Текст книги "Кушайте, дети, кушайте (СИ)"

Автор книги: Галина Юст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Галина Юст

Кушайте, дети, кушайте.

Ришон Ле Цион

2017год

Этот рассказ, полный щемящей грусти о дорогих моему сердцу людях, детях войны, посвящается моим родителям Семёну и Эсе Сосновским.

Глава 1

Раздавшийся входной звонок созвал всех домочадцев к двери. Чета родителей и младший двеннадцатилетний сын не скрывали своей радости заключить в объятия дедушку и бабушку, родителей жены и среднего сына, привёзшего их на встречу.

–«Дедушка, бабушка, какие вы у нас сегодня нарядные!»– воскликнул младший внук.

–«Боже мой!– продолжила дочь-Мама, папа, зачем же вы так наработались столько наготовив. У нас стол и без этого ломится.»

А зять умиротворяюще пробасил:– « Проходите, ставьте всё на стол, если это к тому же «гыфылты фыш» , то ко мне поближе.»

Когда шумное семейство с шутками да прибаутками наконец уселось, хозяйка дома предложила :

–«Давайте подымем бокалы за сегодняшний особенный день – 9 мая, День Победы, день радости и печали о миллионах погибших и замученных в концентрационных лагерях. Ибо не было бы этой победы в той страшной войне, не было бы и нас. За Победу!»

–Дедушка, зачем ты мне всё время подкладываешь в тарелку, я уже наелся.-

– Я не хочу, что бы ты остался голодным. Кушайте, дети, кушайте.

–Бабушка, почему каждый раз, когда мы садимся за стол, дедушка уговаривает нас «кушайте, дети, кушайте»?

–Потому что, дорогой, когда нам было столько, сколько тебе сейчас, шла война и кушать было нечего. Голод– это ужасное чувство, мерзкое, заставляющее тебя терять человеческое лицо. Всегда, вспоминая об этом времени и обо всех перенесённых лишениях, я начинаю глотать слёзы. Когда Германия напала на СССР, мне исполнилось одиннадцать лет и мой папа, ваш прадедушка Лейба Кашвин, уже не молодой, страдающий ревматизмом сапожник, был призван в трудовую армию. Он шил для солдат сапоги. В его семье, кроме него, в живых было девять братьев и сестёр. Двух братьев, подлежащих призыву, как и папу призвали в армию, и они ушли на фронт. Семьи остались без кормильцев, помогая друг другу, чем могли. В то время, в нашем городке была большая еврейская община.Быстрое приближение немцев повергло жителей в смятение и страх. У всех на устах был вечный вопрос: » Что же делать.?»

Часть людей считало, что немцы ,такая культурная нация, ничего плохого евреям не сделают, что не имеет смысла сниматься с насиженных мест,оставив дома и отдать на разграбление тяжким трудом нажитое, что бы уехать бог знает куда. Особенно старожилы, они ещё помнили, что случилось в первую мировую войну.

Евреям во все времена было не сладко. Их гнобили, унижали, убивали все кому не лень и в царские времена, и в Деникинско –Петлюровские погромы, да и красные отряды махали шашками направо и налево, рубя головы всем подряд. Когда погромщики наезжали на городок, к ним приcсоединялись селяне с окружающих сёл, с вилами да топорами, помогая убивать и грабить евреев.

В один из таких погромов моя бабушка, папина мама, Рысля была дома одна. Когда бандиты зашли в дом, единственным среди всей бедности выделялся самовар, они его и забрали.

Рысля бросилась с криком : «Не забирай, это всё, что у меня есть!» Её в ответ зарубили на месте.

Немцы, оккупировавшие в то время Украину ( 1918 год ), защитили евреев, были вежливы, обходительны и опекали их пока не ушли.

