Текст книги "Последнее прибежище негодяя"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 6

Саша говорила по телефону с Горячевым, когда в дверь ее квартиры позвонили.

– Саша, ко мне пришли, – пожаловалась она.

– Кто? – мягким, нежным голосом спросил он. – Ты ждала кого-то в гости?

– Нет, не ждала.

Саша удивленно оглянулась на дверной проем гостиной. С чего-то звонок сделался непрерывным. И, как показалось ей, агрессивным. Дед к ней прийти не мог, они три часа назад говорили по телефону: он собирался разбираться в доме, а потом отдыхать. С Сашей Горячевым, который прежде бывал у нее нечастым гостем, они говорили по телефону, это тоже был не он. Кто же тогда?

– Пойди открой. Потом договорим. Я еще не сказал тебе самого важного, – произнес он все так же мягко и нежно и отключился.

Саша встала с дивана, где валялась последние полчаса, жмурясь от счастья. Глянула на часы: половина девятого вечера.

– Кто там? – спросила она, ничего не разглядев в дверной глазок.

– Сашка! Открывай! Беда!

Три слова в ответ. Хлестких, болезненных, жестких.

– Витька, ты, что ли?

Ей показалось, это хозяин дежурного магазинчика, что располагался под ее окнами, который вечно ставит свою машину поперек проезжей части и с которым она постоянно скандалит из-за этого.

Витя Ломов. Точно, он. Но зачем он тут? Что ему надо? Может, задел, паразит, все же ее машину, неудачно паркуясь на своей «Газели»? А что мог привезти так поздно? Он никогда так поздно ничего не выгружал.

– Вить, ты? – повторила она.

– Да я, я это. Открывай, беда, говорю!

Саша открыла дверь, уставилась на Ломова. Выглядел тот, как обычно, как будто только что его башкой подметали проезжую часть на проспекте. Заодно воспользовавшись и его штанами и рубашкой. То есть грязный, лохматый, потный. Теперь вот еще и бледный.

– Сашка, пошли! – потребовал Витя и шагнул в сторону от двери. И повторил: – Беда!

– Что без конца повторяешь! – возмутилась Саша и опустила взгляд на свои голые ноги.

Она была в коротких шортах, крохотной маечке, едва достающей до пупка, и босая. Вечер начала сентября не был теплым. Надлежало одеться. А если еще и патрульных ждать для составления протокола. Это на тот случай, что Витька все же впился громадным колесом своей машины в ее бампер.

– Надо одеться, – уточнила Саша. – Что стряслось-то? Машинку мою задел?

– Вот дура-баба! – возмутился Ломов. – Стал бы я к тебе подниматься! Протокол бы составили, тогда и позвали. Не задевал я ничего. Беда… беда с дедом твоим, Сашка.

Господи! Бабка! Она все же достала деда с того света! Она же напророчила, что дед не доживет до холодов.

Саша зажала рот ладонью и минуту смотрела на Витькину косматую голову, которую тот опустил, чтобы не встречаться с ней больше взглядом. И от того, что он не желал на нее больше смотреть, ей стало совсем худо.

– «Скорую»… «Скорую» вызвали?! – прошептала она. И затараторила, хватая с вешалки куртку и вдевая ноги в высокие кроссовки: – Вить, у него сердце в последнее время барахлило. Вить, «Скорую» надо же! Чего молчишь? У него давление или сердце? Вить, чего, а?!

Она выскочила из квартиры в длинной пуховой куртке до голых коленок и высоких кроссовках на босу ногу. Заперла дверь, застегнула куртку на две кнопки снизу и пошла следом за Витькой к лифту. В кабине они встали бок о бок. Он молчал, и она замолчала. Задать ему самый страшный вопрос она все никак не могла. У нее язык не поворачивался спросить, жив дед или нет. Может, все-таки Витька ошибался? Может, не все так плохо? И сейчас она схватит деда за руку, когда его понесут на носилках к карете «Скорой помощи», и…

– Саш, его больше нет, – обронил Витя, когда лифт остановился на первом этаже и двери с металлическим лязганьем распахнулись.

– Что?! – Она шагнула наружу, привалилась к стене, глянула диковато на хозяина магазина. – Что ты сказал?!

