Текст книги "Юноша из морских глубин"

Автор книги: Ганс Носсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Носсак Ганс Эрих
Юноша из морских глубин

Ганс Эрих Носсак

Юноша из морских глубин

Пер. – Р.Гальперина.

То и дело слышишь, что где-то рыбак сетью выловил из моря женщину, и нам это уже не в диковину. Со мной, правда, подобного не случалось, возможно потому, что мне еще не приходилось рыбачить в море. Однако не сомневаюсь, что и мне бы могло так повезти. Мысленно я уже представляю, как сеть напрягается, становясь все тяжелее и тяжелее, по мере того как я вытаскиваю ее из воды. Выглядываю за край лодки, и – что за притча! – в воде что-то светится. Я, разумеется, не выпускаю невод, напротив, тяну изо всех сил. И когда наконец вытаскиваю добычу, вижу, что в сети запуталась женщина. Она не может пошевелиться, да, видимо, этого и не жаждет, но несомненно жива, так как поглядывает на меня из-под опущенных век. С тела ее крупными жемчужинами стекает вода. Смотреть приятно! Что до чешуйчатого хвоста вместо ног, то такое представить куда труднее. Впечатление, прямо скажем, не из приятных! Но раз уж так получилось, то либо я больше его не замечаю, либо быстренько осваиваюсь.

Да и вообще, истории эти добром не кончаются, что верно, то верно! Невзирая на всю их любовь, жены и девы из морских глубин на земле не приживаются, а бывает, что рыбак в последнюю минуту выпустит невод и хочешь не хочешь – нырнет за ним следом. И даже если он на это не решится – не та у него повадка, – все равно, пропащий он уж человек! Он сторонится людей, особенно женщин. Да, особенно женщин! И если он по забывчивости когда и женится, то хорошего не жди. Вечерами только и видишь, как он сидит на одиноком утесе и не сводит глаз с моря. А порой даже слышно, как поет.

Но так уж оно всегда бывает, и ничего тут не поделаешь. А кому рисковать не хочется, пусть сидит дома и кушает приготовленные бабушкой любимые блюда.

Однако никому не доводилось слышать, чтобы нечто в таком роде случилось с женщиной. Честно говоря, и я считал, что море населяет только женское сословие. Разве еще пресловутый морской дед с трезубцем и неаппетитным белесым пузом. А неугомонная коричневая братия, что, словно тюленье стадо, толчется у его ног, так она в счет не идет.

Ну а вдруг это всего лишь скороспелое суждение, вызванное тем, что женщины не так склонны болтать о подобных похождениях, как мы, мужчины?

Однако как бы там ни было, а именно такое приключилось с Ханной Ш. От имени Ханна я, признаться, не в восторге. Возможно, это и предубеждение: в бытность мою ребенком была у нас прислугой некая Ханна с толстенной белокурой косой и неописуемым румянцем во всю щеку. Я невзлюбил ее за то, что, собирая меня в гости, она надевала на меня неизбежный тогда для мальчиков парадный костюм с туго накрахмаленным воротничком и белым бантом, что доставляло мне крайние неприятности. Короче, если б я сам придумал эту историю, я подыскал бы для такого случая более благозвучное имя, нежели Ханна, – ну хотя бы имя, связанное с каким-нибудь памятным событием прошлого. Однако имя Ханна уже приобрело для нас известное звучание, и, услыхав его, читатель подумает: "Ага, так вот что он имеет в виду!" Или же: "Вот, значит, как ее следует себе представлять!" Но Ханна, о которой пойдет речь, совсем не белокура, у нее темные шелковистые волосы при короткой стрижке. И лицо не румяное, а бледное и узкое, да и фигурка у нее щуплая и хрупкая. Проще сказать: худышка. Большой беды я в том не вижу: ведь уже восемь лет, как мы ходим голодные. Будь я французом, я, пожалуй, назвал бы ее Сюзеттой. Но давайте уж держаться Ханны – и правды.

Как-то в июле в девятом часу вечера Ханна вошла в море, чтобы искупаться, и вдруг почувствовала, будто что-то под водой тянет ее назад: слабое, но явственное прикосновение повыше левого колена. Ей даже пришло в голову, что она запуталась в водорослях.

