Текст книги "Египетская невеста"

Автор книги: Ганс Гейнц Эверс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Эверс Ганс Гейнц
Египетская невеста

Ганс Гейнц Эверс

Египетская невеста

Я видел в свете много чудесного.

Вальтер фон дер Фогельвейде

Искать комнату! Что может быть неприятнее этого занятия? Вверх по лестнице, вниз по лестнице, из одной улицы в другую, всегда одни и те же вопросы и ответы, о боже ты мой!

Я отправился на поиски в десять часов, а теперь было уже три. Разумеется, я устал, как карусельная лошадь.

Однако еще раз наверх – в третий этаж.

– Нельзя ли посмотреть комнату?

– Пожалуйста.

Хозяйка повела меня через темный коридор и открыла дверь.

– Здесь!

Я вошел. Комната была высока, просторна и не очень скудно меблирована. Диван. Письменный стол, кресло-качалка – все как следует!

– А где спальня?

– Дверь налево.

Хозяйка отворила дверь и показала мне помещение. Даже английская кровать. Я был восхищен.

– А цена?

– Шестьдесят марок в месяц.

– Прекрасно! А на рояле у вас играют? Маленькие дети у вас есть?

– Нет, у меня всего только одна дочь. Она замужем в Гамбурге. На рояле тоже никто не играет. Даже внизу.

– Слава Богу, – сказал я, – в таком случае я нанимаю комнату.

– Когда хотите вы переехать?

– Если вам удобно, то сегодня же.

– Конечно, удобно.

Мы снова вошли в первую комнату. В противоположной стене была еще одна дверь.

– Скажите пожалуйста, – спросил я хозяйку, – куда ведет эта дверь?

– Там еще две комнаты.

– Там вы живете?

– Нет, я живу по другую сторону. Комнаты эти сейчас не заняты. Они тоже отдаются жильцам.

Меня вдруг озарило.

– Но те комнаты, надеюсь, имеют отдельный выход в коридор?

– К сожалению, нет... Господин доктор уж должен согласиться на то, чтобы другой жилец проходил через его комнату.

– Что? – вскрикнул я. – Благодарю покорно! Я должен пускать через свою комнату чужих людей? Нечего сказать, прекрасно!

– Итак, вот почему комната была так дешева! Поистине, трогательно. Я едва не лопнул от досады, но так устал от беготни, что даже не мог выбраниться как следует.

– Возьмите, коли так, все четыре комнаты, – предложила хозяйка.

– К чему мне четыре комнаты? – проворчал я. – Черт бы побрал их.

– В это мгновение позвонили. Хозяйка пошла отворять и оставила меня одного.

– Здесь отдаются меблированные комнаты? – услышал я.

– "Ага, еще один!" – подумал я. И я заранее радовался тому, что скажет этот господин в ответ на милое требование хозяйки. Я быстро вошел в комнату направо, дверь в которую оставалась открытою. Это было средней величины помещение, служащее одновременно и спальней, и жильем. Узенькая дверь на противоположной стороне вела в маленькую пустую комнатку скудно освещенную небольшим окном. Это окошечко, как и другие окна этой комнаты, выходило на огромный парк, один из немногих, которые еще сохранились с Берлине...

Я вернулся в первую комнату. Предварительные переговоры были исчерпаны, и новый наниматель должен был сию минуту увидеть обратную сторону медали. Но я ошибся. Не спросив даже о цене, он объявил, что эта комната ему не годится.

– У меня есть еще две другие комнаты, – сказала хозяйкаю

– Не можете ли вы показать мне их?

Хозяйка и новый наниматель вошли в комнату, где был я. Он был мал ростом, в коротком черном сюртуке. Окладистая светлорусая борода и очки. Он имел совершенно бесцветный вид – один из таких людей, мимо которых проходят, не замечая их.

Не обращая на меня никакого внимания, хозяйка показала ему обе комнаты. К большой комнате он не проявлял никакого интереса, но маленькое помещение, наоборот, он осмотрел очень внимательно, и оно, по-видимому, ему весьма понравилось. А когда он заметил, что окна выходят в парк, у него на лице даже выступила довольная улыбка.

– Я хотел бы взять обе эти комнаты, – объявил он.

Хозяйка объявила цену.

