Текст книги "Серебряное дерево (с иллюстрациями Н. Гольц)"

Автор книги: Галина Красовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Вот так орешки – возни-то с ними сколько!

– На то они и волшебные...

– Ух, давно так хорошо не работалось!

– Теперь только бы дождаться, когда орешки прорастут, – подержав себя за бороду, говорил свирельцам Гранат. – Но прорастут ли?

Настала пора взойти орешкам Чинария. Лесничий ходил, заложив руки за спину, и поглядывал на всех так, как может смотреть только тот, у кого бывает всё в порядке. Даже когда первые долгожданные всходы оказались прозрачными и хиленькими, Чинарий не подавал виду, что смущён, а изо всех сил старался казаться беззаботным.

– Ясно, ростки долго не продержатся! – нервничал Гранат.

Так и случилось. Не успев подняться, растеньица падали и умирали – от заморозков, от солнечных ожогов, от каждого дуновения ветерка.

– Какое несчастье! – восклицал Гранат, ещё сильнее дёргая себя за бороду. Он суетился и в волнении наскакивал на деревья. – Чинарий, ты; конечно, сделал всё как надо. Но чего-то орешкам не хватило. Чего?!

– Я сам сажал орешки, по всем правилам науки... – горестно сказал Чинарий.

– Мы хотели помочь, а он прогнал нас... И ещё нагрубил, – заговорили лесники. – Один захотел прославиться – вот и прославился...

Чинарий понурил голову и пошёл прочь. Он ушёл в самую глухую чащу, залез на самое высокое дерево и решил так и умереть там от горя и стыда.

Свирельцам не терпелось дождаться, что же будет с Хвойкиными орешками, и от нетерпения они стали играть в игру «будут – не будут» и спорить на тянучки.

– Серьёзная опасность, а вам – игрушки! Стыдно! – сердито сказал Гарпун и пронзительно просвистел ноту фа.

Спорщики покраснели, шепнули друг другу: «Я не играю», и съели каждый свои тянучки.

Семь дней и семь ночей все ждали, когда же покажутся всходы Хвойкиных орешков, но всходы не появлялись.

– Вас-солибас! – не находил себе места Гранат. – Всё ли ты, Хвойка, сделал, как было велено?

Хвойка похлопал глазами, посмотрел на свой сапог и стал думать, что же ему ответить. Он опять почесал затылок, а потом поплёлся в сторожку, принёс мешочек и вытряхнул на ладони мудреца остатки земли.

Гранат взглянул на неё через лупу, пощупал. Земля была черна и жестка.

– Вас-солибас! – удивился он. – Что ты мне показываешь? И слепой бы увидел, что это не материнская земля!

Бедный Хвойка со страхом ждал этих слов. Он растерянно посмотрел налево, потом направо и заикаясь рассказал о том, как заподозрил неладное с мешочком, но не решился никому об этом сказать.

– Вот беда, вот беда... – пригорюнившись, повторял старик.

А Гранат так разволновался, что Ампулка решила дать ему тройную порцию цветочных капель. Но и после этого мудрец не мог успокоиться.

С замиранием сердца все ждали, когда взойдут последние тридцать три орешка, посаженные на поляне весной.

Ещё через семь дней и ночей они показались и полезли из земли дружно и весело.

Но не успели мудрец и все свирельцы порадоваться, как приключилась новая беда. Страшный ливень обрушился на Свирелию, и тридцать три росточка пали на землю.

Свирельцы, мокрые до нитки, почерневшие от усталости, спасали каждое растеньице. Они не отходили от них ни на минуту, ставили подпорки, а когда гроза кончилась, заботливо лечили им ранки.

Вместе со всеми трудился и Чинарий. Просидев на дереве три дня и три ночи и поняв, что умереть от стыда ему так и не удастся, он печально поплёлся к свирельцам. От его важности не осталось и следа, зато работать он старался лучше всех.

От трудов и забот свирельцев ростки серебряных деревьев оправились и весело потянулись вверх. Роща серебряных деревьев вставала на ноги.