День-то, надо сказать, был жаркий, а сейчас, вечером, море, как зеркало, не шелохнется. Над водой стелется фиолетовая марь, постепенно сгущающаяся к горизонту. До соседней косы, кажется, рукой подать. Стоящая там рыбачья избушка призрачно белеет в темноте – и это при полном отсутствии какого-либо источника света.

Так вот, только к вечеру добралась Ханна до места. Дорога измотала ее, да и немудрено при нынешнем неудобном железнодорожном сообщении. Последний отрезок пути, где прежде ходил автобус, пришлось ей проделать пешком: по такой жаре да с чемоданом – сомнительное удовольствие. Поговорив в деревне с немногими уцелевшими за войну рыбаками, она заручилась ключом к одному из крошечных дачных домиков, куда горожане обычно приезжали, чтобы провести у моря субботу и воскресенье. Домики стояли на высоком берегу, Ханна как-то уже бывала здесь и решила опять рискнуть.

Домик изрядно обчистили, да Ханна ничего другого и не ждала. Наведя кое-какой уют и решив этим в крайности обойтись, она без сил опустилась на стул в кухоньке-столовой. "Напишу-ка я письмо", – подумала она. Но вспомнила, что еще не повидала море. Встала, вынула из чемодана купальные принадлежности и спустилась на пляж, совершенно пустынный в этот поздний час.

Немного поразмыслив, она разделась, натянула купальник и, осмотрительно ступая, вошла в море. Вода у берега была ей по щиколотку, и Ханна почувствовала приятную свежесть. Но подождала пускаться вплавь, а шаг за шагом двигалась вперед, осторожно, словно боясь оставить на дне свои следы. Вскоре вода дошла ей до бедер, но тут дорогу преградила песчаная отмель, которая и вовсе подняла Ханну из воды. Дальше дно опять стало понижаться. Вода уже омывала ей плечи, и Ханна подумала: вот теперь поплаваю. И тут-то оно и случилось.

Пожалуй, я неточно выразился, сказав, что, по ощущению Ханны, что-то в воде потянуло ее назад. Вернее, кто-то ухватился за ее колено.

Пощупав колено, Ханна решила, что в него вцепилась чья-то маленькая легкая ручка, пожалуй даже детская. Но такие ощущения обманчивы – они, возможно, объясняются действием воды.

Крайне удивленная, Ханна вытащила руку и, повернувшись вполоборота, поглядела в воду. И тут различила у своих ног какую-то белую фигуру, но толком разглядеть ее не могла.

– Отпустите сейчас же! – крикнула она, и рука разжалась. Но фигура все еще лежала на дне, огибая ее ноги. Ханне почудились вопросительно устремленные на нее глаза, но в воде все мгновенно расплывалось.

– Встаньте, – крикнула она. И сразу почувствовала волнообразное движение воды от ног и вдоль всего тела. И тут же на поверхность вынырнула голова юноши.

Некоторое время они молча стояли лицом к лицу. Юноша был лишь немного выше Ханны. Вода доходила ему до подмышек. Плечи составляли с берегом прямую линию, тогда как Ханна стояла спиной к морю.

Она не испугалась, и я не вижу в том ничего удивительного. Я бы тоже не испугался, случись мне выудить морскую деву. Поначалу, как только с этим столкнешься, тебя охватывает любопытство, а когда ты уже во всем разобрался, в голову приходят совсем другие мысли!

Так они стояли друг против друга молча. Юноша выжидательно смотрел на Ханну. Ханна собиралась было спросить, что ему от нее нужно, но отдумала. Он видел, как я входила в воду, решила она, и сразу влюбился. Он еще очень молод и не смеет признаться.

Она попыталась ему улыбнуться, тогда и юноша несмело улыбнулся. Ханне это не понравилось. Что он, в самом деле, вообразил? Будто его здесь только и ждали! Да и вообще, куда я его дену? – забеспокоилась она. Не можем же мы вечно стоять в воде. Но ведь нельзя и попросту послать его подальше! Надо же, чтоб такое случилось со мной именно сегодня! Она сосредоточенно раздумывала, так что даже брови у нее сошлись на переносице. И на лице юноши тоже как будто мелькнула тень. Ханне стало жаль его.

