Текст книги "Тайну хранит звезда"

Автор книги: Галина Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Поясни, – позволил отец со снисходительной ухмылкой.

При этом он так любовно рассматривал свои ногти, так нежно массировал пальцы, что Игорек еще сильнее обиделся за маму. Той вот редко удавалось зайти в маникюрный салон. Она все сетовала и вздыхала, все откладывала и переносила визиты. Отцу вот есть когда. Вчера хвалился, что был у маникюрши. И на недоуменный возглас сына процитировал классика: что-то про красу ногтей. И еще сослался на современные требования к имиджу сотрудников на некоторых фирмах. А его фирма как раз к таким некоторым и относится.

Ногти содержит в порядке, воротнички сорочек кто-то ему крахмалит, а в холодильнике мышь удавилась, вдруг неприязненно подумал Игорек и сам испугался своего непроизвольного чувства.

– Поясни, с чего твоему директору завидовать твоей матери, Гога? – вальяжно развалившись на кухонном стуле, уже не просил, требовал отец.

– Па… Не зови меня Гога, ладно? – вдруг попросил он, вместо того чтобы немедленно ответить.

– Почему?

– Мне не нравится. Игорь я. Гошка, если хочешь. Но не Гога! Как… Как павлин какой-то.

Он робко улыбнулся отцу, снова потемневшему ликом, подумал, что в последнее время у того очень резко стало меняться настроение. И ответил все же именно так, как шептались девчонки:

– Наша Кольская мамке завидует, потому что она красивая.

– Ага! – У отца из горла вырвался странный клекот, не пойми что означающий. – Красивая?!

– Да, и стройная очень. И еще девки говорили, что ноги у моей мамы, как у модели. Если ее приодеть…

– Вот именно, сынок!

Отец вдруг сорвался с места и закружил по тесной кухне, как коршун над добычей. Он даже локти растопырил, как крылья – хищно и широко.

– Вот именно: если!!! Если ее приодеть, если переобуть, если подкрасить, если заставить улыбаться, если научить держать себя!!! Черт, черт, черт!!! Это вот самое «если» у меня вот где!!! – Он нервно провел ребром ладони себе по горлу. – А знаешь, в чем истинная причина нашей с ней незадавшейся семейной жизни, Гошка?

– В чем?

Ему было неинтересно, если что. Он много слышал их скандалов, выплескивающихся на кухне за закрытой дверью полушепотом, чтобы он не слышал. Он все равно слышал, все знал. Понимал не все, конечно. Но понимать не хотелось. Ведь если начать понимать, то необходимо принимать чью-то сторону. А ему и этого не хотелось. Он балансировал где-то посередине между ними. Хотя…

Хотя в последнее время все чаще оказывался на территории отца, все чаще.

– В том, что она никогда не была для меня Анной!!! Анной!!! Женщиной с большой буквы! Понимаешь?!

Голосовые посылы отца набирали обороты. Он даже не обратил внимания на то, что Игорек в ответ на его риторический вопрос просто опустил голову, не ответил и не пожал плечами даже.

– Она всегда была для меня Нюркой!!! Чужой, бесхитростной, безвредной, бесхребетной Нюркой!!!

– Па, хватит, – попросил вдруг Игорек, почувствовав страшную усталость.

– Что хватит? – Отец остановился посреди кухни с разверзнутыми над полом как у дирижера руками. – Что хватит?

– Я не хочу. Не хочу, чтобы ты так про маму говорил.

Игорек попятился к двери, намереваясь скрыться в своей комнате задолго до того, как отец начнет вспоминать всевозможные мелочные промахи матери. Это уже было. Он от этого начинал уставать. Неужели нельзя просто жить? Без упреков, воспоминаний, мелочных придирок? Просто жить и все?

– Не хочешь, чтобы я про маму говорил?! – Отец уставил на него свирепое лицо, сделавшееся незнакомым и страшным. – Тогда от других людей послушаешь скоро! Нам даже с тобой и судиться с ней не придется!!! Ха-ха-ха-ха…

Игорьку вдруг захотелось кинуть в отца чем-нибудь тяжелым. Заставить его оборвать отвратительный гортанный хохот, таящий в себе много неприятного и многообещающего.

