Текст книги "Олег Рязанский"
Автор книги: Галина Дитрих
Соавторы: Александр Теренин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Эпизод 8
Шиловские шлемники
1380 год, июль
В любой княжьей дружине всегда отыщется десяток-другой воинов, нацеленных на выполнение особо важных поручений. Молодцы подбирались один к одному, бедовые, с мгновенной реакцией на ситуации, жилкой творческой… К примеру, почему стрела, пущенная всадником на полном скаку, летит быстрее, нежели чем у пешца? Или, почему не может быть таких крепостей, которых нельзя взять?
Во главе рязанских шлемников – спецназа четырнадцатого века, башковитый Федор Шиловец. Тощ, длинноног, грабки лопатой – не ладно скроен да крепко сшит. И пусть в брюхе временами солома, зато шапка с заломом. И сам с закидоном. В расхлябанный хмурый день, не взирая на ветер порывистый, для отработки навыков владения телом и оружием, отдал команду:
– К месту стрельбища по зайцам бегающим… с дистанцией на круп лошади… на рысях, марш!
Стрельбище не гульбище и десять всадников спешились в приовражье у лужков Стенькиных. Огородили сетями ловчими пространство полянное, куда запустили, вытащенных из плена мешка, двух длинноухих. Снаружи привязали пса гончего, и началась потеха! Зайцы мечутся, пес слюною исходит, отборный стрелок пускает стрелы из лука и все мимо! Федор Шиловец в ярости:
– Сверну шею! Оторву руки!
– Тетива порвалась…
– Если одна тетива рвется, натягивай две!
– От уха до уха трудно растянуть две тетивы руками…
– Тогда натягивай тетиву лука с помощью ног! Как китайцы! А почему твои стрелы мокрые?
– В колчане отсырели…
– У плохого стрелка и меж ног сыро! Дальность поражения сто шагов, а из семи стрел всего два попадания! У тебя что глаза разные или не видят дальше своего носа?
– Так ветер сбоку…
– Учись пускать стрелу на звук с завязанными глазами! Мы же рыси, а у рысей отменный слух!
В ответ – дождь проливной. Косыми струями взахлест. Укрылись под навесами косарей лужков Стенькиных, чем незамедлительно воспользовался Федор Шиловец, велев каждому выжать двухпудовый межевой камень, удобный для захвата руками. По девять раз с тремя подходами. Стоя, лежа и вприсядь. Каждому, кроме балабола уразинского весом всего в два с половиной пуда. Однажды его вместо камня выжимали, для разнообразия. Зато уразинский на всем скаку пролезал под брюхом своего коня и рядом бегущей лошади. Всякому свое умение.
Затем, Шиловец перешел на отработку сметливости:
– Сколько будет попаданий, если стрелок выпустит десять стрел на тридцать отсчетов?
– Ни одного! Никто не в состоянии натянуть десять стрел за столь малое время.
– Как определить погоду на завтра?
– Если ночью светит луна, это еще не значит, что днем будет сиять солнце. Погода непредсказуема как баба, даже, если ее ублажить!
Шкловские шлемники загоготали так, что кони шарахнулись, но их предводитель мигом пресек веселье:
– По одному… вокруг лужков Стенькиных… с дистанцией на пол шага… бегом… босиком… марш! – и первым рванул в пробег под обложным дождем, а после, на просыхе, вновь выспрашивал:
– Какие существуют оборонительные сооружения супротив вражьих нашествий?
– Змиевы валы, Траяновы валы, Адрианов вал, Ярославовы засеки, Козельский крепостной ров…
Затяжную паузу прервал дремотный голос легковеса уразинского:
– Китайская стена, Кремлевская стена, Берлинская стена, линия Мажино, линия Маннергейма…
– Чего мелешь, пустозвон уразинский? Солнца нет, а будто перегретый?
– Знать не знаю и ведать не ведаю, что из нутра моего само собой выскакивает.
Не впервой с ним происходит подобное, вздремнет и забормочет непонятно что… В таких случаях Федор Шил овец встряхивал его внеочередным вопросом:
– Перечисли-ка подручные средства защиты и нападения?
– Грязь, пыль, колья, дреколья, палка с одной петлей, палка с двумя петлями….
