355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ганс Эверс » Эдгар Аллан По (Фантастическая литература: исследования и материалы, т. III) » Текст книги (страница 2)
Эдгар Аллан По (Фантастическая литература: исследования и материалы, т. III)
  • Текст добавлен: 4 октября 2019, 19:30

Текст книги "Эдгар Аллан По (Фантастическая литература: исследования и материалы, т. III)"


Автор книги: Ганс Эверс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

«Колодец и маятник». Рисунок Ф. К. Тилни.

Жил некогда поэт, который ничего не писал и записывал лишь разговоры с мертвыми. Он беседовал со всеми семью мудрецами и со всеми царями Ниневии. И с египетскими жрецами, и с фессалийскими ведьмами, и с афинскими певцами, и с римскими полководцами, и с рыцарями Круглого Стола короля Артура. В конце концов, у него больше не осталось желания говорить с кем-либо из живых: мертвые гораздо интереснее! – О, с ними можно побеседовать, конечно. Все мечтатели это умеют, и все те, кто верит в сны, как в единственную действительность.

Разве я не бродил по залам дворца с ним, которого люблю? Разве я не показывал мертвому часть той красоты, которую он никогда не видел живыми глазами? Теперь он стоит передо мной, прислонившись к вязу.

«Просто спроси», – говорит он.

Он видит, как я ласково спрашиваю его глазами. И он начинает говорить. Вскоре слова ясно слетают с его губ, вскоре его голос струится из фонтана, поет из горла соловьев и шумит листьями старых вязов. Мертвые такое умеют.

«Оставь мою бедную жизнь, – говорит Эдгар Аллан По. – Спроси Гете: он был сановником и мог позволить себе разъезжать по миру в карете, запряженной шестеркой коней. Я был одинок».

Я не отрываю от него взгляда: «Говори! Расскажи о тех, кто любил тебя, и о тех, кого любил ты».

«Я забыл жизнь, которую прожил, – говорит он. – О, не с тех пор, как умер – так думают лишь жалкие смертные. Каждый день я забывал о дне прошедшем – мог ли бы я иначе жить? – Но мою истинную жизнь, мою жизнь в снах, ты уже знаешь».

– С земли поднимается легкий вечерний туман, сладкая прохлада овевает мои виски. Да, это правда: я знаю жизнь его снов, он подарил ее мне и миру. И жизнь эта медленно разворачивается передо мной в его творениях.

* * *

Вильям Вильсон. Естественно, это По. Настолько По, что моралист Грисуолд приводит год его рождения – 1813 – как год рождения поэта! – Мальчик в старой школе-интернате в Сток-Ньюингтоне правит всеми своими одноклассниками, помимо одного – другого Вильсона, самого себя. Наследственно беспечный ум вновь и вновь превращает этого мальчика, юношу и мужчину в негодяя, но он никак не может избавиться от своей совести: другого Вильсона, самого себя. И однако, несмотря на угрызения совести, склонность к преступлению заставляет Вильсона странствовать по миру, и он вечно выступает своим же строгим судьей и палачом[22]22
  Что не мешает биографу По, достопочтенному мистеру Грисуолду, заметить: «Литература не знала другого примера, когда у человека не было бы и тени совести, как у По!». Прим. авт.


[Закрыть]
.

Так было отравлено детство поэта, так была отравлена его юность. Унаследованное и еще более развитое благодаря воспитанию чувство добра и зла настолько сильно в нем, что он не в силах разорвать вечный порочный круг, едва не доводящий его до гибели. Любая мелкая несправедливость, которую он совершает, превращается в его представлении в чудовищное преступление и терзает, мучает его. Более того: мысленный грех, игра с идеей зла становятся в его снах реальностью: он сам – герой всех своих ужасных историй. Грехи отцов отмщаются в последнем ростке рода; как и его герой, Фридрих фон Метценгерштейн, он скачет на дьявольском коне сквозь все огненные смерчи ада.

* * *

…Как шелестят листья вяза!

И я слышу в ветре голос несчастного: «Если бы я не был поэтом, я бы, вероятно, стал убийцей. Мошенником, вором, разбойником и шулером».