– Твоего деда больше нет, Саш. Хотел как-то мягче… – Он замялся, снова низко опуская голову. – Но не приучен я к таким словам. Просто прими это как неизбежность, Саш. Так бывает. Наши старики уходят и…

– Вздор! – взвизгнула она и, оттолкнув его – он загораживал проход, – побежала к подъездной двери. – Он был жив и здоров три часа назад. Он собирался разбирать старые вещи! Мы завтра должны были… весь хлам выбросить! Мы… мы должны были…

Она нечаянно споткнулась о порог и еле удержалась на ногах. Или это Витька подхватил ее под руку, не дав раскроить ей лоб о железную подъездную дверь.

– Остановись, – попросил он тихо. – Отдышись.

Саша оперлась ладонями о подоконник, зажмурилась. Видеть вечернюю милую тихую улицу было выше ее сил. Мягкий свет уличных фонарей делал сентябрьский вечер уютно оранжевым. Спокойно прогуливались парочки. Мирно трусили собаки в сопровождении хозяев. Узкие тонкие листья ив, отражая свет, сверкали золотом. Все там, на улице, было замечательным и спокойным. Ничто не предвещало конца света, который наступил для нее.

«Да и нечего ему там, с вами, нечего делать…» – вспомнился бабкин монолог из недавнего сна.

«Пришло время. Видимо, пришло и его время», – упала тяжелой едкой каплей в сердце мысль о бренности бытия. Это неизбежно. Это рано или поздно должно было случиться. И Саша не смогла бы его укараулить. Не смогла бы.

– Его уже увезли? Кто обнаружил тело? – еле выдавила она через сухие рыдания, сотрясающие тело. – Сердце? Что сказали врачи? Почему он не позвонил мне, господи! Почему кто-то оказался рядом с ним в тот момент, а не я?! Ну! Что молчишь?! Кто его?.. Как он?..

– Его обнаружила полиция, – едва слышно проговорил Витька, встав рядом с ней возле подоконника.

– Он что, упал на улице? – Саша зажмурилась от слез, хлынувших внезапно. Оранжевая улица съежилась вдруг и поплыла в сторону, увлекая за собой Витькин магазин, как будто случилось наводнение.

– Нет. Его обнаружили дома.

– Кто-то из соседей вызвал «Скорую»?.. Погоди! А почему полиция?! – Саша стремительно вытерла глаза, щеки, уставилась на Витьку как на дурака. – Ты чего несешь?! При чем тут полиция?!

– Ее вызвали соседи.

– Зачем? Когда старому человеку плохо, кого следует вызывать, Витя?! – Она вцепилась в рукава его рубашки и тряхнула, разворачивая хозяина магазина на себя. – Кого следует вызывать, когда старому человеку плохо?! При чем тут полиция???

– Не ори, Саш, – лицо Ломова болезненно сморщилось. – Оглушила просто. И рубаху не рви. У меня их не так много.

– Что?! – Она опустила взгляд на свои руки, комкающие рукава его рубахи, тут же отпрянула. – Извини.

Саша привалилась спиной к стене, чтобы не видеть сентябрьского вечера, живущего за подъездным окном слишком неспешно и мирно. Подышала полной грудью. Надо было собраться. Надо было сжать себя всю, как пружину. Надо было перестать выть, плакать, орать на бедного Ломова. Надо было загнать поглубже слезы. У нее еще будет время нареветься. Еще будет время. Теперь ей его расходовать не на кого.

– Все… все, я в порядке. – Саша застегнула куртку до подбородка, затянулась поясом, который нашла в кармане. – Говори… Все говори, прежде чем мы пойдем туда. Нам… нам ведь надо туда, так?!

– Да. Тебя там ждут.

«Кто-то, но не дед», – вонзилась острая игла в гортань, мгновенно перекрывая дыхание.

– Говори, потом пойдем, – прохрипела Саша. – Я должна быть готова.

К тому, что рассказал Витька Ломов – этот странный, несуразный человек, имеющий магазин, но не имеющий лишней рубахи, – подготовиться было невозможно. Это было такой чудовищной фантазией, что в первую минуту Саша расхохоталась.

