Текст книги "Программа защиты любовниц"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ни хрена себе! – ахнул Уваров, снова плюхаясь на скамью.

– Вот, вот. И при этом не оставила ни единого отпечатка нигде. Кладовка стерильная, представляешь?! Сами менты в шоке!

– Они от всего в шоке, – сморщился Уваров. – А это… Про девушку твою они знали? Что она взаперти сидела у тебя?

– Там один… один ее бывший жених. Из-за него у нас с ней, собственно, и разлад вышел.

– Оп-па!!! – сочувственно качнул головой Уваров. – Да ты, брат, в полной жопе, как я посмотрю.

– Да нет, адвокат все разрулил, классный спец. На мне будто ни пятнышка, но Оля-то где??? – закончил он плаксиво. – У меня же с ней свадьба должна была быть, а она пропала! Вместо нее в кладовке Ванькин труп, что делать-то, сосед?!

– Да-аа, тут дело литром не решишь, – вдруг чмокнул губами Уваров, вылил остатки водки в свой граненый стаканище и начал скручивать крышку у бутылки виски. – Будем пить сейчас, Вова, будем думать и станем говорить.

– О чем?! – Черных с болью смотрел на янтарную жидкость, заполняющую его стакан.

– За жизнь станем говорить, Вова, и за то, сколько ты готов заплатить за то, чтобы людишки начали шустрить. Ну, будем, Вова…

Глава 8

Спагетти склеились несъедобным комком, Мельников с тоской наблюдал за тем, как на самом верху этой неаппетитной кучки тает кусок масла. Шлепнул сверху горсть мелко натертого сыра и взялся за вилку.

Ему надо просто было съесть хоть что-то, хотя и не хотелось совершенно. Но не есть третий день – это уже перебор. Володин станет ворчать, слушая урчание в желудке у друга.

– Ты должен быть сильным и энергичным, брат, – сетовал тот, наблюдая за тем, как тает на глазах его лучший друг. – Мы найдем ее, обязательно.

– Ага, – кивал в ответ Мельников, хотя уже не верил в это.

Олю убили, понял он вчера ближе к ночи, когда сидел на своем балконе и смотрел на холодные далекие звезды. Если бы ей удалось убежать, она давно бы нашла способ связаться с ним или со своим женихом, лощеным уродом, которому удалось выскользнуть из их рук, как угрю.

Она бы дала о себе знать своим друзьям, а от нее ни слуху ни духу. Ее убили просто как случайного свидетеля, просто устранили и все, вывезли из дома. За ним очень удобная тропа, там можно десяток трупов протащить, сунуть в машину и уехать, оставшись незамеченным. А Олю, худенькую, изящную, можно было вынести в большой сумке.

И что самое печальное, никто ничего не видел и не слышал! Он насчитал три дома, в обзор видеокамер которых могли попасть злоумышленники. Сначала просто попросили, потом официально, ни черта никто не помог! Никто ничего и никого не видел и не заснял, ни людей, ни посторонних машин. Он и сам таращился в эти записи – пусто. Причем часть записей велась неравномерно. Отсутствовали целые куски времени, по отсутствию этих кусков тоже никто ничего пояснять не захотел.

– Света, наверное, не было…

– Не знаю, может, сбой какой-то…

– Ой, да кто знает, чего эта камера так пишет!..

И что скажешь людям на такие вот ответы, если ты пришел к ним помощи просить? Ничего!

Валера медленно накручивал на вилку спагетти, тянул их из тарелки, равнодушно наблюдая, как тянется следом тонкая нитка расплавившегося сыра. Отправлял все в рот, жевал, вкуса не чувствовал.

Смириться…

Надо было смириться с тем, что он потерял Олю. Не надо было снова тормошить и ее и свои чувства тем роковым вечером. А он напился и растормошил. Она расплакалась, позвонила жениху, тот очень быстро примчался за ней, наверное, он очень любил ее, невозможно было не любить! Оля что-то наговорила ему по дороге, вполне возможно, решила отложить свадьбу. И эта холеная сволочная морда посадила ее в своем доме под замок.

Потом, видимо, перепугалась и заявила о ее пропаже.

А может, он и не врет, и это Оля попросила его заявить так. Потому что боялась, что Валера снова станет тянуть из нее нервы.

