Текст книги "Местечко под солнцем"

Автор книги: Галина Полынская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Полынская Галина
Местечко под солнцем

Шел человек по пустыне, трудно шел, долго, мучительно... в конце концов, умер. Попадает человек на небеса, садится с ним рядом Господь Бог, человек и говорит ему:

– Господи, ну что же такое, а? Я так мучался, так страдал, так глупо умер! Что ж ты мне не помог?

Отвечает ему Бог:

– Ну, хорошо, давай рассмотрим эту ситуацию. Вот пустыня, вон, видишь цепочку своих следов? Рядом с ней еще одна цепочка – это Мои следы, Я шел вместе с тобой.

– А вот здесь, господи, вот на этом участке мне было особенно тяжело и мучительно! Что ж ты меня оставил? Ведь там только одна цепочка моих следов!

– Это не твои следы, это Мои следы. Я нес тебя на руках.

(Притча в изложении Д. Иванова-Малишицкого)

Светлой памяти Е. Е. Чернова посвящается.

Полынская Галина

Местечко под солнцем

Повесть

Даже не знаю, когда именно ко мне впервые пришла мысль о том, что больше я не могу написать ни строчки. Наверняка появлялась она неоднократно но, видать, не слышал ее, или слышать не хотел...

Разве же мог я хотя бы на миг предположить, что моя Муза, за долгие годы нашего с нею совместного творчества ставшая мне ближе и дороже собственной жены, может вот так взять и молча уйти? Возможно, она и шепнула, выдохнув что-то на прощание, а я не услышал.

Долго еще... почти пять лет я не желал мириться со своим оглушительным писательским финалом, храбрился, бодро строчил отвратные рассказы, воодушевленно садился за фундаментальные романы, "острые современные повести", но к четвертой-пятой вымученной главе, был вынужден признаваться, что эти несчастные строчки, корявые абзацы никуда не годятся. Сидел, часами глядя на свое бессильное, бесполезное творчество и пытался понять – что же произошло? Почему Она ушла? Столько горя и радости делили мы почти тридцать творческих лет, не всё между нами бывало гладко, но как искренне, как страстно я Её любил, с каким восторгом благодарил за особо удавшуюся строчку, удивительный образ... может, обидел чем или встретила ветреница другого, моложе, талантливее и решила не растрачивать на меня свои эфирные силы? Никаких ответов я не нашел, мне оставалось слушать тупую, гудящую пустоту в ушах, да пытаться изыскать откуда-нибудь силы, чтобы смириться со своей бедой.

Находится дома было невыносимо, казалось – квартира выгорела дотла, я почти что чувствовал запах гари... привычные, любимые вещи, радовавшие глаз и душу предметы, приобрели уродливые гротескные очертания, будто внезапно оплавились.

На улице становилось еще хуже, я задыхался в непривычном черно-белом мире, разом утратившем свое разнообразие и неповторимость.

На работе я лез на стенку в своем персональном кабинете, даже приходила в голову отчаянная мысль – уйти с поста главного редактора, бросить журнал, бросить все, а потом... вот именно в "потом" я и упирался. Я не знал, даже не представлял что же "потом" кроме банального – спиться и выпрыгнуть с балкона в приступе белой горячки. Сколько я таких концов понагляделся, каждый раз мысленно крестился и повторял: "Со мной такого не случится, с кем угодно, только не со мной!" И вот теперь я оказался близок к такому же унизительному финалу, и некому было меня поддержать и отговорить, соврать, что все наладится...

Раньше чудилось, что друзей у меня предостаточно, а тут как пелена спала... огляделся по сторонам и... лучше б сердце остановилось. Спросил свою душу, прислушался к ней – к кому она потянется? кто поможет, поддержит? кто необходим сейчас? Но душа обиженно молчала, ей больше не о чем было со мной разговаривать.

Жена, видя, что со мной творится неладное, погладила по голове, сказала, что всем великим свойственны творческие кризисы и засобиралась на дачу. В выгоревшей дотла квартире я остался один. Первое время было почти что хорошо, никто не мешал мне сидеть на балконе, пить разливное вино из пластиковой бутылки и смотреть, как вдалеке лихорадочно поблескивает истерзанное курортниками море.