И судиться с мамой он не хотел. Это отец хотел. Ему маму было жалко представлять в зале суда напротив судьи, да еще на скамье подсудимых. Так ведь по телевизору показывали, да? Когда ответчик, то непременно на скамье подсудимых.

– Твою мать скоро и так посадят в тюрьму, Гошка! – орал ему вслед отец, захлебываясь радостью. – Девчонка из ее класса из окна сиганула, а перед смертью записку оставила, в которой обвинила в своей смерти твою мать!

Игорек споткнулся о сморщенную ковровую дорожку в коридоре, ударился лбом о притолоку и, чтобы не захныкать, с силой зажмурился. И тут же жесткая деревянная скамья с сидящей на ней мамой с очень несчастным лицом очень живо предстала перед его глазами.

Нет! Так нельзя!!! Маму в тюрьму?! Это невозможно!!!

– Откуда ты знаешь? – Он, подумав минуту, вернулся в кухню, где застал отца совершенно подавленным и растрепанным, хотя перед этим голос его вибрировал от радости.

– Знаю, – огрызнулся отец. Потом подумал и добавил нехотя: – Мне звонили из полиции, наводили справки.

– О маме?

– Да. – Отец взялся за ручку сковороды, понес ее в раковину, но на середине пути остановился и глянул на сына. – А что я им мог сказать?

– Да, что? – Игорьку тоже было интересно.

– А ничего я им не сказал, – сковорода с грохотом полетела в раковину. – И на вопросы, почему мой сын живет со мной, а не с ней, я ничего не сказал.

– Совсем ничего?

– А что я отвечу?! Я не знаю. Ты знаешь?

Игорек переминался с ноги на ногу. Задай ему такой вопрос полицейский, он бы тоже не ответил сразу. Нет, для самого себя у него масса объяснений. Но для полиции…

А ну как его объяснения маме навредят?! Вдруг его объяснения про пьянящую свободу и стопроцентное доверие со стороны отца отправят маму на ту самую скамью, которая только что ему пригрезилась?! Он так не хотел. Он хотел, чтобы все было хорошо, у всех и всегда. И у них с папой, и отдельно у них с мамой, раз уж у всех вместе не получается.

Что-то он запутался как-то.

– Ты считаешь, что мне лучше сейчас пожить у нее? – вдруг перепугался он повисшей паузе, в течение которой отец заинтересованно рассматривал что-то за окном, облокотившись локтями о подоконник.

И поза была крайне неудобной. И за окном, на взгляд Игорька, не было ничего занимательного. Двор был серым, неухоженным. К тому же дождь лил такой, что улицу будто кто кисеей укутал. Игорек плохо представлял себе, что такое кисея. Но часто слышал о ней от учителя литературы на ее уроках, и виделось ему что-то зыбкое, прозрачное, желейное. Такой и улица сейчас виделась ему сквозь дождь. Что, скажите, там интересного?

– Пап? Ты так считаешь?

Ответ отца мог решить многое. Ответ мог разрешить и разрушить совестливую маету в душе Игорька. Отец мог сказать, что маме надо помочь, как-то поддержать и бывать у нее хотя бы после школы. Игорек бы и бывал у нее часа по полтора. Говорил бы с ней, смеялся, как раньше, кушал.

Мог сказать, что он уже без сына жизни себе не представляет, что они – сын и отец – единое целое и всегда должны быть вместе. А мама могла бы бывать у них в гостях, если захочет. Игорек и этому бы обрадовался. Мама бы могла помочь ему приготовить что-то. Прибралась бы в его комнате. Он, если честно, от этого начал уставать.

Но отец сказал нечто такое, отчего у Игорька мурашки помчались по спине, будто блохи по собаке. И захотелось по-собачьи повалиться на спину и ежиться в противных, щемящих судорогах.

Ответ отца был неверным!!!

– Ты? У нее? Пожить?! – Он оттолкнулся локтями от подоконника, выпрямился, губы его задергались. – Хрен ей, Нюрке этой! Она нажила себе проблем, пусть расхлебывает! А нам с тобой это даже на руку, Гога… Не придется сильно раскошеливаться.

– В смысле? – Игорек нащупал в кармане спортивных штанов банковскую карточку.