Оля находилась в доме своего жениха, когда туда явились убийцы. Им нужен был Иван. Они убили его, а заодно устранили и ее, как свидетеля преступления. Вот и все! Других версий у него не было. То, что Оля могла убить своего тюремщика – так думал временами Володин, – Валера считал бредом. Оля не могла! Она не справилась бы пускай и с переломанным, но все же мужиком, имеющим за плечами богатейший опыт в плане обороны и нападения.

Оли больше нет.

Теперь вопрос, как найти ее убийц?! Ни следа, ни зацепки. След на подоконнике, внимание к которому привлек холеный Черных, мало что сказал криминалистам.

– Да, царапина свежая, – пожимали они плечами.

– Что за синева в трещине? – дергал Мельников нервно кадыком, надеясь на чудо.

– Это крем для обуви синего цвета. Обычной марки, который выпускается – мы уточняли, – подчеркнули эксперты. – Фабрикой, имеющей по стране с десяток филиалов, рецептура везде одна.

– Что можно мазать таким синим кремом? – дергал он замотанных экспертов снова и снова.

– Этим кремом не мажут, Валера! – стенали они от его настойчивости. – Этим кремом чистят обувь. Преимущественно синего цвета.

– А какая обувь может быть синего цвета? – задавался он вопросом. И сам же себе отвечал: – Любая! Кроссовки, туфли, мокасины… Но скорее всего, для лазанья по подоконникам была использована спортивная обувь.

Найти по таким признакам преступника все равно что океан черпать чайной ложечкой.

Тупик…

Мельников кое-как впихнул в себя спагетти, швырнул тарелку с сырными сталактитами в раковину, распахнул окно и полез в ящик шкафа за сигаретами. Он тысячу раз бросал курить, Оле обещал, ее больше нет, наверное. Обещать больше некому, да и перед тем, как ей исчезнуть, она не особенно сильно морочилась его дурной привычкой, ей было все равно.

Почему же ему не все равно, а?! Почему так дерет душу?!

Потому что он все еще любит ее! Любит всем сердцем, любит всей душой, и так ему мерзко без нее, что…

Мельников часто заморгал, сам себе объясняя, что глаза заслезились от дыма. Ткнул окурок в пепельницу и пошел из кухни. Надо было позвонить Володину, спросить о новостях.

Он знал, что новостей нет, но позвонить хотел. Вдруг тот замотался и забыл оповестить его?

– Ты чего, Валер? – Володин шумно дышал в трубку.

– Просто… – Мельников притворно зевнул. – Мало ли, думаю, может, ты скучаешь без меня.

– Я без тебя бегаю, дружище.

– Бегаешь? Куда?

– Не куда, а для чего! – фыркнул Володин и задышал еще тяжелее.

– И для чего?

– Для того, чтобы стать стройным. Уф… Щас, погоди, остановлюсь, отдышусь. – Какое-то время в трубке было слышно лишь вдохи, выдохи, потом Володин смачно сплюнул и пояснил: – Врач сказал, что если десять килограмм не сброшу, то до инсульта мне рукой подать. И самое главное, пиво запретил, прикинь!

– Убийца, – грустно пошутил Мельников, покосившись на свой плоский живот.

С чем у него никогда не было проблем, так это с лишним весом. Он мог есть, мог не есть, вес оставался на одном уровне. Володин с Олей ему беззлобно завидовали.

– Все, отдышался, – проговорил Володин. – К подъезду подхожу. Сразу скажу, что к своему, к тебе не приеду, не проси. Сейчас водные процедуры, потом дыхательная гимнастика и здоровый сон.

– Ишь, ты! Жениться, что ли, собрался?

– Нет, пожить подольше.

У Володина запищал сигнал на подъездной двери, потом дверь с грохотом за ним закрылась, через несколько его шумных шагов загремела дверца почтового ящика.

– А почты-то, а почты, – пыхтел его друг, выгребая корреспонденцию из узкой щели почтового ящичка. – Вот ведь не нужен никому, а все что-то шлют мне, шлют… Ты вообще, чего звонишь-то, дружище?

– Да так.

– Может, я тебя наберу из квартиры? А то я тут половину конвертов по полу рассыпал.

– Валяй! – разрешил Мельников с грустным смешком.

