Текст книги "Крыло"

Автор книги: Галина Гампер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Первый сборник "Крыши" вышел в 1965 г.

Второй "Точка касания" в 1970 г.

Это третий сборник "Крыло" выпущен в 1977 г.

Галина Сергеевна Гампер

* * *

У КАРТИНЫ ХУДОЖНИКА БРЕЙГЕЛЯ

РАЗДУМЬЕ ПОСЛЕ КИНОФИЛЬМА

ПО МОТИВАМ КУПРИНА

БАЛЛАДА О СТРАХЕ

ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ

РОДНИК

ДЕКАБРЬ

НА ВЫСТАВКЕ ДЕТСКОГО РИСУНКА

Грите

ЛЕНИНИГРАД

НА ОТКРЫТИЕ ПАМЯТНИКА

ИДИЛЛИЯ

ВЕЧЕР ПАМЯТИ ЗАБОЛОЦКОГО

БЕРЕЗА

О книге

Галина Сергеевна Гампер

Крыло

* * *

На склоне гор и на исходе лета

Я задержусь, и вы меня не троньте.

Я вижу море розового цвета

С зеленой полосой на горизонте

И все оно в светящемся покое,

И все оно в неведомой оправе.

И знаю я – произойдет такое

На что я и рассчитывать не вправе.

* * *

Ты тайна тайн моих

Ты за семью замками.

За лесом, за горой,

за облаками.

Ты тайна тайн моих

и я тебя не выдам

Ни небу,

ни земле,

ни дружеским обидам.

Как песню песней, вслух

твержу и повторяю:

Не выдам,

не предам,

не променяю.

* * *

Опять весь мир сошел с ума.

И все деревья и дома,

И даже старое крыльцо

Приобрели твое лицо.

И я могу прижаться лбом

К стене, как будто бы к тебе.

И пусть запомнит старый дом:

Все то, что я скажу тебе.

Пусть все запомнит старый дом

Как я жила в твоем плену,

И как из плена шла с трудом,

И позабытую страну

Искала долго по следам,

И вспоминала по складам.

Но ждал меня твой жаркий рот —

Шиповник около ворот.

* * *

Догнать, вернуть, связать, спасти,

Он не посмеет.

То клен сияет на пути,

То дуб темнеет.

То дуб, то клен, то свет, то мрак,

то горечь хвои.

Ведь было, было, было так —

Нас было двое.

Проклятой памяти змея —

Слова, приметы.

Вернись же иэ небытия,

С другой планеты.

Привет. Прищур, Рывок. Наклон.

Души не чает.

И все еще сияет клен.

Он так сияет.

* * *

Природа из какой причуды,

В каком бреду могла решить —

В такие схожие сосуды

Такой несхожести налить

И сдвинуть, как бокалы в тосте,

Людские звонкие тела?

Шумят деревья, словно гости,

Отбросив всякие дела.

О, звон заздравный, звон прощальный…

О, как разлиты невпопад

В том желчь, а в этом гениальность,

А в третьем – просто лимонад.

* * *

Вот наш сарай, а за сараем груша,

– На выгоне привязана коза.

Но лишь глаза повернутые в душу,

И есть, наверно, зрячие глаза.

Они и есть глаза на самом деле,

В них затаилась искорка вины.

Понятно им, как в нашем темном теле

И небо и земля размещены.

Притом совсем не в атласных масштабах —

Во весь размах и хаос бытия!

Меня трясет на всех земных ухабах

Под тонкой, крышей моего жилья.

* * *

Я все ждала, и ты чего-то ждал.

И столько смуты было между нами.

И нас все лето бор сопровождал,

Как справедливый хор в античной драме.

Невидимого неба теплый свет

Он отражал осиновым подлеском

И говорил: все суета сует

В сравненьи с этим желтоватым блеском.

Потом его нечаянно гасил,

Вдруг обнажив холодную изнанку,

И подтверждал неистощимость сил

Брусничника чугунною чеканкой.

Он чуток был и в то же время глух

От красных сводов до опавшей хвои,

И вечности, прогретый хвойный дух

Нам безмятежно предвещал плохое.

* * *

Черный глаз, удлиненный страданьем,

И тонки и беспомощны руки.

Вот оно, голубое свиданье,

Как начало великой разлуки.

Улыбнутся, как будто заплачут,

И в начале последнего круга

Два скитальца еще помаячат,

Головами склонившись друг к другу.

* * *

Мы в это лето брошены.

Молчишь, и я молчу.

Мы, как в стручке горошины,

Сидим плечо к плечу.

Скажу: <Грешно, не велено…>

А ты ответишь: <Брось…>

И сумрачно, и зелено,

И невозможно врозь.

* * *

С тобой не боролась, с собой не боролась,

Но разом упала завеса

На этом накале срывается голос

Как птица с осеннего леса.