– Ты идиот совершенный, Витя, да?! – вытаращив глаза, как безумная, хохотала ему в лицо Саша. – Мой дед сначала пострелял соседей, а потом застрелился сам? Ты идиот? Господи, а я-то и правда поверила…

Он ее ударил. По щеке. Просто чтобы привести в чувство. И это подействовало. Смех прекратился. Саша замерла перед ним с открытым ртом и прижатой к щеке ладонью. И показалась ему такой маленькой, такой несчастной и беззащитной, что он не выдержал и обнял ее:

– Идем, Саня. Полиция велела тебя привести. Идем. Истерить будешь позже…

Она шла в обнимку с Ломовым через весь дедов двор. Нелепая, в длинном, перетянутом в талии, пуховике и высоких кроссовках на босу ногу. Несчастное, перекошенное от горя лицо, растрепавшаяся стрижка, вытаращенные заплаканные глаза.

Все происходящее в тот момент было как бы с ней и не с ней одновременно. Боль то накатывала, то казалась посторонней. Мысли то пронзали, то казались отстраненными и трезвыми.

Хорошо, что вечер, народу мало, думала Саша, неуверенно шагая с Витькой в ногу. Иначе от зевак, злобно шепчущихся вслед, было бы совсем скверно. Но возле подъезда народ все равно был. И машины полицейские с включенными мигалками. «Скорой» не было. Ах да, зачем она, если все мертвы. Деда увезли или нет? Он в квартире застрелился или…

Кого из соседей он застрелил? Наверняка ту мерзкую парочку, на которую постоянно Саше жаловался. Почему она не помогла ему приструнить их?! Почему не встала на сторону деда, а поверила им?!

Народ резко раздался в стороны, когда они с Виктором подошли к подъезду деда. Саша вскинула голову и шагнула к подъездной двери. И снова, если бы не Ломов, упала бы. Потом был очень длинный изнурительный подъем: лифт остановили, запретив им пользоваться. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой. Навстречу попадались какие-то люди, тут же прилипавшие к подъездным стенам и прятавшие от Саши взгляды. Слепили вспышки фотоаппаратов. Кажется, их была целая дюжина. Как будто кто-то устроил чудовищную по замыслу фотосессию в подъезде деда.

– Зачем все это?! – тихо простонала она.

Кивнула на мужчину, скорчившегося на корточках у открытой двери, той самой, за которой жили досаждавшие деду соседи, которых она сочла вполне милыми людьми. Человек что-то соскребывал с пола, чем-то, наподобие ушной палочки, и отправлял все в пробирку.

– Если все всем ясно, зачем это?!

Саша всхлипнула возле открытой двери дедовой квартиры. Там активно кто-то что-то делал, был слышен стук передвигаемой мебели и голоса. Целый хор голосов!

– Не могу! – Она уперлась пятками в порог квартиры, обернулась на бледного Ломова: – Витя, не могу!

– Надо, Саша, – довольно-таки грубо он втолкнул ее в квартиру, крикнув ей вслед: – Принимайте, господа полицейские. Это внучка убийцы…

Все вопросы, которые ей потом задавали, и собственные ответы – несуразные, сумбурные, никому не нужные – совершенно не вспомнились на следующее утро. Все тот же хор голосов остался в памяти, мелькание чужих лиц перед глазами. Калейдоскоп просто лиц! Симпатичных и не очень. Озабоченных и раздраженных. Ей даже представлялись, кажется. Даже кто-то жал ей руку, призывая держаться. Все комом, все смутно.

Ничего не вспомнилось с такой болезненной четкостью, только Витькины слова.

– Это внучка убийцы! – крикнул он почти с облегчением, видимо, от мысли, что миссия его завершена. Он и правда потом куда-то исчез. – Это внучка убийцы…

Саша заворочалась на диване, села. Обнаружила, что всю ночь проспала в тех же высоких кроссовках, в которых шла вчера через улицу, и в пуховике. Она даже не расстегнула его и пояс не развязала. Теперь у нее ныли все бока и живот. Или это не от пояса, а оттого, что не хватало дыхания? Как она очутилась дома?

Саша поставила на коленки локти, осторожно пристроила гудящую болью голову на сцепленные пальцы, постаралась вспомнить.

