она же не захотела рогаликов. Как странно. А всегда брала рогалики. Только в то утро не захотела. Заказала кофейно-сливочное пирожное. Должно быть, уже что-то предчувствовала и ей захотелось еще раз попробовать вкус пирожного. В последний раз. Очень странно. Да, такое бывает. А когда мы вернулись, она легла. Ей было как-то не по себе. И через два часа умерла. Иногда это происходит как по расписанию.

ВЕРНЕР. Жаль, она была милая женщина.

Пауза.

МАТЬ. Ты без шапки?

ВЕРНЕР. Моя шляпа в машине.

МАТЬ. На таком холоде.

Пауза. Мать выглядывает в окно.

Новый "мерседес"?

ВЕРНЕР. С иголочки. Хорош, да?

МАТЬ. Ты опять меня привяжешь?

ВЕРНЕР. Пристегиваться нужно обязательно. Здесь нет пепельницы?

МАТЬ. Нет. Разве только вот это...

Негромко – хор. Мать берет с подоконника подставку от цветочного горшка, старательно моет, вытирает и ставит на стол. Вернер стряхивает пепел и затягивается.

Я теперь иногда хожу на кладбище.

ВЕРНЕР. Из-за фрау Кох?

МАТЬ. Нет. Подышать воздухом.

Пауза.

ВЕРНЕР (тушит сигарету, раздраженно). Да кто это там все время поет?

МАТЬ. Это те, кто на Рождество остается здесь, сынок. Они в сочельник смогут спеть для самих себя. Репетируют уже целых две недели. Постоянно одно и то же. Ничего не могут запомнить. Склероз.

Оба прислушиваются.

ВЕРНЕР. Что ж... теперь у вас даже есть лифт...

МАТЬ. И что тут такого?

ВЕРНЕР. Ну... не нужно взбираться по лестнице. И центральное отопление, ковры повсюду. Здесь стало совсем уютно.

МАТЬ. Уютно? Благодарю покорно.

ВЕРНЕР. Но почему? Некоторые даже не хотят уезжать.

МАТЬ. Какая ерунда. С чего ты взял?

ВЕРНЕР. Мне так показалось.

МАТЬ. Ему, видите ли, так показалось. На Рождество каждый хочет быть дома. Знаешь почему? Потому что это праздник любви. (Достает сверток с подарком.) Ну-ка, для кого это?.. Нет, пусть это пока останется тайной. Вообще-то, ты не заслуживаешь подарка. Является – ни того, ни с сего – на четыре дня раньше обычного, озорник.

ВЕРНЕР. Да, мама, видишь ли...

МАТЬ. Хватит об этом. Я уже не сержусь. Но ведь у меня... совсем ничего не собрано. Блузка не поглажена, туфли не почищены...

ВЕРНЕР. Мама, если тебе хочется остаться здесь...

МАТЬ. Не беспокойся, я поеду. Несмотря на Ильзу и все прочее. Все мы порой странно себя ведем. (Снимает домашние туфли и влезает на стул, чтобы достать со шкафа чемоданы.)

ВЕРНЕР. Ты напрасно суетишься, мама. Выслушай меня сперва.

Чемоданы едва не падают на голову Матери.

МАТЬ. Неужели ты не можешь помочь своей старой матери?

Вернер снимает чемоданы. Мать садится.

Совсем голова закружилась. Нет, в Рождество Христово человек должен быть в кругу своих самых любимых.

ВЕРНЕР. Что, что, что?

МАТЬ. Ничего, мне уже лучше. (Кладет на стол меньший чемодан и открывает его.)

ВЕРНЕР. У меня к тебе важный разговор.

Мать раскрывает все дверцы шкафа: половина, принадлежавшая покойной, пуста.

МАТЬ. Посмотри, дитя мое, – это была Хельга Кох. Скоро и здесь будет так же пусто. Знаешь, Вернер...

ВЕРНЕР. Мама!..

МАТЬ. Не перебивай меня, пожалуйста. У меня к тебе тоже важный разговор. Да-да-да, очень важный... Прогнали... Выбросили, словно мусор... Ты виноват. (Приносит к столу белье.) Ах да, вот что: ни за что не соглашайся идти в приют, если уж до этого дойдет дело.

ВЕРНЕР. Но, мама!

МАТЬ. Это тебя убьет.

ВЕРНЕР. За такие-то деньги?!

МАТЬ (осторожно выглядывает в коридор, затем – негромко). А наш новый управляющий?!

ВЕРНЕР. Он толковый человек. Столько усовершенствований. Для вас же старается.