– Хорошо! – сказал маленький господин. – Я сегодня же перевезу сюда свои вещи.

Он поклонился и повернулся к выходу.

– А куда выйти?

Хозяйка сделала безнадежную физиономию.

– Вам придется выходить через предыдущую комнату.

– Что? – сказал господин. – У этой комнаты нет отдельного выхода? Я должен всегда ходить по чужой комнате?

– Возьмите в такой случае все четыре комнаты! – простонала хозяйка.

– Но для меня это слишком дорого – четыре комнаты... Господи Боже! Значит, опять приходится начать беганье.

У бедной хозяйки побежали по щекам крупные слезы.

– Я никогда не сдам комнат! – сказала она. – За последние две недели приходило до ста нанимателей: всем им нравились комнаты, но все отказались брать их, потому что глупый архитектор не сделал двери в коридор. Этот господин тоже совсем было уж остался.

Она указала на меня и вытерла глаза фартуком.

– Вы тоже хотели нанять эти комнаты? – спросил меня маленький господин.

– Нет, другие. Но я, конечно, отказался от удовольствия постоянно впускать в комнату посторонних людей. Впрочем, вы можете утешиться: я тоже уже с десяти часов утра в поисках.

Наше короткое собеседование возбудило в хозяйке опять некоторую надежду.

– Господа так хорошо понимают друг друга, – промолвила она, – может быть, господа нашли бы возможным взять четыре комнаты сообща?

– Покорно благодарю! – возразил я.

Маленький господин внимательно поглядел на меня и затем обратился ко мне:

– Я совершенно изнемог от поисков, – промолвил он, – а эти две комнаты подходят для меня как нельзя более. Что, если бы мы сделали попытку...

– Но ведь я вас совсем не знаю! – сказал я раздраженно.

– Мое имя Фриц Беккерс. Я очень тихий человек и почти не буду вам мешать. Если же окажется, что вам это неудобно, вы можете всегда отсюда уехать. Ведь это не брак.

Я молчал. Он продолжал:

– Я предложу вам следующее: общая цена за все эти комнаты девяносто марок. Будем класть на каждого по половине. Я должен иметь право свободного проходя через вашу комнату, а кроме того, я хотел бы по утрам пить кофе в вашей комнате. Я не люблю завтракать в той комнате, в которой сплю.

– Пейте кофе в маленьком помещении.

– Оно мне будет служить для... для другой цели. Но еще раз уверяю вас, что я никоим образом не буду вам в тягость.

– Нет! – промолвил я.

– Ну, тогда, – возразил господин Беккерс, – тогда, конечно, ничего не поделаешь. Тогда нам обоим не остается ничего другого, как отправиться на охоту.

– Снова вверх по лестнице, вниз по лестнице... приятнее разбивать камни на большой дороге...

– Погодите! – обратился я к нему. – Я, пожалуй, попробую проделать этот опыт.

– И отлично!

Хозяка сияла:

– Сегодня счастливый день.

Я подписал условие и попросил ее послать за моими вещами. Затем я распрощался. Я чувствовал адский голод и отправился где-нибудь пообедать.

Но уже на лестнице я стал сожалеть о своем решении. Всего охотнее я вернулся бы и взял бы свои слова обратно.

На улице я встретился с Паулем Гаазе.

– Куда? – спросил я.

– Я не имею местопребывания. Я ищу.

Я пришел сразу в хорошее настроение. По крайней мере, у меня теперь было "местопребывание". Я отправился с художником в ресторан, и мы очень основательно поели.

– Пойдемте сегодня вечером на праздник художников, – предложил мне Гаазе. – Я приду за вами.

– Хорошо!

Когда я вернулся в мое новое жилище, мои чемоданы уже были там. Хозяйка и артельщики пришли ко мне на помощь, и часа через два все было благоустроено: олеографии и безделушки были убраны, и комната до некоторой степени приобрела характер ее нового жильца.

В дверь постучали.

Вошел художник.

– А, у вас здесь очень недурно... Вы устроились с толком и со смыслом, – решил он. – Но пойдемте. Уже девять часов.

– Что? – Я взглянул на часы. Он был прав.

В это мгновение в дверь снова постучали.

– Войдите!

– Извините, это я.

В комнату вошел Беккерс; двое артельщиков тащили за ним огромные ящики.