– Вас-солибас! – ликовал Гранат.

Много дней и ночей прошло с тех пор, как мудрец последний раз был в своём голубом домике. И только теперь, когда Серебряной роще уже ничто не угрожало, он поспешил узнать, вырос ли под его окном сто первый орешек.

– Наверно, погиб! Никто его не защитил!.. Бедный орешек! – горевал Гранат.

Но, подъехав на Аргамаке к дому, он так и застыл в изумлении: перед его окном стояло деревце с серебряной листвой.

– Вас-солибас! – придя в себя, закричал Гранат так громко, что все свирельцы услыхали его и сбежались к домику.

Увидев серебряное деревце, они, как по команде, достали свирели и начали плясать вокруг мудреца. А деревце от звуков песен и вихря пляски стало чуть заметно покачиваться и тихо позванивать. Даже Гранат не выдержал и немного подудел в свою свирель.

Потом мудрец кашлянул, погладил щёку и сказал:

– Я изобрёл эликсир «Р» – значит, эликсир роста... Потому...

Гранат почувствовал, что от волнения не может объяснить всё как надо, и незаметно подтолкнул локтем Минуса.

– Значит, если мы будем поливать серебряные деревья эликсиром «Р», они станут расти в семь раз быстрее! – пришёл ему на выручку учитель Минус.

– Вот оно какое, дерево!.. – переговаривались свирельцы. – И орешки непростые – соображения требуют... Другой раз уж будем знать, как их сажать!

Глава восьмая.
РАСЦВЕТ СВИРЕЛИИ И НОВЫЕ ЗАБОТЫ ГРАНАТА И ЕГО ДРУЗЕЙ

Убедившись, что опыт над сто первым орешком удался на славу, Гранат роздал Чинарию и Хвойке пакеты с порошками и склянки с жидкостями.

– По семь раз в день, – сказал он, – посыпайте росточки порошками и поливайте эликсиром роста.

И с той поры, как Чинарий и Хвойка стали подкармливать побеги серебряных деревьев эликсиром «Р», они припустились расти так быстро, что за ними было уже не угнаться их лесным соседям.

Скоро среди свирельского леса поднялась роща серебряных деревьев. Они были прекраснее всех деревьев в лесу, зимой и летом блистали они в своих серебряных одеждах, а кругом стояли тополя и стерегли их.

От эликсира на деревцах вырастало такое множество ветвей, что им трудно дышалось. Чинарий и Хвойка осторожно срезали с деревьев лишние веточки и всем раздавали их. А плотник Плошка учил свирельцев вырезать из них шкатулки и разные фигурки.

Весело гуляли по дереву Плошкины руки, сыпался на дерево Плошкин хохоток, брызгали из его глаз весёлые слёзы. А по следу Плошкиных рук вырисовывались всякие цветы, зверьки и человечки. И выходили они до того смешными, что каждый, кто смотрел на них, тоже начинал хохотать.

Много нашлось охотников перенять у Плошки его искусство. Даже старички с Макового лужка, что только грелись на солнышке и слушали жужжание пчёл, начали записываться в Плошкин кружок юных резчиков по дереву. И что удивительно: твёрдая, твёрже железа, древесина серебряных деревьев в добрых руках свирельцев становилась послушной и мягкой, как пластилин.

Лесничий Чинарий, который до сих пор мучился угрызениями совести, день и ночь пропадал в лесу. Он завёл строгий порядок: каждый, кому нужно было срубить спелое дерево, чтобы построить дом, смастерить стол и стул, или срезать веточку для свирели, должен был посадить три дерева и ухаживать за ними, пока они вырастут.

Оттого ещё пышнее и прекраснее стал свирельский лес. Весной в лесу прятался снег, потихоньку таял и пробирался подземными ручейками к реке Свирельке. Много воды стало в Свирельке, всласть поила она огороды и сады, луга и поля. Деревья в садах Свирелии прямо-таки ломились от сочных фруктов, хлеба на полях вызревали ещё сдобнее – масло с колосьев каплями падало на землю, и даже на камнях Свирелии вырастали цветы.