МАТЬ. Старается. Чтобы мы в половине одиннадцатого были в постели. Этот Лемке настоящий тиран. Как Сталин. Постоянно изобретает что-нибудь новенькое. В половине десятого – в постель. Что мы, дети? Мы уже достаточно взрослые, чтобы смотреть телевизор. И еще пристает ко мне, этот фрукт.

ВЕРНЕР (мягко). В половине одиннадцатого, мама.

МАТЬ. Что?

ВЕРНЕР. Вам полагается быть в постели в половине одиннадцатого.

МАТЬ. То есть, как? В половине десятого. Что ты болтаешь? Разве я стала бы говорить? Уже в двадцать один тридцать. Половина одиннадцатого – какая ерунда. Это же двадцать два тридцать. (Пауза. Укладывает вещи.) Вы совсем не читаете моих писем.

ВЕРНЕР. Ну мама, знаешь что...

МАТЬ. Да-да-да. У меня пальцы болят от писанины, а вы ни строчки не читаете.

ВЕРНЕР. Разумеется, читаем. Но ты же сейчас сама сказала: половина одиннадцатого.

МАТЬ. Это когда же.

ВЕРНЕР. Вот только что.

МАТЬ. Вздор. Только что я укладывала вещи, Вернер, я пока что в своем уме. А в письме я написала – половина десятого. Черным по белому. Вот на этом столе. Двадцать один тридцать. Именно в это время Лемке отправляет нас в постель. В двадцать один тридцать. А теперь ответь: когда заканчиваются телеспектакли? Я имею в виду длинные. Вот видишь. Именно поэтому. Именно поэтому здесь все не выносят его. Мы его терпеть не можем. Ну что уж такого можем мы натворить? Почти все – за семьдесят. Нет, на Рождество Христово нужно буквально бежать отсюда прочь. Хоть в праздники ничего не видеть и не слышать. И все эти безобразия из-за нового управляющего. Он опасный человек. Позволяет себе в чем-то нас подозревать. Мы же старые люди. Просто смешно. Да все уже давно и думать забыли о таком. Пусть сам отправляется на боковую в половине десятого. Мы и без него знаем, что нам можно и чего нельзя. Весенние настроения глубокой зимой! Пусть на себя посмотрит. А что касается меня... Нельзя такому доверять дом для престарелых. Запретить по закону.

ВЕРНЕР. Мама, да не волнуйся ты.

МАТЬ. Что, разве неправда? Чистейшая правда. Постоянно придумывает что-нибудь новенькое. И ни капли не стыдится, негодяй, и еще пристает ко мне.

ВЕРНЕР. Что, что?

МАТЬ. Хватит об этом. Я не могу говорить с тобой о подобных вещах.

Пауза. Мать укладывает вещи. Вернер закуривает новую сигарету.

Я теперь хожу на кладбище.

Пауза.

А знаешь почему?

ВЕРНЕР. Знаю.

МАТЬ. Откуда?

Пауза.

Откуда ты знаешь?

Пауза.

Как поживают дети?

ВЕРНЕР. Спасибо, хорошо. У Ильзы много хлопот с ними.

МАТЬ. Много хлопот. Их же всего двое. А вас было пятеро. Но разве я жаловалась?

ВЕРНЕР. Ильза тоже не жалуется

МАТЬ. Погоди, все еще впереди. А тремя детьми больше – это не шутка.

Продолжает укладывать вещи. Негромко – хор.

Как подвигается пристройка.

ВЕРНЕР. Пристройка?

МАТЬ. Пристройка с комнатами для гостей.

ВЕРНЕР. Ах, пристройка...

МАТЬ. Да. Уже готова?

ВЕРНЕР. Ну-у... почти.

МАТЬ. Вот и чудесно. Тогда я в этот раз...

ВЕРНЕР (перебивает). Ильза просто счастлива. Так надоела эта бесконечная грязь...

МАТЬ. А что тогда говорить мне? Я пережила это трижды.

ВЕРНЕР. Где?

МАТЬ. Как где? На старой бойне. Тебя еще не было на свете. Когда мы пристраивались в первый раз и во второй. Тогда ты еще не увидел свет мира. Отцу вечно всего было мало. Постоянно что-то пилили и приколачивали. Да, я пережила это трижды. Мы три раза пристраивались.

Пауза.

Значит, теперь у вас и для меня хватит места.

ВЕРНЕР. Вообще-то, да.

МАТЬ. Вообще-то?

ВЕРНЕР. Да, ты знаешь, мама...