– Ступайте туда! – повелела она и указала на пляж. Она предпочла пропустить его вперед, чтобы не терять из виду.

Юноша повиновался, и, только когда он вышел на отмель, Ханна увидела, что он совершенно наг. Она помедлила, но тогда и он остановился и повернулся к ней. Должно быть боялся, что она за ним не последует.

– Сказано вам, идите вперед! – крикнула Ханна. – Там мое махровое полотенце. Завернитесь в него.

Красивый малый, думала она, приближаясь к берегу. Но отсюда еще не следует, что Ханна в него влюбилась. Ни одна женщина не способна влюбиться в мужчину только потому, что он красив. Во всяком случае, таково мое мнение. Подобное может случиться разве что с дурной женщиной.

Насколько я уловил из ее рассказа, юноша немного напоминал умирающего пленника Микеланджело. Когда вы на него смотрите, вас охватывает робкая нежность, и дело тут не только в красивом теле, здесь что-то и другое.

Ханна, разумеется, и отдаленно не подумала о пленнике, но сознание, что юноша красив, внушало ей радость и уверенность. Кстати, когда я упоминаю о ней как о женщине, это можно понять превратно. На двадцать шестом году Ханна была еще не замужем, по, называя ее девушкой, мы опять-таки рискуем дать неверное о ней представление. Да и вообще, девушка – слово туманное, его можно понять и так и этак.

Юноша направился туда, где лежали Ханнины вещи. Он взял ее полотенце, но никак не мог с ним справиться.

– Экий вы косорукий, – пожурила его Ханна. – Подите сюда! – Она помогла ему завернуться в полотенце и закрепила конец у него на бедре. Стоило ей коснуться юноши, как он невольно вздрагивал. После морского купания руки у Ханны захолодели, тогда как он был уже совсем сухой и теплый. Точно и не из воды.

– Вот так, – сказала Ханна, – теперь будет держаться.

Полотенце было голубое, слегка слинявшее от многочисленных стирок.

– Я заняла его у знакомой, – пояснила она. – У меня такого нет. Все мои вещи начисто сгорели.

Юноша кивком подтвердил ее слова.

– А теперь, – наставительно сказала Ханна, – сядьте на песок и не смотрите в мою сторону.

Он послушно уставился на море.

Вот незадача, думала она между тем, освобождаясь от мокрого купальника: отдала ему полотенце, а вытереться-то и нечем. Придется пустить в ход рубашку. Дело ведь идет к ночи, до утра высохнет.

А все же ее взяла досада. Тоже мне добро. Навязала себе на шею, мысленно укорила она себя. Расселся тут и целиком на меня положился. Вот влипла я! Такое может стрястись только со мной. И еще голова разламывается на части.

На горизонте засверкали всполохи, поминутно освещая пляж.

– Пустяки, – успокоила она оглянувшегося юношу. – Будет гроза. Это и в воздухе чувствуется.

Наказала ведь я ему не глядеть в мою сторону, спохватилась Ханна. Так нет же, прямо на меня воззрился. Ну да не беда, малый он порядочный, ничего такого у него и в мыслях нет. Лишнее напоминание только наведет его на дурные мысли.

А ведь он, пожалуй, голоден! Зря я не попросила чего-нибудь у рыбаков. Когда-то у них можно было разжиться угрями. Ишь чего захотела – угрей! Станут они дожидаться меня с угрями! Раз уж он из воды, так подавай ему рыбу и ракушек! Она пытливо поглядела на юношу. Слава богу, на голодающего он не похож, установила она с облегчением. Он еще сущий ребенок. Ему бы самое милое дело – стакан молока.

Тут она тихонько рассмеялась, и тогда рассмеялся и юноша.

Хорошо ему смеяться, вскинулась Ханна. А где я достану молока? Ему, пожалуй, невдомек, что мы уже который год на голодном пайке. Воображает, что достаточно ему сказать "Мама!" – и еда уже на столе.

Но в конце-то концов, он не виноват, а мне надо подумать, чем я его накормлю.

Ханна оделась, и они стали подниматься по лесистой тропе. На узкой дорожке темень была непроглядная. Ханна пропустила юношу вперед. Его обнаженная спина светилась, словно озаренная луной. Но вдруг он оступился. Полотенце, которое было повязано вокруг его бедер, распахнулось и упало наземь. Он наклонился за ним и смущенно подал его Ханне.