Но через пару дней мучения возобновились, от вина разыгралась чудовищная изжога, и я не мог больше на него смотреть, от еды воротило, да и готовить что-либо не было ни сил, ни желания.

Задернув повсюду шторы, чтобы не видеть этот шумный яркий июль, свежее безоблачное небо, жизнерадостных отдыхающих, я бродил из комнаты в комнату, избегая натыкаться взглядом на собственные отражения в многочисленных зеркалах, развешенных женой по всему дому. Надо же, а раньше я не обращал внимания, сколько же зеркал она понавесила, даже на кухне! Как же это я раньше спокойно выносил, и не раздражало ведь! Снял все, какие мог и свалил в углу. Не полегчало, теперь стали бесить пустые квадраты на стенах. Ощущая себя старой, толстой, истеричной развалиной, я стоял посреди комнаты, стиснув зубы, сжав кулаки и, до вздутия вен на лбу ждал, когда же что-нибудь произойдет. И произошло. В дверь позвонили. Я даже в глазок не посмотрел, мне было все равно кто там, и черту бы обрадовался, возможно, даже выплакался бы у него на плече. Но это оказался Лёва Дондерфер довольно слабая альтернатива черту.

– Старик, отвратно выглядишь! – прозвучало вместо "здрасти", к слову сказать, это было обычным его приветствием ко всем, за исключением женщин... с ними дела обстояли еще хуже.

Лёва протиснулся в коридор – огромный, в яркой пестрой рубахе и шортах, невесть как напяленных на слоноподобные телеса, с початой бутылкой пива в одной руке и объемным пакетом в другой. Не обращая на меня никакого внимания, он, не разуваясь, потопал на кухню. Я пару секунд раздумывал – не уйти ли мне куда-нибудь? потом все-таки пошел за ним. Лёва выгружал картонную упаковку "Афанасия", какую-то рыбу...

– Гарик, – он заглянул в холодильник, – чего пожрать есть?

– Ничего, – я присел на табурет и закурил.

– Ладно, рыбцом перетопчемся, – он открыл бутылку о бутылку, остальные затолкал в морозилку. – Где твоя "мадам Гончарова"?

– На даче, – ни с того ни с сего разболелась голова.

– Мы шашлычат сообразить сегодня собираемся, ты как?

– Да нет, Лёв, – замямлил я, – что-то приболел...

– Хандришь, старик, хандришь, – он сунул мне в руки теплую бутылку, мужской климакс, кризис среднего возраста, это надо пережить! Пей, давай.

Я машинально глотнул. Лёва Дондерфер, успешный, по настоящему, без всяких реверансов классный художник – что я мог ему объяснить? если его пухленькая черноглазая Муза, заласканная, прикормленная, наверняка страстно обожающая Лёву со всеми его бесконечными сальностями и двусмысленностями; уверенная, благополучная Муза-мурлыка, уж точно не променяет Доденфера ни на какого другого холстомарателя.

– Игоряша, – он смачно, с хрустом, с вывертом оторвал рыбине голову и швырнул на телепрограмму, лежавшую на кухонном столе, – тебе надо куда-нибудь выбраться, ты тут совсем сдуреешь со своим климаксом.

– Да с чего ты... – стал закипать я.

– Шторки задернул, телефончик отрубил, и вот еще, – он кивнул на четкие квадраты вместо зеркал. – Я по случаю домишко приобрел, километров 50 всего от города, места – сказка, воздух – песня, тишина, красота, озерцо, все, что надо для того, чтобы денек-другой понянчить свою депрессушку, а потом рвануть в ближайший городок, прикупить шашлычат, винца, прихватить загорелую селянку, да показать ей какой у тебя, да-да – у тебя, чудесный домик в горах. Придумай себе легенду, другую жизнь, поверь в нее, и не заметишь, как очухаешься. Да вот еще, – из пакета он добыл небольшой черный футляр, – приобрел, сам не знаю зачем, возьмешь с собой, пригодится.

– Что это?

– Карманный компьютер, – он извлек из чехла плоскую черную коробочку, величиной со средний набор женской косметики, – работает от аккумулятора и от обычных пальчиковых батареек, подсоединен к Интернету, так что, будешь кропать чего-нибудь, валяясь на травке у озерца с селяночкой в обнимку. Ну, так как?