Она говорила с кем-то. Так? За ней записывали. Какой-то парень, высокий, веснушчатый, он смотрел на нее с сочувствием. И даже подал ей стакан воды, когда у нее перехватило горло. Потом она снова говорила, но уже с другим человеком. Среднего роста, с крепкими мышцами, цыганистого вида молодой мужик смотрел на нее без сочувствия. И зачем-то задавал ей вопросы про Соседову Аллу Юрьевну.

– При чем тут Алла Юрьевна? – возмутилась она в какой-то момент.

Конечно, он ответил ей, что здесь вопросы задает он, а ей следует не капризничать, отвечать и все такое. Потом спросил про Сашу Горячева. Когда она с ним в последний раз виделась.

– Давно, – честно ответила Саша.

– И не общались вовсе?

– Он звонил мне сегодня, – вспомнила она. – Мы говорили с ним как раз тогда, когда Ломов пришел мне сообщить…

Ей снова перехватило горло. И снова ей подал стакан воды тот парень в веснушках.

Что было потом? Потом она что-то подписала и пошла домой. Нет, не так. Кажется, ее кто-то провожал до дома. Она точно помнит, что чья-то чужая рука открывала ключом дверь ее квартиры. Кто-то ее провожал. Кто?!

– Ни черта не помню, – пожаловалась Саша своему смутному отражению в громадной плазме телевизора. – Кто это был?

Тот, кто провожал ее поздно ночью до дома, позвонил ей через час. Все это время она безуспешно пыталась найти выход своему горю в слезах, но они вдруг исчезли. Тошнотворные спазмы разрывали желудок, сотрясали грудную клетку, а слез не было. Саша приняла душ, сварила себе кофе, потом еще и еще. Пила чашку за чашкой, сидела в углу в кухне и тупо рассматривала сетку дождя за окном, накрывшую город. Почему-то от того, что шел дождь, было немного легче. Яркий контраст солнечного дня она бы точно не пережила.

– Александра? – Номер на мобильном был неузнаваем. Голоса она тоже не знала. – Воронцова?

– Да, – подтвердила она, не моргая, рассматривая заплаканное окно.

– Это Данилов, Сергей Данилов.

– Мы знакомы? – Она попыталась вспомнить, кто это, но не смогла. – Простите, но…

– Ничего, все в порядке. Я провожал вас вчера ночью до дома. Я руководитель следственной группы. Веду расследование по факту… – Он ненадолго замялся, но потом уверенно продолжил: – По факту трагедии, разыгравшейся вчера по известному вам адресу.

– А-а, понятно. – Саша допила остатки кофе пятой уже по счету чашки. – Простите, как вы выглядите? Я ничего не помню из вчерашнего. Простите.

– Я? – Кажется, он растерялся. – Обычно я выгляжу.

– Это вы с веснушками? – решила она ему помочь.

– Нет. Это Игорь Мишин. Мой помощник.

– А-а, понятно. Вы тот самый жесткий следователь, задавший мне вчера крайне много неуместных вопросов про мою начальницу Соседову Аллу Юрьевну. – Саша подперла щеку кулаком, не переставая таращиться на стекло. – Так и не могу понять, зачем? Кстати, а вашему помощнику передайте от меня большое спасибо. Он дал мне воды… Как раз тогда, когда я в этом особенно нуждалась. – И вдруг, совершенно без переходов, Саша спросила пугающе чужим голосом: – Когда я смогу похоронить деда?

Данилов озабоченно крякнул и принялся что-то лопотать про необходимость дополнительных экспертиз. Это займет какое-то время. Что кое-что для него лично остается непонятным. Ему еще надо поговорить с соседями. С каждым, лично! И что как только будет возможным, ей сообщат.

– Когда?! – перебила она его.

– Думаю, не раньше чем через неделю.

– Твою мать! – ахнула она, забыв о приличиях. – Он… он прожил честно и благородно! Он кадровый военный! У него было, есть и остается имя… Честное имя! Он заслужил быть преданным земле в положенное по христианским законам время. Вы… вы все чудовища! Ненавижу вас!..

Она отключила телефон. Совсем отключила, швырнув его на кухонный подоконник.

Через полчаса, вдоволь наревевшись и нарядившись в серый спортивный костюм и все те же кроссовки, в которых проспала ночь, синюю ветровку с капюшоном, Саша вышла из дома.