– Неважно, – сказала она. – Наверху я снова его на вас прилажу.

Ему еще многому надо поучиться. Нельзя оставлять его одного, не то люди его засмеют.

Поднявшись наверх, она отперла дверь дачки и зажгла свечу.

– Надо экономить, – предупредила она. – Свечи дорогие. Я захватила одну, на всякий случай. Так, а теперь присаживайтесь к столу. Если вам станет холодно, накиньте на плечи мой дождевик. А я приготовлю чай. Немного керосину дали мне рыбаки. Я одарила их сигаретами, они еще отказывались их принять. Зато чай настоящий. Мама так настаивала, что пришлось взять, хотя и она не прочь чайку попить.

Налаживая дряхлую керосинку и ставя кипятить воду, Ханна все же решила заварить чай пожиже. И не то чтоб она поскупилась на заварку, а только вдруг чай ему повредит? Или он, чего доброго, запросит к чаю сахару. Зря она не взяла с собой немного сахару. Но кому захочется тащиться с тяжелым грузом. А маме я сказала: сахар мне ни к чему, оставь его себе. Но разве угадаешь? Да и вообще...

Ханна недовольно выжала мокрую рубашку и купальник и повесила на стул сушиться. Юноша тем временем благонравно сидел на своем стуле, неотступно следуя за ней глазами.

А Ханна сердито гремела посудой, расставляя ее на столе. Точно я ради него сюда приехала! Что он, в самом деле, вообразил? Захотелось в кои-то веки побыть одной, и в первый же вечер я привожу этого водяного мальчишку. И зачем меня понесло купаться? Теперь от него не отвяжешься.

Она вышла в соседнюю комнату и оставила дверь открытой, чтобы свет проникал. Когда она, склонясь над чемоданом, искала что-то ей понадобившееся, свет вдруг померк. Это юноша последовал за ней и остановился в дверях.

– Что вам не сидится? – напустилась на пего Ханна. – Никуда я от вас не сбегу. Бутерброды вот ищу, мне мама приготовила в дорогу. Наверно, извела на них недельный паек колбасы. Сколько ни возражай, она все равно поставит на своем. А мне в дороге и вовсе не хотелось есть. Жарко! Да и сейчас... Ну а вы не стесняйтесь, кушайте!

Заварив чай и налив его в чашки, она уселась против него. Взяв чашку со стола, принялась дуть, чтобы чай остыл. Юноша глаз с нее не сводил и делал то, что делала она, очевидно считая, что так надо.

И руки у него красивые, заметила про себя Ханна. Этой самой рукой он ухватил меня за ногу. Должно быть, считает, что так положено. А впрочем, у них, может, так водится, он и в мыслях не держит ничего плохого. Мне бы сейчас аспирину. Но как бы его не всполошить, а то тоже попросит таблетку. У него-то, конечно, еще в жизни не болела голова. Хорошо бы выкурить сигарету. Но что он обо мне подумает? К тому же у меня их всего двадцать одна, впрочем, нет – пять я отдала рыбаку да две выкурила в дороге. Ну да все равно, выменяю их завтра утром на что-нибудь для него. Это куда важнее.

– Нам так или иначе придется переждать грозу, – встрепенулась она. Расскажите-ка лучше о себе. Откуда вы родом? То есть я хотела сказать, как там у вас дома?

Юноша внимательно посмотрел на нее, очевидно, стараясь вникнуть в смысл ее вопроса.

– Или хотя бы как вас зовут? – продолжала Ханна. – Должно же у вас быть имя!

Юноша покачал головой.

– Ну уж нет, этого быть не может. Или вы его скрываете? Хотите, чтоб я угадала?

В самом деле, как его могут звать? – задумалась Ханна, пытливо в пего вглядываясь. Ни одно пришедшее ей на ум имя, казалось, ему не подходит, но тут подвернулось что-то вполне ее устраивающее, и не успела она сообщить ему свою догадку, как юноша радостно закивал.