Второй причиной укрепившей мнение сомневающихся уезжать, было отсутствие реакции со стороны официальных властей. Не смотря на то,что в Советском Союзе уже была известна антисимитская политика фашистов от беженцев из Польши, основанная на рассказах поляков информация о поведении нацистов по отношению к евреям, всячески скрывалась из – за мирного договора с Германией и эвакуацией еврейского населения никто не занимался. Людская же молва разносила о происходящем с евреями странные слухи. Некоторые из горожан в них не верили, считая, что в ответ на эти слухи, если бы они были правдивыми, власти объязательно приняли бы меры и были тверды в своём решении остаться, в том числе и папина младшая сестра тётя Голда с семьёй.

Я слышала, как папа , прощаясь с нами, сказал маме: « -Шейндл, бережённого и бог бережёт, соберись и поезжай с девочками к своей сестре. Пересидите это время там. Даст бог, всё это ненадолго. Скоро встретимся. Держись Йосифа, он тебе поможет. » Йосиф, мой дядя, папин младший брат, был членом партии, он понимал, что не взирая на отсутствие чёткого представления об опасности нацистской оккупации евреев, нельзя оставаться, лучше рисковать имуществом, а не жизнью, что следует поторопиться вовремя эвакуироваться, пока есть такая возможность. Благодаря его объяснениям многие стали собираться. Дядя организовал повозки, помогал складываться, так он нас спас. 08/07/41 года, покинув свой родной дом, мы сели в поезд до города Днепропетровска.

Ранее, мне не приходилось выезжать за пределы городка. В своё первое путешествие я отправилась, чувствуя себя эдакой маленькой былинкой среди тысячь других гонимых злым роком и было это путешествие совершенно безрадостным. Вместе с мамой, старшими сёстрами Фаней и Розой и остальной роднёй мы пробирались в Крым, где мама, следуя папиному напутствию, планировала остановиться и переждать лихо у своей родной сестры, моей тёти Брухи. Тётя жила и работала вместе с семьёй в еврейском колхозе. Здесь мы познакомились с тётиными соседями семьёй Спиваков и семьёй Хволис. Но маминым планам не суждено было сбыться. Сына тёти, моего двоюродного брата, Виктора и его закадычного друга Александра Хволиса, как и других молодых колхозников призвали в армию и они ушли воевать. Из-за стремительного натиска немцев и не менее быстрого отступления советских войск, нам в спешном порядке пришлось убегать. Теперь мы всем кагалом спешили на Кавказ. Помогая тащить узлы с пожитками с телег на пороход , я осталась без рук , а мои ноги были все в синяках.

Глава 2

Какое– то время мы жили в Кабардино – Балкарии. Помню, как хозяева уступили нам комнату, половину которой занимала большая печь, как хозяйскому сыну понравилась наша Роза и он оказывал ей всяческие знаки внимания. Мой папа нашёл нас по переписке и прислал посылку, в ней была селёдка. Мама сварила картошки и пригласила хозяйского сына на обед. Увидев селёдку, он сказал, что ему такое есть нельзя и стал жарить её на плите. Вонь поднялась такая, что мы закрыв носы бросились бежать кто-куда, наверное, эта селёдка протухла в дороге.

К лету 1942 года немцы подобрались к Северному Кавказу и нам вновь пришлось бежать, кочуя дальше в Казахстан. Тяжелы перезды, длинны дороги. Утомительно, холодно и голодно по ним идти, к тому же мне было страшно. Это переполнявшее меня, неприятное, давящее чувство тревоги, было сродни обезумевшей от страха лани убегающей от нагоняющей её стаи псов , жаждущих схватить и убить. Подобное чувство страха и беспомощности мне довелось пережить в жизни ещё раз, гораздо позже тех событий, о которых я вам сейчас рассказываю. 5 марта 1953 года Сталин обвинил 10 врачей, шестеро из них было евреями, в заговоре с целью отравить и убить советское правительство. Невиновных людей арестовали и пытали, что бы выбить признание. Подогретая атмосфера ненависти к евреем искрила в воздухе. Я никогда не забуду, как в этот период, оголтелая пьяная Корсунская молодёжь, каждый вечер приходила к нашему дому бузить. Стучали в двери, бросали камни, писяли на окна и на стены, горланя: «Бей жидов, спасай Россию». Мы сидели с мамой обнявшись и тихо плакали, а папа дежурил у двери со своим сапожным молотком, на случай, если ворвутся, что бы нас защитить. Позже, стало известно, что «дело врачей «было провокацией для начала еврейских погромов и вывоза евреев в Сибирь. Последовавшая вскоре смерть вождя спасла всех. С врачей же были сняты все обвинения и их отпустили домой.