Он смотрел на меня и улыбался. Никогда раньше не видел, чтобы толстые люди так по-мефистофельски улыбались...

И он умудрился меня уговорить. Остался даже ночевать, что, впрочем, мне, размякшему от теплого пива, а потом, от неизвестно откуда взявшейся холодной водки, было практически безразлично.

* * *

Проснулись далеко за полдень. Лёва долго вычерчивал маршрут по возникшей из неизвестного пространства карте, что-то втолковывал мне, похмельному и разбитому, заставлял собирать вещи, выталкивал из квартиры... мне же было самоубийственно тошно.

– Ты смотри сюда, – Лёва развернул карту на багажнике моей дряхлой Нивы, – вот здесь сворачиваешь налево и вверх, дорога, конечно, паршивая, но где в горах найдешь хорошую? и все время вверх, там увидишь указатель: "Участки художественного общества "Пастораль", мой шестой, в самом отдалении, у озерца, ключ у охраны возьмешь, я предупрежу. Все, давай, катись с ветерком.

С этими словами он запихал меня в машину, швырнул на сидение рядом карту, грохнул дверью, и снова улыбнулся своей невыносимой улыбкой.

Погода хмурилась, небо куксилось.

– Спасибо, – выдавил я и поехал, даже не предложив подвезти.

И не сожалел. Общество Дондерфера всегда давалось мне с трудом, я не знал, как это объяснить: вроде бы душа – человек, талант, каких поискать, а выносил я его с тяжестью. Наверное, потому, что Лёва всегда был вроде как на ладони... ан нет – ускользал подлец газообразным веществом...

Через час я заметил, что выехал вообще не на то шоссе, пришлось вернуться в город. К этому времени погода испортилась окончательно, расплакался сентиментальный южный дождик, и влажная духота лениво заползла в салон машины. На автоматизме я выбрался на нужную дорогу, не совсем отдавая себе отчета, зачем я вообще туда еду. Все время хотелось вымыть руки и уснуть в чужом доме, под сочувствующими взглядами незнакомых людей...

Дождь усиливался, я ехал, время от времени, бросая взгляд на карту, но мой отъявленный топографический кретинизм, вкупе с нежеланием чего бы то ни было вообще и в частности, привели к логическому результату – я заблудился. Скорее машинально, нежели действительно пытаясь отыскать участки художников, объездил с десяток горных дорог и воистину козлиных троп, пока не начало смеркаться. Небо разразилось сплошным белым ливнем, таким сильным, что дворники работали только для собственного успокоения. Надо было выбираться на трассу и возвращаться домой, да купить по пути вина... белого...

Ехал практически вслепую, не боясь, впрочем, врезаться в кого-нибудь, забрался я в такую глухомань, что любую встречную машину посчитал бы за благо – хоть бы подсказали, как выехать на шоссе. И на одной из козлиных троп я логически застрял. Колеса истерично буксовали, "российский джип" перестроечного периода потерпел полнейшее фиаско на подраскисшей черноморской земле. Подергавшись еще немного в напрасных попытках освободиться, я выключил зажигание и предался меланхолии под издевательский грохот дождя, который так и барабанил по крыше авто: " до-н-де-р-фе-р... до-н-дер..." Под этот перезвук-перестук я незаметно для себя заснул за рулем...

* * *

Солнце билось в лобовое стекло и размеренно постукивало в ветровое. Я разлепил веки и, сквозь беспомощный прищур, разглядел свежевымытое утро, и чье-то лицо, замутненное разводами на стеклах. Некто стучал, и что-то говорил, а я никак не мог проснуться. Наконец догадался открыть дверь и выбраться наружу. После влажной, почти банной духоты салона последождливая свежесть слегка оглушила, захотелось тряхнуть ближайшую древесную ветку принять душ, а после уже...

– Извините, пожалуйста.

Я обернулся. Оказалось, лицо за стеклом не было остатками снов, подле моей Нивы стоял высокий широкоплечий мужчина, как мне показалось, в темно-зеленом джинсовом плаще... или пальто?

– Да? – я хлопал ресницами и дышал, будто похмелялся.

– Как вы здесь оказались?

– Сам не знаю, заблудился. А где я?