Листья вязов поют, и снова звучит его голос: «И, возможно, я был бы счастливее».

* * *

Я думаю: кто знает? – Был ли преступник, которому его злодеяния принесли такие же мучения, как поэту – преступления, которых он не совершал? Ибо Эдгар Аллан По был в своих снах, являвшихся для него единственной действительностью, не только убийцей, но и жертвой. Он заживо замуровывает своего врага в подвале – и сам оказывается замурованным! («Бочонок амонтильядо»). Он убивает, ибо должен убить, человека с глазом грифа, хоронит его под половицами, но сердце, все стучащее и стучащее там, обличающее преступника – это его собственное сердце («Сердце-обличитель»). Двойник Вильяма Вильсона: везде и повсюду.

Редкий художник так мало отдалялся от им созданного, и никогда и никто не жил так в своих творениях. Немцу или французу было бы легче освободиться от злосчастных моральных представлений; но поэт, по происхождению и воспитанию, носил в душе гнетущее религиозное благочестие, от которого никогда не мог полностью освободиться. Лишь позднее ему удалось несколько отмежеваться, однако он всегда оставался в кругу добра и зла. Древнее английское проклятие довлело над ним, никакие пытки не миновали его: эта бедная душа испила чашу безумных адских мук Иеронима Босха, Брейгеля и Гойи до последнего глотка.

О да, будь он преступником въяве, а не только в снах, заверши он свое существование на виселице, а не в больнице для бедняков, его жизнь была бы несчастной и жалкой… но не такой ужасной.

Но храмы выстроены на полях черепов, и лилии растут на пропитанных кровью лугах. И нам выпало счастье увидеть великолепные цветы, выросшие из отравленной крови сердца поэта.

* * *

В парке Альгамбры плещут ручьи. Маленькие веселые ручейки: они так весело щебечут и журчат! Они быстро текут мимо по своим выложенным галькой руслам – столь же быстро, как мелькали счастливые часы в жизни поэта. Те часы или, возможно, минуты, когда он мог предаваться невинным радостям.

Ему снились тогда забавные сны. Быть может, о человеке с невероятно громадным носом: весь мир восхищался им, его рисовали художники и целовали герцогини. Прихотливый стиль этого восхитительного маленького рассказа предвосхитил Марка Твена (только у По гротескные преувеличения выходят гораздо более тонкими, гораздо более естественными), и нигде так не раскрывается способность поэта к каламбурам.

Он посмеивается над нищенской похлебкой, которой угощают еженедельники своих благонравных читателей, учит мисс Зенобию, как следует писать сенсационный рассказ для журнала «Блэквуд», позволяет достойнейшему мистеру Как-вас Таму из «Абракадабры» занятно сплетничать о своей литературной жизни. Как легко, как любезно и вкрадчиво шутит поэт! Как ручейки, журчащие в парке Альгамбры…

* * *

Но, как соловей, он изливает тоску своих грез. И кажется, из души соловья вырывается его голос, такой чистый, такой непорочный. Святая Цецилия готова из зависти сломать свою скрипку, Аполлон – разбить свою лиру. И если сам ад не был достаточно глубок для поэта в его преступных снах, сами небеса не были достаточно высоки для этих священных песен.