– Кто это такой? – спросил пауль Гаазе, когда мы уже сидели в трамвае.

Я открыл ему секрет моей комнаты.

– Ну, вы, кажется, сели в лужу... Впрочем, нам здесь выходить...

На другое утро я поднялся довольно поздно. Когда хозяйка принесла чаю, я спросил ее, завтракал ли уже господин Беккерс.

– Еще в половине восьмого, – ответила она.

Это было мне очень приятно. Если он всегда встает так рано, то он не будет мне в тягость. И в самом деле, я вообще не видел его. Я прожил в своем новом жилище три недели и почти совсем позабыл о своем сожителе.

Однажды вечером, часов около десяти, он постучался в дверь, разделявшую наши владения. Я крикнул: "Войдите!", – и Франц Беккерс отворил дверь и вошел в мою комнату.

– Добрый вечер! Я вам не мешаю?

– Ничуть. Я как раз только что покончил с моим писанием.

– Значит, я могу на минуту зайти к вам?

– Пожалуйста. Но только с одним условием: вы курите длинную трубку, а у меня душа не переносит ее. Сигар или сигареток я могу предложить вам сколько угодно.

Он вернулся в свою комнату, и я слышал, как он выколачивал трубку об окно. Затем он снова явился и закрыл за собою дверь. Я пододвинул к нему ящик с сигарами.

– Пожалуйста.

– Благодарствуйте. Короткую трубку вы тоже не можете переносить?

– Напротив, переношу очень хорошо.

– В таком случае, позвольте, я набью ее.

Он вытащил из кармана короткую английскую трубку, набил ее и зажег.

– Я в самом деле не мешаю вам? – снова спросил он.

– Да нет же. Ничуть. Я дошел в своей работе до мертвой точки и, так или иначе, но должен прекратить ее. Мне требуется описание праздника Озириса. Завтра утром я схожу в библиотеку. Там я, наверное, найду что-нибудь.

Фриц Беккерс улыбнулся.

– Может быть, я мог бы вам помочь?

Я задал ему несколько вопросов, а он дал мне на них весьма подробные и обстоятельные ответы.

– Вы ориенталист, господин Беккерс?

– Немного, – ответил он.

С этого дня он стал иногда заходить ко мне. Он являлся ко мне по большей части поздно вечером, выпить стакан грога. Иногда я сам звал его. Мы очень охотно беседовали друг с другом о самых разнообразных предметах. Фриц Беккерс, по-видимому, был сведущ во всех областях. Только о себе самом он отклонял всякие разговоры.

Он был немного таинствен. Перед дверью, которая вела в мою комнату, он повесил тяжелый персидский ковер, который совершенно заглушал всякий шум. Когда он выходил из дома, то крепко запирал за собою дверь, и хозяйка могла входить к нему в комнату только утром для приборки, когда он завтракал в моей комнате. Во время субботней всеобщей чистки он упорно оставался дома, садился в кресло и курил трубку, пока хозяйка не кончала своей возни. При этом в его комнате не было ничего такого, что бросалось бы чем-нибудь в глаза. Конечно, за исключением маленькой комнатки, где могли скрываться самые невероятные вещи. Дверь в эту комнатку тоже была завешена тяжелым ковром, а кроме того, он велел сделать на ней два крепких железных засова, которые запирал американскими наборными замками.

Хозяйка, разумеется, проявляла ужасающее любопытство к таинственной комнатке, в которой Беккерс работал целый день. В один прекрасный день она отправилась в большой парк напротив; она с большим трудом завела знакомство с садовником для того только, чтобы хоть разик взглянуть оттуда на маленькое окно.

Может быть, она увидит в нем что-нибудь?

Но она не увидела ничего. Окно было выставлено, чтобы дать больший доступ свежему воздуху, но изнутри оно было все-таки завешено черным платком.

Однажды при случае хозяйка задала своему жильцу вопрос:

– Почему, собственно, вы всегда завешиваете маленькое окно, господин Беккерс?

– Я не люблю, чтобы меня наблюдали посторонние за моей работой.

– Но ведь напротив нет никого. Никто не может вас видеть.

– А вдруг кто-нибудь залезет в парке на высокий вяз?

Вне себя от удивления хозяйка передала мне этот разговор. Что ж это был за такой таинственный человек, который мог думать о таких возможностях?