– А вы давно тут стоите? – он обошел машину, оперся на капот рыжеволосый, темноглазый... какой типаж!

– С вечера, – вот, я уже практически воткнулся ногами в землю и в небо головой. – Машина заглохла, а я заснул за рулем. Вы не подскажете, как на шоссе выбраться?

Мы оба синхронно посмотрели на колеса, утопшие в подсыхающей грязи.

– Я ехал к это... к этим... ну, где у художников домики, там у друга участок, – зачем-то принялся оправдываться я, – отдохнуть недельку другую. Я писатель...

Хорошо хоть про климакс не начал исповедоваться, – с отчаянной злостью на самого себя подумал я, и почувствовал, как сильно проголодался.

Четкое, напряженное лицо человека немного смягчилось.

– Знаете что, – с дружелюбной улыбкой сказал он, – здесь, совсем рядом есть поселок, я там живу и могу проводить вас. Сами видите, машину пока что не вытащить, вы отдохнете, покушаете, потом вызовем подмогу. Как?

– С удовольствием.

А что я мог сказать? Мне было решительно плевать, куда именно идти, тем более что к этому человеку я, отчего-то, сразу проникся ужасным доверием и страшной симпатией, что тоже списал на разболтанные нервы. Я забрал вещи, закрыл машину, и направился следом за нечаянным знакомцем. Руки по-прежнему хотелось вымыть... неужели это и есть нервное расстройство? в последствии мне станет казаться, что в комнате есть кошка и она вот-вот прыгнет мне на спину?

Во рту была противная сухая горечь, видать возлияния в одиночестве и с Доденфером не прошли бесследно для моей многострадальной печени.

По стремительно высыхающей дорожке, быстро сужающейся в извилистую тропку, я шел вслед за рыжеволосым типажом, машинально рассматривая его широкую спину. И заметил, что грубая зеленая ткань странно топорщится, из чего сделал вывод, что у незнакомца должно быть какая-то серьезная травма спины, или врожденное увечье, хотя на обычный горб вроде бы не походило. Потом мое внимание переключилось на его ноги, вернее обувь – оригинальные башмаки-мокасины, сплетенные из множества тончайших мягких ремешков светло-бежевого цвета. Судя по всему, обувь была наимягчайшей и удобнейшей, что не могло не вызвать законного чувства зависти у меня, вечно страдающего от мозолей, усталости и судорог.

– Извините, – откашлялся я, стараясь поравняться с ним, – обувь у вас уж больно замечательная, привезли откуда-то или местные умельцы сделали?

– Местные, – улыбнулся он.

– И дорого берут?

– Да нет, для хорошего человека и так сделать могут.

– Что вы говорите? – душа неуклюже подпрыгнула от радости, она, бедолага, тоже порядочно настрадалась от моих неуместных ног, – можно и мне заказать? Заплачу, сколько потребуется, у меня, видите ли, вечная проблема с обувью.

– Конечно, но на это дня три уйдет – не меньше.

Да я и не тороплюсь никуда, хотел в художественном поселке сидеть, так какая разница, у вас тут, как посмотрю, природа замечательная, – мимо проплывал громадный кизиловый куст, полыхающий переспевающими ягодами, голод очень ободрял на созерцание... – Где-нибудь можно в вашем местечке остановиться на недельку-другую? Я, понимаете ли, писатель...

Конечно можно, хотите прямо у меня, дом большой, а народу только я да жена с сынишкой.

Замечательно! А, водоемчик какой-нибудь имеется?

Речка есть и озеро.

Прекрасно! Я, видите ли, главный редактор...

Шли мы долго, если б не крутая каменистая тропка в две ладони шириной, я уже давно бы разулся и шел в одних носках, еще лучше – босиком. Страшно хотелось пить, и смутно беспокоили воспоминания о Ниве, оставшейся бог весть как далеко.

Однако вы забрались! – сопел я, сохраняя остатки достоинства, в отличие от меня мужчина шел легко, беззаботно, кажется, не запыхался ничуть. – Как места-то ваши называются?

Горные... места у нас, – почему-то неопределенно ответил он.

– А звать-то вас как? – честно признаться, меня почти испугало то, что он не назвал своей деревни или поселка, уж не знаю, куда мы шли, но и это я быстренько списал на расшатавшиеся за последнее время нервы.