Нигде у поэта мы не находим хоть одной фразы, одной беглой мысли, касающейся сексуальной любви. Никакой другой поэт не был так чужд эротике, за исключением, возможно, Шеербарта[23]23
  Совершенно неправомочно объяснять этот факт, как делает ван Влейтен, чрезмерным употреблением алкоголя: дескать, Вакх – враг Венеры. Мне абсолютно непонятно, как такой серьезный психиатр может замечать: «Тот факт, что алкоголь – враг физической любви, известен каждому врачу; у По он, похоже, также уничтожил и психический эквивалент» («Zukunft» 1903, с. 189). Напротив, я часто сталкивался с тем, что хронические алкоголики в состоянии интоксикации довольно часто, а некоторые даже регулярно, демонстрируют чрезвычайный рост полового влечения; это же мне подтвердили и психиатры. Здесь не место вдаваться в данный вопрос, но по крайней мере любой полицейский подтвердит – и ван Влейте и, безусловно, не может отрицать – что три четверти ночных посетителей борделей находятся в состоянии более или менее значительного опьянения. И если предположение ван Влейтена ошибочно, то его заключение полностью абсурдно: «У По алкоголь, похоже, также уничтожил психический эквивалент. Поэтому женщина изгнана из его делирия, а поскольку его поэзия исходила почти исключительно из этого делирия, в ней отсутствует вся сфера женщины и сексуальной любви». – По никак нельзя обвинить в отсутствии «сферы женщины», мотив этот встречается у него часто, но всегда в самой чистейшей и благородной форме, какую только можно представить. К слову, ван Влейтен часто противоречит сам себе. Он замечает, что «Ворон» «явно был результатом делирия» (там же, с. 189). – Но в этом стихотворении женщина играет главную роль; так как же он может утверждать, что «женщина изгнана из делирия По»? – Утверждение «алкоголь – враг физической любви и даже ее психического эквивалента» несомненно является неверным обобщением; эффект алкоголя полностью зависит от конкретного индивидуума. Ван Влейтену лучше было бы поступить, как Бодлеру: тот, указав на асексуальность новелл По, заметил, что «не может найти этому должного объяснения». Бодлер, художник интоксикации par excellence, без сомнения, был хорошо знаком с так называемым «объяснением», но намеренно не привел это «объяснение», сознавая всю его голословность… К несчастью, ван Влейтен ни слова не говорит об асоциальности, которая, как и асексуальность, бросается в глаза читателям По; не хочет ли он сказать, что и в этом случае имевшийся у По физический эквивалент был разрушен алкоголем? Логически, ему следовало бы так и поступить, поскольку оба момента внутренне взаимосвязаны, и отрицание должно распространиться и на этот!.. Более того, в своей в остальном умной работе ван Влейтен прибегает к неслыханному насилию, пытаясь уложить поэта на прокрустово ложе предопределенного шаблона! Так, он утверждает: «Пейзаж По схематичен и однообразен… Взгляд больного был нечувствителен к реальным пейзажам или, по крайней мере, амнезия не оставила памяти о них». И такую чушь этот психиатр, сам одаренный поэт, пишет об Эдгаре Аллане По, авторе «Домика Лэндора» и «Поместья Арнгейм», истинных гимнов сельской местности, где на пятидесяти печатных страницах воспеваются лишь красоты пейзажей! – Я не могу объяснить подобный подход ван Влейтена иначе, чем весьма ограниченным знакомством с произведениями По; видимо, он никогда не читал ни две вышеупомянутые вещи, ни большую часть стихотворений По, где также немало пейзажей. Если я тем самым защищаю его от обвинений в сознательно ошибочном утверждении, я никак не могу избавить его от другого серьезного упрека: читателям «Zukunft», то есть элите нашей аудитории, не обладающим при этом достаточными предварительными знаниями, была представлена пусть в целом достойная, но содержащая серьезные ошибки в подробностях работа, которая может принизить образ одного из величайших гениев. Прим. авт.


[Закрыть]
. Нигде не найдем мы также и следа социального чувства. И все же в груди его бьется сердце, жаждущее любви, и он испытывает непреодолимую потребность излить свою любовь. Однако он не может любить человека, ибо всегда и везде видит мелкие отталкивающие стороны, заставляющие опуститься любовно протянутую руку и ласковое слово замереть на языке. Стремление к добру, любви, обращается на животных: он ласкает собаку, кормит голодного кота, он благодарен за преданный взгляд и довольное мурлыканье. Насколько поэт сознавал все это, явствует из его рассказа «Черный кот», где он подчеркивает свою любовь к животным и называет ее главным источником радостей в своей жизни. Если таков был главный источник радостей в его бедной жизни, то он был, вне сомнения, самым чистым, ибо высокая любовь к умирающей жене даровала ему лишь радости, сливавшиеся с ужасающими мучениями.