Наконец Федор Шиловец обратил внимание на скучающего молодца от князя рязанского, присланного взамен одного убыльного:
– Эй, новенький, поведай нам, соратникам твоим, что делать особенного умеешь, какой силой владеешь?
– Свистун я.
– Так свистни!
Новенький свистнул. Вроде негромко, но кони недовольно взбрыкнули. Засвистел иначе, утробно, и зеленая листва с ближних тополей скорежилась и посыпалась вниз. Свистнул резко, направив звук рукой в сторону всадника, скачущего во всю мочь к ним, и всадник, бросив поводья, зажал уши руками!
Оценили шиловцы талант новенького, по плечам похлопали, слегка ребра пересчитали, а недовесок уразинский встрепенулся от свиста, затараторил:
– …убойная сила пистолета Макарова – пятьдесят шагов, стрелы каленой – сто шагов, ежели цель в обеих случаях стоит по стойке “смирно”, а стреломет Калаша с прикладом укороченным для стреляния с плеча, с колена, от бедра веером, врассыпную – на сто двадцать шагов…
– Очнись, – ткнул уразинскому под ребро Федор Шиловец, – если в самом деле существуют Калаши-стрелометы, значит, их где-то делают. Если делают, то и продают, а раз продают, значит, и купить можно… – и вторично дал под дых балаболу уразинскому. – слышь, браток, вздремни на чуток и постарайся выяснить место сбыта Калашей со стрелами.
– Зачем дремать, ежели то место я собственными глазами видел!
– Где?
– В Москве на Лубянке, в лавке купца Калашникова.
– Значит так… Поскольку лишь ты один знаешь как выглядит этот Калаш-стреломет, то тебе и ехать за ним. От Рязани до Москвы 160 верст.
Садись на коня и вперед! Одна нога здесь, другая там и чтобы ты на четвертый день возвернулся с товаром!
– А теперича я стану подсчитывать, – окончательно проснулся урюпинский, – кратчайший путь это полет стрелы, а конная дорога извилистая. С ухабами, рытвинами, поворотами… А еда коню? А отдых коню? Приплюсуем день на стояние в очереди за товаром, на разглядывание товара, на ощупывание… Поторговаться надо? Надо. А обмыть покупку? На все про все пять дней требуется, не менее!
– Ты что, уразинский, на коне скакать разучился? Князь наш светлый Ольг Иваныч путь этот за сутки отмахивает, день – туда, ночью – обратно!
– Так у Ольг Иваныча конь – тулпар, не знающий усталости, а у меня обычный, с тяжелыми подковами, вислым животом, короткошеий…
– У соседской девки всегда коса толще, а у ее папаши кулак тяжелее! Так что, садись в седло и со сменной лошадью на предельной скорости… марш, марш!
Но марш-бросок за Калашами-самострелами не состоялся. Оглушенный свистом всадник, пришел в себя, прочистил уши и превратился в порученца князя рязанского с устным распоряжением о незамедлительном явлении к нему Федора Шиловца.
* * *
Отсутствие вестей – плохая весть и князь рязанский, решив поторопить события, поставил перед Федором Шиловцем задачу: отыскать и привезти результат посольской миссии Епифана Кореева. Результат, предположительно, находится в юрте Мамая в берестяном коробе размером с человечью голову и на выполнение поручения отвел четыре дня.
Федор Шиловец почесал затылок:
– До мамаева стойбища верст двести с гаком. Ежели конь на марше проходит в день верст семьдесят, то сколько потребуется времени на путь туда и обратно плюс день на выполнение поставленной задачи в самом центре мамаева логова и запасным днем для непредвиденных обстоятельств?
– Каких?
– Земля вспучится перед носом коня или седок потеряется, искать придется, известно же – свои своего никогда не бросают…
– Теперь я буду подсчитывать, – сверканул глазищами князь рязанский, – если у коня отсутствует прыть, значит, ленив его хозяин. Или ты позабыл о знаменитых скачках Владимира Мономаха? Путь от Своей вотчины в граде Чернигове до отцова стола в Киеве он сто раз преодолевал за одно и то же время – от заутрени до вечерни, а это девяносто неоднократно промеренных верст и конь его не спотыкался!
– Так у него, говорят, под седлом был потомок крылатого коня Александра Македонского!