Странно, подумала Ханна. А ведь я никого не знаю, кто бы так звался. Но иной раз думаю: вот хорошее имя, когда-нибудь может пригодиться. Ну да неважно, ему оно как нельзя лучше пристало. Кажется, его иначе и назвать нельзя. И она произнесла это имя, не шевеля губами, просто про себя.

Юноша даже покраснел от радостного волнения.

А вдруг... Ханна испугалась. У нее блеснула мысль, вдруг он утопленник, но она не посмела произнести это вслух. Но юноша со, видно, понял, так как затряс головой.

– Должно быть, это глупо с моей стороны, – поспешила она оправдаться. Но не сердитесь! В этом нет ничего обидного. У меня был знакомый, второй инженер на судне. Когда наши напали на Норвегию, его судно пошло ко дну. Мне он, собственно, никто – это был друг моей приятельницы. Когда она мне про него рассказала, я еще подумала: каково-то им живется там, на морском дне!

Ханне, в сущности, хотелось отвлечь его от тяжелых мыслей, но, к великому ее смущению, эта тема ее не отпускала.

– Там, конечно, те же муки, – продолжала она, – и ничего нет хорошего. Но не стоит про это! Меня зовут Ханна. Можете так называть меня, если хотите.

Юноша лукаво усмехнулся – дескать, его не проведешь. Уж не вообразил ли, что она его обманывает?

– Нет, правда, меня так зовут, – настаивала Ханна. – У меня с собой удостоверение личности – хотите, покажу. Мне и самой не очень-то нравится мое имя, но уж я тут совершенно ни при чем. Просто дедушку звали Иоганн.

Однако юношу, очевидно, нелегко было переубедить.

– А какое, по-вашему, имя мне бы больше подошло? – спросила Ханна и с интересом поглядела на гостя.

Вот уж излишний вопрос, казалось, подумал юноша, он что-то долго медлил с ответом. Хотя он слегка приоткрыл рот, но не произнес ни звука. Губы его дважды сомкнулись, но потом: рот так и остался полуоткрыт. Ханну это окончательно смутило. Знать бы, что он обо мне думает. Не хотелось бы разочаровывать его. Ведь он полностью мне доверился. Она растерянно отвернулась и тут же нашла предлог. Она встала за печеньем.

– Совсем из головы вон! Оно из Швеции, попробуйте, такого печенья у нас давно не видали. Это подарок ко дню рождения. Я, собственно, хотела его приберечь на всякий случай, но сейчас это уже не важно. Кушайте на здоровье...

И Ханна заходила по комнате в поисках, чем бы заняться. Ей вдруг расхотелось смотреть на гостя. Но затем она снова села и сказала:

– Теперь-то уж я знаю, кто вы. Глупо, что сразу не догадалась. Нет, нет, никуда я не убегу. И не думайте, что я вас боюсь. Чего мне бояться! Может, я как раз для того сюда и приехала. Значит, так надо было, чтоб мы встретились в воде. Только я не сразу вас признала.

Юноша удивленно на нее воззрился.

– И не к чему нам больше в прятки играть, – продолжала Ханна ему выговаривать. – Согласитесь, что это так! Кто-то когда-то мне рассказывал, а может, я где прочитала, что так бывает, и вот – вспомнилось. Когда к человеку приходит ангел смерти, его, конечно, не сразу узнаешь, но он тебе полюбится с первого взгляда, и тогда все остальное сделается...

Юноша как будто совсем не пожелал ее понять.

И Ханна вдруг ударилась в слезы. Она не хотела плакать и сама себе удивлялась, но слезы так и текли помимо ее воли. Сначала они только выступили на глазах. Пройдет, подумала она, он ничего не заметит. Но затем они брызнули и без удержу покатились по лицу.

– Простите, – попыталась она спасти положение. – Самое лучшее – не обращайте внимания. Я никакая не рева. Но вот уже шесть лет, как я не видела моря. В этом все дело! Вы на представляете, что это значит. Я сама не думала, что еще способна реветь.

Одна слеза упала ей в чашку, и, когда Ханна это увидела, она расплакалась еще горше.

Юноша беспокойно заерзал на стуле. Он растерялся и не знал, что делать. Будь у него в кармане носовой платок, он, верно, предложил бы его Ханне. Он робко к ней потянулся, чтобы погладить. Но стоило ему дотронуться до ее лица, как Ханна отвела его руку.