– Не нужен будет адвокат, чтобы тебя отсудить у этой… А вот ей придется несладко! Ее проблемы неисчерпаемы. А потом я ей и еще подбавлю.

Отец громко хлопнул в ладоши, отодвинул сына от входа и пошел в ванную.

– В смысле, подбавлю, па? – семенил за ним по пятам Игорек.

– Она нам заплатит!

– В смысле, па?

Он ничего уже не понимал. И путался в своих мыслях все сильнее. Маму жалко, себя жалко, отца не понять.

– Она заплатит все судебные издержки – раз. А потом… Потом станет платить нам алименты, сынок! Не я ей, а она мне!!!

И отец громко захлопнул дверь ванной у него перед носом.

Пока он принимал душ, брился, чистил зубы остатками, выдавленными из съежившегося тюбика зубной пасты, Игорек успел одеться, собрать учебники, тетради, дневник, авторучки. Обул вычищенные с вечера ботинки, натянул куртку и встал у порога ждать отца.

– О! Ты уже готов? – удивленно воскликнул тот, вырываясь из ванной в одних трусах. – А я вот замешкался. Ты это, Гога, иди один. Мне тут… Дело, короче, есть. Без проблем?

Проблем не было! Какие проблемы, кроме проливного дождя и пустого желудка сына?! Обещал же заехать в кафе и позавтракать полноценно. Забыл? А ему что делать? Если самостоятельно завернет в кафе, то опоздает на уроки, до школы-то было четыре остановки на автобусе, которого жди не жди, не дождешься вовремя.

Игорек ушел, громко хлопнув сначала входной, потом подъездной дверью. Выскочил на улицу под весенний ливень без капюшона. Но потом, в три минуты промокнув до воротника рубашки, натянул все же капюшон. Отец все равно его не видит сейчас, пожалеть не сумеет и уж усовеститься тем более.

Автобус, как ни странно, пришел вовремя. И в кафе он успел забежать, и на уроки не опоздал. Правда, поесть не получилось. Пин-код отец ему так и не сказал…

Глава 6

Аня стояла в школьном фойе и сквозь мутное от дождя окно высматривала на улице сына. Вчера вечером Володин так и не пришел к ней. А она ждала! У нее было столько вопросов, столько проблем, которыми поделиться было ну совершенно не с кем. Даже Ирка – надежный верный человечек – вчера пробубнила:

– Отвали, подруга, некогда, страсть!

И отключила телефон, вот зараза. Ирка была навеселе, голосов в трубке Аня насчитала с дюжину. И большей частью мужские. Так что ей явно было не до задушевных бесед с подругой.

А поговорить так хотелось, так хотелось. Позвонила сыну, поговорили. Она спрашивала, он отвечал. Вяло отвечал, настороженно. Как на допросе! А она очень скучала по нему, очень. Трубку когда повесила, придумала себе, что он голодный, и расплакалась.

– Игорь! – Она рванула к нему при встрече излишне торопливо, излишне порывисто. Опомнилась, приостановилась, нарвавшись на его настороженный взгляд. – Привет, сынок. Как дела?

– Привет, мам, – тихо отозвался сын и тут же принялся оглядываться, чтобы не засветиться перед пацанами за свиданием с матерью. – У меня все нормально. А ты как?

– Я?

Она удивилась. Он редко спрашивал о ее делах. Раньше редко. В последнее время почти никогда. Неужели и до него дошли слухи о тучах, что сгустились вокруг нее? Скорее всего, дошли. И что он по этому поводу думает? Как отнесся? Пожалел? Позлорадствовал?

– Я? Мне плохо, сынок, – вдруг призналась она тихим слабым голосом и глянула на него несчастно. – Все как-то навалилось… Ты, наверное, уже слышал?

– Да кое-что.

Игорек швырнул рюкзак на пол под окном, начал расстегивать куртку.

Маму сделалось жутко жалко. Аж в носу защипало, как жалко. Она была сейчас трогательно хрупкой. И еще более красивой, чем раньше. Тонкая белая кофточка и темная юбка под неожиданно высокие каблуки. Ей все так шло. А смотрела на него, как сквозь эту чертову кисею. Опять он вспомнил! Мама что, плакать собирается? Как погода за окном? Только не здесь, блин! Только не при ребятах!