– Божедар, а вас?

– Игорь Валерьевич, Игорь. Имя у вас какое замечательное. А далеко еще?

– Почти пришли.

Под это "Почти" мы прошли еще, как мне показалось, километров двадцать, карабкаясь все выше и выше к горным расщелинам. Тропка так петляла и разветвлялась, что сам я ни за что бы не отыскал обратной дороги. Наконец моему взору предстала красивая, едва ли не пасторальная картина: деревушка, со всех сторон окруженная лесами, огороженная горными спинами.

– О, какая красота, – выдавил я, задыхаясь, – как же вы отсюда в центр попадаете? Есть какая-нибудь другая дорога?

– Да, имеется. Осторожнее, тут спуск крутой.

Я на мгновение замер. Аккуратные строения, напоминающие совхозные, квадратное, явно искусственное озерцо в центре долины, бороздки огородов, лоскутки небольших полей – эта картинка показалась мне смутно знакомой, где-то я уже видел такую композицию... обдумать этот факт я не успел, потому как подвернул ногу и с недостойным жалобным кудахтаньем заторопился вниз.

– Ну, что ж вы так, – расстроился Божедар, глядя на мое перекошенное лицо, – я ж предупредил...

– Да вот... так! – я вяло растирал лодыжку, предвкушая как минимум три хромоногих дня.

– Ничего, сейчас придем домой, все поправим.

Мы спустились, вышли на тропинку, уходящую в лес, и вскоре углубились в свежую прохладную тень. То там, то здесь в дремучей чаще виднелись рубленые избы, колодцы, пристройки...

– Папа!

К нам навстречу несся пацаненок лет четырех, в одних только коротеньких шортиках.

– Это мой Дениска, – улыбнулся Божедар, хотя мог бы и не комментировать – рыжий ежик волос, да темно-синие глаза... мальчишка принялся крутиться возле нас, и я застыл, привалившись к очень кстати подвернувшемуся под бок дереву. На спине пацаненка, там, где у всех на свете лопатки, топорщились маленькие, но уже вполне оформившиеся крылышки с перышками светло-бежевого цвета и нежным белым пушком. Большой, указательный и средний пальцы правой руки как по команде соединились в горсть. Крестное знамение получилось корявеньким, возможно даже обидным для ангела... Божедар, глядя на меня, рассмеялся.

– Да нет же, – он отлепил меня от дерева и, придерживая за плечи, повел к дому, что по правую сторону, – он не ангел, Дёня обычный челоптах, в меня пошел, я тоже челоптах, надеялся, что в маму уродится, хоть не станет с этими крыльями маяться, а не вышло.

– Челоптах – это как?

Божедар усадил меня на некрашеную скамеечку у дома.

– Сразу хочу сказать, чтоб потом не было неясностей и недоразумений, Божедар принялся неторопливо расстегивать пуговицы балахона, – лишних всяких вопросов, вроде: как, почему, откуда копыта растут, у нас тут никто не любит.

– У кого копыта растут? – я вытер слабенькие, вспотевшие ладони о штаны.

– У некоторых растут.

– А, – кивнул я, – разумеется.

Божедар снял зеленый балахон и, аккуратно свернув, положил на скамейку рядом со мной, остался он в синих спортивных штанах. Расправив большие крылья с коричнево-рыжими перьями, он тряхнул ими, получился звук, будто хозяйка вытряхивает половик с балкона. Во все стороны полетели мелкие перышки. Я отчего-то засмеялся. Подбежал пацаненок, и схватил со скамейки балахон:

– Пап, я домой отнесу, ага?

– Ага. А мама дома?

– Не, с тетей Мартой за грибами-ягодами пошли.

И с этим убежал в избу.

– Чего курите?

– А?

– Спрашиваю, какие сигареты курите?

Я вытащил из кармана пачку и посмотрел на нее.

– "Парламент". Можно мне?

– Что?

– Сигарету, спрашиваю, можно?

– Да, разумеется.

Я протянул ему и прикурил сам. Расправив крылья, Божедар присел на холмик напротив меня, с удовольствием затягиваясь.

– Ну, а что такого – крылья, – заметил он, со вкусом выдыхая дым, одна проблема от них – вот и вся радость.