– Оставь, – сказала она, – сейчас все пройдет.

Но это не проходило. И она придержала его руку, лежавшую на столе.

– Ну что мне с тобой делать? – захлюпала она. – Ведь они и на тебя наденут форму и погонят на войну. Они так поступают со всеми, и я тут совершенно бессильна. Ты должен понять, что это совсем не для тебя. Ведь ты и представления не имеешь, что у нас происходит. Ты думаешь, повсюду так, как там, откуда ты, или, скажем, здесь, вокруг нас. Тут рядом море и остались еще деревья, поля и рыбачий поселок. Я же начисто обо всем этом позабыла. Домик, правда, пообобрали, но это же сущие пустяки. Он принадлежит родителям моего бывшего жениха. "Поезжай, – сказали они, погляди, что там еще осталось. Сами мы для этого уже стары". Он был их единственный сын, погиб в самом начале войны. Сколько уж лет прошло!

Но стоит тебе пройти чуть дальше, и ты увидишь повсюду полное разорение. Мы-то привыкли. Мы давно ничего другого не видим и считаем, что так и надо. А ты-то зачем здесь? Ты, может, воображаешь, это переменится и они наконец увидят, что повсюду полное разорение, и закаются воевать? Но пройдет время, они опять примутся за свое. Это не дает им покоя, похоже, они иначе не могут. А тогда убьют и тебя, а я этого не хочу. И если даже не убьют, то вернешься ты другим человеком и не будешь знать, что со мной делать. Ведь это со всеми так, я это повсюду вижу. Будешь вечно злиться, потому что голоден. Или зарядишь на черный рынок, чтобы заработать немного на жизнь. Но это совсем не для тебя. Ну а я? Что мне прикажешь делать, когда я такое увижу? Врачиха сказала мне на днях: "Кто в наших условиях заводит ребенка, совершает преступление". Она возмущалась мужчинами, которые не задумываются над этим.

Видишь ли, мама у меня добрая душа, и я ее люблю. Но с ней не поговоришь про это. Я работаю в книжной лавке. Вечером, как приду домой, она и пойдет мне рассказывать, к примеру, что она в овощной выстояла вилок капусты. Целых два часа потеряла. Хотела меня порадовать, бывает, я и порадуюсь. Но стоит ли капустный вилок нашей радости! Или, скажем, поскандалила с соседями там, куда мы теперь вселились, что-то у них на кухне вышло, или другое что. Мы ведь плохо живем. Весь наш квартал сгорел, пришлось искать, где бы приткнуться. Ты, конечно, воображаешь, будто у меня кое-что есть. Да, было! А теперь ничего. Мы все как есть потеряли. Видишь, платье на мне, да разве б я прежде такое надела! Вот ведь как! А мне еще полагается маму утешать. Не так уж, мол, все скверно. Но это же неправда, да ее и не обманешь. Тогда я начинаю злиться. Ты представить себе не можешь, какими мы сделались злыми. А знал бы, так и связываться бы с нами не стал. И сам, глядишь, сделался б злой, хоть и не по своей вине. А ты попросту хватаешь меня за ногу и думаешь: она все уладит. А как это мне удастся? Да и что ты вообще обо мне знаешь?

Я всего лишь три дня как решилась на эту поездку. Вдруг, ни с того ни с сего. Каких трудов стоило билет купить! И какая утомительная дорога! Но я подумала: надо вырваться отсюда и хорошенько все обмозговать. Почем я знала, что придется здесь поплакать! Ведь обо всем не поговоришь и с самым добрым человеком! Да, такие еще есть. Неправда, что все стали злыми. Некоторые остались такими, какими и быть должны. Их немного, и нелегко их найти, но все же они есть. Но если они и попадутся тебе, не вздумай с ними про это толковать. Я имею в виду про капусту и про все такое. Они скажут: да разве это так важно? И тебе станет стыдно. Ты, может, тоже так думаешь, и это, правда, не так уж важно. Однако если никто о тебе не позаботится, ты просто с голоду помрешь! Как же тогда мне быть! – Ханна стиснула руку юноши, лежащую на столе, и сама вдруг испугалась.