Он не стал спрашивать его про Олю. Раз друг бегает трусцой и помалкивает, значит, ничего нового нет. Валера прошел в комнату, упал на диван, положил рядом с собой телефон, уставился отсутствующим взглядом за окно.

За стеклом висел ярко-голубой квадрат неба без намека на облака. Конец июня, конец дня, а жара полуденная и не спадает. Остро захотелось грозы и дождя. Чтобы молотили тяжелые капли по подоконнику, стучали распахнутые порывистым ветром форточки, чтобы воздух наполнился свежестью и прохладой.

Но он тут же вздрогнул, подтянув колени к животу.

Нельзя дождя! Нельзя грозы! Каждая новая жертва серийного убийцы, за которым они давно и безуспешно охотились, появлялась наутро после непогоды. Поначалу на это не обратили внимания, но после четвертой жертвы все наполнилось зловещим смыслом, и хотя они с Володиным пока не доложили никому о своих соображениях, для себя по умолчанию решили, что эта мразь отлавливает зазевавшихся девчонок в дождь.

Кажется, он задремал. Ему даже что-то приснилось: темное и тревожное. Он мучительно размышлял в этой неприятной дреме, был очень сосредоточен и серьезен и едва не пропустил звонок от Володина.

– Алло, – просипел Мельников в трубку. – Чего ты, брат?

Тут же взгляд его уперся в оконный проем. Небо нахлобучилось сизыми облаками, простреливаемое грозовыми сполохами. Дождь все-таки будет.

– Ты дома? – спросил, замешкавшись, Володин.

– Да, задремал чего-то. – Он протяжно зевнул, потер глаза. Тут же сказал со значением: – Видал? Гроза собирается.

– Поел? – вдруг спросил зачем-то Володин голосом сердобольной старшей сестрицы.

– Да, – и, слыша его недоверчивое хмыканье, проговорил убедительно: – Честно, поел! Пришлось, в животе такой гвалт поднялся, что телевизор заглушил.

– Понятно… Ты это, Валер, приехал бы ко мне, – каким-то странным опекающим тоном попросил вдруг Володин.

– Что случилось?! – Он сразу напрягся, покосился на окно, по стеклу поползли толстые струи дождя.

– Да ничего, господи! Чего сразу что-то должно случиться? – Он принужденно засмеялся. – Может, пивка захватишь?

– Тебе же нельзя. Лишний вес, давление и все такое.

Мельников выдохнул с облегчением. Кажется, друг просто перестарался на пробежке, теперь мается от ноющих мышц и суставов. Вот и зовет его к себе пригубить по паре стаканчиков «обезболивающего». В одиночку пить Володин ненавидел.

– Ладно, приезжай, – совсем тихо попросил Володин. – Только скорее…

Мельников жал кнопки его домофона уже через пятнадцать минут. Успел даже пива прихватить с рыбой на углу в торговом павильоне. Мало ли, вдруг у новоявленного спортсмена, кроме желания, ничего в холодильнике не имеется.

Володин с мокрой после душа головой и полотенцем через шею встретил его в одних спортивных трусах у порога. И зачем-то сразу полез обниматься.

– Чего это ты расчувствовался? – отпихнул его от себя Мельников, стащил мокасины, погремел пакетом. – Я все взял.

– У меня все есть. – Володин отвернулся и тяжело пошел в кухню.

На столе стояла трехлитровая банка пива. Два высоких стакана. Селедочница с крупными кусками малосольной форели. Тарелка с хлебом и рядом с ней лежал большой белый конверт без адреса и марок. Конверт, судя по объемно вздувшимся бокам, имел содержимое. И, видимо, из-за этого содержимого Володин его и вызвал.

– Что там? – ткнул пальцем в конверт Мельников, бросая пакет с пивом и рыбой на пол у двери. – Из-за этого весь кипиш?

Володин молча кивнул и полез в спасительную брешь между холодильником и столом. Он всегда там сидел, когда сильно волновался. На старом колченогом стуле, с выстеленным байковым одеялом сиденьем. Он был старым, скрипучим, растрескавшимся, давно и мучительно просившимся на свалку, но Володин его не выбрасывал.