– Вероятно, он фальшивомонетчик, – сказал я.

Начиная с этого дня каждая марка и каждый грош, выходившие из рук господина Беккерса, подвергались тщательному исследованию. Хозяйка с умыслом попросила его разменять несколько банковских билетов, и все деньги, которые он ей дал, отнесла показать знакомому банковскому чиновнику. Их рассматривали под лупой, но между ними не оказлось ни одной фальшивой монетки. К тому же господин Беккерс каждое первое число получал с почты двести марок и никогда не тратил всей этой суммы. С производством фальшивой монеты, таким образом, было покончено.

Посетителей у господина Беккерс вообще не бывало никаких. Но он постоянно получал большие и маленькие ящики самых разнообразных форматов. Их приносили ему всегда посыльные. Что в них было такое – хозяйка не могла узнать, несмотря на все свои усилия. Беккерс запирался, вынимал из ящиков содержимое и потом отдавал пустые ящики ей на растопку.

Однажды после обеда ко мне пришла моя маленькая подруга. Я сидел за письменным столом, она лежала на диване и читала.

– Послушай, там два раза позвонили.

– Пускай, – проворчал я.

– Однако не открывают.

– Не беда...

– Твоей хозяки, должно быть, там нет?

– Нет. Она ушла из дома.

В этот момент снова позвонили очень энергично.

– Я пойду открою! – сказала Анни. – В конце концов это, может быть, что-нибудь для тебя?

– Ну открой, если это доставляет тебе удовольствие. Но только будь осторожна.

Она вскочила.

– Не беспокойся! – промолвила она. – Я сначала загляну в замочную скважину.

Минуты через две она вернулась.

– Это посылка для тебя. Дай мне немного мелочи. Надо дать посыльному на чай.

Я дал денег, посыльный поставил в моей комнате четырехугольный ящик, поблагодарил и ушел.

– Посмотрим, что там такое! – воскликнула Анни и захлопала в ладоши.

Я встал и посмотрел посылку. На ящике не было никакого адреса.

– Я совершенно не знаю, от кого это может быть? – промолвил я. – Быть может, это ошибка.

– Как так? – воскликнула Анни. – Посыльный имел при себе записку, и в ней было написано: "Винтерфельдштрассе, 24, третий этаж, у госпожи Петерсен". А кроме того, он сказал: "Для господина доктора". Ведь ты доктор?

– Да! – сказал я. Неизвестно, почему, но я совершенно не подумал в эту минуту о Беккерсе.

– То-то оно и есть. Давай распаковывать ящик. Там. Наверное, какие-нибудь вкусные вещи!

Я попробовал вскрыть крышку ящика моим старым кинжалом. Но клинок сломался. Я поглядел кругом, но нигде не было никакого инструмента, который я мог бы употребить в дело.

– Ничего не выходит! Сказал я.

– Ты глуп! – рассмеялась Анни.

Она побежала на кухню и принесла оттуда молоток, щипцы и долото.

– Все это лежало в ящике кухонного стола. Ты ничего не знаешь.

Она опустилась на колени и принялась за работу. Но это было нелегкое дело: крышка сидела крепко. Бледные щеки Анни покраснели, а сердце стучало так, что почти слышны были его удары.

– Возьми! – сказала она, передавая мне инструменты и прижимая обе руки к груди. – Ах, глупое сердце!

Она была самое милое создание во всем мире, но такое хрупкое! С ней нужно было обращаться крайне осторожно: ее сердце было в большом беспорядке.

Я вытащил несколько гвоздей и приподнял крышку. Трах! Она наконец отскочила. Вверху лежали опилки. Анни проворно засунула обе руки внутрь, а я вэто время повернулся, чтобы положить инструменты на стол.

– Я уже нашла! – вскрикнула она. – Это что-то мягкое!

Вдруг она испуганно вскрикнула, вскочила и повалилась навзничь. Я подхватил ее и положил на диван. Она лежала в глубоком обмороке. Я торопливо расстегнул ей блузу и расшнуровал корсет. Ее бедное сердечко опять дало знать о себе. Я взял одеколону и стал тереть ей грудь и виски, и, мало-помалу, сердце стало опять стучать.

В это время в наружную дверь постучали.