МАТЬ (быстро). Вы ко мне давно не приезжали. В последний раз, кажется, в середине августа.

ВЕРНЕР. Я был в сентябре. В конце сентября.

МАТЬ. Ну да, из-за подписи. Когда ты продал Эрленбахский луг. Свалился тогда, как снег на голову.

ВЕРНЕР. Как ты можешь, мама?

МАТЬ. Да-да-да. Застиг врасплох и уложил на обе лопатки.

ВЕРНЕР. Но ведь не только из-за подписи. Мне просто хотелось тебя повидать.

МАТЬ. Неправда. Только из-за Эрленбахского луга. Который вообще-то по закону принадлежит мне. Я ведь уже стара. Я могу быть откровенной. Мне уже нечего терять. Ты приезжал только ради подписи. Заскочил на минутку. Дитя мое. Да, здесь ты беззащитен, любой готов принести тебя в жертву.

ВЕРНЕР. Но ведь все было совсем не так, мама.

МАТЬ. Нет так. (Берет из стопки белья носовой платок и сморкается.)

ВЕРНЕР. Я выбросил на рынок кровяную колбасу.

МАТЬ. Ну и что?

МАТЬ. Ты же знаешь, что это значит.

МАТЬ. Не вижу ничего особенного.

Пауза.

ВЕРНЕР. Сверхкрупная баночная расфасовка для семейного стола. По самоубийственной цене.

Пауза.

Господи, да я почти три месяца крутился, как белка в колесе.

Пауза.

Мама...

МАТЬ. Свиная или говяжья?

ВЕРНЕР. Комбинированная.

МАТЬ. С комбинированной возни много. (Достает из шкафа чистый носовой платок и кладет его на стопку белья.) Я не хотела тебя упрекать, дитя мое.

ВЕРНЕР. Но так прозвучало.

МАТЬ. Ах, Верни...

Пауза. Хор.

А теперь? Что собирается мой сын выбросить на рынок теперь?

Вернер молчит.

Что ты теперь выбрасываешь на рынок, Вернер?

ВЕРНЕР. Почему ты спрашиваешь?

МАТЬ. Потому что ты не снимаешь пальто.

ВЕРНЕР (коротко). Зельц по-домашнему.

МАТЬ. Зельц по-домашнему – боже мой, вот уж с ним-то возни! Ни днем, ни ночью покоя не будет. А я сижу здесь, сложа руки, и бездельничаю.

ВЕРНЕР. С зельцем по-домашнему можно пока не спешить. Рынок еще долго будет в нем нуждаться.

МАТЬ. Почему же тогда не снимаешь пальто?

Вернер снимает пальто. Мать убирает со стола чемодан.

ВЕРНЕР. Я все прикидываю насчет Карла Бюттнера. Его рецепт и моя сеть сбыта.

МАТЬ (в ужасе). Старший из Быков-Бюттнеров?

ВЕРНЕР (подражая рекламе). Зельц Бюттнера полезен и вкусен.

МАТЬ (иронически). Так уж?

ВЕРНЕР. Даже для язвенников. Даже для диетиков. Ты-то знаешь, что это значит.

МАТЬ. Еще бы я не знала, что это значит. Тебе не нужно меня убеждать, дитя мое. Такой постный зельц – редкость. Такая усвояемость...

ВЕРНЕР. Поначалу мне придется вколотить в это дело приличные деньги, зато уж потом останется только сливки снимать. Без суеты. У нас будет классная фирма зельца. Солидная немецкая фирма зельца. Суперфирма зельца в Европе.

МАТЬ. Карл Бюттнер из Фридерикендорфа...

ВЕРНЕР. Карл нормальный мужик. У меня с ним будет полный порядок. Без суеты. Он иногда пытается играть в наивность, но я все эти номера наизусть знаю. Сам уже все перепробовал.

МАТЬ. Не верь этим людям из Фридерикендорфа, Вернер. Лучше бы тебе поладить с нашими. А с теми не стоит иметь дело.

ВЕРНЕР. Все будет учтено в договоре. Все уже точно подсчитано. Абсолютно без суеты. Никаких сюрпризов быть не может.

МАТЬ. Господи, знал бы отец...

Снимает со стены портрет отца в рамке.

В случае укрупнения: мужчина в костюме мясника, в руках пневматический молот для забоя скота.

ВЕРНЕР. Отец...

МАТЬ. О чем ты?

ВЕРНЕР. Да нет, ничего.

Мать стелет на стол гладильное одеяло, затем резко распахивает дверь и выглядывает в коридор.

Ну что там опять?