На этом накале, на этой отваге,

Любимый, куда нам деваться?

И жизни становятся тоньше бумаги.

И тоже готовы порваться.

* * *

Вот он каков, наш вечный Рим

Длинны у нас века —

Пока здоров, пока любим,

Пока еще пока…

Пока с тобой, пока в раю,

Пока, точна рука.

Держусь, как марка на клею,

На горестном пока

* * *

Табун моих страстей,

А я какой пастух?

Табун моих страстей,

Нет у меня хлыста.

Табун моих страстей

Копытами по мне,

Всего-то две руки,

А говорят – <Держи!>

Свистящий ливень грив

И темный ветер тел.

Всего-то две руки,

А говорят – <Держи!>

Не сдаться – умереть,

И сдаться – умереть.

И небо надо мной

Прозрачное до звезд.

* * *

Пройдут и ненависть и страсть.

Пройдут веселье и усталость.

Пройдут и нищенство и власть,

Пройдут и молодость и старость.

Ни в тьме ночей, ни в свете дней

Нет утешения страшней.

* * *

А любовь у нас такая,

Что ни листика на ней.

Вся из сучьев да корней —

Вот она у нас какая

Разом пресекли морозы

Слов бездержный поток

Но зато любой цветок

На снегу алее розы.

* * *

Твой правый гнев.

Мой тоже правый гнев

Таков уж гнев —

Неправым не бывает

Душа, как при отливе, убывает.

И гриву ощетинивает лев.

И отмели синеют под луной,

Как синяки под гневными глазами

Останови лавину тормозами

И оглянись во гневе.

* * *

Все знаю, что будет. Все помню точь-в-точь

Как древо познанья раскинется ночь.

Коснется твоей и моей головы

И высь обозначит гуденьем листвы

Мерцаньем прозрачных плодов ослепит,

И мы безымянны, как звенья в цепи.

И мы первозданны, как море и суша.

Ничем полуночный обряд не наруша,

Блаженные блудные дети, уснем.

За все нам воздается сияющим днем.

* * *

Уж сколько нам даров дано в дорогу,

Лишь дар провиденья не дан нам, слава богу

И я кричу: <Мгновенье, ты прекрасно!> —

Когда, быть может, и шептать опасно,

Когда, быть может, оглянуться жутко,

Когда мне жизни может стоить шутка

Все может быть. Но, отнимая вечность,

Судьба взамен нам жалует беспечность.

* * *

А телу так хотелось жить

Без страха, без уёма.

И душу просто приютить,

Как дерево у дома,

Как кошку около печи —

Мурлыкай или помолчи.

Но, соответствия нарушив,

Из берегов выходят души.

И, разогнавшись добела,

Куда-то в небо волны рвутся.

И наши утлые тела

Вот-вот готовы захлебнуться.

* * *

Еще мы можем накрениться,

А улететь уже не можем.

Мы были все, как будто птицы,

А стали вроде бы деревья.

Но мы встречаемся без фальши

Мы просто больше пьем и курим.

Садимся друг от друга дальше

И реже вслух стихи читаем.

Нет, мы не сделались покорней.

Мы лишь судьбу определили

И в землю опустили корни,

А это не меняет сути.

* * *

Эта странная повесть

так вписана в будничный быт,

В эти блочные стены

и эти модерные кресла,

Что с трудом понимаешь —

ведь это Эллада воскресла

И античной трагедии

синее пламя горит.

Здесь торжественней жест,

и сильней головы поворот,

И такие слова,

что гекзаметром в душу ложатся.

Медлит смерть, чтобы нам

дать навеки друг к другу прижаться.

И, не ведая страсти,

течет мимо окон народ.

У КАРТИНЫ ХУДОЖНИКА БРЕЙГЕЛЯ

<ЛАНДШАФТ С ТОНУЩИМ ИКАРОМ>

Художник Брейгель мудр и стар.

В нем есть спокойствие и сила.

В тот миг, когда тонул Икар,

Он все описывал, как было.

Вот чей-то почерневший кров.

Бредет слепец, наверно нищий.

И стережет пастух коров,

Облокотясь на кнутовище.

Лошадка еле-тянет плуг,

И пахарь стар, как будто вечен.

И горизонта полукруг

Скалистым берегом намечен.

Рыбак чему-то втайне рад,

И что-то женщину печалит.

Стоит на якоре фрегат

И, кажется, сейчас отчалит.

Порозовели облака,

Неясно, поздно или рано.

А здесь Икарова рука

Еще видна из океана.

* * *

Так тебя и запомню я

Под неистовство грома:

Ни —

ког —

да!

Точно молния,

Точно молния в три излома.

Точно вдруг на народе —

Откровенье изгою.

Три уступа к свободе —

В пропасть вниз головою.

* * *

Кружение, крушение, —

Каюк моей судьбе.

Весь город в отражении,

Весь город сам в себе.