– Кто там?

– Это я.

– Войдите, но только проходите поскорее! – вскрикнул я, и Беккерс вошел.

– Что это такое? – спросил он.

Я рассказал ему, что произошло.

– Этот ящик прислан мне, – сказал он.

– Вам? Но что же в нем такое? Почему малютка так испугалась?

– О, ничего особенного.

– Там мертвые кошки! – воскликнула Анни, придя в себя. – Весь ящик битком набит мертвыми кошками!

Фриц Беккерс взял крышку, чтобы снова накрыть ящик. Я подошел и бросил беглый взгляд внутрь. Действительно, там были мертвые кошки. На самом верху лежал большой черный кот.

– Черт возьми, на что они вам?

Фриц Беккерс улыбнулся и медленно промолвил:

– Знаете ли, говорят, что кошачий мех очень помогает против ломоты и ревматизма. У меня есть старая тетка в Уседоме: она очень страдает ревматизмом, и вот я хочу послать ей кошачьи шкуры.

– Ваша противная старая тетка в Уседоме, наверное, чертова бабушка! воскликнула Анни, которая уже сидела на софе.

– Вы думаете? – промолвил Беккерс.

Он учтиво раскланялся, захватил ящик и ушел в свою комнату.

Неделю спустя снова пришла посылка на его имя, на этот раз по почте. Хозяйка пронесла ее через мою комнату и многозначительно кивнула мне. Вернувшись затем в мою комнату, она подошла ко мне, вынула из кармана записку и протянула мне.

– Вот что в посылке! – объявила она. – Я списала это с почтовой декларации.

Посылка была из Марселя и содержала двенадцать кило... мускуса! Количество, совершенно достаточное, чтобы обеспечить этим продуктом всех жриц Венеры в Берлине лет на десять.

Поистине, замечательный человек был этот господин Фриц Беккерс!

В дриугой раз, когда я, вернувшись домой, только что переступил порог, хозяйка, крайне взволнованная, кинулась ко мне:

– Сегодня утром он получил огромный ящик – метра в два длиной и полметра вышиной. Наверное, там гроб!

Но Фриц Беккерс через несколько часов вытащил ящик из комнаты и отдал его на дрова. И несмотря на то, что хоязйка во время уборки комнаты самым старательным образом совала нос всюду, она не могла открыть ничего такого, что имело хотя бы отдаленное сходство с гробом.

Мало-помалу наш интерес к тайнам Фрица Беккерса исчез. Он продолжал получать иногда таинственные ящики, по большей части маленькие – вроде того, в котором были мертвые кошки. Порой появлялись и длинные ящики, но мы отказались отгадывать эту загадку, тем более что Фриц Беккерс не имел в себе решительно ничего, бросающегося в глаза. Иногда вечером попозднее он заходил ко мне часа на два, и я должен сознаться, что беседовать с ним было большое удовольствие.

И вот тогда произошла со мной в высшей степени неприятная история.

Моя маленькая подруга становилась все капризнее. Памятуя об ее больном сердце, я принимал по отношению к ней всевозможные меры предосторожности, но она с каждый днем становилась все раздражительнее. Фрица Беккерса теперь она совсем не переносила. Если Фриц Беккерс заходил ко мне на минутку в то время, когда она сидела у меня, то каждый раз происходила сцена, кончавшаяся тем, что Анни падала в обморок. Она падала в обморок так часто, как другие чихают. Она постоянно падала в обморок – по всякому поводу, а очень часто и без всякого повода. И обмороки эти становились все длиннее и внушали мне все большие опасения. Я все время боялся, что она умрет на моих руках. Бедное милое создание!

Однажды под вечер она пришла ко мне веселая и довольная.

– Тетя уехала в потсдам! – промолвила она. – Я могу пробыть у тебя до одиннадцати часов.

Она завварила чай и уселась ко мне на колени.

– Дай мне прочитать, что ты написал.

Она взяла исписанные листки и прочла их. И осталась довольна написанным и в награду за это крепко поцеловала меня. Наши маленькие подруги – самая благодарная публика для нас.

Она была весела и здорова сегодня.

– Ты знаешь, я думаю, что моему глупому сердцу гораздо лучше. Оно стучит совсем спокойно и правильно.