– У меня неприятности, Игорек, – проговорила она, чуть отворачиваясь и поднимая подбородок вверх, боялась, наверное, что слезы прольются. – Как бы не уволили.

Если маму уволят, алиментов отец не дождется, вдруг мстительно подумал Игорек и тут же устыдился.

Он на чьей стороне-то вообще?!

И тут же послал вдогонку: а ни на чьей, на своей собственной. И эта сторона теперь ему диктует пожалеть маму. Он же любит ее, хотя опека ее чрезмерная и его временами напрягает. Пока отец дико занят, занят до такой степени, что забывает продиктовать ему пин-код, а потом не отвечает на звонки, он возьмет и пожалеет маму.

– Мам, ты это…

Он опустил голову, подхватил с пола рюкзак, взвалил его себе на спину. Затем покусал нижнюю губу, продумывая до мелочей каждое слово, которое должен ей сейчас сказать. Это должны быть хорошие правильные слова, которые ее поддержат. Но ни в коем случае нельзя дать ей понять, что он сдался. Никаких авансов!

Так проорал ему отец вслед, когда он выходил из его квартиры: «Никаких авансов этой Нюрке!!!»

– Мам, ты не расстраивайся. Все наладится, мам.

Он глянул на нее исподтишка. Мама не плакала, уже славно. Смотрела на него жадно, будто ощупывала. Понятно, скучает.

– Ты правда так думаешь? – Она кротко улыбнулась.

– Да сто пудов, мам! – улыбнулся он ей в ответ, и снова захотелось, как давеча утром, уткнуться ей в плечо и пожаловаться все равно на что. – Все устаканится.

– Устаканится, – повторила она и вдруг сказала не к месту: – А я вчера твоих любимых котлеток пожарила с грибами.

– Зачем? – удивился он и звучно сглотнул слюну.

Таких котлеток с грибами никто не мог готовить, кроме мамы. Он сколько в разных ресторанах ни заказывал их, когда они с отцом обедать туда заезжали, ничего общего. Мама готовила их особенно.

– Меня же там нет, – пробубнил он и тут же струсил, тут же понял, что может продать свою независимость и неприкосновенность за пару котлет.

– А тут ты всегда, – тихо произнесла она и приложила руку к сердцу, а потом к виску. – И тут ты всегда. Может, зайдешь сегодня, а? Ненадолго. На часок?

Если отец будет по-прежнему недоступен, ему ничего и не остается. Игорек разозлился. Не станет же он сидеть возле пустого холодильника с банковской карточкой, полной денег? Нет, конечно.

– Может быть, мам. Потом созвонимся, – вдруг уступил он.

И понял, что совсем при этом не чувствует себя слабаком. Как раз наоборот: сильным и великодушным. Вон как мама просияла. А это что значит? Это значит, что он хоть немного, да сделал ее счастливой. И от отца не убудет, раз от него самого не убыло.

День прошел весьма удачно. Он исправил математику. Получил пятерку по литературе, пересказав отрывок из романа про плохую погоду и кисею из дождя, черт бы ее побрал. После уроков вышел из школы, натянув капюшон на голову, и, потоптавшись на ступеньках, быстро свернул к пустырю. Он идет к маме. Решил же!

Дома было тихо, тепло и чисто. Приятно пахло мамиными духами, едой и еще чем-то неповторимым, что преследовало всю его жизнь с раннего ясельного детства и чему он так и не нашел объяснения. Так иногда пахли его рубашки после стирки, наволочка на подушке и раннее воскресное утро, когда он жмурился и не хотел открывать глаза на мамин осторожный шепот, зовущий его к завтраку.

Игорек повесил куртку, швырнул заученным движением рюкзак под вешалку, тут же нырнул к себе в комнату. Там было здорово. Под потолком висела маленькая боксерская груша, книги в шкафу на местах. Кровать заправлена клетчатым пледом. Носки тапок торчат из-под свисающей до пола махровой кромки.

Игорек с разбегу плюхнулся на кровать, зарылся головой в подушку, качнулся на пружинном матрасе. Здорово! Так, а коллекция его цела? Коллекция состояла из блестящих камушков, найденных в кучах щебня. Мама все порывалась ее выбросить. Ворчала, что только пыль собирает эта кучка камней.