У хозяйки дома, где нас разместили, уже жили две семьи эвакуированных из Ленинграда. Нам выделили небольшую пристройку к дому с крохотной печью на две комфорки. Повидимому это помещение использовали, когда то под летнюю кухню, потом под домашний сарай. Освободив его от всякого хлама, мы занялись процесом обживания. Из нескольких досок нам удалось сбить шит. Уложив его на кирпичи и устелив поверху два тюфяка, мы построили кровать. Спали на ней все вместе, так было теплее, так как ветер в нашей норке от маленького окошка до двери – калитки гулял, как у себя дома, да и поставить, что то в добавок, на такой маленькой площади не представлялось возможным.

Все сбережения, маленькие золотые серёжки каждой из нас, мамино кольцо, как и большая часть содержимого узлов и чемодана , давно были обменены на продукты. Взрослые подрабатывали, где могли , иногда на станции на разгрузке вагонов, иногда в поле. Я же, вместе с ребятишками из Ленинграда, каждый день ходила на полустанок собирать угольную пыль для протопки. Пыль оставалась от погрузки угля в паровозы и её едва хватало протопить печь, что бы хоть чуть – чуть согреться. Позже Роза, где то раздобыла примус. На нём можно было приготовить суп из ничего. Случалось, что мама варила нам суп из грубо срезанных картофельных очистков, подобранных в хозяйском мусорном ведре. Все несли это тяжкое бремя войны и жили впроголодь.

Я помню, как заметила в луже, кусочек позеленевшего хлеба. С какой жадностью я его ела и мне совсем не было стыдно, что он был грязный и зелёный от покрывшей его плесени. Я уплетала этот драгоценный кусочек, как ты, детка, мамин салат «оливье», подбирая крошечку за крошечкой.

Наконец, сёстры устроились на эвакуированный из России механический завод, перестроенный на выпуск патронов и по месту работы им выдали разрешение на эвакуацию. Без него не возможно было получить продовольственные карточки. Мы, как и миллионы других людей, выехали в дорогу не имея этого разрешения и фактически добирались до тыла самостоятельно. С получением продуктов по карточкам, наше положение конечно же стабилизировалось, но нормы были такими маленькими, что кушать хотелось постоянно.

Наша хозяйка, принимая нас на постой, не прыгала от счастья, но и явной недоброжелатильности к нам не проявляла. Была она женщиной тихой и трудолюбивой, да и мы понимали своё место, так и жили, сохраняя атмо– сферу взаимотерпения. В ноябре 1942 года, в боях под Сталинградом, погибли её старший сын и муж. Получив одну за другой две похоронки, она чуть не сошла с ума от горя. Сочувствуя ей от всего сердца, мы помогали, как могли. Когда же наступил, так нами жданный миг освобо– ждения территории Украины от немцев и пришёл час рас-ставания, мы прощались, как близкие люди.

Только вернувшись из эвакуации домой, нам стали извест– ны подробности о судьбе тёти Голды Слезовой, её двух дочерей Розы и Зины, сына Изи, а также о судьбе всех оставшихся в городке евреев. 29-30.09.41 года в Бабьем Яру были расстреляны 33. 771 евреев Киева, детей до трёх лет убивали не считая. По такому же жуткому сценарию были зверски уничтожены около 2000 евреев Корсуня, лишь название места было другим – Резаный Яр. Согнанных прикладами людей выстроили над оврагом и расстреляли. Мы не знаем в какой именно из дней погибли наши родные. Акции массовых расстрелов производились регулярно. В одном из донесений карателей 30 ноября 1943 года были казнены 543 еврея из Корсуня и Канева. Гораздо позже останки погибших были перенесены на еврейское кладбище и похоронены в братской могиле. До войны в Украине проживало 2,7 млн евреев. По последним данным, за годы оккупации в подобных «еврейских акциях» от рук зверствующих немецких фашистов, украинских полицаев и румын, были расстреляны, забиты до смерти, повешенны, сожжены заживо в домах и бараках, умерли от измождения на переходах из лагеря в лагерь, от тифа и других заболеваний в многочисленных гетто, задушенны газом в «душегубках» – 1,5 млн евреев из 6 млн погибших в Холокосте.