– Люблю эту рухлядь, – признавался он другу с застенчивой улыбкой. – Она напоминает мне о бабкином бараке, где я провел раннее детство. Как же мне там было здорово! Полная воля, никакой ответственности. А любви, брат, сколько! Я купался в любви и заботе! Помню, бабка пошлет меня, шестилетнего, в ларек за сигаретами…

Историй про бабку у Володина было множество. Одна интереснее другой. В какие-то Мельников верил, в какие-то нет. Но точно верил, что бабку друг обожал. Погибла та в пожаре, когда какой-то умник поджег их деревянный барак, из которого кучка настырных стариков не пожелала выезжать. Володин тогда давно вырос и жил один. Все, что осталось от нее, это старый стул, который она успела выбросить в разлетевшееся от жара окно.

– Что там? Фотографии?! – Мельников сел напротив друга, боясь протянуть руку к конверту. Дождался, когда Володин кивнет. – Оля?

Снова кивает.

– Она… – В горле сделалось сухо и больно. – Она жива?!

Еще один кивок.

– А чего ты тогда?! Раз жива, значит…

Он схватил конверт за нижний край, тряхнул. На стол высыпалось пять больших цветных фотографий, на всех его бывшая девушка. Измученная, с синими кругами под глазами, но все равно милая и прекрасная. Четыре фотографии запечатлели Олю в разных местах первого этажа дома Черных. Оля в джинсовых шортах, футболке с рукавами до локтя, босая. Смотрит в объектив и хмурится, потом робко улыбается фотографу. На третьем фото она вдруг почему-то закрывает лицо ладонями, за ее спиной видна лестница на второй этаж. На четвертом снимке Оля там же, но…

Но уже вся в крови. Босые ноги, руки до локтя, футболка, все перепачкано кровью, а она смотрит в камеру пустыми, безжизненными глазами, хотя на губах блуждает улыбка. На пятом снимке Оля в машине, снято с улицы, прямо с капота. Ее лицо крупным планом рядом с водительским местом. На ней другая кофточка, в камеру таращатся все те же безумные глаза, и та же пустая странная улыбка. Дата одна и та же, день убийства водителя Черных, время на фотографиях следует строго друг за другом.

– Господи… – ахнул Мельников и впился пальцами в виски. – Я не знаю… Я не знаю, что это, Саня!!! Что это, Саня???

– Говори, буду слушать, – покорно склонил голову Володин. – Потом я скажу, что я по этому поводу думаю.

– Я не знаю! – Мельников скорчился на стуле так, будто у него разболелось все тело. – Я не знаю, что говорить!

– Попробуй! – прикрикнул на него Володин.

– Ну… Оля жива, это первое. Она сидит в машине уже после того, как… – дальше язык у него не поворачивался выговорить страшное слово «убийство». – Она переоделась. Из этого следует… Я не знаю!!!

Глазам стало так больно, что Мельников зажмурился. Он ни думать, ни дышать не мог. Олины руки в крови, одежда тоже. Ее испуганный взгляд.

Господи-ии!!!

Вдруг она убила?! Вдруг?!

– Даже не думай про это, дурак, – вдруг буркнул слабым голосом Володин. – Кто-то просто вымазал ее руки в крови, или она пыталась спасти бедного малого и перепачкалась, а потом ее увезли, и все.

– И все?! А зачем?!

– Для чего, не знаю пока. Но зачем фотографировать-то, объясни мне?! Зачем?!

– Чтобы нам с тобой показать.

– Во-оот! Первое разумное из твоих уст! Олю сфотографировали, возможно, до убийства, и после, выпачкав ее в чужой крови. Не сама же она ухрюкалась, прости господи!

Володин истерично хихикнул. Стащил с шеи полотенце, принялся аккуратно складывать его конвертиком на столе. Глаз на друга он не поднимал. Банка с пивом, продолжая истекать росой, стояла невостребованной, а он все говорил и говорил. Скорее для себя, чем для него.

– Кто-то проник в дом. Зачем? Не знаю, возможно, собираясь убить водителя нашего жениха, а может, по другой причине. Это вопрос для меня номер один: зачем кто-то проник в дом? Водителя убивают. Вопрос номер два: это было целью, или целью было что-то еще?

– Что?

– Не что, а кто! Ольга!

– Зачем?!