Он рывком выдвинул нижний ящик. Уф, все на месте! И альбом с марками, наполненный до половины, тут. И этикетки, которые он хранил с первого класса. Все стопочкой, все аккуратно.

Мама…

Она все прибрала и все сохранила. В груди разлилось такое благодатное тепло, что в носу и в глазах с чего-то странно защипало. И откуда-то из глубины пришло понимание, что ему вовсе не хочется возвращаться сегодня в отцовскую квартиру. Что-то готовить себе самому, расстилать на ночь диван, утром мерзнуть и слушать неприятные вещи про маму.

Будет ли это с его стороны слабостью? Не сочтет ли отец это предательством? А если сочтет, то почему? Он ведь на время у него поселился. Уговор-то был такой.

Так, стоп, размечтался, называется! А вдруг мама не захочет, чтобы он оставался?

Эта мысль, такая примитивная и такая ужасающая, подбросила его с кровати, заставила подойти к одежному шкафу, повесить туда форму и переодеться в домашние широченные шорты до колен и спортивную майку. Потом он достал из-под кровати тапки и пошел в кухню.

Тихо урчал холодильник, чуть подкапывал кран холодной воды. На столе чисто, ни крошечки. Все как всегда.

В красивой пластиковой форме с крышкой нашелся бисквитный вишневый пирог и рядом горка песочного шоколадного печенья с орехами. Котлетки с грибами он обнаружил в холодильнике в фарфоровой супнице. Рядом кастрюлька с картофельным пюре. Под стеклянной полкой в выдвижных контейнерах красные помидоры, огурцы, сочные перья зеленого лука и укроп.

Игорек еще никогда в жизни так не спешил поесть. Салат, который он приготовил минуты за четыре, картошку с котлетами разогревал в микроволновке, быстро нарезал хлеба. И есть, есть быстрее. Пока не вернулась мама, пока не позвонил отец.

Перед ней он стеснялся так жадно лопать, как лопал теперь. Перед ним он стеснялся проявленной слабости, которую себе позволял. Потом были еще две большущие чашки растворимого кофе с молоком, вприкуску с вишневым пирогом и шоколадными печеньями. А потом его сморило. Нет, он успел все убрать, вымыть посуду, смахнуть крошки со стола. А потом еле добрался до своей кровати, уснул, кажется, еще у двери. А когда проснулся, был вечер, темный, непроглядный, с дождем и сильным ветром. И еще тихо на кухне мама говорила с тетей Ирой по телефону. И пахло блинчиками. Мама специально пекла их к его приходу, сообразил Игорек. И это было славно и привычно. И, конечно же, он никуда не поехал. Отец ему так и не позвонил и сам по-прежнему оставался недоступен. Игорек проверил, прежде чем перевернуться на другой бок и снова уснуть.

Завтра… Он все объяснит ему завтра…

– Мам, доброе утро, – Игорек вошел в кухню, виновато улыбнулся хлопотавшей у плиты маме. – Во я проспал, да, мам!

– Все хорошо. – Она дотянулась до него, прижала к плечу его голову, поцеловала в макушку. – Все хорошо, милый. Умывайся, сейчас будем завтракать.

Он пошел в ванную, вдруг вспомнил, что не успел купить мыла и зубной пасты. Тут же следом вспомнил, что этого всего нет не в этой ванной комнате, а совсем в другой. И радость тут же вытеснила мимолетное чувство вины.

– Эй, все хорошо? – заметила мать его заминку.

– Все хорошо, мам. – Он почесал левый бок, который даже отлежал, так долго и сладко спал. – Только… Блин! Уроки-то я не успел сделать, ма!

– Не переживай, – непривычно не обеспокоилась его мама-учительница. – Я поговорю с учителями, тебя не спросят сегодня.

– Здорово! – просиял он и тут же поспешил ее успокоить: – Только ты не думай, я все выучу.

– Я знаю, милый. Знаю. – Анна улыбалась милому заспанному лицу собственного ребенка. – Ты у меня очень взрослый и ответственный. Ты все сделаешь как надо.