– Я не сделала тебе больно? – спросила она. – Не холодно тебе? Почему же ты не ешь печенье? Оно, знаешь, какое вкусное? У меня больше ничего для тебя нет. Оно на сливочном масле! Я ведь и чай не для тебя привезла. Его подарил мне покупатель. Я достала ему нужнейшую книгу. Теперь и книг-то почти что нет. Я поначалу отказывалась взять у него чай, а потом подумала и взяла. На то была своя причина!

Слушай! Тебе-то как раз не мешает все знать. И это даже кстати, чтобы я потом от тебя упреков не слыхала. К тому же я еще не пришла к окончательному решению. Ведь мы уже, собственно, с ним сговорены. Это я про того, кому чай предназначался. Он, правда, твердит: не нужен мне твой чай, но я-то знаю, как важен чай при его работе. Я и про поездку ни словечка ему не сказала. Наверно, когда сегодня я к нему не приду, он чуть-чуть удивится. Но, пожалуй, ненадолго. Я было собиралась ему написать, да оставила эту мысль. Он, скорее всего, подумает: верно, что-нибудь у нее не заладилось, и тут же вернется к своей работе. Он вовсе даже и не такой черствый, каким представляется, больше вид делает, хотя как знать! А ты как думаешь?

Три дня тому назад мне так показалось. Я сидела на диване у него в комнате и что-то шила. И тут заметила, что манжет у него протерся. Это от ремешка, на котором часы. Я и говорю: "Давай сюда рубашку, я тебе перелицую манжет", а он с досады как сорвется: "Никому это не нужно. Никто этого от тебя не требует!" Но я все равно взяла рубашку и стала ее чинить.

Он что-то наигрывал на рояле. Ведь он пианист по профессии. Однажды пришел к нам в лавку за нужной книгой, так мы и познакомились. Я и спроси тогда: "Почему вы больше не даете концертов?" Оттого что до войны мне приходилось его слушать. Он уже был довольно известен.

С тех пор и пошло наше знакомство. Он жаловался, мол, у него все еще не слушаются пальцы. Ведь его ко всему прочему забрали в солдаты. Стыд-то какой! Им для войны ничего не жаль, а кто не хочет воевать, к расстрелу! Видишь, какие у нас порядки!

Но только дело не в одних пальцах. Они уже давно у него действуют нормально.

Однако мне нельзя его спрашивать. Стоит мне это сделать, как он начинает меня высмеивать, а бывает, и рассердится. Вот я и делаю вид, что нисколечко не интересуюсь.

Мне, правда, кажется, что я его разгадала. Только это нелегко объяснить. Я музыке не училась. Как-то приходил к нему знакомый. Он ведь мало с кем встречается. И пошли у них долгие разговоры. Мне, конечно, интересно. Он и скажи знакомому: "Не понимаю я вас! Чего вам не сидится! Сидели б в своей берлоге да помалкивали! Вы просто боитесь молчать, в этом все дело! Вот вы и становитесь в позу и давай болтать, как вас учили. Словно с тех пор не было войны и всего прочего. Это все равно как если б у разрушенного города поставили качели и стали приглашать народ: "Садитесь качайтесь в свое удовольствие!"

Знакомый – он писатель – только посмеялся на его слова, но мой друг говорил это серьезно. Люди, мол, бегут на концерт, чтоб хоть на час забыть про свои муки, чего, конечно, не поставишь им в вину, но бутылка спиртного сделала бы то же самое, только вот на черном рынке она обходится дороже, чем билет на концерт. Что же до музыки, то это, мол, чистейшая проституция!

Пусть его выражения не смущают тебя. Все это не так думается, как говорится. Но понять его можно – согласен?

Пока я чинила рубашку, он все наигрывал одну и ту же пьесу. То вдруг прервет, то снова начнет сначала. Я каждый раз пугалась, когда он обрывал игру, это так неожиданно! Я-то считала, что он играет как нельзя лучше. Почему же он не договаривает до конца?

Я за ним наблюдала исподтишка. Боялась, как бы не заметил. Его это бесит. Он еще долго держал последнюю ноту и все вслушивался.