– Не знаю. Чего пристал?! – ощетинился Володин. – Я лишь предполагаю! Будешь слушать или нет?! Или ты такой умный, что сам что-то придумаешь?!

Он придумать не мог.

– Если целью был водитель, то Ольгу забрали как свидетеля, как страховку, понимаешь?

– Да, но с трудом. Гораздо проще было отделаться от нее прямо там. А не фотографировать ее с разных ракурсов, в разной одежде. В машине ее для чего сфоткали? Дать нам понять, что она жива? Что ее везут куда-то?

– Вот! Вот, брат Валера, в самую точку! Оля теперь заложница! Какая бы причина появления убийцы в доме ни была, конечный результат один: Оля заложница!

– Ух, ты! Молодец! – выдохнул Мельников.

Он сумел, наконец, распрямиться. Болезненная судорога понемногу отпускала, стало даже возможным дышать. Он обвел глазами крохотную кухоньку друга, нашел, что здесь хорошо и уютно, так ему и раньше казалось, а то пять минут назад думалось, что он сидит на краю черной пропасти и смотрит прямо туда, и ничего не видит, кроме гулкой черной пустоты.

Оля не убийца, и она жива. Это главное на теперешний момент, и это не он, это Володин сказал, аналитик ого-ого какой!

– Давай, пригубим, потом продолжим, а то меня сейчас от страха и волнения и впрямь инсульт лупанет.

Друзья налили по стакану, выпили. Мельников положил на ломоть хлеба жирный кусок форели, сверху два луковых кольца. Откусил, совершенно не чувствуя вкуса. Принялся жевать, рассеянно наблюдая за тем, как за окном сгущается непогода.

Черные облака рвало на клочья огненными сполохами молний. Гром гремел, не переставая почти. Время маньяка, вдруг подумалось ему, кто будет следующей его жертвой?

Тут же встряхнулся и мысленно поплевал через левое плечо.

Оказалось, что Володин думает о том же, хотя и в окно не смотрит.

– Завтра на работу страшно идти, – признался он, сморщившись. – Как представлю…

– Ладно, не отвлекайся. Давай подытожим.

– Давай.

Они быстро убрали со стола, разложили фотографии, стараясь не касаться пальцами снимков и конверта. Но все равно каждый из них понимал, что рассчитывать на отпечатки глупо. Тот, кто прислал это, прислал не для того, чтобы его засветили.

Этот конверт был практически требованием выкупа, хотя о цене не было сказано ни слова; был бомбой замедленного действия. Требования будут, они непременно последуют, но позже. А не то…

Тут тоже были варианты. К примеру, если они не сделают того-то и того-то, то фотографии попадут к третьим лицам. И тогда Оля автоматически из пропавших без вести становится подозреваемой номер один, скрывающейся от правосудия. Или, к примеру, если друзья не сделают того-то и того-то, то Олю просто-напросто убьют.

– Понимаешь, даже неважно уже, кто и за что убил этого бедного инвалида, – проговорил Володин, подбирая хлебом последний лук с тарелки. – Важно, что нас с тобой тем самым поимели.

– Может, и целью было как раз это?

– Запросто! Я не исключаю! – оживился Володин, молниеносно прокрутив в голове последние свои дела. – У меня никого нет. Следи за мной, не следи, ничего не выследишь, а вот ты… Кто-то следил за тобой, Валера. Тот вечер, он стал роковым. Олю наверняка увезли бы от твоего дома, не Черных, так этот урод. Увез Черных, тем самым усложнил немного комбинацию. Похитителю пришлось ее забирать уже из его дома, а там охрана, от которой нужно избавляться. Его устраняют, Олю забирают. Нам присылают фотографии.

– Кстати, почему тебе, а не мне?

– А? – Володин, с трудом прервав стройное течение мыслей, глянул оторопело на друга. – Что?

– Почему фотки прислали тебе, а не мне?

– Не знаю… – Он покумекал, нахмурившись, но тут же просветлел: – Но у тебя же ящики сняли в подъезде для ремонта, балда!

– Точно.

– А у меня висят. Конверт сунули именно в ящик. Почтовое отделение он не прошел. Значит… Значит, какая-то падла отиралась возле моего дома, потом вошла в подъезд, сунула конверт в щель. Что самое главное, камеры есть на магазине, что напротив твоего подъезда, а у меня камер нет нигде, вот и думай!