Ого! Это было что-то новенькое! Игорек озадаченно нахмурился, рассматривая себя в зеркале. Хитрый мамин ход, чтобы он и на сегодня остался? Или настрадалась без него, прочувствовала? Бог их поймет, этих взрослых! Ладно, время покажет, как себя вести с ними с обоими. Воспитывать их еще и воспитывать, хоть они и взрослые. Так-то он и маму и отца любит. Но он же не виноват, что они все так запутали. Они его делят, а ему что теперь прикажете делать? Выбирать между ними, с кем ему хорошо, а с кем похуже?

– Ма, папа не звонил?

Игорек наложил себе целую гору поджаренных на масле блинчиков с сахаром и малиновым вареньем. Жевал и размышлял.

Почему отец не отвечает на звонки? Почему не позвонил ему ни вчера, ни сегодня утром? Разве не видел, что он дома не ночует? Если, конечно, мама ему все объяснила по телефону, тогда понятно. А если нет? Что значит? Он обиделся?

– Папа?

Аня вздрогнула. Она совсем забыла про его папу. Так обрадовалась, что сын ночевал дома, что забыла про его отца.

– Папа не звонил, – покачала она головой. – А ты… Ты разве не сказал ему, что идешь ко мне?

– Нет.

– Как же так?

Аня растерянно моргнула, пригладила осторожно волосы, заправленные за уши: она второй день не скручивала их клубком. И даже Никитин вчера оценил, показав ей посреди урока поднятый вверх оттопыренный большой палец.

– А вдруг он будет волноваться?

– Если бы волновался, сам бы позвонил, – буркнул Игорек, дожевывая последний блинчик. – А так не позвонил и на мои звонки не отвечает. Что думать-то?

– Ладно, не переживай. – Она тронула сына за плечо и улыбнулась. – Я сама позвоню ему. Или, если хочешь, съездим к нему после уроков, идет? Я сегодня рано освобожусь. Съездим к нему?

Игорек настороженно притих.

Мама решила, что он вернулся насовсем? Что он больше не станет у отца жить? Ох, мама, мама. Хитришь? Ставишь вопросы так, что, если он кивнет в знак согласия, назад пути ему уже не будет?

– Нет, мам, не надо. Я после уроков сам поеду туда.

– Ночуешь там? – спросила она непривычным смиренным тоном.

– Наверное. А где еще-то? – Он допил последний глоток кофе, полез из-за стола.

– Странно… – Анна поднялась, начала убирать со стола. И говорила скорее себе, чем ему. Да он, наверное, уже и не слышал ее, ушел из кухни. – Сначала съездить к папе, просто переночевать. Теперь просто переночевать ко мне… Как все меняется… Как все быстро меняется.

Она тут же загрустила. И проходила грустной до самого обеда, рассеянно слушая ответы учеников. Рассеянно рассматривая пустующее место Петровского. Завтра вообще в классе никого не будет. Все уйдут на похороны Нины Галкиной. Она тоже бы пошла, но сообщили, что отец Нины твердо настаивал ей не соваться на кладбище. Она решила подчиниться.

После четвертого урока ее вызвала Кольская и минут десять промывала мозг, рассказывая, как она – чистая и благородная душа – отстаивала ее кандидатуру в областном отделе народного образования. Как нахваливала ее. И именно с ее подачи Анне Ивановне позволили довести учебный год до его финального завершения. А иначе бы…

– Кстати, а что это вы прическу поменяли? – Кольская недружелюбно улыбнулась одними губами. – Не находите это фривольным для учителя?

Аня благоразумно не ответила, но не удержалась и многозначительно посмотрела на глубокий вырез платья директрисы. Язык той был благополучно прикушен. И Аню отпустили на волю.

Она вернулась в учительскую и часа три потратила на проверку тетрадей, потом писала планы, потом просматривала журнал своего класса. И все время косилась на мобильный. Может, Игорек все же передумает и позовет ее с собой?

– Кто-то должен позвонить? – Софья Андреевна глубоко затянулась сигаретой и через мгновение выдохнула клуб дыма в открытую форточку учительской. – Вы просто в своем мобильном дырку сейчас выжжете, Анна Ивановна.

– Да так… – уклонилась она от ответа и тут же убрала телефон в сумку.

– А что вы скромничаете, милая вы наша пуританка?! – Софья утробно хохотнула. – Муж от вас ушел. Сын тоже. Вам самое время заняться своей личной жизнью. Вон вы у нас какая красавица. Кстати! Совсем забыла! Вам же звонили и вчера и сегодня в учительскую. Я даже записала.