МАТЬ (достает спрятанный в ее постели утюг). Мне же хочется привести себя в порядок для вас. А в комнате гладить запрещено. Экономят электричество. Ты можешь оказать мне услугу?

ВЕРНЕР. Что, что, что?

МАТЬ Постереги в коридоре, Вернер. Вдруг этот тиран Лемке явится. (Подходит к электрической розетке.) Ну? Иди же.

ВЕРНЕР. На таких, как он я быстро нахожу управу. Твоя личная жизнь – не его дело. Мне, наверное, стоит повнимательнее перечитать правила. Тогда он сразу перестанет совать нос.

МАТЬ. Но не проговорись, что это из-за меня. А то он мне устроит сущий ад. И обязательно скажи насчет телевизора, ладно? Длинные телеспектакли заканчиваются в начале одиннадцатого. И что он сам курит в туалете. Если он вздумает говорить тебе дерзости.

ВЕРНЕР. Я скажу, мама. Все будет нормально.

МАТЬ. Господи, Вернер, что бы я без тебя делала... (Достает из шкафа блузку, раскладывает ее на одеяле. Пауза. Хор.)

ВЕРНЕР. Но вообще-то ты неплохо здесь устроена.

МАТЬ. Неплохо устроена... Не надо себя убеждать. Я-то представляла себе, что все это куда более прилично. (Идет к умывальнику и берет стакан.)

ВЕРНЕР. Теперь в твоем распоряжении вся комната, целиком. Хоть на роликах катайся.

МАТЬ. Что еще за фантазии...

ВЕРНЕР. А счет мы будем оплачивать полностью. Договорились?

Пауза.

Даже если они снова повысят плату за содержание.

МАТЬ (держит стакан под краном, но вода течет мимо; испуганно спрашивает). Они что, опять хотят... повысить плату?

ВЕРНЕР. Ну-у-у...

МАТЬ. Но почему вдруг?

ВЕРНЕР. Жизнь дорожает и у вас.

МАТЬ. Да-а... жизнь дорожает.

Замечает свою оплошность, набирает воду в стакан и несет к столу. Вернер грозит ей насмешливо пальцем.

ВЕРНЕР. Может, у вас, старичков, к зиме аппетит разыгрывается?

МАТЬ. Да ну тебя, Вернер...

ВЕРНЕР. А вам никогда не приходит в голову тряхнуть стариной?

МАТЬ. Ну и юмор у тебя.

ВЕРНЕР. Но что бы ни случилось, наличность будет поступать в приют, как всегда, бесперебойно. Необходимые затраты не подлежат дискуссии. Переводы продолжают поступать. Без лишних разговоров. Даже, если Руди и Карли станут по-прежнему жмотничать. Я буду переводить.

МАТЬ. Спасибо, дитя мое.

ВЕРНЕР. Не нужно меня благодарить, мама.

МАТЬ. Я лучше знаю.

Мать набирает в рот воды, брызгает немного на утюг, затем на блузку. Вернер брезгливо отворачивается и, встав с места, мечется по комнате.

МАТЬ. Что с тобой?

ВЕРНЕР. Ничего.

МАТЬ. Ты меня нервируешь. Сядь на место.

Вернер садится, достает из кармана блокнот и начинает делать подсчеты. Пауза. Хор.

О чем ты задумался, Вернер?

Пауза.

Ну как хочешь.

ВЕРНЕР. О том, что мои дела выглядят вовсе не радужно. Двойная салями уже не идет, как раньше. И на деревенскую ливерную экстра спрос тоже падает.

Короткая пауза. Мать гладит.

МАТЬ. Ты ведь хочешь что-то этим сказать.

ВЕРНЕР. То, что я нуждаюсь в крепком денежном вливании.

МАТЬ. Так. И что дальше?

ВЕРНЕР. А что, если отказаться еще от чего-нибудь?.. От какой-нибудь недвижимости...

МАТЬ. Я знаю, что ты имеешь в виду. Об этом не может быть и речи.

ВЕРНЕР. Я же не говорю о чем-то конкретном. Просто смешно слушать.

Пауза.

МАТЬ. А твой новый "Мерседес"?

ВЕРНЕР. Боже мой, я же должен выглядеть солидно.

МАТЬ. Каждые два года покупаешь новый.

ВЕРНЕР. А сколько мне приходится работать, мама.

МАТЬ. Отец этого не пережил бы, сынок.

ВЕРНЕР. Ты же знаешь, мне самому это противно. И мне "Фольксваген" больше по душе.

Пауза. Мать гладит.