– Надо разговаривать народ. Только выйдет ли что из этого? – с сомнением покачал головой Мельников. – Какая-нибудь сволочь могла поймать за шиворот любого пацана и за сотню долларов послать в твой подъезд.

– Да, но этот пацан должен знать код на двери моего подъезда, – возразил Володин, барабаня пальцами по столу что-то бравурное.

– Мог спросить!

– У кого? – самодовольно хмыкнул Володин, видимо, что-то на ум ему пришло.

– У кого?

– У того, кто мне об этом скажет. – Володин юрко выбрался из своей щели между столом и холодильником, звонко хрустнув старым бабкиным стулом, крикнул на ходу другу: – Я одеваться, братишка. Ты со мной!

– Куда?

– Пойдем по соседям. В такую-то погоду они все по домам сидят, где же им еще быть? Вот и узнаем, кто впустил в наш подъезд чужака, пока еще память свежа. Впустили-то сегодня! Утром ящик был пустым, это сто процентов. Я быстро!

Прошло двадцать минут, прежде чем Володин вышел из комнаты одетым. Мельников зубами скрипел и матерился, слушая, как тщательно друг готовится к выходу в собственный подъезд для беседы с соседями, тот только посмеивался.

– Я кто для них? Я представитель власти! Поэтому должен олицетворять! А то что же это получается? Вваливается под вечер сосед, работающий в полиции, пивком потягивает, штанищи неопрятные, на майке пятно. Не-еет, брат, я не могу перед своими соседями, как ты.

– А как я? – огрызнулся Мельников. – У меня тоже с соседями нормальные отношения.

– Да, но никто меня со скамейки пьяным в жопу не тащил, – крикнул из комнаты Володин.

– Это было один раз.

– Достаточно, чтобы…

Тут Володин наконец-то прикусил язык, поняв, что своими словами снова вернет друга к неприятным воспоминаниям о том роковом вечере, когда с Олей случилось то, что случилось. И через минуту вышел из комнаты. Темные джинсы, темная рубашка, тщательно причесан, стойкий запах парфюма.

– Как на свидание, – скривился Мельников, подталкивая друга к ботинкам, стоящим в уголке пяточка к пяточке.

– Можно и так сказать. У меня в подъезде есть такие дамы, что не простят ни единой висящей на сопле пуговицы.

Дамам оказалось хорошо за шестьдесят, они показались Мельникову чрезвычайно надменными, чопорными, и, как оказалось, совершенно не владеющими информацией.

– Зря только пыжился, – поддел он друга локтем под ребра. – Зеро!

Тот не ответил, зло покосившись на друга.

Честно? Он только на этих старух и рассчитывал. Они просиживают старые задницы с утра до вечера во дворе. Видят все, чего и не было, могли запросто впустить кого-то в подъезд. Оказалось, что могли, но не впускали!

– И чего лицу постороннему в нашем подъезде делать? – изумилась одна из них. – Конверт я и сама бы в ваш ящик, Александр, опустила! Нет, не было никого!

Повезло на шестом этаже в квартире вечно всклокоченного режиссера из Дома культуры железнодорожников. Да так повезло, что Володин едва не расплакался.

Но все по порядку.

Дверь открыл сам режиссер. Он был все так же всклокочен, волосы дыбом, домашние штаны ширинкой почти на боку, майка с одного края из штанов выскочила, лямки оттянуты почти до пояса. На шее на грязной бельевой резинке повисли очки, недоразумение просто, а не человек.

– Здрассте, – поклонился Володин и вдруг почувствовал себя неудобно из-за своего внешнего вида. – Меня зовут…

– Знаю я, как вас зовут. – Режиссер сунул под мышки крупные кулаки, явно не вязавшиеся с его тщедушной внешностью. – Вы полицейский.

– Точно, а это мой напарник. – Володин кивком указал на Мельникова, маетно топчущегося за его спиной на лестничной клетке. – Мы к вам по делу.

– Ко мне???

На бледном морщинистом лице отразилась такая разноплановая гамма чувств, что Володин едва не повернул обратно. Мужик и растерялся, и изумился, и возмутился одновременно, но не испугался точно.