Люди, с появления своего на Земле, воевали друг с другом за жену соседа, за его земли и богатства, за власть. Не важно, где и когда это происходило, евреи в любой заварушке оказывались крайними и платили по чужим счетам своими жизнями. Но так планомерно и цинично задаться целью уничтожить целый, ни в чём не повинный народ , не в правой битве армий, а в противостоянии вооружённых негодяев мирным, беспомощным старикам, женщинам и детям – это высшее зло из зла. Гитлеровцы и их прихлебатели выполняя и перевыполняя план по «еврейскому вопросу» глумились и убивали по среднему в час от 50 до 150 евреев и более.

Иногда я задаюсь вопросом :» Где был Бог, когда истребляли его избранный народ ? « Раны твои, кровь твоя, боль твоя, слёзы твои, мой многострадальный еврейский народ !

Когда у нас родилась ты, доченька, мы назвали тебя в честь тёти Голды – Галиной.

Глава 3

Возвращение домой было малорадостным. Кругом царила разруха, заводы и фабрики не работали, транспорт не функционировал. В нашем маленьком домике во время войны немцы держали лошадей.

– Зачем же в жилом доме держать лошадей?-

– Они ведь были завоеватели, играли без правил. Творили, что хотели. Домик притом был старый – глиняная мазанка под соломенной крышей, с земляным полом. Мы были рады, что он уцелел, например дом старшей сестры папы, тёти Эстер, был разбомблен и не пригоден для жилья, поэтому она, вместе с семьёй дяди Йосифа, поселилась в пустующем доме погибшей тёти Голды. Так, что отчистить, отскребсти и привести в посильный порядок, наш домик не казалось нам большой бедой. Дружно взявшись за дело, мы мыли, белили, латали разбитые окна и вскоре смогли в нём разместиться. Лишь годами позже папа настелил деревяные полы и заменил соломенную крышу листяным железом.

– Бабушка, а кто сейчас живёт в этом домике?-

–Никто, детка, из – за ветхости его давно снесли. –

– Бабушка, а это правда, что вас прозывали в городке «галушками»?

– Правда. Когда– то, прадед прадеда держал передвижную мельницу, установленную на плоту. Плывя по реке Рось, он останавливался в деревнях и молол людям зерно на муку. Крестьне очень любили из этой муки готовить галушки (вид национальной украинской еды). Так и повелось, когда крестьянские дети видели подплывавшего к берегу мельника, они радостно кричали : «Галушки плывут, галушки плывут!» Что означало, праздник, так как с муки перемолотого зерна нового урожая приготовят жданные галушки. В семье давным – давно перестали заниматься этим промыслом, а вот приклеевшееся с тех пор прозвище оказалось крайне живучим. Вот и получается, что ты то же из рода» галушек»

Люди часто задаются вопросом: « Что такое счастье?» После пережитого, я знала на него ответ: выжить и быть вместе. Мы были счастливы, не подозревая, что новая, страшная беда уже поджидает нас за углом – ведь кушать по прежнему было нечего. В 1946 году в Украине, житнице страны, случилась ужасная засуха. Большая часть урожая пшеницы пропала, к тому же последствия послевоенной разрухи с нехваткой мужских рук, техники, лошадей не способствовали улучшению положения. Вскоре вспыхнул страшный голод и сотни тысяч людей от него погибли. Люди умирали семьями. В то время на улице можно было увидеть худюшего до ужаса человека с запавшими внутрь глазами, настоящего дистрофика, которого шатало от ветра при ходьбе не от пьянства, а из – за голода. Мы срезали заросли крапивы, это такое растение – сорняк, к тому же сильно жалит, но в ней есть витамин C и варили из неё суп. Зарплату папе , как и другим работникам, урезали, мама же была домохозяйкой и её, как неработающую, лишили пайкового хлеба. Тогда мой папа, спасая семью от голода, пешком ушёл на Донбас, в функционирующую металлургическую зону, где можно было заработать деньги на продукты. Он тяжело работал на разных работах. Собрав немного денег, папа смог купить муки, кукурузных початков, лука и даже привёз бутыль подсолнечного масла. Его стараниями мы выжили в голод.