Плевать ей на все их расследования, вместе взятые! На экспертизы и прочее! Она сама, сама опросит всех свидетелей! Она сама станет говорить с людьми, которые гладили ее по голове еще в раннем детстве, жалели ее, когда она осиротела, и нахваливали, когда она подрастала. Она вытрясет из них всю правду! Она добьется! Узнает, почему дед выстрелил сначала своим соседям в головы, а потом себе. Она узнает, будьте уверены!..

Глава 7

Губин вызвал его к себе, не дожидаясь совещания, которое было назначено на три часа дня. Данилов только развернул пропитанную маслом бумагу, намереваясь проглотить аппетитный кусок жареного куриного филе, зажатого между двумя кусками хлеба, листьями салата и длинными полосками маринованных огурчиков, как генерал его потребовал к себе. Срочно!

– Черт! – зло выругался Данилов, снова заворачивая шикарный теплый сэндвич. – Даже поесть не дают! Что за чертова жизнь?

Он убрал сверток в стол, вытер руки влажной салфеткой, попросил Игоря Мишина съездить в морг за результатами экспертизы по делу о двойном убийстве и самоубийстве старика и пошел к генералу.

Губин торчал в кофейном углу – так он называл тумбочку, на которой стоял чайник с чашками и в которой он хранил запасы кофе, сахара, чая и домашней выпечки. Его ежедневно снабжала ею супруга. Секретаршу к своим чашкам он не допускал. И считал барством, когда загруженный работой человек только и делает, что подает начальству «кофий». Так и говорил – «кофий».

«Я по полтора чайника за день выпиваю. Что же, Ниночке (так звали его секретаршу) теперь на месте из-за этого не сидеть?»

– Чай будешь, Данилов? – спросил генерал вместо того, чтобы ответить на приветствие.

– Никак нет! – Данилов шумно сглотнул слюну, вспомнив про теплого жареного цыпленка с хлебом и овощами, поджидавшего его в ящике стола.

– Не спеши отказываться. Мне тут жена сегодня хвороста напекла. Я больше не знаю никого, кто бы пек такой хворост!

Генерал злобно уставился на Данилова. Как если бы тот знал такого умельца, потому и отказывался.

– Чай с сахаром или без? – задал следующий вопрос генерал.

– С сахаром.

Данилову было неудобно, что Губин взялся угощать его чаем. Но тот вернулся к столу с единственной чашкой в руках, из которой тут же принялся прихлебывать.

– Ты не стой, Данилов, не стой столбом. Налей себе чай-то. Хворост в верхнем ящике. А вот что сахар в чай кладешь, молодец. Придумали тоже моду, без сахара чай-кофе пить! Западные все штучки. Там-то оно понятно почему, все от экономии. Если пирожное сладкое, можно в чай сахар не класть, можно сэкономить. Нам-то их привычки зачем? Так, Данилов?

– Не могу знать, товарищ генерал. – Данилов быстро налил себе чаю, выдвинул верхний ящик тумбочки, взял три витые палочки хвороста, сел за стол для переговоров. – Просто люблю чай с сахаром, и все.

– А надо бы знать, Данилов, – с неудовольствием подвел черту генерал и поставил пустую чашку на край стола. Даже огненный чай он выпивал в три глотка. – Надо бы знать, откуда привычка такая взялась: пить чай без сахара! А то мы так, кивая на западных диетологов, додумаемся и до борща без мяса! Н-да… Что скажешь по существу вопроса?

– Про борщ?

Данилов как раз доедал последнюю хворостинку и мысленно пожелал супруге генерала здоровья и неиссякаемой энергии. Чтобы она еще долгие годы радовала своих близких такой выпечкой. Ничего подобного в самом деле он никогда прежде не пробовал. Хворост был потрясающим!

– Про какой борщ, Данилов?! – хлопнул ладонью по столу Губин, властно поджав рот. – Про вчерашнюю стрельбу спрашиваю!

– Извините, товарищ генерал, – покаялся Данилов с виноватой улыбкой. – Хворост просто… выше всяких похвал!

– Ну вот, а то, говорит он тут, понимаешь… – пробормотал Губин, скупо улыбнувшись. – Ну?

– На первый взгляд картина ясна, – проговорил Данилов, поигрывая пустой чашкой. – Старик разбирал старые вещи, не нашел наградного пистолета. Разъяренный, кинулся к соседям. Они давно и прочно конфликтовали. Это подтвердили все из опрошенных жильцов подъезда.