Он ни над кем не сжалится,

Никто ему не друг.

Он весь сплетен, как пальцы

Задумавшихся рук…

Чуть дрогпут пальцы правой

И жилка на виске.

Кто знает, боже правый,

В каком он далеке?

Какая тьма колышет

Его, с высот сойдя?

А он свободой дышит

И запахом дождя.

* * *

Здесь сегодня все пошло с молотка

Больше пола нет и нет потолка

Нет ни дыма, ни трубы дымовой,

Чтоб не вылетела, как домовой

Даже небо стерто все добела,

Чтоб и в небе я гнезда не свила.

* * *

Бедой отмечены, как мелом,

Бессильны, как без рук.

Но и у горя есть пределы,

А там и полегчает вдруг.

Как будто все, кого любили,

Не под землей лежат.

Как будто все, кого убили,

На длинном поезде кружат

И в их вагонах спозаранок

Земной рассвет

Но нет у поезда стоянок

И станции конечной нет.

………………………

А российские зимы глубоки,

Все цветут снегири по кустам

И текут одинокие строки,

Точно пар из горячего рта.

* * *

Двенадцатый предел тоски,

Вершина, час расплаты,

Две стрелки – две моих руки —

В одну до хруста сжаты.

Не раэомкну, не повторю

Весь этот круг неволи,

Я белым пламенем сгорю

На этом белом поле.

Легчайшим белым ветерком

Навек собьюсь со счета,

И всё, что до и что потом,

Уж не моя забота.

* * *

Не то чтоб я тужу.

И ты не то чтоб тужишь.

Но я с земли гляжу,

А ты все в небе кружишь.

Гляжу со дна зимы,

Из белого предместья.

И если рядом мы,

То все равно не вместе.

* * *

Нет ничего сильней эмоций,

Мой друг Гораций.

И нет над нами сильнее власти,

Чем наши страсти.

Нас обступало такое лето —

Да было ль это?

Зато отныне и как надолго,

О, как надолго! —

Нет ничего для нас с тобою

Превыше долга,

Превыше долга бежать по кругу,

Лететь по кругу.

И лишь ночами во сне, – по лугу,

Любимый.

И вдруг однажды увидеть небо

Глазами птицы

И с круга сбиться.

* * *

Не до тоски – какая там тоска!

Жизнь – точно жажда посреди песка

Я вечно так: Молчу или пишу —

Как будто бы к оазису спешу

Возникла тучка, как благая весть,

Я силы нет – и все же силы есть.

Не до тоски – какая там тоска..

Я знаю лишь одно наверняка:

В конце пути за все свои труды

Глотну из Леты ледяной воды.

* * *

Я из окон больницы гляжу на завод

О, какой отвлеченною жизнью живет

Мой железобетонно-стеклянный сосед,

Так привычно собой заслоняющий свет.

В ранних сумерках вдоль анфилады палат

Я парю запахнувшись в больничный халат

Запах дыма вдыхаю сквозь хлорку и бром,

Убаюкав конкретную боль под ребром

Мой сосед, он не груб и не ласков ко мне,

Просто мы дополняем друг друга вполне

Он– железный хребет, я – минутный каприз.

Но без голубя мертв заоконный карниз.

РАЗДУМЬЕ ПОСЛЕ КИНОФИЛЬМА

<КОРОЛЬ ЛИР>

Г. Козинцеву

Нетерпенье мое вдалеке,

Точно рябь на забытой реке.

То зеленый, то желтый мазок,

А потом все песок да песок

Сколько лет все песок и былье,

Все иду, не считаю потерь.

И сплошное терпенье мое

Уж полнеба, закрыло теперь.

Благо солнце глаза не слепит

И скорей подлеца разглядишь,

Пока наше кочевье скрипит.

Нарушая вселенскую тишь.

Нам бы только в потерянный рай

Отыскать позабытый маршрут,

Ты на дудочке нам подыграй,

Под солдата остриженный шут.

* * *

О, как кончался день вчерашний,

Как подводилася черта,

И так медлительно и страшно

Все возвращалось на места,

Приобретая постепенно

Свой мелочный забытый смысл.

Как жутко выходить из крена,

Трезветь приказывать: <Уймись,

Стихия!" Или даже проще:

Умри, как ливень, на века,

Протяжный помнящий на ощупь

Еще живые облака.

* * *

Шуршали травы и песок,

И шарили по небу ветки.

Был мир взъерошенный, как стог.

Когда под самым темным ветром,

Когда лишь силуэт деревни

На самом краешке земли…

В нем жили люди и деревья,

И лошади, и корабли.

* * *

Земли и леса черная основа

Безлистые, безгласные пути;

Я я узнала, сколько весит слово,

Которое нельзя произнести.

Кого щажу, кого оберегаю,

Беззвучными губами шевеля.