Информация о голоде тщательно скрывалась, и впервые была опубликована, лишь в 1988 году. Голодали и в Молдавии, и в РСФСР, и в Казахстане, но Украина пострадала больше всех. В наши дни обнародованны данные о том, что одной из главных причин голода стала политика советских властей – создание стратегического резерва зерна на случай новой войны. Государственный план хлебозаготовок был завышен, выдача зерна колхозникам на тяжко заработанные трудодни мизерной или вообще не выдавалась, репрессии за кражу продуктов питания – дикий закон о трёх колосках, непосильные налоги на приусадебные хозяйства крестьян – всё это и вызвало голод. Его вполне можно было избежать, поскольку государство располагало достаточными запасами зерна. Одна его часть, не самая крупная, шла на экспорт, который составлял в период 1946 – 1948 гг. 5, 7 млн тонн зерна, что на 2,1 млн тонн больше экспорта трёх предвоенных лет. Другая, основная часть запасов никак не использовалась. В неприспособленных для хранения складах, зерно портилось настолько, что приходило в полную непригодность. За этот период было начисто загублено около 1 млн. тонн зерна, которого вполне хватило бы многим голодающим.

Под видом экономии в использовании хлеба с 01. 10. 46 года с централизованного снабжения по хлебным карточкам были сняты свыше 3,5 млн. граждан. Из которых 2 млн. 900 тыс.– сельских жителей и ждать помощи им было не от кого. «Пришла беда – открывай ворота.»

Из – за отсутствия достоверной статистики и попыток властей скрыть масштабы и сам факт голода, нет точных данных жертв. Предположительно, по мнению историков изучающих этот вопрос , в Украине умерло голодной смертью около 1 миллиона человек, 800 000 страдало от дистрофии, известны случаи канибализма. А в это же время партийно – советская элита снабжалась через систему закрытых спецраспределений, жируя за счёт остальных.

До какой же степени можно так ненавидеть и презирать собственный народ, что бы играть с ним в подобные дьявольские игры!

Тяжёлое было время, но я пережила его вместе со всей семьёй, а вот дедушка остался совершенно один. Бар мыцву ему справила война.

– Как это один в войну? Дедушка, расскажи почему ты остался один?

–Хорошо, хорошо, но ты доедай, а я расскажу.

В то время я учился в профессиональной школе в городе Черкассы в Украине, а моя мама с сестрой жили в городке Смела, приблизительно в сорока километрах от Черкасс. Так уж сложилось, что в момент немецкого вторжения, я оказался вдали от родных, поступив в суровую школу жизни.

Глава 4

Было ужасно душно. В открытое окно наконец проникло лёгкое дуновенье ветерка, а с ним и вызванное им же, перешёптывание ветвей акации, растущей под окном. Первые капли дождя принесли ту облегчающую свежесть и такой удивительный запах земли напившейся влаги. Звуки отдалённого грома оповещали о наступающей грозе. Гром наростал и наростал и превратился в настояшую канонаду...

– Сёмка, просыпайся. Всем сказали построиться в спортивном зале.

«Ребята – сказал директор школы – фашисты приближаются к городу. Война пришла в наш дом. Нам дан приказ эвакуировать школу в полном составе учеников и учителей на левый берег реки Днепр. У вас пол– часа на сборы. До железнодорожной станции идём пешком.»

Все бросились в здание общежития собираться, но как поётся в той песне : «Были сборы не долги...».