Софья проковыляла на артритных ногах к своему столу, порылась в ящиках, достала сморщенную промокашку. И где нашла-то!

– Некто Володин Илья Иванович. Очень просил вас ему позвонить.

Она ему звонила! И вчера, и позавчера, и сегодня с утра. Срочно нужен был совет. Срочно! Господи, как не вырвалось-то. Сплетен не оберешься. Софья на язык остра.

– Номер… – Софья продиктовала номер телефона, но совсем не такой, который был у Анны. – И еще стационарный… Да, и еще он просил передать, что потерял свой телефон и прежний номер не действителен. И ваш будто бы номер у него потерялся вместе с телефоном. Записали?

– Да.

Анна не знала, куда девать пунцовое лицо. Софья теперь, как истинный математик, членила информацию, обкладывала дробями, разбрасывала по осям ординат и абсцисс, соединяла пунктиром и обводила жирнее. Она умела, умела найти неизвестное в самом сложном запутанном уравнении. Могла составить пропорцию.

– Володин, если не ошибаюсь, это тот самый коп, который занимается самоубийством вашей ученицы? – вывела-таки Софья, она была бы не она, если бы не решила это уравнение.

– Да, кажется. – Аня принялась с силой листать журнал, пытаясь поднять страницами ветер, остудивший бы ей лицо.

– У вас был его номер, а у него ваш? – спросила Софья, хищно сощурившись, ткнула дымившимся окурком в чайное блюдце и тут же за Аню ответила: – Был, вижу по пунцовости щек. Вы с ним были знакомы до этого трагичного случая?

– Да, были. – Аня не стала врать.

Софья, если захочет узнать, способна на все.

– И при каких обстоятельствах вы с ним познакомились, если не секрет? – спросила математичка с видом, подразумевающим, что от нее секретов нет и быть не может.

– При не менее трагичных, – ответила Аня и, чтобы отвлечь Софью от дальнейших расспросов, немного пояснила: – Я была понятой в квартире этажом выше, где произошло убийство.

– Как интересно!!!

Математичка нависла над столом, как медведь гризли: здоровенная, лохматая, зловещая.

– Ничего интересного, поверьте. – Аня кисло улыбнулась. – Море крови, два трупа.

– Старые? Молодые? – Софья закусила удила, громко сглатывая слюну.

– Молодые. Совсем, кажется, юные.

– Их застрелили?!

– Нет, кажется, ножом… изрезали, кажется. Жестоко, страшно.

Аня передернулась, вспомнив про страшную трагедию. Вспомнила про отвратительное шуршание конфетных фантиков, которые таскал из кармана другой понятой с восьмого этажа – старый седой дядька.

– Ух ты!!! Ух ты!!! Вот это да!!! – прошипела Софья колдовским зловещим голосом. – Вам не кажется, что вокруг вас в последнее время что-то все не так и не гладко, а?! Это происки злодеев, Аня, поверьте!!!

– Скажете тоже, – усмехнулась она невесело и принялась убирать в стол проверенные тетради.

Надо было бежать, пока Софья – страстная поклонница всего потустороннего, всех подряд учений и шарлатанств – не принялась окуривать ее какими-нибудь благовониями. А она могла!

Аня подошла к зеркалу, поправила волосы, взяла в руки сумку.

– Кстати, вам идет, – проговорила задумчиво Софья ей в спину.

– Что?

– Каблуки, волосы… Красиво! Почему не было этого раньше? Что подтолкнуло? Придирки Кольской? Уход мужа? Или появление этого настырного копа, как его там, Володина? Хм-м-м… Аня, Аня… Надо мне сегодня на вас раскинуть колоду. Что-то не так, что-то не то… Черные силы сгущаются над вашей милой головкой. Вас надо спасать!

Началось! Анна неосторожно закатила глаза, Софья увидала отражение в зеркале и обиделась.

– Зря не верите, Аня, зря. Ничто в этом мире не случается просто так! Ничто!!! А тут поди ж ты: сначала режут ваших соседей, потом ваша же ученица выбрасывается из окна, потом другого вашего ученика арестовывают по подозрению в жестоком убийстве!!! Кто на очереди?!