Под тяжестью его изнемогаю.

Как палуба больного корабля.

Но, всем хребтом уже сживясь с напастью,

Себя не тешу ни на полчаса

Игрою в романтические снасти

И вечные в заплатах паруса

* * *

Как в детстве,

Так забыто и знакомо

Пересчитать в заборе ряд досок —

Их столько же,

И та же ель у дома,

И ствол ее чуть-чуть наискосок

И на стене

Рождественские тени,

Мне их узор особенно знаком.

Крыльцо все то же —

Те же три ступени,

И тот же кот все так же спит клубком.

Как этот дом

Сквозь годы и ненастья

Все уберег до скрипа, до гвоздя?

И кто-то дверь

Оставил так же настежь,

Как я бросала уходя.

* * *

Как тепло

У чужого огня.

Как светло

У чужого огня.

Вот сижу

У чужого огня,

И как будто бы нету

Меня

* * *

Я копилка ваших бед

И страстей,

Ваших добрых и худых

Новостей.

И покуда я еще

На корню,

Все доверенное мне

Сохраню.

И шагайте вы себе

Налегке,

И живите вы себе

Вдалеке.

* * *

Воробьиное, давнее – <твой…>

И забытая девичья дерзость.

Занесло прошлогодней листвой

Жизнь мою, точно старую крепость.

Удивленно и оторопев,

Я стою среди зимнего гула,

Мне сквозь кроны опавших дерев

Неожиданно небо сверкнуло.

* * *

Нет, это не привычные печали

И даже не унынье и не хворость.

А то, чго нас так мучает ночами,

И есть воспоминания и совесть.

И как они белы на небе черном.

И как черны под ними наши травы.

Но мы их гасим порошком снотворным,

И утром все как будто снова правы.

ПО МОТИВАМ КУПРИНА

Ты понял вдруг —

любовь и слава

приходят только на заре

А вечер слева, вечер справа

и энный год в календаре.

И хоть кляни теперь, хоть кайся,

а выпала тебе перина,

и зависть душная, как астма,

и непролазная, как глина,

когда отвесные дожди

так тяжелы, как отступленье.

А небо? неба подожди,

попробуй, наберись терпенья.

Любовь – талант.

Судьба – талант.

Не вышло из тебя-поэта.

Поручик, милый лейтенант,

ты выпей и забудь про это.

Запрем-ка двери

и закроем ставни.

И пусть деревья бродят

на ветру.

На эту ночь

он жизнь поставит

и проиграется к утру.

БАЛЛАДА О СТРАХЕ

(над книгой Достоевского)

Ему не к лицу пробираться тайком,

В нем есть благородство движенья

Он стал мне-советчиком и двойником,

И вечным моим отраженьем.

Мне слово не вымолвить, дрожь не унять,

Пока усмехаясь с дивана,

Мой гость не спеша поучает меня,

Как некогда брата Ивана

Но я сгоряча не хватаюсь за нож,

Напротив, берусь за вязанье

Теперь уж я знаю, его не уймешь,

Пожизненный срок наказанья.

Мы рядом, как имя и отчество,

И мне не грозит одиночество.

* * *

Велико вознагражденье.

Видно, воздано сторицей

Без сомненья, как без тени,

Ты живешь, мой светлый рыцарь,

Будто вечно красный полдень

Над твоею головою

Нет, куда мне, полно, полно..

Вот сомнения толпою

Налетят. Зачем? Откуда?

Мчат меня шальные кони.

На несбывшееся чудо

Погляжу из-под ладони.

* * *

Сказала мне моя земля:

Не принимай меня в расчет,

И небо вдруг сказало мне:

Не принимай меня в расчёт.

И дом, такой бесспорно мой

До каждой трещинки в полу,

Сказал: ни летом, ни зимой

Не принимай меня в расчет.

И нету ноши на спине,

И нету птицы в вышине.

И полон мир чужих забот —

Не принимай меня в расчет.

* * *

Привычен песок под ногами,

И море привычно на вид,

А время все ходит кругами,

Как будто на месте стоит.

Такого напустит туману,

Что вроде беда – не беда,

И мы, поддаваясь обману,

Уже не спешим никуда.

* * *

А я все прячусь от себя самой,

Как от мороза прячутся зимой.

Все дом ищу, где стены без щелей

И чтоб в окне пейзаж повеселей.

Ищу, ищу, меня адреса,

Морскую зыбь – на хвойные леса.

И плохо здесь, и невозможно там, —

Сам за собой крадешься по пятам.

И как поверить, что твоя судьба —

Всего подслеповатая изба.

Приземистый, бревенчатый дворец,

И в нем пора обжиться наконец.

* * *

Забываю я все,

забываю,

Будто дверь за собой

закрываю.

Вот уж в скважине ключ

повернула

И пошла, и назад

не взглянула.