– А князь полоцкий, Всеслав Брячиславович, выезжая из Киева поздним вечером, прибывал в Тьмутаракань до крика первых петухов!
– Так он, говорят, обладал великими чарами!
– Разве не Илья Муромец, отстояв заутреню в Муроме, сел на коня, хлестанул чубарова и к обедне оказался в Киеве?
– Так он в одиночку! А у нас в команде есть один нестандартный седок, отвратительно переносящий тряску. Укачивает его, бедолагу, медвежьей болезнью мается. А без него нельзя обойтись, он у нас незаменимый!
– Менять ему штаны и лошадей ежечасно и чтоб через пять дней вернулись все живыми и здоровыми! Вопросы есть? Вопросов нет, – и перекрестив Федора Шиловца, гаркнул, – ты еще здесь?
* * *
У Дмитрия Ивановича, князя московского, свои заботы… Военный лагерь Мамая, отягощенный обозными повозками, овечьими отарами, почти вплотную придвинулся к рязанскому пограничью и московский князь спешно разослал к удельным правителям гонцов с оповещением об ополчении. Гонцы дружно возвращались с подтверждением о готовности. Но тверской князь, рязанский и суздальский отмолчались. К тверскому князю Дмитрий Иванович направил своего двоюродного брата, с суздальским – своим тестем, строптивым сродственником, решил переговорить лично, а к рязанскому отправил доверенное лицо – дознавателя Щура для деликатного выяснения гражданских позиций князя рязанского.
* * *
Заночевать Щур остановился в доме у собрата по сыскному ведомству. Перво-наперво задал корм своему коню. Для налаживания контакта с батюшкой-дворовым, положил на приступок ступени хлебное угощение, дабы дворовой приглядел за его конем, ибо хвост щурова коня в масть хвоста хозяйской лошади и бороды хозяина дома. Иначе приблудная ласка так заласкает его коня, что конь к утру будет весь в мыле!
В заботе о коне и уловил Щур обрывок разговора за досчатым забором. Один голос мужской, густой, басистый:
– Уезжаю поутру на несколько дней, останется времечко, в отчий дом загляну проведать матушку с батюшкой.
В ответ голос бабий, визгливый:
– А заодно и брошенку свою беззаконницу навестишь? Она кто? Ни рыба, ни мясо, одним словом – солома!
– Цыц! Брошенка живет в суздальской стороне, а мой путь на юг, к Дону, по спешному заданию князя нашего Ольг Иваныча!
– Охотиться?
– В эту пору в диком поле только волки рыскают!
– На сенокос?
– Какой сенокос, ежели война на носу, не лясы точить надо, а мечи затачивать! Твое дело к утру начистить до блеска двойную цепь на шею и к поясу Михайлу Потапычу…
Пошевелил Щур мозгами, приник глазом к щели междосчатой, узрел мужика бровастого с глазами щелястыми… Что-то знакомое показалось в его облике… Не он ли мельтешил возле князя рязанского в битве на Воже два года назад супротив золотоордынского хана Бегича? Информация, как чужая баба, сама лезла в руки! Для перепроверки прильнул к щели другим глазом, а оттуда на него в упор уставился звериный зрак и духом зверским дохнуло! Щур отпрянул, перекрестился, свят, свят, свят… Мужик застенный медведем обернулся!