– А летаете? – от табака на голодный желудок я "поплыл" и даже развеселился.

– А зачем? Нет, в принципе могу невысоко, но годы уже, сами понимаете.

– Да уж, – кивнул я, – годы это еще та дрянь. А у вас династия? Ну, в роду – все?

– А как же.

– Да, это да... необычно, прямо скажем...

– Ага, вот вы думаете – крылья, замечательно как, а ведь и в голову не приходит, какая это ужасная морока, одни только неприятности – вот и все удовольствие.

– А чего так? Еще сигарету?

– Нет, спасибо, сначала эту докурю. Смотрите сами: по пояс голым все время ходить неловко и неудобно – жара, мошки и все прочее, а под одеждой они преют. Приходится сидеть на улице, выветриваться, иначе в доме запах как от старой подмокшей перины.

В пере все время разная гадость заводится, жене приходится травяным отваром это хозяйство обрабатывает, сплю на животе, а если на спине, так их расправить надо – получается, что мне одному во всей спальне тесно будет. И вообще с ними жарко и кожа от пуха чешется – радости мало, верьте мне. Сейчас вот думаем, пока ости не окрепли, пока мягкие, может, Дёньке купируем их...

– Послушайте! – взвился я в необычайном душевном состоянии, – природа или Бог, уж не знаю, кто там, наградили вас мечтою всего человечества крыльями за спиной, а вы – "купировать", как хвост собачий, в самом деле!

– Человечество все время о глупостях мечтает, а вы попробовали бы все время в эдаком пальто демисезонном с одной стороны организма ходить, да шашелем всяким, потливостью да опрелостями через это мучаться; и таскать это тяжело, и на погоду ноют, не хуже ревматических суставов... да что там объяснять! Ужас, в общем. Давайте сигарету.

Я протянул ему пачку с зажигалкой, тут из окна высветился пацаненок:

– Пап, мама говорила, чтоб ты за курой сходил!

– А чего раньше молчал?

– Забыл!

И скрылся из видимости.

– Ох-хо, – покачал головой Божедар, поднимаясь с завалинки, – что ж, Игорь... позволите без батюшки?

– Конечно, о чем вы говорите!

– Пойдемте, что ли, до курятника, за одно и обувь вам закажем.

– Так ваши ботинки из куриной кожи? А я то все думал! – вскочив, я устремился за Божедаром, норовя подойти поближе к его рыжеватым крыльям и рассмотреть это явление вблизи.

– А потрогать можно?

– Лучше не рискуйте пока, жена еще сегодня не обрабатывала. Сполоснем травкой, потом трогайте на здоровье.

За разговорами мы вышли на опушку и устремились в долину к постройке, выглядевшей как небольшая, чистенькая птицеферма, с открытым загоном, обнесенным высоким деревянным забором, и сверху, отчего-то – металлической сеткой.

– Подождите меня здесь, – Божедар оставил меня у забора, – я сейчас.

Он отошел, а я остался изучать окрестности. В заборе, на уровне моего лица, виднелось окошечко, закрытое деревянной створкой с ручкой скобой. Я возьми да и открой из любопытства. Гляжу, а на меня в упор, прямо таки вплотную смотрят два круглых красноватых, очень злобных глаза. И смотрим мы друг на друга. Сердцем я понимаю, что глаза что-то затевают несимпатичное, а сделать чего – не знаю. Пялюсь, дурак-дураком...

– Отойдите! – подоспевший Божедар толкнул меня в плечо и, как только я откатился, в оконце выдвинулся громадный клюв и со скрипом застрял на половине.

– Ну, что ж вы так, в самом-то деле! – Божедар досадливо двинул кулаком по клюву, тот незамедлительно скрылся, после чего, Божедар захлопнул створку. – Вы уж осторожнее будьте!

– А что это было? – интересовался я, из последних своих сил вспоминая, что-то важное.

– Ну, пойдемте, покажу.

Со вздохом, он повел меня в деревянную постройку, сообщающуюся с загоном. Там нас встретил невысокий юркий господин в голубом халате.

– Розик, – обратился к нему Божедар, – вот, писатель интересуется...