Под щедрыми дождями, в прохладе, зацвели серебряные деревья душистыми белыми цветами. Листья деревьев от прикосновения ветерка начинали хлопать в ладоши, серебристо звенеть и заливаться песнями.

Наслушавшись этих песен, птицы Свирелии стали ещё голосистее. А белоснежные цветы серебряных деревьев изливали такой аромат, что к ним слетались пчёлы со всего света. На здешних цветах они становились величиной с доброго воробья.

Ещё чаще, чем прежде, в стране стали устраивать весёлые карнавалы. По-прежнему не задумывались свирельцы о серьёзных вещах. Ещё сильнее приохотились они к Грушкиным коктейлям, тянучкам и всяким сладостям. Они имели все, что только могли пожелать, и считали себя счастливыми.

Правда, кое-кто из свирельцев был чем-то недоволен. Пятьюпять, например, никак не мог смириться с привычкой свирельцев при виде зла закрывать глаза, поэтому то и дело дымился и умножал. На Гарпуна иногда находило, и он начинал хандрить и тосковать по морю, которого никогда не видел. Чинарий не мог себе простить погубленных серебряных орешков. И, может быть, было в стране ещё несколько таких чудаков, которые не могли спокойно жить и радоваться и не любили сладких тянучек.

Кажется, чего ещё надо было Фитильку! Он оправдал надежды Минуса и успел прославиться своими изобретениями на всю Свирелию. Фитилёк придумал-таки необыкновенный прожектор, чтоб собирать и отражать звёздный свет. Теперь в домах свирельцев зажигалось голубовато-зелёное сияние, как будто в каждом домике было своё небо. Но не успев порадоваться своему изобретению, Фитилёк тут же задумал сделать его ещё лучше. Ему хотелось, чтобы прожектор собирал солнечные лучи и чтобы зимой свирельцы обогревали свои дома не печками, а солнечными лучами из чудесного прожектора. Конструкция никак не давалась, и Фитилька не радовал белый свет.

Но на таких чудаков свирельцы не обращали внимания и плясали себе в своё удовольствие.

Многие поспешили обзавестись новыми свирелями, и маэстро Тромбус из веточек семи серебряных деревьев смастерил взамен поломанной тромбины новую. Для удобства маэстро устроил в трубе два переключения, как бы два горла – слабое и сильное. Если дунуть как следует в сильное горло, звук полетит через поля и леса, через горы и моря, в дальние страны. Но и звуки, вылетавшие из слабого горла, были слышны на всю Свирелию.

Как раз в это время у маэстро Тромбуса родилась дочь, а у художника Карало – сын, красивый мальчик, с длинными, в пол-лица, ресницами. Карало назвал его Караликом, мечтая о том, что он тоже вырастет художником. А маэстро Тромбус назвал дочь Виолой – в честь своего любимого инструмента виолончели. А ещё, по совету Граната, он дал девочке второе имя – Фортуна – в честь Арбор Фортунэ – дерева счастья.

Гранат, Минус, Гематоген и Карало по-прежнему собирались у маэстро, который теперь всё время мастерил из серебряных веточек флейты, виолончели и скрипки.

Если уж говорить о тех, кто в счастливой и процветающей Свирелии не чувствовал себя до конца счастливым, так это были Гранат и его друзья. В отличие от свирельцев, не любящих думать ни о чём мудрёном, друзья толковали о самых серьёзных и самых важных вещах.

– Клянусь, у этих деревьев на редкость музыкальная душа! – восклицал маэстро. – А каковы новые свирели, флейты и скрипки! Разве можно их сравнить с прежними?! Какие дивные, неслыханные звуки! Но – подумать только! – слушатели опять спят на моих концертах! А я так надеялся на серебряные деревья... Я просто в отчаянии! – И Тромбус по привычке хватался за виски.

– Не огорчайтесь, – успокаивал его Минус. – Мне тоже не легко воспитывать ребят, особенно в последнее время: всё чаще они пропускают уроки труда, а на занятиях принимаются жевать тянучки... Это нелепое пристрастие к сладостям прямо-таки лишает меня покоя! Я всё чаще задумываюсь: хорошо ли, что мы живём слишком легко и беззаботно?