МАТЬ. Но то, что вы меня не устроили в Шенталь...

ВЕРНЕР. Что, что, что?

МАТЬ. Там такой чудесный приют. И гораздо ближе к вам.

ВЕРНЕР. Но зато там вид не такой живописный.

МАТЬ. Неправда. Намного живописнее.

ВЕРНЕР. Природа здесь богаче.

МАТЬ Много ли выхожу?

ВЕРНЕР. Но сознание того, что ты могла бы...

МАТЬ Такого сознания у меня больше нет.

Вернер выглядывает в окно. Пауза. Хор.

ВЕРНЕР. Господи, мама, пойми же и меня.

МАТЬ. Я тебя давно поняла. Здесь, не успеешь выбраться за город, уже пора возвращаться. Так я уж лучше сразу иду в кафе "Лоренц". Есть рогалики. Или на кладбище. Ведь от рогаликов поправляются... А в Шентале я была бы у вас под боком. Только через поля пройти.

ВЕРНЕР. Через поля пройти...

МАТЬ. Ну... разумеется, в сухую погоду.

ВЕРНЕР. А что сказали бы люди?

МАТЬ. А-а-а, что уж там, мне все равно помирать скоро.

ВЕРНЕР. А обо мне ты подумала? Фабрика колбасных консервов – это тебе не деревенская бойня.

Короткая пауза.

МАТЬ. И тогда сразу спустят в подвал...

ВЕРНЕР. Что, что, что?

МАТЬ. Здесь, когда человек умирает, его сразу спускают в подвал.

ВЕРНЕР. Мама.

Пауза.

МАТЬ. Ну тогда через Грюнер Егер. От Шенталя в сторону Гальгенберга и влево, через Грюнер Егер. Я бы добиралась до вас меньше, чем за три часа.

ВЕРНЕР. Три часа лесом.

МАТЬ. А-а, кому я теперь нужна.

ВЕРНЕР. Я побывал в десяти приютах. По меньшей мере. Этот – просто создан для тебя.

МАТЬ. Но тогда здесь не было Лемке.

Она снова прячет утюг и вешает блузку на плечики.

ВЕРНЕР. Лемке, Лемке, Лемке!

МАТЬ. Ильза говорила – три.

ВЕРНЕР. Что – три?

МАТЬ. Ты ездил только в три приюта.

ВЕРНЕР. В три? Как же так – в три? По меньшей мере в шесть.

Нервно прикуривает от окурка новую сигарету.

МАТЬ. В три, Вернер. Слух меня пока не подводит. Хоть это у меня осталось. (Поглаживает его, при этом пошло и назойливо декламирует.)

Мой слух мне служит верно, да-да-да.

Я в тихом стуке твоего сердечка,

Пускай уста не молвят ни словечка,

Тишайший отзвук уловлю всегда.

ВЕРНЕР (со злостью). Ну хорошо, допустим, я был только в трех.

МАТЬ. И два из них оказались слишком дороги для тебя.

ВЕРНЕР. А я виноват, что вы с отцом отказались от пенсионной страховки?

МАТЬ. Господи, господи. (Ставит стакан на умывальник и при этом замечает свои туалетные принадлежности. Бросает взгляд на чемодан.) Ну вот, теперь придется брать большой. Забыла туалетные принадлежности. Впрочем, так даже лучше. Тогда и подарки для вас поместятся.

Начинает перекладывать вещи. Пауза. Хор.

ВЕРНЕР. Ведь Руди тоже не умирает с голоду. Теперь он уже взялся за подземное строительство. Представляю, как ты будешь хвастаться: мой высотно-подземный строитель Руди.

МАТЬ. Руди способный мальчик.

ВЕРНЕР. Еще бы, он даже на дерьме способен зарабатывать.

МАТЬ. Почему ты так говоришь о своем брате?

ВЕРНЕР. Потому что для меня, как ты утверждаешь, два приюта оказались слишком дороги.

МАТЬ. У Рудольфа очень доброе сердце.

ВЕРНЕР. Ну конечно. В особенности для его многочисленных симпатий.

МАТЬ. Для кого?

ВЕРНЕР. Для его баб. Сплошь расфуфыренные вертихвостки. Попробовала бы Ильза показаться в таком виде. Они же все – шлюхи.

МАТЬ. Просто моего Руди всегда все любили. (Показывает маникюрный прибор.) Это он мне прислал к Рождеству. Смотри – крокодиловая кожа. Дорогая вещь. И двое ножничек. Для рук и для ног. Руди обо всем помнит. Пилочку я, пожалуй, оставлю. Она уже раз чуть было не пропала. Дело в том, что Хельга Кох...