– А, значит, это вы там застряли? – заулыбался острыми улыбками Розик, но я уже не мог ответить, я был уже неадекватен: за плотной металлической сеткой, прикрывающей окна, распахивался загон, кишащий... разрази меня всё и все! – птеродактилями! Зачарованно я наблюдал за их толчеей, отрывочно воспринимая разговоры:

– Розик, только дай потрошеного, и покрупнее, сам видишь, у нас гость... да и кожи нам на тапочки.

– Размер снимали?

– Нет, мы пока еще к Феофласту не заходили.

– Сначала размеры снимите, я уж высчитаю объем и выдам сколько надо. Какой-то гость у тебя не общительный...

– Он только-только с Большой земли прибыл, не адаптировался еще.

– А, ну тогда понятно, – с веселым сочувствием улыбнулся мне Розик.

– Можно мне присесть куда-нибудь? – я вежливо икнул, и опять подвернул охромевшую ногу.

– Да, конечно, – Розик куда-то метнулся, и принес небольшой деревянный стульчик, очень похожий на детский, разве что выгнутой дырки непонятного назначения на сидении не виднелось. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Я как мог, пристроил свой творожно-йогуртовый зад на маленький стульчик и спросил разрешения закурить. Наверняка на ферме не курили, но в виде исключения мне разрешили. За плотной металлической сеткой толклись рептилии "птерозавры", то и дело, издававшие то пронзительные вопли, то утробное щелканье... Розик с Божедаром вежливо ожидали, пока я накурюсь.

– Это птеродактили да? – на всякий случай решил я уточнить.

– Пальцекрылы, – с готовностью отозвался Розик, – мы называем их "Пальцекрылы".

– Это, в общем-то, одно и то же, – очень улыбнулся я, и, удивительным образом, отлепился от стульчика, поднимаясь на ноги.

Розик принес большой пакет и вручил Божедару.

– Крупный? – Божедар заглянул в пакет, – потрошеный?

– Все как ты просил.

– Спасибо, до свидания.

– Счастливо.

Мы вышли во двор и устремились в обратный путь. Идти молча было неловко.

– Розик... как его имя целиком звучит?

– Розмарин, – и добавил едва ли не шепотом, – он, наверное, еврей! Этого никто толком не знает! Но пальцекрылы у него всегда отличные, свежие...

"Да-а-а! – подумал я, – в сравнении с крылатыми людьми и птеродактилями – еврей это еще та сенсация!"

– А как все же ваше поселение называется?

– Да никак, просто так, местечко под солнцем.

– А кроме птер... пальцекрылов каким еще мясом питаетесь? – и огляделся – не дышит ли в спину какая-нибудь тиранозавричья морда.

– Пальцыкрылы это все наше основное мясо, оно очень питательное, еще рыбу удим. Пальцекрылы, даром что вкусные, жутко подлые и злобные твари, ума не приложу, как Розик с ними управляется. Ну, такие подлые, я вам передать не могу!

Так и дошли до дома. Навстречу нам вышла тоненькая удивительно красивая женщина с такой молочно-белой кожей, что казалась – она светится голубоватым лунным светом. Иссиня-черные атласные волосы собраны в высокий пучок...

– Это Луната, моя жена, – представил Божедар. – Луната, это Игорь, он погостит у нас.

– Здравствуйте, очень рада, – сверкнула женщина белоснежными зубами, скоро обедать будем. Дарик, помоги мне картошку почистить. А вы проходите в гостиную, отдыхайте.

Меня проводили в просторную, замечательно обставленную комнату и усадили за стол у распахнутого настежь окна. Крылатый постреленок то и дело прибегал спросить, не надо ли мне чего, пока папа не прикрикнул, чтобы не мешал гостю отдыхать. Таращась в окно, я пытался лечить нервы ветерком и птичками.

– День добрый, – в окне возникло лицо ослепительно красивого длинноволосого блондина, – а хозяева где?

– На кухне хлопочут.

– Я в долину иду, может взять для вас какие-нибудь продукты?

– Сейчас спрошу, – я весело встал, ощущая себя практически членом чудесного крылато-лунного семейства, и протянул через подоконник руку для знакомства, – Иг...