– Так… Дальше.

– Они поскандалили. Старик вернулся к себе.

– Пистолет потом нашелся, как я понял?

– Видимо, да. Раз из него были убиты его соседи. И потом застрелился он сам.

– А что так неуверенно, Сережа? Что тебе не нравится?! – Губин повысил голос, и сделался он у него сердитым. Он так не любил никаких осложнений, так не любил. – Снова станешь искать черную кошку в черной комнате?! У тебя двое отравившихся на этой фирме с дурацким названием! Вот чем тебе первостепенно надо заниматься, Данилов! А этот бытовой конфликт яйца выеденного не стоит! Не сто-ит! – закончил генерал по слогам. – Что?! Что еще?!

– Дело в том, товарищ генерал, что этот бытовой конфликт… он как бы… он как бы попадает в сферу интересов этой самой фирмы с дурацким названием.

– То есть?!

– Застреливший соседей гражданин Воронцов Михаил Севастьянович является…

– Кадровым военным, знаю, знаю, – замахал в его сторону руками Губин. – Уже звонили, просили не поднимать лишнего шума. Никакой прессы и все такое.

Он уже пожалел, что вызвал Данилова до совещания. Теперь не успеет чаю с хворостом выпить. А потом уже будет и не к чему. Потом уже к ужину надо себя готовить. Супруга обещала что-то невероятное. Какое-то блюдо из рыбы. И велела аппетит беречь.

– И еще он является дедом Воронцовой Александры Михайловны.

– Что это – и дед Михаил и она Михайловна? Отец, что ли, был тоже Михаилом?

– Так точно!

– И что дальше?

– А эта Воронцова была изгнана из фирмы, где у нас обнаружилось двое отравленных.

– Опа! А за что?

– Подозревали в промышленном шпионаже. Нашли при обыске у нее в сумочке диск с информацией. Но Соседова – это хозяйка и директор фирмы – не верит в ее виновность. И отправила ее в долгосрочный отпуск. Пока Александра была в отпуске, не зная ничего о своей дальнейшей судьбе, кто-то отравил секретаршу и зама Соседовой. Но все указывает на то, что хотели отравить саму Соседову.

– И что? И дед ее тут при чем?

– Не знаю, – задумался Данилов. – Как-то не нравится мне вся эта концентрация зла вокруг Александры Воронцовой. Как-то неправильно все вокруг ее головы сгустилось. Сначала ее подставляют, это по утверждениям той же Соседовой. Потом, когда ее имя вдруг всплывает на последнем совещании чистым и незапятнанным, это Соседова во всеуслышание объявила, вдруг дед Воронцовой творит такое. Как-то неправильно, как-то… не нравится мне это.

– Ну а сама-то внучка что говорит про деда? Как комментирует его дикую выходку?

– А никак! Ее ночью знакомый привел на место происшествия. Еле довел, она сама не своя.

– Что еще за знакомый?

– Хозяин дежурного магазинчика. Они знакомы. Он узнал страшные новости от покупателей, уточнил и тогда уже пошел за Воронцовой. Она, когда пришла, ничего толком не могла сказать. Что-то бубнила, ворчала, плакала. Даже место осмотреть на предмет пропажи чего-либо ценного не смогла. Надеюсь, сегодня ситуация будет получше.

– Откуда такая уверенность?

– Я звонил ей. Говорил.

– А она что?

– Ругается.

– Уже хорошо, – удовлетворенно кивнул генерал.

Он уже пожалел, что не спрятал хворост в верхнем ящике стола и оставил его в тумбочке. Сейчас бы таскал потихоньку. Данилов бы даже и не заметил, как он слегка похрустывает.

– Да, пусть ругается. Это лучше, чем плачет.

Данилов болезненно сморщился, вспомнив вчерашнюю длинноногую девицу в зимних кроссовках на босу ногу и в зимнем пуховике, перетянутом так, что у нее, казалось, глаза сейчас повылазят. Хотя, конечно, от страха были ее глаза велики. От страха и потрясения.

– Орудие убийства и самоубийства она опознала?

– Так точно. Деда ее к ее приходу уже увезли. Опознавать пришлось соседям. А вот что касается пистолета, то да, опознала.