Что у нас было? Мы все были бедны. Зимние вещи остались дома. У каждого был небольшой чемоданчик или вещевой мешок, а в них пара нижнего белья и одна или две рубашки на смену. Кому родители смогли, справили пиджак к брюкам. У моего друга Мишки была красивая курточка. У меня тоже была курточка, не такая красивая как у Мишки, но прочная. Мне её пошила мама из своего старого плаща. Так что через пол-часа мы с Мишкой шагали в паре в строю.

Дорога к вокзалу вела через весь город. Как больно было видеть изменённое страшным известием лицо города. Эвакуировались не только мы, но и все официальные учреждения и предприятия. Город в страшной суматохе собирался к бегству. Грузились ящиками с оборудованием и разным имуществом грузовики. Улицы запрудила вереница телег с лошадьми нагружённых вещами и восседавшими на них людьми. Ветер разносил кучи бумаг брошенных при погрузке. Вся эта масса людей спешила к вокзалу.

Как только подали состав, мы без особых приключений погрузились в вагоны . Все сидели с поникшым видом. Никто не смеялся и не дурачился. Наш директор школы, Василий Петрович, руководил ещё школьным ансамблем духовых инструментов вдруг встал и сказал :

«А что это вы все носы повесили. То, что мы оставили свой родной дом, совсем не значит, что мы в него не вернёмся. Мы вернёмся, да так, что врагу нашему будет мало места на земле. А ну ка трубачи, все ко мне.» Я играл в оркестре на маленькой трубе. Оказалось, что Василий Петрович тащил на себе мешок с трубами, а кто то из детей постарше барабаны, большой и маленький. Мы играли военные марши разученные в школе пока не устали, и я заметил, что глаза у многих повеселели.

Тем временем поезд, удаляясь от знакомых мне мест, набирал скорость и вскоре мы спокойно доехали до города Днепропетровска, большого железнодорожного узла, где должны были пересесть на другой поезд.

У здания вокзала наша группа присоединилась к ожидающим погрузку. Поезд ещё не подали и на пероне скопилось множество людей. Мы сидели и ждали и это чувство напряжённости и тревоги всё наростало. Мне было страшно уезжать и страшно оставаться. Больше всего на свете мне хотелось оказаться рядом с мамой, а не труситься перед неизвестностью уготованной мне судьбой. И я вдруг с горечью осознал, что совсем не знаю, где теперь моя мама.

Рядом с нами в ожидании поезда сидела семья: мама с бабушкой и две девочки – близняшки, похоже трёхлетки. Обе девочки были одеты в одинаковые синие платьеца в белый горошек и играли с рыжим котёнком. Они его по очереди пеленали и ложили в корзинку, а котёнок отчаянно отбивался и всё норовил удрать. Мы с Мишкой сопереживали котёнку.

Вдруг звуки приближающегося поезда взбудоражили всех ожидаюших. Люди вскочили на ноги, схватив свои мешки, чемоданы, баулы и стали штурмовать вагоны. Нашу группу оттеснили назад. Одну нашу учительницу увлекла волна движущейся толпы и занесла в вагон. Образовалась страшная давка. Люди кричали, ругались, матерились отталкивали друг друга, что бы влезть самому, били и давили ближнего.

В этой суматохе питомец наших двойняшек, рыжий котёнок, сумел удрать. Обнаружив пропажу, обе девочки дружно начали рыдать. Мы с Мишкой заметили куда он побежал, решив вернуть его хозяевам, мы побежали вслед за ним. Рядом с вокзалом находился старый вагон, его использовали под киоск. Котёнок подлез под вагон и там затаился. Мы подлезли под вагон вслед за ним, что бы вытащить его и вернуть близняшкам.

Из – за всего этого шума, никто не заметил приближающихся немецких самолётов. Когда же они нависли над эшелоном, люди стали разбегаться кто – куда, но было поздно. Бомбы и пулемётные очереди косили всё движущееся вокруг. Они стреляли и стреляли, устроив настоящую охоту за убегающими людьми. Растратив свои запасы самолёты развернулись и улетели, оставив после себя растрощенные горящие вагоны, сотни разбросаных трупов и раненых людей вокруг.