– Что ж в этом хорошего? – вступал в разговор Гематоген. – Недавно мы с Витаминчиком и Ампулкой провели обследование населения страны. И что бы вы думали? Оказалось, почти у всех кровь бежит по жилам вяло, а мозг слегка подёрнут жирком... Только у нескольких свирельцев, которые не умеют спокойно жить и не злоупотребляют тянучками, всё в норме...

Художник Карало сидел в углу с маленьким Караликом на руках – он очень привязался к своему малышу и не расставался с ним ни на минуту. К этому времени Карало перестал писать портреты свирельцев. Все розовые и голубые краски он израсходовал, а другие цвета свирельцы не любили, и портреты у Карало не выходили. По лицу художника было видно, что он раздумывает над чем-то серьёзным. Но Карало, как всегда, молчал и только крепче прижимал к себе этюдник и Каралика.

– Вот и выросли у нас серебряные деревья, – в задумчивости, не слушая, что говорят друзья, произнёс Гранат. – Но это полдела. Теперь надо отгадать их тайны... Как стать непобедимыми? И правда ли, что долголетие заключено в орешках? Доктор, как дела с тем орешком, что я вам дал? Помог он вылечить Гнилушку?

– Увы, нисколько! – мрачно отвечал Гематоген, протирая носовым платком очки. – Я провёл курс лечения порошком из вашего сотого орешка, но состояние больного не улучшилось. Сердце его всё больше каменеет... Как видно, целебность вовсе не в орешках... Скажу вам по секрету, – смущённо добавлял Гем, – я даже давал больному пожевать серебряные листья, но и они не помогли...

Повздыхав, друзья расходились по домам.

Шло время. Тайны серебряного дерева не давали Гранату покоя ни днём, ни ночью.

– Пошли танцевать, Гранат, – частенько звали его свирельцы.

Нарядные и довольные, жуя тянучки, они спешили мимо дома мудреца к поляне «Ёлочка», откуда слышалась праздничная музыка.

– А ну их, танцы! – досадливо отмахивался Гранат. – У меня дела!..

– Опять Гранат мудрит над чем-то, – с уважением замечали одни.

– От орехов-то, говорят, не помолодеешь... Вот он и хочет тайны серебряных деревьев разгадать. Помочь бы ему... – предлагали другие.

– Мудрёные его дела, что мы в них смыслим?.. Раз взялся разгадать, сам разгадает, – с уверенностью заключали третьи.

Снова и снова перечитывал Гранат легенду. Лишь зрелые деревья, вдоволь пожившие на свете, говорилось в легенде, дарили людям долголетие и непобедимость. А серебряные деревья в роще? Они молоды и беззаботны, они радуются солнцу и знают одно – заливаться песнями.

Мудрец метался по комнате:

– Но не ждать же, когда деревья сами откроют тайны?! Нет!.. Все труды впереди! Я сварил эликсир роста. Теперь нужно что-нибудь такое... чтоб скорее поспевали серебряные деревья, чтоб утроилась их сила, чтоб не боялись они ни мороза, ни жары. Нужен новый эликсир, я назову его «ЗСС» – эликсир зрелости, силы, стойкости!.. Будущей весной, как только деревья зацветут, начну их обрабатывать новым эликсиром! Но сперва возьму от моего дерева кустик, посажу его отдельно, а когда эликсир будет готов, испытаю его на этом кустике. Вас-солибас!

Гранат деловито засучил рукава, чтоб тут же начать варить новый эликсир.

Когда в котле закипела чёрная жидкость, мудрец задумался и сказал:

– Бедные граждане Свирелии! Они опять начнут кашлять и чихать, и им придётся нарядиться в противогазы...

– Но этого ни в коем случае допускать нельзя, – раздался голос Гематогена, который как раз зашёл проведать мудреца.