* * *

У Эдгара Аллана По, воплощенного Родерика Ашера, как у ангела Исрафила в Коране, вместо сердца была в груди лютня[24]24
  ...ангела Исрафила в Коране, вместо сердца была в груди лютня – Исрафил – один из четырех мусульманских архангелов, вестник Страшного суда, который он должен возвестить звуками трубы; иногда изображается как ангел музыки. Вопреки утверждению автора, само его имя в Коране не упоминается. Представление о «лютне вместо сердца» Эверс почерпнул из стих. Э. По Israfel (1831), где говорится: «In Heaven a spirit doth dwell / Whose heartstrings are a lute» («На небесах жил дух / Струны сердца которого – лютня»).


[Закрыть]
. Когда он смотрел на любимую жену, сердце его рыдало, и лютня пела чистые песни тоски, чьи звуки отдавались нежнейшей музыкой – чистые песни о Морелле и Беренике – Элеоноре и Лигейе. Та же внутренняя музыка, что трепещет в «Вороне» и «Улялюм» и является, быть может, высочайшим достижением искусства, звучит в этих поэмах в прозе. И слова, которыми сопроводил поэт «Эврику», свой опыт о Вселенной, относятся и к этим звукам: «Они не могут умереть: – или если какими-либо средствами будут затоптаны ныне так, что умрут, они снова восстанут для Жизни Бесконечной».

Да, в них – вечная ценность; они будут жить на протяжении того краткого промежутка времени, что мы, смертные, называем вечностью, и это наивысшее, чего когда-либо, ныне и присно и во веки веков может достичь человек.

* * *

Ни в какое иное время поэтическая ценность Эдгара Аллана По не была выше, чем в наши дни, ибо именно наше время может многому у него научиться. Сегодня По больше не предстает «проблемой», это явление, которое ясно открывается каждому, кто способен видеть. Осознанное искусство интоксикации, подчеркивание важности техники, четкое понимание парнасских художественных принципов в самом широком их смысле, убедительная и доходящая до крайности демонстрация величайшего значения внутренней музыки для всей поэзии… все эти моменты в отдельности мы можем найти у многих других, но во всей полноте и глубокой взаимосвязанности они никогда не были так осознаны и применены на практике, как сделал это поэт из Новой Англии. И поскольку именно эти моменты в их совокупности являются тем, что можно назвать требованием современного духа к культурному искусству, углубленное изучение наследия Эдгара Аллана По, как никого другого, станет самым благодарным занятием для художника и образованного мирянина. Вполне очевидно, что такое изучение не может основываться на переводах: можно узнать и оценить поэта в переводе, но для проникновения в его внутреннюю сущность необходимо читать его в оригинале. Сказанное, вероятно, приложимо ко всем поэтам, но более всего к По.

* * *

Еще поют соловьи, и в их горлышках трепещет голос поэта, которого я люблю. Легкий ветер складывает крылья, и листья вязов перестают шелестеть. Даже быстрые ручейки замирают в своем течении: парк Альгамбры прислушивается к пению соловьев. Сотни лет эти сладкие звуки убаюкивали по вечерам древние башни и стены – и сегодня они поют свою вековечную колыбельную, знакомую и все же иную. В ней бьется сердце мертвого поэта, и соловьи поют песни его души. Поют ручьям и деревьям, красным скалам каменоломни и пурпурным горящим склонам заснеженных гор. И бесконечный вздох доносится до сада с запада: это вздох огненного заходящего солнца, скорбное прощание с возвышенной песней поэта.

Сумерки дышат в вязах, и легкие туманные тени поднимаются из гущи лавров, долгой чередой слетают вниз из призрачного мавританского замка. Тени все ближе, вот они усаживаются вокруг на мраморных скамьях. Я знаю, кто они: поэты Гранады, евреи и арабы. Рядом со мной сидит Габироль, чуть подальше Ибн аль-Хабиб и ибн Эзра. И Иегуда бен Галеви, и Мухаммед ибн Халдун, и Ибн Баттута[25]25
  …Габироль… Ибн Баттута – перечислены знаменитые поэты и мыслители XII–XIV вв.; не совсем понятно, почему к «поэтам Гранады» причислен Ибн Баттута, известный арабский путешественник и писатель XIV в., уроженец Танжера.