Мы с Мишкой вылезли из под своего убежища, когда наступило затишье и от увиденного застыли в диком оцепенении. Из нашей школы живыми остались только мы. Семьи близняшек видно не было. Может быть им, как и кому то из наших, удалось спастись. Вдруг среди всего этого ужаса я увидел продырявленный школьный барабан.

Когда, через некоторое время на станции остановился грузовой эшелон, мы с Мишкой тайком залезли на платформу и так переехали на левый берег Днепра.

Мы забились в угол и тряслись, как два загнаных зайчёнка. Весь известный нам мир рухнул. Трудно поверить в случившееся, реальность жизни была шокирующей на столько, что мы на какой то миг лишились сил здраво рассуждать. От монотонного стука колёс оба задремали. Проснувшись мы поняли, что наше детство ушло безвозратно и что маленький рыжий котёнок спас нам жизнь. И коль не наше было время погибнуть, значит надо набраться сил и мужества, что бы идти дальше.

Глава 5

Передвигаясь на попутных поездах, мы следовали за основным потоком эвакуированных. Вся эта масса людей напоминала гигантский кочующий табор. В переполненных вагонах люди сидели друг у друга на головах. Иногда часами приходилось стоять в тамбуре, иногда, кто то, потеснившись предлагал присесть на своём мешке с пожитками. Пассажирских поездов явно не хватало и всё чаще подавали для перевозки людей товарняки. На одной из станций, напившись воды из колонки, потратили последние копейки, купив себе по пирожку с мясом. Это был незабываемый последний пир. Невзирая на превратности в пути, мы добрались до Кавказких гор.

Я первый раз видел горы, грузинов в национальной одежде, в бурках и папахах. От красоты захватывало дух.

Среди безмолвья горных кряжей

Величье древнего Кавказа

Вдруг взгляду предстаёт...

И видишь ты гряду большую

Цветистым крытую ковром.

Мчит всадник весело гарцуя,

Сливаясь с воронным конём.

Иль вдруг за первым поворотом

Ущелье открывает глубь.

Вот Терек, бурным мча потоком,

Себе прокладывает путь.

Вершины снежными главами

Суровый гор хранят покой

И ледяными рукавами ,

Спускаясь дол поят водой.

Среди безмолвья горных кряжей

Величье древнего Кавказа

Вдруг взгляду предстаёт.

И пик Казбека в растояньи,

Весь в ослепительном сияньи

Вас покорять себя зовёт.

Красота – красотой, но горькая проза жизни была сильней. Шла война и её злобная тень застилала даже красоту Кавказа.

Мужчины призывного возраста ушли воевать. Остались старики, женщины и дети. Работать было некому, так мы с Мишкой стали солдатами трудового фронта, понимая, что в окружающем нас хаосе для двух подростков одиночек, это единственная возможность выжить.

Нас распределили на работу по разным бригадам. Здесь наши пути разошлись. Мы крепко обнялись, сказав друг другу :» До встречи.» Судьба распорядилась по другому, больше нам встретиться не довелось.

Оставив Кавказкие горы позади, наша трудовая бригада помощи переезжала с места на место. Люди в бригаде собрались разные, от совсем пожилого старика Иваныча, до такой малолетки , как я. Были и приветливые и угрюмые, были и весёлые и откровенно злые с застывшим страхом в глазах. Война объединила всех с одной целью выстоять перед врагом, кроме того все хотели есть и следуя девизу : « Кто не работает, тот не ест «, мы работали и работали не покладая рук, на погрузке и разгрузке железнодорожных составов, на различных ремонтных работах.

По размытой после недавних сильных дождей дороге не возможно было проехать. Целый участок её основательно просел и нас перебросили на подсобные работы к дорожным рабочим. Провозившись с ремонтом до сумерек, уставшие, грязные и потные мы пошли в местную баню. Уж не знаю, когда и где, несколько мужиков успели отовариться спиртным и хорошо к нему приложиться. Особенно один хитроватый такой мужичок, кажется его звали Лукьяныч, был уже хорошо на веселе.