Она взяла мою голову обеими руками и прижала мое ухо к своему сердечку, чтобы мне было слышнее.

Вечером Анни озаботилась составлением меню нашего ужина. Она записала все, что надо было: хлеб, малсо, ветчину, франкфуртские сосиски и яйца – и позвонила хозяйке.

– Вот! Ступайте и принесите все это! – приказала она. Но только посмотрите, чтобы вам дали хороший товар.

– Вы останетесь довольны, барышня: я позабочусь обо всем, как следует, – ответила хозяйка.

И она ласково погладила мозолистой рукой атласную ручку Анни. Я нахожу, что все берлинские квартирные хозяйки без ума от подруг их жильцов.

– Ах, как славно сегодня у тебя! – смеялась Анни. – Если бы только этот отвратительный Беккерс не приходил сюда!

И вот как раз именно он и явился. Тук-тук...

– Войдите!

– Я мешаю?

– Да, конечно, мешаете. Разве вы не видите, что мешаете! – воскликнула Анни.

– Я сию минуту уйду.

– Ах, вы все равно помешали нам. Едва вы просунете сюда голову, уже становится противно. Уходите же... Уходите же наконец?Чего же вы еще ждете? Вы – убийца кошек!

Беккерс уже взялся за дверную ручку, чтобы уйти. Он не оставался в комнате и минуты, но для Анни и это был слишком долгий срок. Она вскочила, ее белые руки схватились за край стола.

– Разве ты не видишь, что он хочет силой остаться здесь, этот человек? Вышвырни его вон! Защити же меня! Выгони его, эту гадкую собаку!

– Пожалуйста, выйдите отсюда, – обратился я к Беккерсу.

Он остановился в дверях и кинул на Анни еще один взгляд. Долгий, странный взгляд.

Анни пришла в неистовство.

– Вон! Вон, собака! – кричала она. – Вон!

Ее голос оборвался, глаза выступили из орбит. Судорожно сжатые пальцы медленно выпустили край стола, она безжизненно повалилась на диван.

– Ну, вот и готово! – воскликнул я. – опять обморок! Эти истории с ее сердцем становятся совершенно несносными. Извините, господин Беккерс, она ведь серьезно больна, бедная малютка.

Как всегда, я расстегнул ее блузу и корсет и стал растирать ее одеколоном. Она не приходила в себя.

– Беккерс! – позвал я. – Принесите, пожалуйста, уксусу из кухни.

Он принес уксус, но и растирание уксусом не помогло.

– Постойте! – промолвил он. – У меня есть кое-что другое.

Он ушел в свою комнату и возвратился с пестрой коробкой.

– Зажмите себе нос платком, – сказал он.

Затем взял из коробки кусок персидской камфары и поднес его девушке к носу. Камфара пахла так сильно, что у меня побежали по щекам слезы.

Анни вздрогнула. Продолжительная сильная судорога потрясла ее тело.

– Слава Богу, помогает! – вскрикнул я.

Она приподнялась, глаза ее широко раскрылись. И она увидела перед собою лицо Беккерса. Ужасный крик вырвался из ее посиневших губ, и тотчас же она упала снова в обморок.

– Новый обморок! Вот еще несчастье!

Снова пустили мы в ход все средства, какие только знали: воду, уксус, одеколон. Мы держали под самым ее носом персидскую камфару, запах которой заставил бы расчихаться мраморную статую. Она оставалась безжизненной.

– Черт возьми, славная история!

Я приложил ухо к ее груди и не мог расслышать ни малейшего удар. Легкие тоже не работали: я взял ручное зеркало и приставил его к полуоткрытым губам – ни единое легчайшее дыхание не помутило его поверхности.

– Я думаю... – сказал Беккерс. – Я думаю...

Он прервал сам себя:

– Надо позвать врача.

Я вскочил.

– Да, конечно. Сию же минуту. Напротив в доме есть врач... Ступайте туда. А я побегу на угол, к моему приятелю, доктору Мартенсу. Он, наверное, дома.

Мы вместе кинулись вниз по лестнице. Я слышал, как Беккерс уже звонил у подъезда напротив. Я побежал со всех ног и вот наконец уже стоял у двери доктора Мартенса и нажимал кнопку. Никто не являлся. Я позвонил еще раз. Наконец, я нажал кнопку и продолжал держать ее пальцем, не отпуская. Все еще никого. Мне казалось, что я стою здесь уже целые тысячелетия.