ВЕРНЕР. Покажи-ка. (Она подает прибор.) Рекламный сувенир. От Бушке и компании. Я получил для Ильзы точно такой же.

МАТЬ. Рекламный сувенир?..

ВЕРНЕР. Вот таков твой любимчик и его доброе сердце.

МАТЬ. Вообще-то, здесь курить запрещено.

ВЕРНЕР. Я могу выйти.

МАТЬ. А сам Лемке дымит, как труба. И на кухне, и в туалете. Но зато, если поймает кого-нибудь из нас, лишает десерта. Целую неделю без компота. Остается благодарить Бога, что не куришь.

Короткая пауза.

И все равно – Руди очень милый. (Начинает с отсутствующим видом подпиливать ногти. Пауза. Хор.)

Как дела у Юргена?

ВЕРНЕР (сухо, все еще обиженно). Спасибо, хорошо.

МАТЬ. Он уже ходит в школу, правда?.. Твой Юрген уже ходит в школу.

ВЕРНЕР. Пошел в сентябре.

МАТЬ. И хорошо учится... Он учится хорошо?

ВЕРНЕР. Да.

МАТЬ. Твой мальчик...

Пауза. Хор.

А Моника?.. Расскажи о ней. Почему ты замолчал?

ВЕРНЕР. Когда слышишь подобные упреки...

Пауза. Хор.

МАТЬ. А как учится Юрген?

ВЕРНЕР. Мама...

МАТЬ. Ну, как он учится?

ВЕРНЕР. Хорошо.

МАТЬ. А Моника? Наверное, тоже хорошо учится?

ВЕРНЕР. Да.

МАТЬ. Что ж, значит, оба ребенка учатся хорошо. (Подпиливает ногти.) У Моники, наверное, неплохо идет рукоделие.

ВЕРНЕР. Нет.

МАТЬ. Неужели?

ВЕРНЕР. Рукоделие ее совершенно не интересует.

МАТЬ. Но как же так?..

ВЕРНЕР. Только не переживай из-за этого.

МАТЬ. Господи, дети, дети... а если пойти через Кайзерштайн, можно добраться еще быстрее.

ВЕРНЕР. Прошу тебя...

МАТЬ. Я как-то проверяла, вместе с отцом. Дело было зимой. Вот такой глубокий снег, А косули, Вернер, если бы ты видел косуль. Зимой они стадами собираются на склоне. И стоят там, прижавшись друг к другу, плотно-плотно.

ВЕРНЕР. В самом деле?

МАТЬ (сердито). Чтобы не замерзнуть.

ВЕРНЕР (так же сердито). Кайзерштайн давно забетонирован.

МАТЬ. Ты выдумываешь, сынок.

ВЕРНЕР. Там построили трансформаторную подстанцию.

МАТЬ. Тогда они перебрались в Грюнер Егер.

ВЕРНЕР. Ну конечно. Туда, где прокладывают линию электропередачи.

Пауза.

МАТЬ. Уже тогда ты искусал мне всю грудь. Вот таким маленьким.

ВЕРНЕР. Тогда мне, пожалуй, лучше уехать.

МАТЬ. Я всего лишь беспокоюсь о бедных животных.

ВЕРНЕР. Отец сам торговал дичью.

МАТЬ. Когда, хотела бы я знать.

ВЕРНЕР. Даже браконьерствовал. Когда начал пить.

Пауза.

МАТЬ. Как ты так можешь, – об отце?.. У него и ружья-то не было.

ВЕРНЕР. А он ловил этих твоих Бэмби капканом.

МАТЬ. Ты лжешь.

ВЕРНЕР. А потом – молотом между рогами.

МАТЬ. Все вранье!

ВЕРНЕР. Просто у тебя память сдает. В этом отношении.

Пауза. Хор.

Пристреленных хуже покупали.

Оба зло смеются.

МАТЬ. Почему ты постоянно стремишься меня обидеть?

Пауза. Хор. Оба прислушиваются.

ВЕРНЕР. И еще это пение... (Мать подпиливает ногти.) Прекрати.

Мать продолжает подпиливать. Вернер отбирает у нее пилку.

МАТЬ. Верни... Такого ты себе еще не позволял.

ВЕРНЕР. Ты сведешь меня с ума.

МАТЬ. А я купила вам такие чудесные подарки. (Раскладывает свертки возле чемодана.) Юрген, наверное, скоро пойдет в школу.

ВЕРНЕР. Нет.

МАТЬ. Почему нет?