– Вас-солибас! Я знаю, что делать! – обрадовался Гранат. – Надо позвать Фитилька. Уж он придумает, как избавить нас от едкого дыма...

Вскоре в домик-лабораторию Граната явился Фитилёк.

– И придумаю, для меня это пустяки, – заявил юный изобретатель и залез на крышу. – Всё очень просто, – сказал он, немного подумав. – Надо пробить дырку в лесном потолке...

Свирельцы толпились возле дома Граната и с любопытством глазели вверх.

На крыше домика выросла небывалая труба – тонкая и высокая, выше леса и гор, до самого неба. Она прорезала зелёные и голубые слои лесного воздуха и выводила наружу желтый дым. Ни одна его ядовитая струйка не могла теперь пролиться вниз, на головы свирельцам. Никто больше не кашлял и не чихал, ни одна, даже самая плаксивая свирелька, не проронила ни единой слезы. Свирельцы могли по-прежнему дышать воздухом, чистым, как родниковая вода, и таким густым от ароматов, что хоть режь его ножом.

Глава девятая.
КАК ГНИЛУШКА ПОПАЛСЯ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Однажды вечером на поляне «Ёлочка» был большой карнавал. Не пришли на праздник только Гранат, занятый изготовлением эликсира, милиционер Гарпун, поклявшийся в эту ночь поймать в Свирельке акулу, и Гнилушка.

Гнилушка спустился в подвал своего дома и открыл шкатулку из древесины серебряного дерева. Шкатулку эту сделали старички-умельцы из кружка резчиков по дереву, и была она полна красных рубинов, зелёных изумрудов и синих сапфиров.

Гнилушка снял с головы жёлтый картуз и стал насыпать в него драгоценные камни. Картуз был у него меркой, которой он мерил свои богатства.

Очень изменился за это время Гнилушка. Оттого что за сто километров чуял Гнилушка поживу, нос его вытянулся; оттого что хватал он всё, что плохо лежало, пальцы его стали крючковатыми и цепкими.

– Воо-от они, сокро-о-овища мои! Целых семь картузов! – приговаривал Гнилушка, погружая в самоцветы дрожащие руки.

Кто бы из свирельцев мог подумать, что Гнилушка такой богач! Многие замечали, что он ездит в другие страны, только не придавали этому значения, думали, что он путешествует.

Но не путешествовать ездил в заморские страны Гнилушка.

Каждую ночь выходил он из дому за какой-нибудь поживой. Он воровал куски древесины серебряного дерева из мастерской старичков умельцев. Он глушил красных рыб и вспарывал им животы, чтобы взять ценную икру. Он убивал ножом зверьков и сдирал с них пушистые шкурки. А потом всякий раз начищал башмаки, чтоб незаметно было пятен крови, и мыл руки с мылом.

Всё награбленное Гнилушка вывозил в другие страны, а взамен ему давали драгоценные камни.

Из драгоценного камня рубина Гнилушка хотел заказать себе сапоги. Дорогие – износу им не будет, с кроваво-красным переливом – глазам удовольствие и крови незаметно, тяжёлые – пнёшь малого зверя или птицу, сразу убьёшь.

Да только мог ли Гнилушка нарядиться в рубиновые сапоги? Не спастись ему тогда от расспросов любопытных свирельцев, не уберечь от их глаз свое богатство!

– Нету, нету мне от них жизни! – бормотал Гнилушка, – Всё прячь, живи исподтишка, а им в лицо улыбайся... Носятся со своими порошками, хотят, чтоб и я стал добреньким дурачком, как они сами...

Случалось, подступала злоба к Гнилушкиному горлу, чуть не захлёбывался он собственным ядом. Тогда лез он на стены, катался по полу и от ярости грыз свой жёлтый картуз.

Уняв злобу, подходил Гнилушка к зеркалу. Он моргал и щурился до тех пор, пока в глазах не гасли зелёные огни, он изгибал тонкие, в ниточку, губы, делая сладкую улыбочку. А когда появлялся на людях, в глазах его, как всегда, тускло поблёскивало масло, а с тонких губ текли медовые слова.