Наконец показался свет. Мне открыл сам доктор Мартенс в рубашке и туфлях.

– Что значит этот набат?

– Да я жду тут без конца...

– Извините. Прислуга ушла, я был совершенно один и, как видите, занимался туалетом. Я собираюсь уходить в гости. Что у вас такое случилось?

– Пойдемте со мной, доктор! Сию же минуту!...

– Как? В рубашке? Я должен, по крайней мере, надеть хоть брюки. Зайдите. Я буду одеваться, а вы в это время расскажете, что у вас случилось.

Я прошел за ним в его спальню.

– Вы ведь знаете маленькую Анни? Вы, кажется, встречали ее у меня. Так вот...

И я рассказал ему, в чем было дело. Наконец он был готов. О небо! Теперь он опять зажигает сигару.

На улице навстречу нам попался Беккерс.

– Ваш врач уже там, наверху? – спросил я его.

– Нет, но он должен прийти каждую секунду. Я поджидаю его здесь.

Когда мы подходили к дому, из противоположного дома вышел господин это был другой врач. Мы все четверо поспешили вверх по лестнице.

– Ну, где же наша пациентка? – спросил Мартенс, который вошел в мою комнату первым.

– Там, на диване, – сказал я.

– На диване? Там никого нет!

Я вошел в комнату – Анни там уже не было. Я онемел...

– Может быть, она очнулась от обморока и легла рядом на постель? заметил другой врач.

Мы вошли в спальню, но и там никого не было. И даже кровать была совершенно нетронута. Мы прошли в комнату Беккерса, но Анни не было и там. Мы искали в кухне, в комнате хозяйки, во всем этаже – повсюду. Она исчезла...

Мартенс смеялся:

– А ведь вы напрасно всполошили нас... Она преспокойно ушла домой, пока вы рассказывали нам, мирным гражданам, страшные истории.

– Но в таком случае ее должен был увидеть Беккерс. Ведь он все время был внизу, на улице.

– Я ходил то туда, то сюда, – сказал Бекерс. – Могло случиться, что она как-нибудь и проскользнула за моей спиной из дома.

– Но это же совершенно невозможно! – воскликнул я. – Она лежала без всякого движения, в состоянии полного оцепенения. Сердце не работало, легкие не действовали. Никто в таком состоянии не сможет ни с того ни с сего встать и благополучно уйти домой.

– Она разыграла перед вами целую комедию, ваша Анни, и, наверное, от души хохотала над вами, пока вы носились в полном отчаянии по лестницам – за помощью...

Врачи, смеясь, ушли. Вскоре после этого вернулась хозяйка.

– Ах, барышня уже ушла?

– Да, – сказал я, – она ушла домой. Со мной будет ужинать господин Беккерс. Могу я вам предложить, господин Беккерс?

– Благодарствуйте! – промолвил он. – С удовольствием.

Мы ели и пили.

– В высшей степени интересно было бы знать, что все это значит?

– Вы будете ей писать? – спросил Беккерс.

– Да. Конечно. Всего охотнее я сам бы сходил к ней завтра же. Предлог можно найти всегда. если б только я знал, где она живет.

– А вы не знаете, где она живет?

– Не имею ни малейшего представления. Я не знаю даже, как ее зовут. Я познакомился с нею месяца три тому назад в трамвае, а потом несколько раз встречался с нею в выставочном парке. Я знаю только, что она живет в ганзейском квартале, что у нее нет родителей, но зато есть богатая тетка, которая адски за ней надзирает. Я зову ее Анни, потому что это имя очень подходит к ее фигурке. Но она может зваться Ида, Фрида, Паулина – почем я знаю.

– Как же вы в таком случае переписываетесь с ней?

– Я пишу ей, – впрочем, довольно редко – на имя Анни Мейер, почтамт,

28. Не правда ли, какой хироумный адрес?

– Анни Мейер, почтамт, 28, – задумчиво повторил Фриц Беккерс.

– Итак, prosit! – господин Беккерс. За наши дружественные отношения. Хотя анни терпеть вас не могла, все-таки сегодня вечером она уступила вам местою

– Prosit!