[Закрыть]
– сотни мертвых поэтов слушают пение соловьев. Они знают, что поют сегодня серые птички – о, мертвые такое умеют. Они слышат биение сердца ангела Исрафила, о котором сказано в Коране, и возносят хвалу Богу, пробудившему к жизни эти звуки. – Ouäla ghäliba ill' Allähta ‘alä[26]26
  …Oualä ghäliba ill' Allähta 'alä – точнее, «Walä gäliba illä-lläh» («Нет победителя, кроме Аллаха», араб.) – легендарное изречение, произнесенное основателем династии Насридов Мухаммадом I ибн Юсуфом ибн Насром (1194/5-1273) после захвата Гранады и ставшее девизом династии.


[Закрыть]
– шепчут туманные тени Альгамбры.

И соловьи поют о темных тайнах, о чистых источниках жизни, о великой тоске. Они поют о таинственной мысли, что сотворила и вечно пронизывает все сущее, о творящем дыхании, наполняющем вселенную бесконечной любовью. Поют о красоте, что делает истину истиной; о снах, что пробуждают жизнь к жизни.

Поет душа По, и сотни мертвых поэтов слушают ее пение. И с их губ снова и снова слетают древние слова: – Oualä ghäliba ill' Allähta 'alä. – Так благодарят мертвые.

* * *

Альгамбра все глубже погружается в ночь. Соловьи молчат, и со Сьерры поднимается восточный ветер. Туманные тени исчезают; я снова один в Альгамбре – наедине с великим поэтом. Ветер шелестит листьями, и старые вязы шумят и поют «Улялюм», странную балладу о страшном сне поэта:

 
The skies they were ashen and sober;
The leaves they were crisped and sere —
The leaves they were withering and sere;
It was night in the lonesome October
Of my most immemorial year;
It was hard by the dim lake of Auber,
In the misty mid region of Weir —
It was down by the dank tarn of Auber
In the ghoul-haunted woodland of Weir.

Here once, through an alley Titanic
Of cypress, I roamed with my Soul…
 
* * *

Я не сомневаюсь, что произношу стихи. Но я чувствую, что с губ моих слетает лишь шелест вязов. Я чувствую, знаю: это печальная октябрьская песня воющих ветров, вобравшая в себя неземную тоску поэта и облеченная в человеческие слова. Это дыхание внутреннего чувства природы, это пробуждение собственного существа во вселенной и в то же время проникновение в нее мысли, первозданной формы всего бытия. И это лишь малое доказательство установленного поэтом верховного закона «единства источника всего сущего».

Мои губы произносят таинственные слова, которые нашептывает мне ветер. Меня охватывает страх в этом мрачном одиночестве, где живет сказочное время; пора покинуть долину Альгамбры. Я спотыкаюсь, блуждаю в темноте и теряю дорогу. Пройдя через аллею огромных кипарисов, я натыкаюсь на низкие ворота. О, страх учит нас видеть в темноте – я знаю, знаю, чей это склеп. И против воли мои губы шепчут душе:

 
«What is written, sweet sister,
On the door of this legended tomb?»
She replied: «Ulalume – Ulalume —
‘Tis the vault of thy lost Ulalume!»
 

Мой страх усиливается. Душа мертвого поэта, что шелестела в листьях вязов, звучала в пении соловьев, журчала ручейками и напевала жуткую песню ветра, овладевает теперь и мной. Мной, крошечной пылинкой природы, в которой она растворена. Я знаю, что эта мысль меня уничтожает, но я не в силах избавиться от нее. И все же я не сопротивляюсь его душе, и странно! я успокаиваюсь, я так спокоен, когда она полностью заполняет меня.

Понемногу исчезает ничтожный человеческий страх.