ВЕРНЕР. Потому что он уже в нее ходит.

МАТЬ. И никто мне не сказал?

Продолжительная пауза.

Как бежит время... А Юрген хорошо учится?

ВЕРНЕР (смотрит на Мать, стараясь сдержаться. Пауза. Затем мягко произносит.) Да, он учится хорошо.

МАТЬ. А Моника, тоже?

ВЕРНЕР. Моника тоже.

МАТЬ. Ну, тогда они заслужили свои подарки.

Достает из-под кровати рельсы игрушечной железной дороги и укладывает их в чемодан.

ВЕРНЕР. Электрическая железная дорога?

МАТЬ. Да. Носится, как бешеная. Я проверяла. Дед Пекарский сторожил в коридоре. Да, мои внуки учатся хорошо... А Ильза все такая стройная?

ВЕРНЕР. Конечно. Она просила передать тебе поздравления.

МАТЬ. Разве Ильзы не будет на праздники?

ВЕРНЕР. Ильза дома...

МАТЬ. Но...

ВЕРНЕР. Мама, я ведь, собственно, приехал только для того...

МАТЬ. Да-да-да. Ты выпьешь кофе?

ВЕРНЕР. Нет.

МАТЬ. А чаю?

ВЕРНЕР. Спасибо, нет.

МАТЬ. Тогда, может, пива?

ВЕРНЕР. Пожалуй.

МАТЬ. Но от пива поправляются.

ВЕРНЕР. Так будет пиво или нет? Господи, боже мой!

МАТЬ. Ладно, ладно, сейчас принесу. Все мы, матери, такие. (Выходит.)

Вернер бессознательно насвистывает мелодию "Тихой ночи". Достает из кармана журнал и читает. Мать возвращается с открытой бутылкой пива. Когда открывается дверь, из коридора доносятся шаги и голоса.

Ну и суматоха там, в коридоре... Вилли уже открыл. Он просил передать тебе привет... Кроме хора, почти все уже уехали. К самым своим дорогим. Как и положено на Рождество. Пей скорее, я хочу видеть детей.

ВЕРНЕР. А стакан?

МАТЬ Твой отец всегда пил из бутылки.

ВЕРНЕР. А я всегда пью из стакана.

Мать берет с умывальника стакан и наливает. При этом она вплотную подходит к Вернеру.

МАТЬ. Я только что наткнулась на Лемке. Он всегда так смотрит... Будто ты мошенник...

Вернер отстраняется от нее, пьет и читает.

Вернер, что с тобой?

Пауза.

Я же тебя знаю.

Прикасается к нему.

ВЕРНЕР. Оставь меня.

Вернер смотрит в журнал. Заметно, что он не читает, Мать укладывает вещи.

МАТЬ. В пятницу я пришла на кухню. Там валяются старые тряпки. Просто так. Выброшенные. Они уже никому не нужны. Хотела взять тряпку для ночного столика, на нем постоянно пылится стекло. А там стоит Лемке и вдруг как заорет на меня: "Бабуля, оставь в покое эти тряпки!" Нет, он сказал: "Эту тряпку для пыли". Про тряпку, которая вовсе не для пыли. Она скорее походила на тряпку для окон. Но Лемке орет на меня как ненормальный, я так пугаюсь, что у меня чуть сердце не останавливается, и кладу тряпку на место. Как же так можно – нагонять страх на человека?! И как ты думаешь, что делает Лемке? Он берет тряпку и отдает ее этой Келер. А почему? Потому что она всегда ходит без чулок. Без чулок и с накрашенными губами. А ей уже далеко за семьдесят. Такова уж эта Герта Келер. Таким как она Лемке не говорит бабуля. Ей он сказал: "Возьмите и вытрите пыль, фрау Келер". И это – тряпкой для окон. Ему – лишь бы меня оскорбить. И вот Келер начинает все протирать и подоконник, и табуреты. Хотя там не было ни пылинки. И как ты думаешь, что делает Лемке потом? Лемке выгоняет меня вон. Вот, что такое этот Лемке. Никогда не знаешь, чего от него ждать. А на другой день он начинает ко мне приставать. (Ожидает реакции. Вернер листает журнал.) На следующий день Лемке начинает ко мне приставать!

ВЕРНЕР. Что, что, что?

Пауза. Они смотрят друг на друга.

МАТЬ. Я хочу, чтобы меня кремировали.

ВЕРНЕР. Ах, вот как...

МАТЬ. Это дешевле.

ВЕРНЕР. И что ты хочешь этим сказать?