Забываю я, как отсекаю,

Так что кровью потом истекаю.

* * *

Пять баллов, всего-то пять баллов,

Пять горных лавин а обвалов

Пять грянувших в небо вулканов,

Пять выпитых залпом стаканов

Смежаю тяжелые вежды.

Вот так провожают надежды

Все пять они рухнули разом.

И долго гудит над Кавказом.

* * *

И снова знакомая сила

Меня подняла над землей

А все, что обещано было.

Обещано было не мной. —

Другою, ручной и домашней,

А нынче я снова поэт.

Я снова не ваша, не ваша.

Не ваша на тысячу лет'

Не ваша по силе смятенья,

По яркости снов наяву.

Я снова в других измереньях,

В других озареньях живу.

* * *

Пирует

юный волк,

Из молодых, да ранний

Не сладок волчий долг,

А сладок

бок бараний

И соус, и гарнир,

И скатерть с монограммой…

<Скорей, мой сэр, мой сир.

Мой выкормыш упрямый!

Нас взяли на прицел.

Нам крышка в этом. поле.

Я б для тебя хотел

Совсем не волчьей доли,

Не этих злых дорог

Сквозь жирный мир овечий

Не волчьей, видит бог,

Но, и не человечьей>.

* * *

Опять я <пас> в опасном споре,

Впросак попавшее дитя.

И только жду когда из горя

Блаженство высеку шутя.

Когда не буду знать предела,

Вся уместясь в карандаше,

И станет так прекрасно телу

И ослепительно душе.

В моих привычных непогодах

Сверкнет на несколько минут —

И снова долгий тяжкий отдых

За этот невесомый труд.

ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ

Когда-нибудь, свободен, независим,

Перечитаешь пачку старых писем,

Где столько боли ни по чьей вине,

И памятью взойдешь к забытым высям, —

Тогда, любимый, вспомни обо мне,

Когда ты, весь в бреду весенних планов,

Согреешь руки над огнем тюльпанов

И соловей притихнет в вышине,

Чтоб сразу насмерть – сердцем оземь грянув,

Тогда, любимый, вспомни обо мне,

Когда тебя красотка ненароком

Окинет жарким своевольным оком.

Да так, что аж мурашки по спине,

И ускользнет, – а ты с невольным вздохом

Опять, любимый, вспомни обо мне

Кто без меня тебе укажет взглядом

На первую звезду над нашим садом,

На первый снег в темнеющем окне?

Ты карточку мою поставишь рядом

И снова, милый, вспомнишь обо мне

Изнемогая от июньской лени,

Не окунайся в пиршество сирени,

А буйству роз не доверяй вдвойне

Сожжешь лицо и захлебнешься в пене…

Любимый лучше вспомни обо мне.

Из всех цветов, из их душистой влаги, —

Я на тебя гляжу в такой отваге,

Как будто мы с тобой наедине.

Перед бедой мы все равны и наги,

Но, может, счастье улыбнется мне?

Кто прожил жизнь, не оступясъ ни разу,

Не взбеленясь, как от дурного глазу,

А лишь гарцуя на лихом коне?

Раскаянье скрывая, как проказу,

Родной, ты все же помнишь обо мне. I

РОДНИК

Ты веселый олень, ты несешься по звонким камням,

Перелетная птица, случайно попавшая к нам.

Ты ведь помнишь, какими мы были с тобою друзьям

Как любила с горы я бежать за тобой по пятам

Но уехать пришлось, и разлуке не видно конца.

Сколько лет я уже над тобой не склоняла лица

И сладчайшей воды не пила ледяными горстями

Сколько лет не рвала на твоих берегах чебреца.

Я росла, как фиалка, в тени твоих трав и дерев,

Я ложилась на склон, кулаками лицо подперев,

И с тобой говорила, мне помнится, только стихами

И ответом всегда мне бывал твой гортанный напев.

Мой единственный друг, мой до камушка чистый родник!

Ты как первая страсть и как, первый учитель возник.

Вот я в мыслях к тебе припадаю сухими губами.

Ты надежда моя, моя песня, мой горестный крик.

* * *

Я вгоняла содержанье,

Точно зверя, в форму клетки.

Вот он, грустный мой зверинец —

Смерть естественного чуда,

И воскресная забава,

И души моей погибель.

* * *

Мы медленно с надеждой расстаемся,

Так медленно, как море остывает.

Уж медленней наверно, не бывает

Ни людям, ни себе не признаемся

И даже забываем понемногу,

Вернее – помним, но уже без боли,

И не хотим себе особой доли,

И счастливы, идя со всеми в ногу.

* * *

Я сегодня не скоро усну.

Я стихами тебя помяну.

И обиду свою оброню,

Протянувши ладони к огню.

Ляжет в рифму родная рука,

И под нею прогнется строка.

После губы твои очерчу

И потом до утра замолчу.