* * *

Я снова нахожу дорогу. Через Винные ворота выхожу на площадь Водоемов. Направляюсь в Алькасабу, поднимаюсь на Гафар, мощную сторожевую башню мавританских властителей. Сияющий полумесяц блестит среди облаков, древний символ арабского величия, который ни один христианский Бог не может стереть с небес. Я смотрю вниз, на Гранаду, на ее церкви и шумную вечернюю суету. Люди торопятся в кофейни, читают газеты, чистят ботинки и подставляют ботинки уличным чистильщикам. Глазеют на освещенные витрины магазинов, набиваются в трамваи, громко предлагают холодную воду и собирают сигарные окурки. Шумят, кричат, ругаются и мирятся. – И один не поднимает глаз, никто не смотрит на единственное великолепие этого города!

Справа доносится гул Дарро, позади плещет Хениль. Ярко светятся пещеры Цыганской горы[27]27
  …пещеры Цыганской горы – речь идет о традиционных жилищах цыган на склонах г. Сакромонте в Гранаде.


[Закрыть]
, а с другой стороны серебристо сияют в лунном свете снежные вершины Сьерры. Между сторожевой башней, на которой я стою, и пурпурными башнями горы мавров тянется глубоко в долине парк; позади меня, зал за залом, дворик за двориком – зачарованный замок Альгамбры.

Там, внизу, шумит мелочная жизнь века. Здесь, наверху, страна грез.

И то, что внизу – как далеко оно, как бесконечно далеко от меня. А здесь – разве каждый камень здесь – не частица моей души? И я, один в этом мире призраков, сокрытых от взгляда слепой жизни внизу, разве я – не частица всех этих снов? – Всемогущая красота превращает эти сны в истину: здесь расцветает жизнь, а действительность там, внизу, становится игрой теней.

Действие – ничто, мысль – все. Действительность уродлива, а уродливое лишено права на существование. Но сны прекрасны и истинны – потому что прекрасны.

И поэтому я верю в сны, как в единственную действительность.



Каким был Эдгар Аллан По?[28]28
  …Каким был Эдгар По? – в следующем далее фрагменте Эверс заметно, вплоть до прямых цитат, опирается на Ш. Бодлера.


[Закрыть]

Некоторые люди обладают странной притягательностью. Они невольно привлекают к себе внимание: вам поневоле приходится верить в силу их личности. Но нечто в них скрывается от вас: вы не понимаете, что именно, но оно есть. Эти люди отмечены — печатью искусства. Таким был Оскар Уайльд. Таким был Эдгар Аллан По.

У него была высокая фигура и легкая походка; жесты отличались гармоничностью. Несмотря на бедность, он всегда выглядел благородно и романтично, как рыцарь. Его гордые черты были правильны и красивы; чистые темно-серые глаза со странным фиолетовым блеском. Уверенный лоб, высокий и чудесный. Неизменная бледность лица, оттененного черными кудрями. Эдгар Аллан По был прекрасен телом и душой. Его тихий голос звучал, как музыка…

Он был гибким и энергичным, умелым во всех физических упражнениях. Выносливый пловец – в свое время он был способен проплыть без отдыха семь английских миль от Ричмонда до Уорика против течения; ловкий прыгун, элегантный наездник и превосходный фехтовальщик, не раз в приступе ярости вызывавший противников на дуэль.

Он был джентльменом с головы до пят. В обществе он держался с некоторой холодностью и в то же время очаровательной любезностью. Он был человеком мягким и нежным, но одновременно серьезным и твердым. Он был ученым и обладал почти универсальными познаниями. Видеть и слушать его было равноценным эстетическим наслаждением.


Эдгар Аллан По (с гравюры Гарри Г. Уэбба).

Он всегда был дарителем, и проклятие его состояло в том, что столь немногие, немногие из тех, кого он осыпал своими богатыми дарами, могли понять или оценить их. Несколько красивых женщин – поняли его? – нет, но инстинктивно, как всегда бывает с женщинами, почувствовали благородство его души. – Лишь три человека, живших в то время, могли полностью понять его: Бодлер и чета Браунингов. Но они жили в Старой Европе, и он никогда с ними не встречался.

И уделом поэта было одиночество: он был одинок в своих возвышенных снах.