Вот почему я и решила уехать. Мне очень трудно все как следует объяснить. Но не хочется, чтоб ты думал, будто я назло. Знал бы ты, с какой охотой я сейчас же, сию же минуту, поехала бы к нему обратно! И даже вместе с тобой. Ты можешь и правда со мной поехать. Тебе бы он понравился. И вы наверняка поладили бы.

Ты, кстати, на него похож. Другим это, пожалуй, и незаметно, а мне очень даже заметно. И нечего отворачиваться! Конечно, он старше, у него уже морщины, и рот он кривит. Да и волосы совсем не те и уже с сединкой. Так, кое-где. Но в свое время – я хочу сказать, до солдатчины и до того, как стали все уничтожать и рушить, и даже еще раньше – он был вылитый ты, наверняка! Временами он и сейчас такой. И тогда... тогда... Но тебе и правда не холодно? Знала б я, что тебя встречу, я бы еще кой-чего из дому прихватила. А так у меня решительно ничего для тебя нет.

Да, часами сидя за роялем, он совсем про меня забывал. Так увлекался своим делом. Но я наперед знала, что будет дальше. Потом он ко мне подсаживался, но не раньше, чем у него сорвется с игрой. Закурит, словно ничего особенного не случилось. Но я-то все видела. И тут уж принимается беседовать со мной или еще что вздумает.

Собственно, я ему совершенно не нужна. В этом все и дело. Ну, ну, не пугайся. Не надо ведь тоже и создавать себе иллюзии! Разумеется, меня хватает на то, чтобы перелицевать ему манжеты. Но когда он садится за рояль, я для него просто не существую. Напротив, я только помеха.

Поверишь, я из-за этого не раз на него сердилась, и напрасно. Я ведь тут и на тебя досадовала, хоть мы едва знакомы. Такой уж у меня характер, и ты тут ни при чем.

А если б ему удалось доиграть свою пьесу, да именно так, как он считает нужным, что тогда?

Я не в силах тебе описать, до чего меня испугала эта мысль. Мне стало страшно, что все пойдет прахом, если я додумаю ее до конца. Эта комната, диван, рубашка, да и я заодно.

Я схватилась за рубашку, точно в ней мое спасение. А ему хоть бы что! Лишь бы играть.

А я ведь рассчитывала серьезно с ним поговорить. Не насчет капусты и всяких домашних дел, про какие мы толкуем с мамой. Об этом у нас и речи не бывало. Есть вещи и поважнее!

И что же, вместо этого я взяла и уехала. Далось мне это нелегко. Я и по сю пору не знаю, правильно ли поступила. И опять же не знаю, как дальше быть. Знаю только, что должна сама во всем разобраться. Не мешало бы мне тоже быть более чуткой. В конце концов, эти разговоры и в самом деле не для него. А может, пока я здесь сижу, он доиграл свою пьесу?

Ханна долго к чему-то прислушивалась и совсем забыла, что она тут не одна. Только сильный порыв берегового ветра, потрясший весь домик, привел ее в себя. Юноша все так же сидел против нее и, видимо, с трудом боролся с сонливостью.

Бедняжка, подумала Ханна пристыженно, для чего я ему все выкладываю? Ведь он ничего в этом не понимает и только в угоду мне старается слушать. Ну не чудачка ли я?

– Пора тебе в постель, – заявила она. – Да и свет надо экономить. Свеча уже порядком оплыла. Постельного белья у нас всего одна смена, ну да как-нибудь проспим. – Прихватив свечу, она направилась в смежную комнату, и юноша, почти засыпая на ходу, побрел за ней.

– Ложись, – сказала Ханна. – А мне надо еще чашки помыть, не оставлять же их до утра грязными.

Юноша сбросил полотенце и принялся старательно его складывать по сгибам, проложенным утюгом. Ханна с удивлением за ним наблюдала. Исправный малый, одобрительно отметила она про себя.

– Да не возись ты с этим, кинь на стул. Я сложу как следует.

Юноша юркнул в постель, а Ханна, взяв свечу, вернулась на кухню, чтобы заняться уборкой.

Пока она возилась, началась гроза. При первом ударе грома Ханна вздрогнула и уставилась на открытую дверь спальни. Но оттуда не донеслось ни звука.

Нет бы подождать, пока гроза пройдет, размышляла Ханна. Да ведь ему невдомек, что я боюсь грозы. И все же она стала раздеваться.