За ужином поинтересовался у хозяина, чем дышит его сосед, чем на хлеб зарабатывает…
– Сергач-то? Мужик справный, ярославского роду-племени. У них, ярославских, как? Носы с двумя дырками, все разнюхают! А ноги – враскорячку, ни одна девка не убежит! Ездит туда-сюда по торгам– ярмаркам, гуляньям-праздникам, то ли что продает, то ли покупает. Неделю в разъезде, а три недели кормится. Скользкий, вроде сома придонного, хвать его рукой, а он меж рук норовит просочиться… Хозяйка его – сущая медведица в юбке, рычит на него, огрызается… И чего Сергач в ней нашел? Ни сено, ни солома, одним словом, найденка брошенная…
Думал, думал Щур и наутро отправился по следам человека застенного…
Шиловские шлемники тоже пустились в путь-дорогу едва засветлело небо. Иван большой с Иваном маленьким. Кондак с рысью. Сергач с медведем. Двое уразинских и седьмым Федор Шиловец. Пролесьями, оврагами, проторенной дорогой. Не прячась ехали, пусть видят селяне, косари, рыбаки, охотники, что спешат скоморохи-увеселители на свадебку не то в Пронск на Проне, не то в Донск в Придонье…
Жизнь, впрочем, поправки вносит. Скакать и скакать бы, да нарвались на настоящую свадебку. Со смехом и перезвонами навстречу женихов поезд. Потеют в кафтанах бархатных, в шапках лисьих-куньих-беличьих… Мать женихова, в плаче, дружки жениховы в плясе, все как полагается. По обычаю, весь встречный люд обязан уступать дорогу, даже стовозые обозы торговые. Витают в воздухе слухи о мамаевом пришествии и народ спешит досрочной свадебкой возместить людскую военную убыль прибылью…
Потом через заболотину перли в объезд не к добру встреченному лысому волку. Только разогнались, опять сворачивать – упокойного несут на погост, а путь покойному перейти, значит, болезнь его на себя взять…
Так и ехали, то вразхлеб, то с ветром в спину и в хвост, и в гриву. На ходу жевали пшено, вяленое мясо, корень девятисильный. Вдруг Федор Шиловец попридержал ход:
– Что-то нас, братцы, поболе стало? С утра – семеро, а к вечеру уже восемь? Явный перебор, один лишний… – и ущемил за ухо восьмого лишнего, уже им заарканенного:
– Кто ты и звать как?
– Щур я, из коломенских Щуровых, из птичьих.
– Ежели ты из птичьих, то мы из кошачьих! – ответил Шиловец, отпустил чужое ухо, собрал аркан кольцами, потянулся, изогнулся, взвился вверх прыжком на всем скаку, зарычал, перевернулся, ну, чисто рысь! Конь фыркнул, рванул рысью, за ним все остальные. От неожиданности Щур отстал, а когда нагнал услыхал вопрос:
– Чего к нам пристал иль дорога узка?
– Не по своей воле, а по княжьему разумению.
– С какой целью?
– Для усиления. Восемь человек, яснее ясного, более семи, верно?
– Красиво поешь!
– Здоровья князю! – Восьмой лишний истово перекрестился, а Шиловец, себе на уме, стал ваньку валять:
– Коли так – целуй крест!
Щур вытянул из-за пазухи нательный крестик, поцеловал.
– Теперича поклянись!
Щур пал на колени, поклялся по древне-русски: оружием, богом человечьим, скотьим и курьим. На словах, ибо клятва на мече, что вошла в моду со времени князя Игоря неосуществима, мечей-то с собой у шлемников не было. Мирные граждане, едущие по мирным делам, оружием не обзаводятся.
Но и на этом не закончилась проверка главаря шлемников:
– Ешь землю из-под копыта моего коня!
Щур съел и не подавился. Он не был клятвопреступником, за что полагалась страшная кара. Он действительно служил князю. Но не рязанскому, а московскому.
Фантазия у неугомонного Федора Шиловца еще не иссякла. В запасе оставалось испытание огнем, щучьим глазом, свиным рылом… Но времени не было и он свернул мысли, как и аркан, кольцами. С радушием распахнул руки:
– Знакомься! Справа от тебя рысью идет Кондак с рысью. Коня на ходу подковать может. Слева – медвежатник Сергач. Молчун, слова из него клещами не вытащить, только с медведем и разговаривает…
Облик молчуна восьмому лишнему был знаком, однако, вчера вечером он за изгородью очень был разговорчивым. Не двум ли хозяевам служит молчун и как вообще понимать приговорку: “не бойся болтливого – бойся молчаливого”?
– Впереди на гнедом коне, уразинский щебетун Шабарша!
– Узкоглазый?
– Если глаз узкий это не значит, что он плохо видит. Не хуже степняка разглядит на расстоянии версты дым от костра или пар от кипящей воды в котле. Впереди смотрящим у нас числится. Вслед скачет еще одна птичка певчая, может, споетесь? А ну, свистни, свистун!
Свист раздался – зажимай уши! В силу привычки, лошади шлемников привычно рванули, а конь Щура обморочно споткнулся, закачался словно мужик в пьяни и пал наземь вместе с хозяином. Шиловцы заржали, только ленивый не прошелся бы плетью по его спине.
Нагнал Щур шиловских лихачей и не заметил как снова вылетел из седла и оказался вновь на хорошо унавоженной земле. Встал, отряхнулся, напоролся на вопрос:
– А поведай-ка нам, восьмой лишний, что делать умеешь, каким талантом владеешь? Я, при надобности, деревом могу прикинуться: ни объехать, ни обойти, везде ветки торчат. Недомерок уразинский любого убол-тать может, у него и прозвище подходящее – Шабарша, болтун, щебетун, пустомеля. Младший братец путятинский запросто бабой оборачивается для отвлечения, а у тебя какие способности?
– Пыль в глаза умею пускать, через стойбище мамаево так пройду – ни один сторож не остановит!
– Шарлатанить всякий из нас горазд, а ты сейчас удиви нас чем-нибудь особенным?
Шур прищурил левый глаз и вперился им в спину впереди идущего… Тот обернулся, вскричал радостно:
– Братцы, это же побратим мой! Неделю назад рубахами нательными в бане обменялись!
Шиловские шлемники вновь заржали – в побратимах оказалась баба грудастая с лицом младшего братца путятинского! Вот и разберись, что к чему и по какой базарной цене: московской или рязанской?
Далее поехали. На обочине лесорубщики в зубах ковыряют: рубить иль не рубить лес! Бабы вослябинские с серпами сидят на поле, гадают: жать иль не жать жито спелое? За ними, на лугу, мужики башками небо подпирают: косить иль не косить траву-мураву, коли войной пахнет? Свои конники пойдут – урожай воинам на прокорм отдашь, чужие пойдут – сами возьмут. А не возьмут – потопчут. С испокон веков любая армия кормится с населения.
Едут шлемники далее… В предотвращении усталости в седлах сидят расслабленно, левая рука плетью висит, глаза дремлющие. Лишь впереди идущий держит ритм хода коней. По примеру гуннов, одолевших путь от забайкальских гор до франкских равнин почти без остановок. Ни котлов, ни шатров, ни обозов. Мясо вялили под седлом лошади. Спали на ходу, по очереди. Они и женщин любили, перебрасывая их через седло друг другу. Вождь гуннов, безбородый Атилла, при встрече с иноземными правителями заносчиво заявлял о готовности вести мирные переговоры, но при условии, что противная сторона тоже будет сидеть в седле…
Едут, едут шиловцы оврагами-буераками, донскими кучугурами, задонскими чукурами с травой степной. В траве пища бегает. Двуногая в перьях, четвероногая в шерсти… Уже видны кострища, повозки, верблюды, кони вьючные и на холме, похожем на перевернутый казан для плова, открылась взору походная юрта Мамая, увенчанная бунчуками из хвостов конских по числу десятитысячных табунов. Знать не зря шиловский десант хлестал коней, ласкал коней, за полтора дня управились! Вот она – ставка Мамая! С тройным охранением. Ночным. Дневным. Дежурным.
Федор Шиловец привстал на стременах:
– Ну, восьмой лишний, пришло твое время… – Пошарил за пазухой, протянул Щуру щепотку измельченных кореньев: – Пожуй, друг, чтобы в самый ответственный момент не чихнуть и не закашляться… (Сам Суворов будет возить этот корень в специальном возке, с приказом повару добавлять девясил в солдатский чай. И его солдаты никогда ничем не болели.)
Озабоченность Федора Шиловца оказалась напрасной. Его шлемники без задержки проехали внешнее ограждение из кольца походных шатров, через внутренний общевойсковой заслон. Без досмотров, без вопросов. Едва взглянув на Щура, охрана поспешно отодвигала заградительное копье, а встречные почтительно уступали дорогу. Неподалеку от юрты Мамая – воткнутые в землю копья – походная коновязь. Шкловские шлемники спешились и Щур первым бросил поводья караульному:
– Эй, ты, чебурек без начинки, привяжи лошадей и не забудь дать им корму!
Далее шиловцы двинулись пешим ходом. Дежурный дозор к урусским скоморохам не имел никаких претензий. Он цепенел при виде пайцзы на груди впереди идущего. Серебряной пайцзы. С изображением орла в полете – знака беспрепятственного передвижения по ханской ставке от часа утренней зари до часа заката солнца. Пайцзу, как охранную грамоту, давали купцам для развития торговых дел, иноземельным послам, лицам духовного звания и даже неодухотворенным предметам… Пайцза на груди Щура была поддельной! Но никому и в голову не могло придти, чтобы засомневаться в ее подлинности, настолько велико было уважение к знаку.
Расстелив ковер, скоморошники начали представление. Белка в колесе вертится, обезьяна визжит, коза блеет, медведь кланяется, Сергач-поводырь потрепал его по загривку, заблажил по-татарски:
– Ну-ка, Михайло Потапыч, подымись на цыпочки да пройдись перед публикой, изобрази, как пень трухлявый к молодой ханше в юрту заглядывает?
Воины из охранной сотни едва не падали от хохота, взирая на медвежьи ухищрения.
Всю ночь Мамай ворочался с боку на бок, вставал, снова ложился и думал-думал – по какой такой причине мед лит московский князь? Почему, ополчившись, он пошел не на юг, а повернул на восток, на Коломну? Ради чего сделан этот маневр? Или он, Мамай, разучился понимать противника? Годом ранее заметил, что стала пропадать его тень. Не в полдень, когда тень настолько мала, что ее можно и не заметить, а постоянно. Пока Мамай был в силе – тень была, а после поражения на реке Боже тень стала бледнеть, растворяться, появляться там, где ее не должно быть, из-за чего возникала путаница во времени и пространстве. Это раздражало, ибо жизнь с тех пор стала половинчатой: один глаз на восток смотрел, другой – на запад. В целях личной безопасности приказал ставить две одинаковые юрты, чтобы никто не знал в какой юрте находится Мамай, а в какой двойник. Даже сам Мамай иногда путался… Вот и сейчас, для выяснения места своего пребывания распорядился позвать шамана. Тот явился и в момент определил причину:
– Иккиниланиш! Раздвоение личности! Надо бить в бубен, нет, в два бубна!
– Якши, хорошо! И еще раз хорошо! Но это потом! А сейчас заглуши мою сегодняшнюю боль…
– Душевная боль опаснее телесной, – отозвался шаман и закружился в таком бешеном темпе, что сам не выдержал и в умопомрачении упал на ковер:
– Яман, плохо! Очень плохо! Не дает покоя тебе урусский сундучок, привезенный послом рязанским. Можешь хоть десять раз на день перемещать сундучок с места на место, унести его в другую юрту, бросить в реку, сжечь… Но память о содержимом не сожжешь! Память не уничтожаема!
– О-о… если бы ты знал, что там внутри…
– Я знаю.
– Ты посмел заглянуть?
– Мне о том рассказал бубен.
– А теперь расскажи и мне!
Шаман трижды ударил в бубен, сказать правду Мамаю – язык не поворачивался. Как выразить-то, о чем промолчать лучше? Не иносказательно ли:
– Твой любимый пирамидальный тополь – опора и надежда твоего сердца, срублен невежественной рукой… Ствол почернел и растрескался, корень иссох и превратился в прах… Не подымется к солнцу и его отпрыск…
– О-о… – простонал Мамай, – я полагал, что все это мне приснилось. Убери бубен, шаман, и поговори со мной на человеческом языке. Что предпринять мне, чтобы освободить душу от тяжести груза?
– Следует один груз заменить другим. Ударом ответить на удар. Болью нанести боль! Когда Угедейхан, младший сын Чингизхана, покорил северный Китай, сломав китайские рати словно сухие сучья, у него вдруг пропал голос и он онемел! Приближенные созвали самых сильных шаманов. Посредством гадания на бараньих лопатках удалось установить, что исчез голос из-за неистовства духов, осиротевших от безлюдья захваченных городов. После гадания на бараньих внутренностях выяснилось, что духи потребовали возмещения. Жертвы. Человеческой. Откупившись таким способом, Угедейхан получил назад свой голос. И тебе следует поступить соответственно. Голову на голову! Баш на баш!
– Замахнулся, так бей!
– Чингизхан говорил: полевые дела полагается решать в поле, домашние – в доме. Когда у повозки ломается оглобля, быку с места ее не сдвинуть! Когда полководец не знает, что ему делать, ему не одержать победу! Думай, почтеннейший, думай, в твоем распоряжении ночь… – пропел шаман и в очередном исступлении стал кружить вокруг главного столба юрты до тех пор, пока у Мамая душа наизнанку не вывернулась…
* * *
Наутро оба очнулись от громкого хохота по ту сторону юрты.
– Что за веселие? – проявил интерес Мамай, падкий на всяческие развлечения. – Если пришли бродячие дервиши – пусть войдут, их любопытные сведения – достойная пища для размышлений. Из прошлогодних россказней стало известно, будто в Самарканде вошел в силу некий эмир Тимур с каплей крови чингизовой через барласский род. Поживем-увидим, что из него получится, не таким выскочкам рога обламывали…
Вернулся шаман и сообщил, что не дервиши бродячие развлекают народ побасенками, а скоморохи урусские. С белкой, мышами и медведем с рысью. Поскольку любая боль ищет своего врачевателя, то для Мамая смех – наилучший лекарь. И если беклярибек прикажет позвать увеселителей…
Мамай приказал, но с оговоркой:
– Медведя не надо, а насчет рыси не возражаю, посмотрим, на что она способна…
Первым в юрту вошел Щур. Осторожно, чтобы не задеть, переступил порог. Поклонился низко. Выпрямился. Но уже без пайцзы на шее. Мамай не простоватый воин из караула, Мамай может полюбопытствовать за что пожалована пайцза, когда и кем дадена… За восьмым лишним вошел, приплясывая, Кондак с рысью на плечах, похожей на воротник с глазами и ушами хвостатыми. Следом Шиловец с двумя клетками. В одной белка в колесе бегает, в другой – мышки белые прыгают через жердочку…
Между Мамаем и скоморохами шаман мысленно, для порядка, провел невидимую черту, которую не в силах преодолеть ни один злой дух: ни зубастая Укия, ни туманная Нукия, ни плохо видящая сущность, коварно ютящаяся в лишней, пятьдесят первой жерди в остове юрты.
Мамай вспомнил детские годы, развеселился, стал тыкать в белку пальцами, спросил по-урусски:
– А что будет, если перед пастью рыси открыть клетку с белкой? Съест рысь белку или не съест?
Федор Шиловец ответил на мамаевом речении:
– Как скажешь, господин беклярибек, так и сделаем. Если пожелаешь, то клетку с белкой можешь открыть сам.
Мамай пожелал. Ковырнул пальцем защелку и белка мигом очутилась в зубах у рыси! Падая на пол, беличья клетка задела клетку с мышками, дверца расщелкнулась и мышки выскочили наружу! Одна из них, дрессированная на такой случай, юркнула под халат Мамая и Мамай, бесстрашный в боевых схватках, взвизгнул по-бабьи, вспрыгнул на топчан и сбрасывая с плеч халат сшитый из беличьих хвостиков, заорал:
– Немедленно изловить этих тварей!
Щур с мышиной юркостью ухватил двух беглянок, повертел свою добычу перед самым носом Мамая, отчего тот снова подпрыгнул, и засунул мышек в мешок. Туда же последовал, отысканный Федором Шиловцем берестяной сундучок, ради которого и была затеяна вся эта комедия. Улучив момент, Щур приоткрыл крышку и обомлел… Не всегда голова твердо держится на плечах…
Изловленных мышей пересчитали и Мамай велел комедиантам исчезнуть. Но главарь шлемников, руководитель аттракциона, нахально протянул Мамаю руку:
– Бахшиш полагается, уважаемый беклярибек. Достойное вознаграждение за полученное удовольствие.
Развязал поясной платок беклярибек, а там пусто! Нет ни одной таньги! Стоит моргнуть глазом и принесут ему все, что хочет… хоть чашу Джамшида, на дне которой видно все происходящее на земле… хоть хурджин микробов, о которых поведал всему миру ученый врачеватель Абу-Али ибн Сино, хоть собольи пеленки, принесенные в день рождения Чингизхану. Удивительно, казна есть, а денег на карманные расходы – нет! И тогда Мамай бросил Федору Шиловцу свой бесценный халат из рыжих беличьих хвостиков плюс чувяки без каблуков, то есть, пожаловал “сарану” – одежду с головы до ног, поистинне ханский подарок…
* * *
Возвращались скоморохи-шлемники с высоким чувством выполненного долга. Мелькали в обратном порядке задонские чукуры, донские, кучугуры, бучугары, россоши… На третьем распадке Федор Шиловец попридержал коня, оглядел всех:
– Что-то нас, братцы, поменее стало. На выезде из гнездища мамаева все были на месте, а сейчас одного не хватает! Восьмой лишний есть, так кого же нет?