Поскольку он был красив и превыше всего любил красоту, все окружающее его также должно было быть красивым. В снах, являвшихся для него действительностью, он создал великолепных красавиц; там он жил в восхитительном загородном домике Лэндора или в чудесном поместье Арнем. Но и в скромной, бедной жизни, вынужденный подсчитывать каждый пенни, он умел создавать вокруг себя такую обстановку, что приводила в восхищение богачей. Его маленький коттедж в Фордхэме, этот рай мучений, где он жил с обреченной на раннюю смерть женой, был олицетворением прекрасной гармонии, очаровывавшей всех гостей. Домик был тесен и загроможден всевозможным хламом, но прелестен и красив. Это было жалкое строение на вершине небольшого холма, но на зеленых лугах вокруг росли цветущие вишни, а по утрам певчие птички манили поэта в близлежащие сосновые леса. По пути он видел разноцветные георгины и вдыхал сладкий аромат резеды и гелиотропа. Легкий утренний ветерок целовал его влажные виски, ласкал усталые глаза, не смыкавшиеся всю ночь у постели умирающей возлюбленной. Он выходил к высокому мосту через реку Гарлем или к скалистому склону и там, в тени старых кедров, грезил посреди бескрайней земли.

Теперь он покоится – где-то там. Через день после смерти его похоронили на Вестминстерском церковном кладбище в Балтиморе. Умирающего поэта подобрали на улице, как бродягу, и на другой день после смерти швырнули в могилу, как бездомного пса. Могила эта должна находиться где-то по соседству с захоронением его деда, генерала Дэвида По[29]29
  …генерала Дэвида По – дед Э. По, Д. По (ок. 1742–1816) лишь носил почетное прозвище «генерал», на самом же деле был квартирмейстером Балтимора.


[Закрыть]
, прославившегося в период освободительной борьбы Союза. Примерно там; точно сказать нельзя. На могиле нет ни креста, ни надгробного камня; это никого не тревожит. У его соотечественников много других забот: им ли думать о мертвом поэте? С неделю они говорили о несчастном покойнике – оскверняя его память, торжествуя победу. Тогда-то и появились все те лживые истории, что до сих пор распространяются о нем; целые потоки ядовитых чернил были вылиты на мертвого льва. Все посредственности обрушились на него; все писаки, которых он так безжалостно разрывал в клочья, подхватили боевой клич лживого моралиста Грисуолда: «Он умер от белой горячки! Он пил, пил, пил!» – После его забыли, и это было к лучшему: его соотечественники тогда еще не созрели для того, чтобы признать гений своего великого поэта.

Созрели ли они сегодня?

Через сто лет[30]30
  …нет ни креста, ни надгробного камнячерез сто лет – в праведном гневе Эверс искажает факты. Могила Э. По действительно некоторое время находилась в запустении на семейном кладбищенском участке, однако в 1875 г. прах поэта был перезахоронен вместе с останками Вирджинии Клемм и ее матери и на могиле был воздвигнут внушительный надгробный памятник.


[Закрыть]
они соберут гнилые кости, воздвигнут на могиле величественный монумент и напишут на нем:

«Соединенные Штаты своему великому поэту».

Пусть хранят там эти кости! Мы будем слушать душу поэта, живущую в горлышках соловьев Альгамбры.




Примечания

Эссе Г. Г. Эверса (1871–1943) было написано для книжной серии «Die Dichtung» издательства «Шустер и Лёффлер», участие в которой приняли многие видные писатели эпохи, и вышло первым изданием в 1906 (в некоторых источниках 1905) году. Перевод выполнен по первоизданию; по возможности сохранена весьма своеобразная авторская пунктуация.

Все иллюстрации и книжные украшения взяты из первоиздания. В оформлении обложки использован портрет Э. По работы X. Янссена.

В нижеследующих примечаниях не расшифровывались общеизвестные имена, а также сведения, доступные во многих энциклопедиях (как например, за редкими исключениями, мы не приводим подробности о различных строениях и залах Альгамбры); мы также предполагаем достаточное знакомство читателя с произведениями По.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache