Текст книги "Рецепт дорогого удовольствия"

Автор книги: Галина Куликова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Глаха, ты просто дура. Ты видела вблизи китаянок? У них лица гладкие, как детские пятки!

– Уж конечно, не от твоей косметики.

– Давай ты сейчас помажешься, а завтра мне скажешь – мухлеж или не мухлеж.

Лида выхватила из чемоданчика коробочку и вытряхнула из нее баллончик с кремом. Вместе с ним оттуда выпал вкладыш, испещренный иероглифами. Вкладыш был яркий, желто-красный, глянцевый.

– Слушай, подари бумажку! – попросила Глаша. – Для Дениски надо. Он обожает все эти письмена. Кстати, у него день рождения скоро. Я ему, наверное, в качестве подарка оплачу курсы японского или китайского. Он будет на седьмом небе от счастья.

Лида вручила Глаше несколько вкладышей, которые та спрятала в сумочку, а потом принялась за ее лицо.

– Сначала чистим, потом протираем лосьоном, потом накладываем крем. Глашка, ты должна словить кайф. Я сама этой косметикой пользуюсь и чувствую себя очаровательной. Видишь, даже молоденький Жора на меня клюнул.

– Давай спросим, что Жору в тебе особенно очаровало, – не без ехидства предложила Глаша, когда экзекуция была закончена.

Лида сверкнула подведенными очами и обернулась к своему приятелю.

– Жорик, – пропела она голосом Лисы Патрикеевны, – скажи, за что ты меня полюбил?

Жорик курил и, прикрыв глаза, подпевал Рикки Мартину:

– Ши ливин ла вида лока-а!

– Жорик! – гавкнула Лида.

– А? – Он встрепенулся и открыл глаза. Лицо у него было широким и сияющим, как серебряный поднос.

– Я спрашиваю, Жорик: за что ты меня полюбил?

– Даже не знаю, – тот потрепал ее по плечу. – За все понемногу. Хотя я вообще люблю поживших женщин.

Лида остекленела, а Глаша повалилась на диван и принялась хохотать.

– А что? – не понял Жора. – Тебе же тридцатник, не меньше, да, Лидусик? За это ты мне и нравишься.

– Жора! – спросила Глаша, кое-как успокоившись. – А Лидина одежда и эти ногти... тебе как?

– Нормально. Я чувствую, что она – своя. Мы с ней на равных. Она, например, тоже любит «Раммштайн».

– Это мотоцикл, что ли? – с любопытством спросила Глаша.

– Да ты че, старуха, о-фи-ге-ла? – всплеснула руками Лида. – Это группа такая!

Она подняла согнутую в локте руку и пропела:

– Раммштайн, ту-ду-ду! Ду хаст михь... Ду хаст михь...

– Лида, ты должна была давно сказать мне, что тебе одиноко.

– Зачем? – спросила Лида. – Чтобы ты поплакала вместе со мной? Ду хаст михь гефрагт!

– Я бы тебя морально поддержала.

– Давай лучше я тебя морально поддержу. Так будет правильнее. Потому что у меня есть любовник, а у тебя нет.

– Я тоже могу заарканить молодого! – расхорохорилась Глаша. – Вот у меня завтра встреча со студентом. Правда, деловая, но я могу сделать так, чтобы она превратилась в личную. Я чувствую, что ему понравилась.

– Что за студент? – заинтересовалась Лида. – Расскажи подробнее.

Глаша поведала всю историю с Дукельским и закончила:

– Давай, спроси у Жоры, что мне нужно, чтобы завладеть вниманием молодого парня.

Припертый к стенке Жора сказал:

– Во-первых, нужен пирсинг.

Глаша мгновенно напряглась:

– Кто такой Пирсинг? Модельер? Наверное, из дорогих?

Лида закатила глаза:

– Глаха! Ты дремучая, как сосновый бор! Мне даже за тебя стыдно. Пирсинг – это когда тебе прокалывают кожу или хрящ.

– Зачем это? – оторопела Глаша.

– Чтобы вдевать в получившиеся отверстия кольца, палочки и гвоздики. Такой боди-арт. Не знаешь, что ли?

– А! Это когда в ухе по шесть сережек, а в пупке пуговка? Знаю, знаю! Но мне это не подойдет.

– Пирсинг – это секси! – сообщил Жора, заедая сыр рыбой. Весь вечер он ел, не останавливаясь. Большое тело активно радовалось большому куску.

– Я себе тоже сделаю! – загорелась Лида. – Хочешь, Глаха, завтра вместе сходим в салон? Всего-то пятьдесят баксов. Могу дать взаймы.

– Нет уж, – отказалась Глаша. – Свои хрящи я хочу поберечь на всякий случай. А... кроме пирсинга есть еще... что-нибудь, на что следует обратить внимание? – спросила она. – Чтобы молодые приняли меня за свою?

– Прикид, – пожал плечами Жора, забрасывая в пасть горсть маслин. – Владение слэнгом.

– Знаешь какие-нибудь фишки? – поинтересовалась Лида. – Молодежные?

– Знаю.

– Например?

– Ну... Например... Все пучком, – неуверенно произнесла Глаша. – Сиди на попе ровно.

– Это сильно, – ухмыльнулся Жора. – Но устарело.

– Может, вы мне подиктуете? – заискивающе спросила Глаша, нашарив рукой огрызок тетрадного листа, лежавший на подоконнике. – А я запишу? Что-нибудь эдакое...

– Давай лучше ты перетаскаешь на кухню грязную посуду, а я тебе из Интернета что-нибудь скачаю? – предложила хитрая Лида.

Через полчаса в руках у Глаши оказалось несколько страниц, густо запечатанных убористым текстом.

– Девушка, – прочитала она. – Герлушка, жаба, василиса. Гнобить – надоедать нотациями. Рот – калитка, варежка, хавало. Лида, я вряд ли сумею так разговаривать!

– Выучи несколько словечек и просто вставляй их в разговор. Давай, попробуй, ну!

– Жора, – обратилась Глаша к ее приятелю. – У тебя до знакомства с Лидой была герлушка?

Лида с любопытством поглядела на своего приятеля, но тот только ухмыльнулся.

– Давай, – подбодрила его Лида, – перестань совать в хавало огурцы и колись.

– Была, конечно, – пожал плечами Жора. – А что?

– А сколько ей было лет? – тут же спросила Лида.

– Шестнадцать, а что?

– Ничего, – злобно ответила та и налила себе рюмку водки.

Жора продолжал есть, а Лида стала к нему цепляться. Следующие полчаса милые ругались, потом принялись мириться. Процесс примирения сопровождался поцелуями и интимными признаниями, так что Глаша краснела, как юная медсестра, после чего поторопилась смыться. Слегка покачиваясь, она выползла на улицу, держа в руках небрежно сложенные листы.

Почему бы действительно не закадрить студента Витю? Просто чтобы доказать себе, что она еще ого-го. Это будет приятно. И Раиса Тимуровна отвяжется раз и навсегда со своими рысаками преклонных лет.

3

– Глаш, ты же обещала к среде сделать распечатки и размножить! – выговаривал ей на следующее утро Лева Бабушкин. – Мне же не с чем работать, золотая моя!

«Золотая моя» означало, что Лева жутко рассердился. Он был очень корректный, и все его ругательства со стороны выглядели безобидно. Пациенты Леву любили. Он обладал располагающей внешностью – приятная полнота, очки, славный румянец. Кроме того, Лева был дружелюбен и вежлив со всеми без исключения. В редкие минуты гнева или раздражения у него отчего-то краснел нос.

Вот и сейчас нос у Левы сделался клубничным. Не зная, как оправдаться (а оправданий у нее не было ровным счетом никаких), Глаша пробормотала:

– Левушка, ты понимаешь, я была занята другим делом. – Она решила все свалить на Кайгородцева, не раскрывая, впрочем, сути дела. – Мне Петя, – она понизила голос, – доверил одно расследование. Я ведь в этом деле человек опытный.

– Да! Прямо можно идти и наниматься в Интерпол, – сердито сказал Лева. – Глаш, ну какое расследование? Будешь искать удравшего директорского кота? Или, может, у него пропала подушечка для печатей?

– Вот и зря ты смеешься, – надулась Глаша. – Все очень серьезно.

Бабушкин, однако, не поверил, что все серьезно, и издал тяжкий вздох.

– Я завтра принесу распечатки! – горячо пообещала Глаша.

– Ладно, – махнул тот рукой и неожиданно заинтересовался: – А что это у тебя за бумаги?

– Это... Это личное, – подобралась Глаша. Она с самого утра заучивала словечки, которыми молодежь обогащала «великий и могучий».

Кое-что запомнилось очень легко. Выражения «гнать пургу» или «выпасть в осадок» были ей понятны и где-то даже близки. Но в импровизированном словаре попадались такие словечки, как «дрюкер», «хагены», «берлять». Они ставили Глашу в тупик. «Может быть, – думала она, – Жора преувеличил значение слэнга? Может быть, вовсе не обязательно пользоваться этим обезьяньим языком?» Однако других консультантов у нее не было. Подвойская, которая жуть как любила давать советы, давно вышла из эпатажного возраста и вряд ли знала что-то такое, что могло поразить воображение Вити Стрельникова.

Модный «прикид» лежал в большом пакете под рабочим столом, и, когда Глаша задевала его ногой, ей становилось откровенно не по себе. Джинсы, отделанные голубым кружевом, и короткая кофточка на одной пуговице станут ее боевыми доспехами. Там же, в отдельной коробочке, лежала дюжина заколок для волос, которых, как предупредила Лида, должно быть обязательно много. Ударной вещью Глаша считала и маленькую серебряную сережку в виде колечка, которой она решила прищемить себе нижнюю губу. Как будто бы это пирсинг. Но без дырки. «Вечер прохожу, никто ничего и не заметит», – подумала она и поглядела на часы.

До встречи оставалось не так уж много времени. Глаша рассчитывала уйти из центра последней, чтобы не попасться на глаза коллегам по работе. Ну, почти последней, потому что дверь запирала и включала сигнализацию Раиса Тимуровна.

– Батюшки светы! – воскликнула та, когда увидела Глашу с двенадцатью крошечными «хвостиками» на голове, голым пупком и серьгой на нижней губе. Из-за того, что дырки не было, губа слегка выворачивалась наружу, как у лица африканской национальности. – Ты никак на гопотеку собралась?

– Куда-куда? – искренне изумилась Глаша.

– Так мои племянники дискотеку называют, – пояснила Подвойская и тут же похвалила: – Молодец! Инициатива – лучший способ завести детей. Кстати, ты себе что, губу просверлила? Просто супер! Я вот слишком поздно поняла, что у мужчин преобладают папуасские реакции на противоположный пол. Все, дура, думала, лаской возьму!

– Номер не прошел?

– На ласковых только алкоголики западают. Остальным подавай тело!

Приободренное Глашино «тело» отправилось в кафе-мороженое. Народу там, как назло, было выше крыши. Она поискала глазами свободное место и остановилась на столике, за которым сидел только один человек: мужчина лет сорока – сорока пяти с двухдневной щетиной, четко вылепленными губами и задумчивыми глазами разведчика Штирлица.

– Привет, кекс! – сказала Глаша, подходя к нему развязной походкой. – Тут можно пришвартоваться?

Пока не появился Витя Стрельников, она решила обкатать выученные словечки, чтобы впоследствии они звучали более естественно.

– Садись, – пожал тот плечами и окинул Глашу невнимательным взглядом.

«Интересный тип, – подумала та. – Вот только нос у него длинноват. И уши оттопыренные. Зато челка густая. И, главное, точно такого цвета, которого нам с парикмахершей никак не удается добиться при покраске».

Мужчина пил кофе и курил – перед ним стояла пепельница, полная сдавленных в гармошку окурков.

– Слушай, крендель, – снова обратилась к нему Глаша. – Здесь бабло сразу надо платить или когда уходишь?

– Валера, – мрачно сказал мужчина.

– Что – Валера?

– Меня так зовут – Валера. Не кекс и не крендель.

– Ладно, кент, не мороси, – с необидной интонацией попросила Глаша.

Тот в упор уставился на нее. Взгляд был неприятный, какой-то тягучий.

– Хорошо-хорошо: Валера! – поспешно поправилась Глаша.

Еще не хватает ей повздорить с незнакомцем! В наши дни это чревато: можно нарваться на бандита с покалеченной психикой, который достанет пистолет и сделает тебе бесплатный пирсинг в самом неподходящем месте. Однако прерывать эксперимент не хотелось, поэтому Глаша, заказав себе ванильное мороженое, снова обратилась к соседу:

– А что, – спросила она, – кофе тут шибко голимый?

– Какой? – искренне изумился тот.

– Ну, плохой, негодный! – нетерпеливо пояснила Глаша.

– Почему плохой? Очень даже ничего.

Небритый Валера отвечал неохотно и на Глашу почти не смотрел. Она воровато потрогала серьгу – разговаривать было жутко неудобно, появился даже некоторый присвист, потому что губы из-за самодельного «пирсинга» смыкались не до конца.

– А ты не в курсе, здесь берло подают? – снова пристала она к соседу.

Тот только фыркнул. Было ясно, что он снова не понял, о чем речь.

– Старикан замшелый, – пробормотала она с чувством собственного превосходства. Потом повысила голос и «перевела»: – Берло – это выпивка.

– Господи, в каком инкубаторе тебя вывели? – изумился тот, склонив голову к плечу.

– Давай не переходить на личности! – предупредила его Глаша. – А то я тебе с тыквы слепок сниму. Ты кишкануться сюда пришел? Так вот кишканись и соскакивай!

Ей так понравилась собственная находчивость и то, как художественно вплетались в речь выученные словечки, что она приободрилась. Когда Витя Стрельников затеет с ней беседу, то в два счета забудет о разнице в возрасте!

Она поглядела на часы – стрелки показывали без пяти минут восемь. Ее сосед тоже посмотрел на часы, а потом на дверь. Дверь была у Глаши за спиной, поэтому ей все время приходилось вертеться. Ведь Витя мог и не узнать ее со спины, всю в заколочках и в коротенькой кофточке, оставлявшей открытой полоску тела над поясом джинсов. В конце концов, только вчера днем она предстала перед ним в консервативном костюме, заурядно причесанная, без слэнга, пирсинга и, главное, без желания понравиться.

– Кульно, что здесь жужу крутят, – заявила она совершенно скисшему соседу. – Люблю я это дело! И не какой-нибудь отстой, а конкретный музон!

– Конкретный – это какой? – рассеянно спросил тот, не отрывая взгляда от двери. – Тяжелый металл?

– Конкретный – это значит прикольный, клевый. У тебя чего, детей нет?

Тот не успел ответить, потому что к столику неожиданно подошел Витя Стрельников и, уставившись сверху на улыбающуюся Глашу, удивленно воскликнул:

– Ой! А я вас сначала даже не узнал!

Он был одет и причесан, как «хороший мальчик», и Глаша рядом с ним смотрелась примерно так, как Жанна Агузарова могла бы смотреться в паре с Муслимом Магомаевым. Их чисто внешнюю несовместимость заметил и противный Валера – у него сделалось такое изумленное лицо, что Глаша даже хихикнула.

Витя выдвинул для себя стул, резко сел и несколько раз кашлянул, поднеся ко рту кулак. Глаза у него бегали по сторонам, а уголок рта некрасиво дергался. «О! – подумала Глаша. – А я его задела! Если он еще сейчас посмотрит на часы, можно будет считать, что мальчишка у меня в кармане». По ее наблюдениям, когда мужчина смотрит на часы в присутствии женщины – значит, он заинтересован, но не желает этого показывать.

Витя Стрельников посмотрел на часы, и, чтобы не спугнуть его, Глаша светским тоном сказала:

– Вить, я хочу угостить тебя чем-нибудь. У меня сегодня хрусты есть.

– Да что вы, что вы! – встрепенулся тот и поглядел на нее испуганно. – Я сам!

– Ладно тебе! – Глаша похлопала его по руке, которая тотчас же убралась под скатерть. – Ты ведь студент, сам хрустов не зарабатываешь, небось самовар доишь?

– Простите? – тонким, петушиным голосом переспросил Витя. – Какой самовар?

Лицо у Глаши непроизвольно вытянулось. С двух слов стало понятно, что «пассажир не рубит».

– Доить самовар – это значит брать деньги у папы, – пояснила она.

– Так и есть, – неожиданно подал голос небритый сосед. – Он доит самовар. И в настоящий момент самовар находится в стадии закипания.

Глаша удивилась, а Витя Стрельников втянул голову в плечи. Она поняла, что юношу нужно защитить.

– Ну ты, мурня небритая! – с вызовом заявила она. – Скинься в тюбик!

– Прелестно, – процедил сосед. – Элиза Дулитл в современном варианте. Вот что, Витя, иди домой, а мы тут с тетей Глашей поболтаем.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – та не смогла скрыть своего изумления.

– Эт-то мой отец, – сглотнув, пояснил Витя Стрельников и поднялся на ноги. – Пап, ты знаешь что? Ты много на себя берешь. Я не для того тебе все рассказал, чтобы ты за мной шпионил. Все время говоришь – доверие, доверие, а сам ведешь себя, как...

– Как долбак, – с готовностью подсказала Глаша.

– Витя, иди домой, – холодно повторил Стрельников-старший. – А мы тут с мисс Дулитл посидим тет-а-тет.

– Ну и посидим! – неожиданно струхнув, согласилась Глаша. – Не переживай, Витя, мы еще с тобой пообщаемся. Витя пробормотал что-то неразборчивое и быстро вышел из кафе.

– Пообщаетесь, – ласково кивнул Стрельников-старший. – Один раз – туда, другой раз – обратно. Но сначала пообщайся со мной, детка. Кстати, что это у тебя на губе?

– Пирсинг, – коротко ответила Глаша и выразительно подрожала ноздрями, чтобы показать, насколько она рассержена. – Ты, конечно, запретишь своему сыну мне помогать.

– Конечно.

Глаша посмотрела в его мрачные темно-зеленые глаза и поняла, что тактику придется сменить. То, что годилось для сына, никоим образом не могло пронять папашу.

– Послушай, – сказала она нормальным голосом, решив, однако, не переходить на «вы». – Я не собиралась доставлять Вите неприятности.

– Да что ты говоришь? Втянуть мальчишку в крутые разборки с агрессивным инвалидом! Требовать от него какое-то заявление!

– Я всего лишь просила позволения упомянуть его фамилию! – возмутилась Глаша.

– Ага! Чтобы его потом избили или вообще – пырнули ножом!

– Какая глупость! – рассерженно воскликнула она, испытывая смутное беспокойство. Ведь она и в самом деле не знала, на что способен Дукельский в борьбе за свои позвонки. Может быть, он профессиональный аферист и промышляет таким образом по всем московским пляжам?

– Бедная маленькая мисс Дулитл! – дурашливым голосом протянул Стрельников. – Она чиста и наивна, как «фиялка»! Она не хотела ничего плохого!

– Перестань меня так называть, – сердито сказала Глаша.

– А ты перестань преследовать моего сына!

Он и сам выглядел как бандит, со своей щетиной и высеченными из гранита губами.

– Ладно, считай, что перестала, – мрачно согласилась она. – Выбрасываю белый флаг. Пойду под суд за то, чего не делала.

– Ты взрослая тетенька, – пожал плечами Стрельников. – И в состоянии справляться с житейскими проблемами самостоятельно.

Глаша схватила ложку и, уставившись в стол, принялась мрачно закидывать в рот остатки подтаявшего мороженого.

– Ой! – внезапно сказала она и схватилась рукой за горло.

– Что?

– Кажется, я проглотила свой пирсинг!

Стрельников посмотрел на нее с брезгливым любопытством и заявил:

– Самое жалкое зрелище – это молодящаяся баба. Семнадцати уже не будет, детка! Даже если ты проколешь себе не только губу, но и перепонки между пальцами.

– Мне казалось, что так я легче найду общий язык с твоим парнем.

– У тебя не может быть ничего общего с моим сыном.

– Ладно-ладно, мы ведь уже договорились! – буркнула Глаша. – Твой сын останется в неприкосновенности. А я, может, вообще под суд пойду.

– Не надо было массировать кого попало.

– Может, мне вообще паранджу надеть? – ехидно спросила Глаша.

– Что ты, что ты? Зачем же прятать такую красоту? – Стрельников нахально оглядел ее, хмыкнул и подозвал официантку.

– Получите за кофе.

– Мог бы и за меня заплатить, – специально, чтобы позлить его, сказала Глаша.

– Ты недавно хвалилась, что у тебя хрусты есть! – ухмыльнулся тот. – Или бабло, не знаю, как тебе больше нравится.

– Это я не тебе хвалилась, а твоему сыну!

Стрельников тут же помрачнел и заявил:

– Вообще, мисс Дулитл, это отвратительно.

– Что? – не поняла Глаша.

– Морочить голову подросткам. Я ведь слышал, как ты с ним заговорила: сю-сю-сю! У меня хороший парень. Ума не приложу, как он вообще согласился иметь дело с престарелой теткой в пошлых хвостиках!

– Разница в возрасте не имеет значения.

Стрельников смерил ее уничижительным взглядом и раздельно произнес:

– Я. Тебя. Предупредил. Увижу еще раз рядом со своим сыном – пеняй на себя. – И ушел, не попрощавшись.

Оставшись одна, Глаша решила, что ей просто необходимо выпить. Однако в кафе-мороженом выпивку не подавали. Она вышла на улицу и буквально через несколько метров обнаружила бар. Там было шумно и весело. Глаша уселась перед стойкой и заказала большой коктейль. Бармен, обслуживая ее, улыбался в усы. Вспомнив, что она похожа на куст, Глаша отправилась в дамскую комнату, чтобы избавиться от заколок, и, увидев себя в большом зеркале, на некоторое время лишилась дара речи.

– Господи, какая же я дура! – вслух сказала она, едва придя в себя. – Мне тридцать пять лет, а я до сих пор такая вот дура! Это ж надо было поддаться на уговоры влюбленной Лидки и сотворить с собой такое? О чем я только думала?

Она повыдирала из волос заколки и поплелась обратно.

– Я хочу вам что-нибудь заказать, – сообщил ей какой-то тип, устроившийся на соседнем табурете.

Он был страшенный, как ночной кошмар. Поглядев на него, Глаша подперла щеку рукой и, понизив голос, спросила у бармена:

– Что опять со мной не так?

– Все нормально, – подмигнул тот. – Здесь все друг с другом знакомятся.

– А я просто выпить зашла.

Кое-как отбившись от соседа, Глаша покинула питейное заведение и поехала домой, купив по дороге бутылку коньяка. До сих пор она никогда не пила одна, да и вообще пила мало.

– Надо было выйти замуж в восемнадцать, – сказала она сама себе, налив первую порцию в граненый стакан. – За Борьку Туркина. Правда, он был косоглазый и пришепетывал, зато как меня любил!

Она чокнулась с сахарницей и выпила. Потом съела дольку шоколада и продолжила монолог:

– Или, в крайнем случае, за Померанцева, в двадцать три. Но он был весь в оспинах и ниже меня ростом.

Ударившись в воспоминания и перебрав всех своих поклонников, Глаша пришла к выводу, что нормальные мужчины за ней вообще никогда не ухаживали.

– Может быть, тот из бара был венец всему? – продолжала размышлять она. – Может, зря я не стала с ним знакомиться? Может, он был моей судьбой? И, прогнав его, я навсегда подписала себе приговор остаться старой девой?

Погоревав еще, старая дева принялась уничтожать коньяк, который несколько примирил ее с жизнью. К ночи она пришла в такое веселое расположение духа, что ей захотелось петь и танцевать. Она врубила музыку и стала скакать по комнате. Попутно разбила стекло в книжной полке и смела пару цветочных горшков с подоконника.

В конце концов напилась до бесчувствия и, когда утром зазвонил будильник, просто свалилась с кровати на пол. До ванны пришлось ползти, и тело было таким неподъемным, будто бы его готовили к полету в космос, утяжелив каждый квадратный сантиметр. Хватаясь руками сначала за ванну, а потом за раковину, бедолага наконец поднялась на ноги и возникла в зеркале.

– Мамочка моя! – пробормотала она, ощупывая руками щеки. – Что-то я неважно выгляжу. Может быть, я заболела?

Состояние было новым, и Глаша просто поверить не могла, что во всем виноват коньяк.

– Раиса Тимуровна, у меня грипп, – сообщила она, явившись на работу и едва ворочая языком.

– Сочувствую, – пробасила Подвойская и потянула носом. – Ты рассольчиком лечилась, драгоценная моя?

– У меня его нету.

– Пойди к Бабушкину, он тебе что-нибудь посоветует.

– Нет-нет, – замахала руками Глаша. – Сначала я ему подготовлю обещанные распечатки, а уж потом буду просить совета.

С распечатками ничего не выходило: руки не слушались, и принтер зажевывал бумагу, несмотря на то что Глаша постаралась сосредоточиться.

– Глаш! – сердито крикнул Лева Бабушкин, засовывая голову в ее кабинет. – Ты мне клятвенно обещала...

Глаша обернулась на голос, и Лева тут же пробормотал:

– О господи!

– У меня грипп, – сообщила та. – Не чувствую ни вкуса, ни запаха.

– Еще бы, – пробормотал Лева.

– Лёв, у меня такая головная боль! Я утром с кровати упала. Это может быть трещина в черепе?

– Смотря что ты пила. А сейчас тебе нужен кофе.

– Кофе мне не помогает.

– Ты небось чашечку выпила? А тебе надо – ведро.

К обеду Глаша посерела. И когда появился рассерженный чем-то Кайгородцев и начал голосить в приемной, она заткнула уши. Через минуту Петя возник в ее кабинете и принялся беззвучно шевелить губами. Потом перестал шевелить и, подойдя к Глаше, потряс ее за плечо. Она застонала и открыла уши.

– Дукельский где-то спрятался, можешь себе представить? – заявил он. – Мои орлы не могут его найти. Кстати, ты собираешься что-нибудь предпринимать? Ну... По нашему делу?

– Да, – выдавила из себя Глаша. – Только не ори так.

– Я и не ору. У тебя есть какой-нибудь план поисков?

– Надо покопаться в вещах твоей жены, в ее бумагах... Или ты уже копался?

– Нет, – испугался Петя. – Я вообще ничего не делал.

– Молодец, – пробормотала Глаша. – Тогда после работы сразу поедем к тебе.

– У меня через час важная встреча. Сейчас соберу бумаги и отчаливаю. Подгребай ко мне домой часов в девять вечера, так будет лучше всего.

– Ладно, – сказала Глаша. – В девять так в девять. Только адрес оставь. А то я на кладбище была, а дома у тебя нет.

Петя нацарапал на листочке свой адрес и даже схему нарисовал, как до его дома добраться. Открыл дверь в приемную и снова заорал:

– А где Подвойская, леший ее забери?

– Не ори же ты так! – простонала Глаша, втянув голову в плечи. Потом махнула рукой: – Ее нет, она обедает.

– Опять с супом?!

Раиса Тимуровна ходила в столовую, расположенную аж за три квартала. Она придерживалась убеждения, что горячий суп продлевает жизнь, и ежедневно совершала долгие пешие прогулки в поисках борща или рассольника.

– Она меня без ножа режет! – расстроился Петя. – Тогда, Глаш, ты иди и ищи у нее в столе все, что касается методики похудания. Давай, живенько, живенько!

Покряхтывая и постанывая, Глаша выползла в приемную и, усевшись на место Раисы Тимуровны, принялась обследовать ящики ее стола. Стол оказался настоящим складом полезных вещей. Там было все – начиная от ниток с иголками и заканчивая паяльником. Единственный ящик, в котором лежали бумаги, находился в самом низу. Поверх папок катался белый пластмассовый пузырек без опознавательных знаков. Глаша вытряхнула его вместе с бумагами, и он покатился по полу, стуча, словно погремушка.

Она подняла пузырек и ради любопытства отвинтила крышку. Внутри лежали белые круглые таблетки и свернутый в несколько раз вкладыш. «Может, Раиса Тимуровна тайком худеет с помощью какой-нибудь суперсистемы?» – подумала Глаша. Она развернула вкладыш, но по-русски там не было ни слова – бумажка была испещрена разноцветными иероглифами. «Свистнуть, что ли, для Дениса?» – подумала Глаша, но тут же решила, что без спроса неудобно. Кроме того, почти такой же вкладыш она вчера взяла у Лиды.

– Глаш, да что ж такое! – вскричал Лева Бабушкин, застав ее кверху попой на полу возле стола. – Ты будешь работать или нет? Я понимаю, что ты сейчас не в форме, но мне от этого не легче!

– Я несу-несу, – проквохтала Глаша. – Только не ори!

Саша Ашмаров, который вышел в приемную покурить, сочувственно спросил:

– И что же ты вчерась отмечала?

– Не помню, – призналась Глаша. – Кажется, я прощалась с молодостью.

– Вы с ней были только вдвоем?

– М-м... Не могу сказать с уверенностью. По крайней мере, посуда наутро оказалась побита.

– Кстати, Левка проспорил мне бутылку вина, так что сегодня вечером мы с ним идем в ресторан. Не хочешь присоединиться? Лёв, ты не против?

– Я совсем не против, только с условием, что она до вечера справится с распечатками.

– Так как? – настаивал Ашмаров, топчась своими узкими ботиночками прямо возле Глашиных пальцев. – Идешь с нами?

Глаша закинула завинченный пузырек обратно в ящик и подняла голову.

Вид у Саши Ашмарова был заговорщический. «Интересно, что это на него нашло? – подумала она. – Раньше он никогда не предлагал мне идти куда-то после работы. И тут вдруг – в ресторан. Хоть и с Бабушкиным, но все равно».

Глаша стала соображать: у Ашмарова жена и ребенок, у Бабушкина вообще трое детей. Значит, ничего серьезного тут быть не может. Вероятно, с ней желают завести незатейливую интрижку. Она тотчас же представила, как будет развиваться такая интрижка и чем она может закончиться. Плачевная перспектива! Крутить роман на работе можно только в том случае, если ты уже подыскиваешь себе новое место. А если нет, не стоит испытывать судьбу.

– Я сегодня не могу, – сказала она. – У меня весь вечер занят.

– Но подлечиться-то? – не отставал Ашмаров.

– Я уже хорошо себя чувствую, – соврала Глаша.

– Значит, ты в состоянии сделать распечатки? – тут же оживился Лева.

– Да, – прокряхтела она, пытаясь подняться при помощи массивного стула Подвойской.

Потом упала на него и принялась обмахиваться обнаруженной папкой.

– Ой, что-то мне нехорошо.

– Слушай, Глаш, – смилостивился Бабушкин, – давай я сейчас ксерокопну старый текст и поработаю с ним, а ты уже потом все сделаешь, как надо. Когда очухаешься, о'кей?

– Лёв, ты такой милый! – пробормотала Глаша, жмуря глаза, потому что ей больно было смотреть на свет.

– Только скажи, где у тебя оригинал?

– В моем кабинете, в сумочке, – простонала та, не в силах тронуться с места. – Там у меня куча газет, ты покопайся в них как следует.

Глаша уже второй день носила с собой рекламные газеты. День рождения племянника стремительно приближался, и ей очень хотелось потрясти его воображение. Поэтому она отыскивала объявления о курсах японского, китайского и арабского, которые попадались ей на глаза, и обводила номера телефонов красным фломастером. В выходной следовало сесть и обзвонить педагогов, чтобы выбрать тех, которые берут не слишком дорого и живут не очень далеко. Иначе Коля с женой ей, пожалуй, спасибо не скажут. А то еще возложат на нее почетную обязанность транспортировать Дениса на курсы. Сама, мол, кашу заварила – сама и саночки вози.

Как только Лева скрылся в ее кабинете, Ашмаров затушил сигарету, загнув окурок кочергой. Он всегда выкуривал только половину сигареты, утешая себя тем, что так в него попадает меньше никотина. Бросил его в корзинку для мусора и оперся обеими руками о стол.

– Знаешь, Глаш, я своего предложения не снимаю, – сказал он, приблизив к ее лицу свое собственное – с глубокими карими глазами. – Как только у тебя будет настроение, сходим куда-нибудь.

Он даже не спрашивал, а констатировал факт.

– Хорошо, – просипела та, только чтобы от него отвязаться.

У нее возникло желание завернуться во что-нибудь большое и темное и полежать в углу. Однако она слышала, как Кайгородцев топочет в своем кабинете и на повышенных тонах разговаривает по телефону. Еще минута – и он вылетит в приемную за своей папкой. Чтобы предотвратить очередной вопль, надо было упредить его появление. Глаша, постанывая, поднялась на ноги.

– Глаш, я там твои шмотки слегка перекопал, – сообщил Бабушкин, пробегая по приемной. – Мне жутко некогда. Кстати, зайди ко мне, как освободишься, я дам тебе кое-что для приема внутрь.

Глаша отдала папки Кайгородцеву и поплелась к Леве. Тот сноровисто налил ей в мензурку неопознанную жидкость.

– Выпей, не нюхая и не ахая, – потребовал он.

Глаша выпила и уже через полчаса почувствовала себя человеком.

– Лева, иди сюда! – попросила она, когда окончательно пришла в себя.

– Ну? – Бабушкин возник на пороге, засунув руки в карманы халата.

– Лева, я тебя люблю.

– Глашенька, у тебя была слишком бурная ночь! – пробасила из-за своего стола Раиса Тимуровна. – Оставь Льва Евгеньевича в покое.