Пересмотрелись. Пересчитались. Батюшки, Михайло Потапыч в отсутствии! Лошадь его есть, а наездника нет! Не вынес Потапыч бешеной скачки, свалился от медвежьей болезни. Вот оно – непредвиденное обстоятельство, предвиденное Федором Шиловцем!
День ушел на то, чтобы отыскать потерю, известно, ведь, что свои своего не бросают! Михайло Потапыч так обрадовался, что снова пустил струю…
В полном составе миновали лесорубов. Как сидели у просеки, так и сидят. Топоры точат: вжик-вжик… Войну поджидают? Вскоре она по этой дороге во весь рост пойдет!
На отгонном пастбище пастух с подпаском. Похлестывают кнутами: гнать коров в чащобное место или повременить, авось, пронесет, в чащобе-то другой враг водится: волк-пакостник, рысь-паскудница, змея подколодная…
Смолокуры встретились. Сидят, самокрутки крутят, цедят меж зубов махру моршанскую. Или тогда махры еще не было? Но Моршанск был! Или в те времена люди еще не баловались табакокурением? Увы… Однажды московские археологи копнули поглубже котлован возле Большого театра и обнаружили глиняные курительные трубки в людском поселении задолго до возведения Москвы-матушки. Отсюда и вывод соответственный…
К вечеру лубяной сундучок вернулся к хозяину. К рязанскому князю Олегу Ивановичу. Глянул он испытующе на Федора Шиловца, спросил со всей строгостью:
– Открывал? Заглядывал? – содержимое-то международной важности.
– Как можно, Ольг Иваныч, да ни в жизнь!
– Молодцы, за четыре денька управились, – и по чарке каждому шлемнику медовухи поднес, дескать, с устатку, да еще кое-что в тряпочной упаковочке.
* * *
Бесконечно долго глядел князь рязанский на доставленный сундучок. Помятый слегка, с блестящими железными уголками. Он знал, что находится внутри и, все же, открыл крышку… “О, господи, – прошептал, крестясь, – прости ты меня, грешного…”
* * *
Через день и Щур, восьмой лишний, загнав двух лошадей, предстал перед глазами князя московского. Но привезенная весть стоила спешки. Когда весть достигла ушей Дмитрия Ивановича, он перекрестился и понял, что полностью может рассчитывать на князя рязанского.
* * *
Личный шаман Мамая результатом тоже остался доволен. Мамай просил убрать боль душевную – он и убрал. Легче легкого. Особенно в час волка года собаки сорокалетнего цикла огнедышащего дракона, когда полная луна ходит в подпитии и особым образом влияет на человека. Тогда человек становится податливым на обстоятельства, совершая поступки сообразно своей личности. Баш на баш! Голову на голову!
* * *
И ночной караул, и сменный видели, как вошел в юрту Мамая посол от князя рязанского. С берестяным сундучком. Но никто не видел, чтобы посол Епифан Кореев вышел…
* * *
Отрубленная голова, как вещественное доказательство, не столь редкое явление в среде человеческой.
Персидский царь Кир, одержав блестящие победы в Египте, Вавилоне, Ассирии, в 530 г. до и. э. проиграл сражение. И кому? Женщине. Пленив Кира, царица кочующих скифов Тамарис, отрубила ему голову и возила ее в мешке, демонстрируя всем в качестве мести за сына, погибшего в Лидии.
“Абу-Али был у нас, но давно ушел…”– так дипломатично ответил правитель города Нисы в Хорезме на требование могущественного султана Махмуда Газневи “немедля прислать ему голову Ибн-Сина” (980-1037), известного в Европе как Авиценна – врача, философа, поэта, приговоренного султаном к смертной казни.