Стаканы зазвенели один о другой. Мы пили и болтали, и было уже очень поздно, когда мы расстались.

Я вошел в спальню и подошел к открытому окну. Внизу, под окном, расстилался большой сад. Лунный свет играл на листьях, слегка трепетавших под тихим ветром.

И вдруг мне показалось, будто там, внизу, кто-то позвал меня по имени. Я внимательно прислушался – вот опять послышалось это... Э т о б ы л г о л о с А н н и .

– Анни! – крикнул я в ночной тишине. – Анни!

Но ответа не было.

– Анни! – еще раз крикнул я. – Ты там, внизу?

Никакого ответа. Как она могла попасть в парк? И в такое время?

Несомненно, я был пьян.

Я лег в постель и в одно мгновение заснул. Часа два я спал очень крепко, но затем мой сон стал неспокоен, и я начал грезить. Я должен заметить, что со мною это бывает редко. Очень редко.

О н а с н о в а п о з в а л а м е н я ...

Я увидел Анни: она лежала; над нею склонился Беккерс. Она широко открывала испуганные глаза. Маленькие ручки поднимались, чтобы оттолкнуть его. И вот бледные губы пошевелились, и из ее уст с несказанным усилием вырвался крик...мое имя.

Я проснулся. Я отер со лба пот и прислушался. И теперь снова услышал: тихо-тихо, но совершенно ясно и отчетливо она позвала меня. Я вскочил с постели и подбежал к окну:

– Анни! Анни!

Нет! Все было тихо. И я уже хотел снова лечь в постель, как она в последний раз позвала меня, – громче. Чем прежде, и как бы в безумном страхе.

Не было никакого сомнения – это был ее голос. Но на этот раз он раздавался где-то в комнате.

Я зажег свечу и стал искать под кроватью, за драпировками, в шкапу. Но совершенно напрасно. Там никто не мог бы спрятаться. Я вошел в кабинет. Но нет, ее нигде не было.

А если Беккес... но эта мысль была уж слишком абсурдна. Впрочем, разве это невозможно? Не раздумывая долго, я подошел к его двери и повернул ручку. Она была заперта. Тогда я со всею силою навалился на нее: замок сломался, и дверь широко распахнулась. Я схватил свечку и ворвался туда.

– Что случилось? – спросил Фриц Беккерс.

Он лежал в кровати и протирал заспанные глаза. Мое подозрение оказалось, поистине, ребяческим.

– Извините меня за эти глупости! – промолвил я. – Я потерял рассудок из-за дурацкого сна.

И я рассказал ему, что мне приснилось.

– Замечательно! – промолвил он. – Я видел во сне совершенно то же самое...

Я взглянул на него: в его чертах сквозила высокомерная насмешка.

– Вам совершенно не для чего поднимать меня на смех! – проворчал я и вышел.

На другое утро я стал писать Анни длинное письмо. Фриц Беккерс вошел ко мне, когда я надписывал адрес. Он поглядел через мое плечои прочитал: "Анни Мейер, почтамт, 28, до востребования".

– Если б вы только получили скорее ответ! – рассмеялся он.

Но я не получил никакого ответа. Спустя четыре дня я написал еще раз, а еще через две недели – в третий раз.

Наконец я получил ответ, но написанный совершенно чужим почерком:

"Я не хочу, чтобы отныне у вас в руках были письма, писанные моей рукой, и поэтому я диктую эти строки моей подруге. Я прошу вас немедленно возвратить мне все мои письма и все, что остается у вас на память обо мне. Вы можете сами догадаться о причине, почему я ничего не хочу более о вас знать: если вы предпочитаете мне вашего отвратительного друга, то мне ничего не остается другого, как уйти самой."

Подписи не было. К письму были приложены непраспечатанными мои последние три письма. Я написал ей еще раз, но и это письмо получил спустя несколько дней обратно нераспечатанным. Тогда я решился... Я уложил туда же еще кое-какие мелочи и послал все это по ее адресу до востребования.

Когда я вечером сообщил обэтом Беккерсу, он спросил меня:

– Вы все возвратили ей?

– Да, все.

– Ничего не оставили у себя?

– Нет, решительно ничего. Почему вы спрашиваете об этом?

– Просто так. Так гораздо лучше, чем таскать с собой повсюду всевозможные воспоминания.