МАТЬ. Разве я такая уж дряхлая? (Смотрится в зеркало.) Ленхен Гирнус уже семьдесят три. Она целыми днями несет Бог знает что. Анна Бремер кормит крыс. Я же еще не настолько выжила из ума, как они. (Разглядывает в зеркале свои волосы.) И не такая еще седая... Почему ты меня не слушаешь, мальчик?

ВЕРНЕР. Господи, да мне нужно кое-что здесь посмотреть, мама.

МАТЬ. Тебя что-то заботит.

ВЕРНЕР. С чего ты взяла?

МАТЬ. Все время думаешь о чем-то другом.

ВЕРНЕР. Ты рассказывала мне о вашем Лемке. Ведь так?

Она доливает в стакан пиво.

МАТЬ. Да. К шести часам этот тип обычно уже пьян. Еще до телевизионного дневника. Пьет беспробудно. А потом, как напьется, пристает ко мне. Ему уже под шестьдесят, а распущен, как в восемнадцать. (Держит перед собой ночную рубашку.) Как-то раз я уже разделась, стою вот так возле кровати, и вдруг он прямо входит. Ему, видите ли, нужно было о чем-то спросить. Будто бы. Потому что Хельга Кох только что умерла. И была уже в подвале. Взял и прямо вошел, не постучавшись. Он просто кобель. Ну тут уж я ему все выложила, что о нем думаю. Да твой отец еще в пятьдесят перестал мне с этим надоедать.

ВЕРНЕР. Вообще-то, он своего не упускал.

МАТЬ. Кто?

ВЕРНЕР. Отец.

МАТЬ. Вернер, как ты можешь такое... Меня тогда выручил Вилли Пекарский. Он как раз пришел забрать меня на партию виста.

ВЕРНЕР. Тоже в ночной рубашке?

МАТЬ. И тебе не стыдно? Он так его отчитал. Лемке оставалось только захлопнуть за собой дверь. (Снова обращает внимание на коробку.) Мы будем куда-нибудь заезжать?

ВЕРНЕР. Нет, а что?

МАТЬ. Ну, из-за этого рождественского подарка.

Пауза. Она садится на кровать.

Мне нужно собираться... а я снова уселась...

ВЕРНЕР. Что с тобой?

МАТЬ. Голова немного кружится.

ВЕРНЕР. Голова кружится?

МАТЬ. Уже прошло. (Кладет в чемодан ночную рубашку.) Принести еще пива?

ВЕРНЕР. Спасибо, не надо.

МАТЬ. Тогда я переоденусь. (Заходит за открытую дверцу шкафа.) Когда женщина переодевается, следует отвернуться.

ВЕРНЕР. Но, моя мать...

МАТЬ. Все равно. Ты не джентльмен.

Вернер садится к ней спиной. Мать снимает платье, гладит себя по бедрам и рассматривает во внутреннем зеркале шкафа свою фигуру. Одновременно говорит.

МАТЬ. Ильза плохая мать.

ВЕРНЕР. Да?

МАТЬ. Потому что ничего не ест. В сорок лет ради фигуры не голодают. Она все еще думает о другом. Ты часто уезжаешь?

ВЕРНЕР. Ну знаешь что, прекрати.

МАТЬ. Ты еще вспомнишь мои слова. Когда меня уже не будет на свете. Не такую жену ты заслужил. Смотри, она тебе еще и ребенка преподнесет.

ВЕРНЕР. Как ты можешь так говорить об Ильзе? Да я тебе запрещаю.

Мать надевает выглаженную блузку и костюм.

МАТЬ. Она пожелала от меня избавиться – ты разрешил. Ильза совсем тебя околдовала. Да, да, мой мальчик, околдовала. И ее отец был такой же. Уйти на пенсию в шестьдесят лет. Ему, видите ли, хочется еще насладиться жизнью. Можно подумать, что мы когда-нибудь наслаждались жизнью. Это же надо – в шестьдесят. А твой отец еще целых десять лет проторчал на бойне. Нет, даже до семидесяти двух. Еще двенадцать лет. С молотом и топором. Пока с ним не случился удар. До глубокой старости. С топором и молотом. Быков тогда еще забивали молотом. Собственными руками, в лоб. Только в семьдесят три ему стало уже трудно. Но телят он забивал до семидесяти двух, топором. А по вторникам – вечно эта масса свиней. Ножом. И это – в семьдесят два. Или в семьдесят три? Во всяком случае – далеко за семьдесят, без оглушения. С одним ножом в руке. С голым ножом. Да, Лемке было бы не до смеха.