И начнет розоветь не спеша

Надо мною родная душа.

* * *

С улыбкой первая надежда.

Ей, столько времени, чтоб сбыться,

Чего же ей не улыбаться.

Но и последняя – с улыбкой,

Совсем последняя надежда,

Когда уже пробило трижды

И времени на исполненье

Не будет…

* * *

Истончается жизнь

и на каждом изломе

Все прозрачней —

уже голубеет почти.

И надежды – всего, что осталось в горсти,

Холодней и просторней становится в доме.

* * *

Памяти МОЕЙ БАБУШКИ

Лидии ГРИГОРЬЕВНЫ ГАМПЕР

Я была снисходительна к Вам,

К Вашим тихим скрипучим словам,

И кивала в ответ головой,

Не вникая в их смысл роковой.

А когда от палящего дня

Ваша тень заслонила меня,

Я очнулась, но поздно, увы, —

Стали ласковым деревом Вы.

И гляжу я без слов и без сил,

Все гляжу и гляжу до сих пор,

Как морщинок знакомый узор

На древесном стволе проступил.

ДЕКАБРЬ

Итак, конец осенней смуте

И время доблестей иных.

Все сведено до черной сути,

До комбинаций из прямых,

Не бесконечных, а отрезков

На небе светлом и пустом.

Здесь шелест сокращен до треска

Случайной ветки под кустом.

О, эта стройность повторенья,

О, обезличенный каркас —

Боюсь тебя, как откровенья

Тяжелых бабушкиных глаз,

Куда глядеть – избави господи…

Не трогаю твоих ветвей,

Стою непринятою гостьей,

Поскольку здесь не до гостей.

* * *

У тебя справедливость твоя,

У меня справедливость моя.

Не друзья они, нет, не друзья —

Справедливость твоя и моя.

Приглядись, в этой вечной войне

Море право, а берег вдвойне

Прав героя безоблачный лик

И победы разгул и разбег.

Победители правы на миг,

И погибшие правы навек.

НА ВЫСТАВКЕ ДЕТСКОГО РИСУНКА

Здесь мир увиден так, как понят,

А понят ясно и светло.

Как ветры, распластались кони

Под солнцем, врезанным в седло.

И дрессировщик сыт и красен

И десять рук вокруг летят

И десять львов от страха спятили

И съежились почти в котят.

Все города здесь принаряжены

Как флаги, подняли дымы.

И все дороги здесь оранжевы,

И бродят мирные слоны.

Но дети повзрослеют рано,

И им вдолбит усердный педагог,

Что дрессировщики не великаны

И вовсе нет оранжевых дорог.

Они поверят. Это очень просто —

Мир, как фонарь волшебный, погасить,

И будет конь положенного роста,

И не посмеет солнце прокатить.

* * *

Осыпается лесная крона

Лес по пояс в лиственной трухе

Позабыв о пламенном грехе,

Мы грешим понуро, заведенно.

Так, как будто нехотя бредем

Под дождем, промокшие до дрожи

Так грешим, что в ад не попадем

И в раю

глаза поднять не сможем.

* * *

Минула суетность и людность.

Растаял леденец во рту

И, как спокойствие и мудрость,

Мы набираем высоту

Под нами снег такой скрипучий,

Такой великолепный наст

Как медленно дымятся тучи,

Как медленно минуют нас.

И там по кромочке залива

Под ливнем топчется народ,

А здесь живут неторопливо,

Как только истина живет.

Я чувствую ее начало,

Ее едва приметный взмах

А я мелькание в глазах

Всегда за скорость принимала…

* * *

Меняю дом на дым.

О ты, дымок свободы!

Идут по горизонту пароходы,

И море Черное мне кажется седым.

Меняю дом на дым.

* * *

Эти голые стволы

То лиловы, то белы,

То пунцовы, то черны

И с лица, и со спины

Здесь давно пожухли травы,

Все пороша замела

И так царственно корявы

Эти голые тела.

* * *

Я повторяю, сердце остужая:

<Здесь дом чужой и улица чужая,

Чужое море под чужой горой,

И юноша – совсем не мой герой…>

И пыл его, и щедрость – все насмарку,

Я ухожу, едва пригубив чарку.

Иду одна по ветреному пляжу.

Босой ногой босую гальку глажу.

И в пятый раз, а может быть, в двадцатый

Твержу я тост его витиеватый.

* * *

Ей-то что, она ведь птица.

Ей бы к ветру прислониться.

А куда мне прислониться,

Чтоб не злить и чтоб не злиться,

Чтобы быть и вправду дома,

Чтобы дерево у дома,

Чтобы радость в каждой жилке,

Чтобы стало тихо, тихо?

* * *

Сначала доброй я была,

Потом я злой была

Потом сгорела я дотла

И все-таки смеюсь.

Как прошлогодняя трава,

И не жива И не мертва.