Маленький коридор разделял здание бани на две половины : мужскую и женскую. Из него вели две двери, каждая в соотвествующий предбаник. Мы зашли на свою половину и стали мыться. Вдруг страшный визг всполошил всех. Визжали на женской половине. Прикрыв грешные места, кто тазом, кто руками представители мужского пола повысовывали головы в коридорную дверь, спеша узнать, что там происходит. Дверь напротив резко распахнулась, позволив паре женских рук дружно вытолкать совершенно голого Лукьяныча в коридор и с грохотом закрылась. Незадачливый Дон Жуан вращал головой в разные стороны и ошалело таращил глаза, совершенно не понимая, где он и что с ним происходит. Дверь напротив вновь открылась и в коридор полетели штаны, рубаха, видавшие виды грязные кирзовые сапоги и вонючие портянки и всё это в словесном сопровождении гневного женского голоса : « Срамник старый, мать твою так... Война на дворе, а ему своё подавай...»

Оказалось, что Лукьяныч, то ли по озорству, то ли спяну, завернул не на ту половину. В бане от пара и тепла его совсем развезло. Не вызвав из – за того же пара внимания женщин, Лукьяныч улёгся нагий на скамью лицом к стене и мирно уснул. На жёсткой скамье спать совсем не удобно и он развернулся на другой бок. А не надо было! Возмущённые бабы отхлестали его вениками так, что мало не покажется. Громогласный хохот ещё долго не умолкал на обеих половинах бани.

Нашу бригаду распределили на работу в колхоз, где я, местечковый мальчик, никогда прежде не работавший в поле, выполнял все возможные поручения. Я научился пахать землю, косить траву на лугу и укладывать её в стог, заготавливая корм для скота на зиму, пас овец, копал картошку и грузил её на грузовики. Весь собраный урожай отдавали фронту.

Сами же мы еле сводили концы с концами, живя в постоянном голоде. Кушать я хотел всегда.

Вещи мои обтрепались, оборвались. Я про себя смеялся, что мог бы работать пугалом на поле. Денег у меня тоже не было, что бы купить себе одежду. Так, без изменений проходили дни за днями, недели за неделями. Всем было не сладко, плакаться было не кому.

Наконец, наступил день и нам выдали зарплату. Я получил пятнадцать рублей, был этому крайне рад и строил планы, как ими распорядиться.

Ко мне подошёл Прохор, один из рабочих нашей бригады, и сказал мне :

« Семён, бригадир дал мне разрешение на поездку в город, посмотри на кого ты похож, брюки твои совсем расползлись, в дырах. Если хочешь, дай мне свои деньги,

я куплю и привезу тебе новые брюки.»

Он конечно же был прав и я был так благодарен ему за услугу, что не раздумывая дал свои деньги. Собравшись Прохор уехал с моими деньгами и должен был вернуться к вечеру. Когда же к вечеру он не вернулся, мы заволновались не случилось ли с ним чего то плохого. Наш начальник несколько раз звонил в город, в милицию. Позже выяснилось, что Прохор грабил ожидающих поезда на вокзале и при попытке милиционера задержать его, сбежал. Больше его никто не видел.

Каким же надо быть подонком, что бы обокрасть наивного ребёнка, а таким я и был. Я верил людям. Суровая школа жизни меня научила, что люди бывают разные. Те которые наживаются на человеческом горе, люди без совести и стыда, всякого рода мерзавцы, не зависимо от цвета кожи и вероисповедания, и порядочные люди, которые не смотря на обстоятельства тебя не предадут, а протянут руку помощи.

Было холодно, ветер гулял в дырах моих брюк. Я вымерз, был голоден и в полном отчаяньи. Одна местная сердобольная женщина с которой я работал, услышав, что меня обокрали, перешила старые брюки своего сына, ушедшего на фронт и подарила мне. А ещё она принесла кусочек овечьего сыра и мне показалось, что это моя мама меня обняла.