Все преступления по-прежнему сходили Гнилушке с рук, ловко обводил он вокруг пальца простаков-свирельцев, а порошки и микстуры Гематогена попросту выбрасывал на помойку.

В ночь карнавала Гнилушка отправился за новой поживой. Что ему какие-то кусочки розового дерева, наворованные из Плошкиной мастерской! Мало ему кусков! Срубит он себе потихоньку целое серебряное дерево, да не одно, а два, десять!

Пробравшись к роще серебряных деревьев, Гнилушка остановился, прислушался.

– Не торчит ли поблизости старик Хвойка со своим новым ружьём? – пробормотал он, озираясь.

Потом схватил топор, подкрался к самому стройному деревцу и изо всех сил рубанул его. Деревце вздрогнуло и застонало – никогда ещё топор не касался его ствола. Но топор отскочил, и на стволе не осталось никакого следа.

Второй раз размахнулся Гнилушка – снова застонало деревце, и опять отскочил топор. Ведь древесина серебряного дереза была крепче железа и подчинялась только добрым рукам.

Поплевал Гнилушка на ладони, как это делали перед работой Рубако, семь братьев-лесорубов, и рубанул по стволу с тройкой силой и злобой. По-прежнему осталось деревце невредимым, но застонало громко и протяжно. Стон его был похож на звон струны, которую рванула грубая рука.

Долго дрожали ветви деревца, а листья звенели, и в вечернем воздухе далеко разлетались серебристые звуки-осколки.

Вдруг Гнилушка услышал топот: наверное, это бежит лесник Хвойка.

– Тьфу, чёртова коряга! Железо, а не дерево! – выругался Гнилушка. – Надо уносить ноги! Прокрадусь потихоньку на реку, разживусь красной рыбкой...

Лесник Хвойка – он, оказывается, тоже не был на карнавале – подбежал к Серебряной роще, прислушался: всё кругом тихо.

– Уж не померещилось ли мне – будто стук топора? Вздремнул, что ли, я нечаянно? – бормотал Хвойка. – Да нет же, не дремал ни капельки... Э-э-эх, подводят старые уши, и Фитильков аппарат не помогает. Или аппарат он мне сделал не ахти какой?.. Побежать разве к людям, спросить, не слыхали ль они чего? Нет, не побегу... Опять станут говорить: «Пора тебе, Хвойка, на Маковый лужок...»

Но тут Хвойка вспомнил, как однажды не поверил своим глазам, а у людей спросить постеснялся, и подменил ему кто-то материнскую землю.

– Пожалуй, всё же побегу! – рассудил Хвойка и решительно почесал затылок. – А то как бы ещё чего не случилось. Вот будет беда!

И он пустился к «Ёлочке» со всех своих стариковских ног.

Музыканты-свирельчата восседали на вышке, а Тромбус стоял перед ними в парадном фраке, с тонкой дирижёрской палочкой в руке. Недавно оркестр кончил исполнять весёлую фантазию собственного сочинения Тромбуса. Вся поляна дрожала от аплодисментов и возгласов «бис!», «браво!». Оркестр в ответ на это встал – так обычно музыканты благодарят слушателей.

Маэстро вновь вскинул палочку, а музыканты замерли, держа наготове инструменты и не сводя глаз с тонких рук маэстро.

И вдруг Тромбус вздрогнул, палочка его опустилась: тонкого слуха маэстро коснулся жалобный звон. Напоминал он звук струны, которую рванула чья-то грубая рука.

Все музыканты, словно по команде, тоже опустили смычки.

– Я слышу стон серебряного дерева! – не своим голосом вскричал Тромбус. – Его ударил топор!

Не поверить словам Тромбуса было бы непростительно – каждый школьник Свирелии знал, какой у маэстро замечательный слух.

– Тревога! – закричал Пятьюпять. – Все за мной, в лес!

Навстречу свирельцам уже спешил Хвойка.

– Враг скрылся! – запыхавшись, доложил он, сразу поняв, что слуховой аппарат Фитилька действует как положено.