Блондин оказался кентавром. Увидев выражение моего лица, он устроил на подоконнике загорелые мускулистые руки и внятно, медленно произнес:

– Вы успокойтесь, придите в себя после шока, а потом ответьте: не надо ли вам чего-нибудь принести? А то я тороплюсь.

Отлично развитый мускулистый торс, загорелая до золотистости кожа, масть – гнедая, целиком – чуть больше обыкновенной лошади... хвост какой роскошный и копыта блестят...!

– Дядя Рэм пришел! – из дома высыпал Дениска и запросился кентавру на руки. – Дядя Рэм пришел! Ма, па!

Родители тоже вышли во двор.

– Я в долину иду, – дядя Рэм кивнул на перекинутые через лошадиную спину синие матерчатые сумки, соединенные ремнем, – надо чего-нибудь захватить?

– Сейчас подумаем.

– Ну, вы тут думайте, а у меня еда на плите, – Луната ушла обратно в дом.

– Кстати, Рэм, познакомься это Игорь... – Божедар замялся, вспоминая мое отчество.

– Что вы, что вы! – замахал я руками, – просто Игорь!

– Он писатель и главный редактор, застрял вчера на дороге.

– А, так это ваша там машина? Надо вытащить?

А я и не знал...

Видя, что толку с меня как с собеседника мало, они обсудили плохой урожай грибов, чьих-то внезапно приехавших родственников, камень, позавчера попавший в копыто, линяющие перья, чей-то сад с желтой черешней... потом кентавр вспомнил, куда и зачем шел, и засобирался в путь.

– Я с дядей Рэмом пойду! – канючил Дениска, – пап, ну можно?

– Нет, обедать скоро будем. Кстати, как Марта с Никиткой?

– Все в порядке, на ужин вас звали.

– Обязательно придем.

– Пап, я пойду с Никитой играть!

– Поешь, потом пойдешь.

– Так нужно вам чего-нибудь?

– Если сыр уже сделали, то принеси брынзы несоленой.

– Хорошо, занесу, а вечером ждем вас всех. – И мне: – До свидания.

– Всего доброго.

Я смотрел ему вслед до тех пор, пока светлый круп с длинным ухоженным хвостом не скрылся из вида, затем опустился обратно на стул, закрыл глаза и помассировал виски.

– Отдыхаете? – Божедар смотрел на меня с улицы через окно.

– Ну, как вам сказать... вы не любите вопросы, я понимаю, но и меня поймите... откуда взялся Рэм?!

– Не знаю, – пожал он плечами, – когда мы сюда переехали, они уже здесь жили, и Рэм, и Марта, а Никитка позже родился...

– Дарик! – позвала мужа Луната, и он заторопился на кухню.

Моя расплывчатая хандра сменилась и вовсе ужасным состоянием, это было отчаяние полнейшего ничегонепонимания. Меня охватила острая сосущая тоска инопланетного одиночества, наверное, так себя чувствует лунатик на марсе, на чужом, незнакомом марсе...

– Кушать подано, – вошла улыбающаяся Луната, она несла плетеное блюдо с лепешками, у малыша в руках красовалось похожее с зеленью и овощами, глава семейства тащил деревянный поднос, уставленный тарелками и кружками. Передо мной оказалась посудинка с румяной жареной картошкой и большой отбивной с аккуратной лужицей соуса сбочку.

– Приятного аппетита, – мне вручили вилку с ножом, пододвинули поближе хлеб с зеленью, и наполнили кружку чем-то золотисто-прозрачным. И замолчали, с улыбками ожидая, пока я приступлю к еде. Ничего не оставалось – я отпилил маленький кусочек темного волокнистого мяса, с внешнего вида очень похожего на говядину, и отправил в рот.

– Ну, как? – спросила Луната.

– Жестковато немного, – ответил я и неожиданно заплакал. Нервы отказались служить совсем, птеродактиль с жареной картошкой доконал меня.

– Ой, ну что же вы! – разволновалась Луната, – ну, успокойтесь! Давайте я вам наливки налью, Дениска, принеси наливку. У нас такая чудесная наливка, Марта из ежевики делает... Дениска, бегом, что, никогда не видел, как дядя плачет?! А ты тоже хорош! – переключилась она на мужа, – надо было подготовить человека, объяснить ему хоть немного, а ты только крыльями махал, сов нашелся!