– Уже хорошо. Ты это, Данилов… – Генерал выбрался из-за стола и мелкими шажками прошел в кофейный угол, выдвинул ящик, воровато схватил три хворостины и вернулся на место. – Ты все же поделикатнее с ней. И когда станешь говорить с соседями еще раз… Ты ведь станешь с ними говорить еще раз, Данилов?

– Так точно, товарищ генерал, – вздохнул Сергей.

Генерал безошибочно разгадал его намерения. Он собирался еще раз всех опросить. Только вопросы собирался задавать немного другие.

– Так вот, когда станешь с соседями говорить, то как бы так вскользь упомяни, что Воронцов был и остается уважаемым человеком. Просто нервы, старость. Ну… Сам знаешь, что надо говорить в таких случаях.

– Ага! Стало быть, я должен выглядеть сочувствующим?

Это порадовало. Деда, в чьей квартире царил армейский порядок, росли диковинные цветы и пахло свежестью, Данилову было по-настоящему жаль. Ну, сорвался старик, может, и правда довели. Стрелять, конечно, не следовало, но… Кое-кто утверждал, что эти Лопушины, как поселились, начали изводить старика своими придирками. Он, мол, и заявление на них пытался писать в отделение полиции. Все без толку.

Мишин должен был сегодня с утра позвонить и проверить, ходил с жалобами на супругов в полицию старик Воронцов или нет.

– Да и… бытовой конфликт, не бытовой, ясно там все или нет, но все же пробей этих Лопушиных: кто такие, откуда, родственники и все такое. Кто-то же их должен хоронить, так?

– Так точно, товарищ генерал! – Сергей поднялся, взял чашку со стола в руки, намереваясь пойти, вымыть.

– Ой, вот только не надо, Данилов, мне тут козырять! – поморщился Губин и махнул рукой в угол. – Ты чашку-то поставь. Без тебя вымоют. Хлопотун нашелся. Ты знай, где хлопотать-то надо! Ступай. На совещании разрешаю тебе отсутствовать. Лучше завтра с утра с результатом приди. Идет?

– Идет, товарищ генерал.

Данилов болезненно поморщился, выходя за дверь.

С результатами! Где их взять?! Разорваться ему, что ли?! Стоящей версии по двум отравлениям у него нет, тут еще сразу трое покойников. Думай теперь и гадай, имеет ли все это отношение к происшествиям на фирме, где работала Саша Воронцова, или нет.

Соседова вот когда узнала, что, предположительно, хотели отравить ее, а ее зам и секретарша погибли по ошибке, разразилась сначала диким хохотом, а потом сердито указала им на дверь и попросила делать свою работу профессионально, а не выдумывать всякую чепуху и тем самым не отрывать ее от работы.

– У меня, конечно, есть конкуренты, Сергей Игнатьевич. Даже недруги имеются. Я достаточно большая девочка…

Данилов тогда подумал, что чрезвычайно большая, килограммов под сто десять будет точно.

– Но чтобы кто-то желал мне смерти… Нет, на моем поле таких игроков нет. Нет и быть не может, – категорично взмахнула она руками. – И как, простите, и кто мог бы это сделать, если я пила из этого кофейника и осталась в живых?!

– Предположительно, ваш кофе отравили уже после того, как вы его выпили.

– В момент совещания, что ли?! – вытаращила она на Данилова безобразно накрашенные глаза.

– После. После совещания люди сновали вокруг стола, на котором стоял кофейник, как кому вздумается. У нас есть свидетельства ваших сотрудников. Кто-то из них и всыпал яд в кофе, прекрасно зная о вашей привычке допивать остатки напитка после того, как все уйдут.

– А ушла я вместе со всеми. Этого никто не ожидал, – выдохнула потрясенная Соседова. – Нас тут вместе со мной оставалось четверо. Чашку сначала подхватил Заломов, у него ее выхватил Савельев, а Горячев… Горячев оставался чуть в сторонке. Думаете, это он?! Он отравитель?

Вот тут однозначного ответа у Данилова не было. Он разговаривал с Горячевым. Решил, что он слабый и безвольный. И что, если и пришла кому-то в голову идея всыпать яду в кофе Алле Юрьевне, это точно была не его голова.