И не жива и не мертва,

А все же зелена

И что мне до чужой весны?

Но снятся праздничные сны.

И страхи больше не страшны,

И я опять смеюсь.

* * *

Так, перечеркивая скуку,

Шел снег в белесой пустоте,

И дуб сидел, откинув руку,

Как в кресле мраморном Вольтер,

И были мысли злы и гулки,

И палец старческий дрожал,

И наши нервные фигурки

Он презирал

и обожал.

* * *

Идет усталый и немодный,

Идет вдоль берега реки,

О, Человек, о, сгусток моря,

О, море, взятое в тиски

О, сверхвысокие давленья!

В пределах узеньких одежд

Живут прибои и сомненья,

И бесконечность, и мятеж.

И держат тоненькие нервы

Их натиск черный и отвесный.

Его гнетет несоразмерность,

И грустно от несоответствий.

* * *

Ах, риск —

Рискнуть,

Как диск

Метнуть.

Лишь голова

Закружится

И холодком обдаст чуть-чуть.

И все

На свете

Сбудется,

Грите

Наш лес и дол – Московский парк Победы —

Вмещает наши радости и беды

И отражает в четырех прудах.

Отполоскав и отбелив на диво,

Так что и горе выглядит красиво.

Как парус на скрестившихся ветрах.

Деревья наклоняются друг к другу,

И все дорожки движутся по кругу,

На поворотах гравием шурша.

Мы жизнь свою на них перемотаем

И вечера в прогулках скоротаем.

И тополем взойдет моя душа.

* * *

Вот дерево жизни моей

С пучком безобразных корней,

С неловким наклоном ствола

И горестной жаждой крыла.

На дереве жизни моей

Следы отболевших ветвей,

И память его коротка,

Как эти четыре сучка.

ЛЕНИНИГРАД

Как ты омыт, как ты приподнят

На серой медленной волне.

Твои мосты летят, как сходни.

Два сфинкса дремлют на корме.

А мы в каютах, как в квартирах.

Мы чаек возле окон кормим.

Читаем яркий <Атлас мира>,

Шестое наше чувство – море.

НА ОТКРЫТИЕ ПАМЯТНИКА

ЗАЩИТНИКАМ ЛЕНИНГРАДА

Герои-солдаты, герои-солдатки,

Вы насмерть стояли у Средней Рогатки.

У Средней Рогатки. Ни шагу назад.

Вам в спину морозно дышал Ленинград.

Морозно, могильно и непобежденно.

Он каждому здесь доверял поименно.

О, светлая память, седая печаль!

О, женские руки, варившие сталь!

И детское плечико – тоже подмога.

Как смотрит минувшее – гордо и строго.

Герои, врага обратившие вспять.

Склонитесь, знамена, и взвейтесь опять.

Склонитесь и взвейтесь над городом славы,

С Московской заставы до Невской заставы,

Багровым пунктиром кольцо описав.

Сердца ленинградцев – особенный сплав.

Мы правы, мы живы, и солнце в зените,

И павшие – рядом в суровом граните.

* * *

О вьючное слово – верблюдик-двугорбый.

Мыснова, мы снова

В Сахаре и в Гоби.

Все дальше, все тише,

Ни вскрика, ни всплеска.

Ты высказать тщишься

Наивно и дерзко

От века доныне

В безумном терпенье —

Такую пустыню,

Такое смятенье!

* * *

Мы дети параллельных линий,

Домов, что выстроились в ряд.

И лишь туда идут машины,

Куда им палочкой велят.

А мы течем все вдоль да сбоку.

Течем гуськом, наверняка,

Как чудом вдетая в иголку

Иссиня-черная река.

Над нами трубы, трубы, трубы,

Взамен оркестров и знамен.

Их силуэты четки, грубы,

Их дух, их дым не покорен.

Над городом, как вне планеты,

Наотмашь зачеркнув закат.

Дымы восходят, как поэты,

Медлительно и невпопад.

* * *

Работа кончилась к пяти,

Как раз к пяти и небо смерклось,

И вдруг наметились пути.

Как будто мелом на примерке.

Едва нащупывая связь,

Стою, цепляясь за перила.

Зима ли просто началась,

Или прозренье наступило?

* * *

Нет, это все не то, не то.

Не удалось. Прости.

Линяет праздник шапито,

Стареет травести.

Пацанка, пеночка, Гаврош,

Старуха, бойкий чиж.

И дома радости на грош,

Куда ж ты так спешишь?

Верхом на палочке, верхом.

Быстрей, папье-маше!

Зачем стращать меня грехом?

Ведь он мне по душе.

Он впору мне, он мне как раз,

Как джинсы и седло.

Ах, я забыла, что у нас

И по ночам светло.

* * *

Прошвырнусь-ка я, тоску свою

Развею,

Эх, под зонтиком японским

По Бродвею…

По Бродвею, по проспекту,

По шоссейке.