– Собственно, я сейчас всех наших жильцов опрашиваю, – пояснил Володин. – Мне нужна ваша помощь.

– А-аа, тогда входите. – Он жестом пригласил их пройти.

В единственной комнате было тихо, чисто, скудно с мебелью, но богато на всякого рода сувениры и поделки. Какие-то чучела на полках, грошовые статуэтки, шкатулки и китайские фонарики. Штор на окнах не было, хотя окна выходили как раз на соседний дом. У стены стоял узкий диван, у окна два стула, стол, заваленный журналами и газетами. В углу на старой тумбочке, подруге володинского стула с кухни, стоял черно-белый телевизор.

– Я презираю все бытовые излишества, – тут же поспешил объяснить режиссер гостям. – Присаживайтесь.

Мельников с Володиным расселись на стульях у стола, режиссер сел на диван.

– Чем могу? – вопросительно осмотрел он каждого.

– Тут такое дело…

Володин, не особо вдаваясь в детали, коротко поведал причину своего визита. Режиссер нахмурился, долго крутил головой, причмокивал, потом выдохнул:

– К сожалению…

И тут с кухни, в которую их никто не пригласил и из которой им не пообещали принести хотя бы по стакану воды, раздался звонкий девичий голосок:

– Пап, а я знаю, кто это!

– Стыдно подслушивать, Мари! – стараясь быть грозным, прикрикнул режиссер, но по лицу расплылась блаженная улыбка. Было понятно, что он счастлив слышать этот голосок. – Дочка… Иди сюда, Мари!

Девочка лет двенадцати выскочила из дверного проема, как попрыгунчик. Она была прехорошенькой: беленькой, голубоглазой, длинноногой, в синих коротких шортиках, белоснежной кофточке с вышивкой по горловине, полные губы ее расплылись в улыбке.

– Добрый вечер. – Она присела в шутливом реверансе. – Я – Маша. Папина дочь.

Мельников тут же с изумлением снова обвел взглядом единственную комнату, не хранившую ни единого следа ребенка.

– Она живет с матерью, – лаская взглядом дочь, произнес режиссер. – Мы в разводе, Мари навещает меня каждый день, носит мне еду. Считает, что я умру с голоду без нее, может, и умру!

– Но я же папина дочь! – Маша подскочила к дивану, с лету плюхнулась рядом с отцом, успев чмокнуть его в вялую небритую щеку. – И когда вырасту, перееду к нему, вот!

Ответом ей был обожающий взгляд отца. Он осторожно тронул дочь за локоток.

– Мари, – обратился он к ней, – господа полицейские спрашивают…

– Па, я все слышала, – перебила его девочка, глянула на гостей. – Я видела, как мальчишка шел по двору с белым конвертом, с большим таким, а потом он зашел в наш подъезд и сунул конверт в ящик с номером… – Она назвала номер ящика, принадлежащий квартире Володина. – Вот так!

– Ты уверена в том, что он именно в наш подъезд вошел? – оборвал ее строгим, но совсем неубедительным голосом отец. – Вдруг ты перепутала?

– Как я могла перепутать, если я сама его впускала сюда?! – изумилась Маша. – И до ящиков довела, подождала и посмотрела, куда он конверт совать станет. Я все видела, да, да, да, папочка!

Сейчас покажет язык, подумал вдруг Мельников, и едва не рассмеялся. Девочка была невероятно пригожей, невероятно проказливой и невероятно любимой. Наверное, ее родители когда-то очень сильно любили друг друга, раз у них вышла такая вот славная девочка. А потом всю свою любовь они обратили на нее, раз друг друга уже стали любить не в состоянии. Ребенок, купаясь в этом великолепном светлом чувстве, получился милым и непосредственным.

Любовь страшная сила!

– А зачем же ты его в подъезд впустила, милая? – укоризненно покачал головой отец, поправляя беленькую кудряшку, выбившуюся из высокого хвостика дочери. – Мы для чего дверь такую поставили? Для того, чтобы посторонние сюда не заходили.

– Это Вовка-то Баранов посторонний? Скажешь тоже, па! – фыркнула она и рассмеялась, будто кто горсть монет на стекло уронил, до того звонко и мелодично.