Но проверять все же стоило. Всех проверять. Вот придет окончательная экспертиза, что это за яд такой, убивающий не вдруг и не сразу, а постепенно, где-то в течение тридцати-сорока минут, тогда и станут искать человека, у которого был доступ к этому веществу.

А пока он снова навестит соседей злополучного подъезда, где вчерашним вечером случилась стрельба, унесшая жизни сразу трех человек.

Он как раз ехал вдоль ровного ряда позолоченных сентябрем ив, когда ему позвонил Мишин.

– Что скажешь, Игорек? Чем порадуешь? – Данилов подкатил прямо к подъезду, возле которого на лавочке сидели четыре пожилые женщины.

– Пока нечем, Сергей Игнатьевич. Жду. Господа-патологоанатомы обедают-с. Велели-с ждать-с.

– А предварительно? Предварительно не было ничего такого интересного?

– Ну что, предварительно… Сказали, что все трое были застрелены из одного оружия. Найденные гильзы соответствуют и так далее.

– Уже хорошо. Орудие убийства есть. Дальше?

– Супруги умерли от смертельных выстрелов в голову. У них не было шансов. Старик тоже не мучился. Аккуратная дырочка в виске.

– Что так неуверенно про дырочку?

– Так, Палыч… – Это был старший судмедэксперт, въедливый и противный мужик, вечно ставивший в тупик следствие своими выводами. – Палыч утверждает, что выстрел был произведен с расстояния тридцати-сорока сантиметров.

– То есть?! – Данилов насторожился.

– Кожа вокруг раны не опалена. Он говорит, так не бывает, когда ствол прижимают к виску.

– То есть он хочет сказать, что старик стрелял себе в голову, отведя руку со стволом на полметра?! Так, что ли?

– Да ничего он не хочет сказать, товарищ подполковник! – воскликнул Игорек. Меньше всего ему хотелось быть испорченным телефоном. – Просто говорит, что подобная рана свидетельствует не в пользу самоубийства, и все. А так… Может, старик стрелять себе в голову и не хотел? Рука дрогнула, и палец нажал на курок, так ведь?

Нет, не так, Игорек. Данилов озадаченно качнул головой, велел ждать окончания обеда у сотрудников морга и отключился.

Нет, не так! Он за все время своей работы не встречал еще ни разу случая, чтобы человек стрелял себе в голову с отведенной на полметра рукой. Идиотизм же, ну! Он мог промахнуться, мог прострелить себе плечо, руку, пальнуть в стену, в конце концов.

Скорее всего, старик не хотел себя убивать. Скорее всего, это была случайность. Несчастный случай.

Надо думать.

Данилов вылез из машины, поздоровался с женщинами, представился, показав удостоверение.

– Я вас помню, – авторитетно кивнула одна из них, в переднике, расцвеченном яркой ромашкой. – Вчера вы ночью приезжали.

– И я тоже вас помню. – Он кивнул в сторону подъезда: – Хотелось бы кое-что уточнить, прежде чем…

– Прежде чем доброго человека мерзавцем закапывать! – фыркнула вторая. Ее Данилов не помнил, видимо, вчера ее здесь не было. – Нашел из-за кого себе в голову стрелять. Э-эх, Севастьянович, Севастьянович… Была бы Лийка жива, разве бы позволила этим хамам так над тобой измываться!

Четыре головы синхронно закивали в такт ее словам.

– Считаете, что погибшие Лопушины издевались над гражданином Воронцовым? – Сергей присел на край скамейки, положил согнутые в локтях руки на колени. – Лийка – это кто?

– Мишина жена покойная. Ох, зверь была баба! Огонь! – не без восхищения отозвалась первая женщина в ярком переднике, что вчера давала показания. Кажется, именно она и обнаружила тела, заметив распахнутые настежь двери. – Она бы этих быстро к ответу призвала! А Миша… Миша был мягкий деликатный человек. Он не мог с ними откровенно конфликтовать.

– Да и правда! – вдруг со злостью процедила третья от Данилова женщина с высокой прической седых волос, перетянутых ажурной косынкой. – Конфликтовать-то зачем? Лучше сразу поубивать, и все! Что же за жизнь пошла, а? Чуть что, так сразу за пистолеты хватаются! На улицу выйти страшно стало!