Посижу, па свежеетруганной

Скамейке,

Повздыхаю, повдыхаю

Ароматы

И вернусь в неграновитые

Палаты.

Ни пылиночки на темной

Полировке.

Все как следует у божьей

У коровки:

Юбка-клеш в цветной горох

По моде,

Детки на небе и лето

На исходе.

123

ИДИЛЛИЯ

Ходят, спины коленом,

воронихи.

Кто осмелится сказать им —

старухи

Каждой от роду

не более века,

Комарова —

их сосновая Мекка.

На кладбище

вспоминают супруга

И пекутся

о давленье друг друга.

Поднимаются чуть свет,

пишут книжки,

Голубеют их мальчишечьи

стрижки.

Все ощупываю спину

ладонью:

Вдруг пора уже в их стаю

воронью?

ВЕЧЕР ПАМЯТИ ЗАБОЛОЦКОГО

Вечер памяти

В Доме писателя.

А на сцене

Все старые-старые

На подбор,

Будто дерево к дереву

Где-нибудь

В золотом заповеднике.

В их очках

Отразились юпитеры,

Блещут Марсы

В их рифмах отточенных.

Вечер памяти

В Доме писателя

Место памяти —

В сердце, в предсердии

БЕРЕЗА

Себя не мучая,

Стоит ничья.

Уж коль плакучая,

Так в три ручья.

Заиндевелая,

Один костяк

Я в горе белая,

А мне никак.

Не выдам слезы вам.

Хожу одна

В лесу березовом

Черным-черна.

* * *

День влажен и слоист

И полон тайных сил,

И падающий лист

Полнеба заслонил.

Как будто пол-лица

Закрыл усталый мим,

Чтоб знать не до конца

Все то, что мы творим.

* * *

Здесь что ни дачник —

все то хром, то сед

А что ни лес —

скамейка да лужайка.

И в радость мне

отчаянный сосед,

Тот самый

пионерский лагерь <Чайка>.

С восьми утра

он, мне не даст уснуть

Просвищут мимо

голые колени,

И я, очнувшись

от июльской лени,

Сажусь за стол

и отправляюсь в путь.

* * *

Мы не стареем —

Мы перестаем

Страдать,

И ликовать, и ошибаться.

Перестаем

Писать стихи ночами,

Перестаем

Влюбляться бестолково,

А начинаем

С толком, да с умом.

Перестаем,

Почти что перестали.

Стоим,

Как будто некуда спешить.

А ведь и правда —

Некуда, пожалуй.

* * *

Я не летний твой гость,

Мне всё буря да непогодь снится

Я спускаюсь к тебе

со своей обитаемой кручи,

Лишь когда над тобой

Засвистят перелетные птицы

Лишь когда над тобой

Задымятся осенние тучи,

Ты поддашься дождям,

заскрежещешь камнями

Накренишься, да так

Никогда и не выйдешь из крена.

Точно белые птицы

слетают на черное море,

Так на тяжкой воде

Закипает холодная пена.

Я к тебе прихожу,

я вникаю в твои непогоды.

Я не знаю, тебе ли

И вправду безоблачно было.

То ли морем идут,

То ли небом идут пароходы,

Все смешалось давно

и в едином круженье эастыло.

* * *

Нас приветствует дух полыни,

Два баклана и старый кречет.

Мы сегодня на той вершине,

Где <ура> не кричат, а шепчут.

Позади и борьба, и муки,

Больше нет ни любви, ни фальши.

Здесь ложатся, раскинув руки,

И не знают, а что же дальше…

* * *

Скорее на улицу выйди.

Зима наступила в Колхиде.

Лег снег на зеленые горы.

Остыли горячие споры.

Горячие споры остыли,

И горы, как лошади в мыле,

Пришпорены вдруг седоками

Окутаны все облаками

Рвет листья с деревьев корявых.

И нет между нами неправых.

И нет, и вообще не бывает.

И так в рукава задувает…

* * *

Не железными, мечами,

А мечами, духа.

Не высокими речами —

Сбивчиво и глухо

Все у нас как надо, други,

Не беда что беды.

Ведь прочнее, чем кольчуги,

Старенькие пледы.

Высока мы и привольны,

Как стрижи в лазури.

Пашем море, сеем волны,

Пожинаем бури.

* * *

Когда меня одолевают вьюги,

Я вспоминаю о зеленой Луге,

На полдороге между двух столиц,

Пристанище для перелетных птиц.

Я вас люблю, крылатые лужане,

Пусть в ващих окнах теплятся герани.

Пусть не дряхлеют без гостей столы.

Пусть в небо упираются стволы

Отборных лужских золоченых сосен

Подольше б лето и подальше б осень…

* * *

Мне снова мила и знакома округа,

Деревья на память твержу

И, ветреный день принимая как друга,