– Машенька… – Володин положил локти на коленки, чуть нагнулся в ее сторону. – Стало быть, ты знаешь этого парня?

– Парню двенадцать лет, – фыркнула она снова. – Он в параллельном классе учится и живет во-он в том доме.

Маша потыкала пальчиком в сторону окна, за которым высилась девятиэтажка.

Отец качнул головой, развел руками и виновато глянул на гостей.

– Такие они, дети современности, – посетовал он, совершенно не расстроившись. – Все всех знают.

– Расскажи, как было дело, – попросил Володин.

– Вовка слонялся по двору с конвертом минут десять, – начала она говорить. – Я сидела на качелях и видела.

– А откуда он с конвертом появился? Из дома? – встрял Мельников.

– Нет, хотя… Это я проглядела. Обнаружила его уже с конвертом. Он возле подъезда отирался, там Мария Федоровна сидела на скамейке, он к ней не подошел. Все караулил, чтобы кто-то вошел или вышел, как я потом догадалась. – Маша, видимо, только что догадалась, поскольку глазки ее затуманились воспоминанием. – Ему не везло и не везло, он ходил, ходил, потом ко мне подходит и говорит, как бы в подъезд попасть. Спрашиваю, зачем? Он говорит, конверт надо челу одному доставить, в ящик, мол, надо положить. Спрашиваю, что там? Он плечами жмет, мнется, потом признался, что сам не знает. Его попросили, денег дали, он и мается теперь в обязательствах. Говорю, выбрось ты конверт этот.

– Маша! Но как ты?.. – ахнул отец.

– Па, мне было интересно, и все. И делать особо было нечего. Я и развлекалась.

– И что дальше? – поторопил Володин.

Ему в принципе было уже все понятно, но дослушать до конца стоило. А заодно и адресом этого Вовы Баранова разжиться. Может, запомнил он того человека, что заплатил ему за доставку конверта по адресу?

– А дальше я предложила ему со мной поделиться, – вдруг призналась Маша и надулась в сторону посеревшего ликом отца. – А что, па?! Это честная сделка! Он бы до ночи не попал в подъезд, а я его проводила, у ящиков подстраховала, он мне дал полста баксов.

– Пятьдесят долларов??? – ахнул папаша-режиссер. – Это же почти полторы тысячи рублей!

– Мне дали тысячу четыреста двадцать, – кивком подтвердила Маша. – На них я и продукты тебе сегодня купила.

Заросшее лицо папаши зарделось стыдливым румянцем, он не мог признаться гостям, что сильно нуждается, что много из того ценного, что когда-то имелось в этой квартире, уже продано. Но, кажется, они обо всем и без его откровений догадывались.

– Господи-ии… – тихо, с надрывом простонал режиссер и закрыл лицо руками. – До чего вы докатились?!

То ли общество имелось им в виду, то ли себе говорил «вы», было непонятно.

– Маша, что Вова Баранов рассказал тебе о том человеке, что отдал ему конверт? – Володин встал со стула, поющего под ним похлеще бабкиного, и подошел к девочке, присел перед ней на корточках.

– Я у него про него не спрашивала, – поспешно, пожалуй слишком поспешно, ответила Маша и спрятала лучистый взгляд у отца за спиной.

– Ма-ааша! – чуть громче протянул Володин. – Не надо, Маша, пожалуйста.

– Что не надо? – Она с вызовом посмотрела на Володина, втянула носом воздух. – От вас приятно пахнет.

– Спасибо. Так что с тем челом, что передал Баранову конверт?

– Он уехал, – ответила она просто и с безмятежной улыбкой развела руками. – Машину не видела, у Вовки спросите.

Спросили. И толку? Как он вообще все деньги не отдал Маше за ее лучистую улыбку и за предложение проводить его? Парень был настолько наивен и туп, что у Володина уже через пять минут сводило руки от желания тряхнуть малого как следует.

– А мне че, жалко, что ли? – ныл он без конца. – Он попросил, денег дал, я и пошел. Мне че, жалко, что ли? Все равно делать нечего.

– Это понятно, но мужчину? Мужчину ты этого запомнил?

– А мне надо?! – таращил Баранов водянистого цвета глаза на полицейских и теребил длинный сальный хвостик на затылке. – Он попросил, денег дал, а мне че, жалко, что ли?