Разговор затух сам собой. Аня, чтобы не показаться Софье совершенно невоспитанной, еще какое-то время крутилась в учительской, потом ушла, мягко попрощавшись. Но всю дорогу до дома ее мучил тот же вопрос: кто следующий…

Дома было тихо, никаких следов Игорька. Значит, настырно уехал к отцу. Ему там было не очень хорошо, она это поняла еще вчера, обнаружив полупустую супницу с котлетами. Потом он так долго спал. Как сильно уставший, измучившийся котенок. Утром с жадностью завтракал. Он там наверняка недоедает. Она что, Сашку не знает?! Он безответственный человек, не способный позаботиться даже о самом себе, что говорить о ребенке! Он сто процентов забывает покупать вовремя еду, таскает сына по кафешкам и ресторанам, желая пустить пыль в глаза. Наверняка позволяет мальчику заботиться о самом себе самостоятельно, обставляя это великодушием и доверием.

Мерзкое создание!

Аня поежилась, вспомнив, как муж уходил, что говорил при этом. И как потом пытался поделить с ней мальчика. Она сдалась, позволила пожить Игорьку у него. Она надеялась, что ребенок быстро пресытится и свободой, и папиным доверием, в котором больше безответственности, чем чего-то еще. Ребенок пресытился, давно все понял, но чувство долга, взращенное матерью, не позволяло ему теперь уйти от отца.

– Алло, Илья Иванович, это вы? – Она зажмурилась, чтобы не расплакаться, усевшись на диван в гостиной.

– Да, Аня, это я. Как вы? Вы не плачете сейчас?

– Нет, с чего вы взяли? – удивилась она предательски дрогнувшим голосом. – Не плачу. Стараюсь не плакать!

– Что, все достали? – хмыкнул он с пониманием.

– Практически все… Достали! – Она улыбнулась, представив, как удивились бы ее ученики сейчас, услыхав такое. – Все каким-то клубком зловещим сгустились вокруг меня!

– Что именно?

– Ужасы всякие, преступления!

– Какие конкретно?

Он говорил без любопытства, потому что все знал наверняка. Ответы ее нужны были ему лишь для того, чтобы разговорить ее, чтобы отвлечь.

– Ну, как же! Сначала дикое убийство этажом выше. Потом моя ученица, выбросившаяся из окна.

– Нина? Галкина? – уточнил для чего-то Володин.

– Да.

– Еще?

– Петровский! Вадик Петровский!

– А с ним что? Он что, тоже погиб?

– Нет! Слава богу, нет! Хотя как сказать… Его арестовали, Илья Иванович. Арестовали за убийство любовника его матери. Мать не хочет его видеть. Отец где-то за границей. Адвоката нет…

– Все у него есть, – перебил ее Володин со вздохом.

– То есть?! Как это?..

– Отец в срочном порядке вернулся из-за границы. Нанял самого лучшего адвоката. Парня отпустили под залог. Он теперь дома за семью замками сидит. На допрос с отцом и адвокатом ходит. С допроса домой так же. Доступа для разговора, простого человеческого разговора нет! – Володин вздохнул, с кем-то огрызнулся вполголоса, потом спросил: – А вы что сегодня вечером делаете, Аня?

– Проверяю тетради, – соврала она.

И решила, что, если он сейчас начнет напрашиваться в гости, она его отфутболит. Обещал уже, обманул.

– Можно, я посижу в сторонке и понаблюдаю, как вы это станете делать? – предложил Володин, его не так-то просто было засмущать завуалированным отказом. – А еще лучше, приготовлю нам чего-нибудь, а? И поговорим заодно.

– О чем?

– Да обо всем. Об учениках ваших. О директрисе вашей. Она ведь… Она ведь жалобу на вас накатала в отдел народного образования. Правда, там ее завернули за несостоятельностью претензий, а все же. Так как, Анна Ивановна, я приеду к вам вечером?

Она распахнула глаза и уставилась на часы. Было почти пять. Игорек уже не приедет к ней. Ирка в обед позвонила, извинилась и сказала, что на новом витке отношений. Что означало очередную многообещающую интрижку. Ее тоже в гости не жди. Тетрадки она все проверила еще в учительской и с планами справилась. Сидеть одной и тупо пялиться в телевизор? Упаси господи!