Текст книги "Тёмная лошадка"

Автор книги: Галина Евдокимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Инне опять снилось, что она лошадь.

Тело у неё было большое, красивое и сильное. Она переступала стройными ногами и качала головой из стороны в сторону, стараясь разглядеть цвет гривы.

– Я блондинка!

Инна задохнулась от счастья и… проснулась.

 

– Мам, а к чему лошади снятся? – спросила она за завтраком.

– Ко лжи, – спокойно ответила мать, намазывая масло на хлеб.

– Почему ко лжи?

– Лошадь, ложь…

– Это что, фонетическая каббала? – поинтересовалась Инна.

– Не знаю, бабушка так говорила, – проворчала мать, протягивая Инне бутерброд. –Ты ешь лучше, а то вон какая худющая!

– Ага, – поддакнула Инна. – Не в коня корм.

Мать кивнула на будильник.

– Не опоздаешь?

Работой своей Инна дорожила.

Место в военном суде Чаловского гарнизона считалось самым престижным среди уважающих себя выпускниц единственной в Чаловске средней школы. Все знали, что только там можно найти путёвого жениха и не остаться девкой-вековухой.

Правда, у матери на этот счёт было другое мнение:

– Ох, успеешь ещё хомут-то надеть.

Собиралась Инна быстро. Белая блузка, серый костюм, волосы на затылке в пучок, короткий взгляд в зеркало.

Подумав немного, она расстегнула верхнюю пуговку на кофточке, но потом, вздохнув, снова застегнула. Смотреть, в общем-то, было не на что.

Упаковав себя в пальто и натянув шапку до самых бровей, крикнула:

– Мам, я ушла.

 

Зимой до старинного особняка, в котором вершился суд над проштрафившимися военными, Инна ходила не кратчайшим путём по заметённой снегом тропинке, а по расчищенной асфальтовой дорожке мимо здания городской администрации. Это было одно из самых освещённых мест Чаловска. В долгих зимних потёмках идти здесь было светлее и веселее.

Впереди на площади показалась огромная городская ёлка. Лёгкие снежинки кружились, загораясь в ярких цветных огнях новогодних гирлянд. Морозец пощипывал нос и щёки, мгновенно превращая дыхание в серебристую пыльцу.

Под Новый год Инне всегда становилось как-то особенно грустно и одиноко. У неё осталось всего одно заветное желание, которое она из гола в год загадывала под бой курантов. Но мечта о большой любви так и оставалась мечтой. Cкоро тридцать стукнет, а что она видит, кроме работы!

У подъезда здания суда Инна столкнулась с Анжелой Кобылянской, приятельницей из отдела кадров. Кобылянская опекала Инну – приглашала вместе пообедать или выйти покурить. Инна не курила, но охотно соглашалась, потому что обычно Анжела, держа красиво на отлёте руку с сигаретой, сообщала ей последние новости и пересказывала сплетни. Например, о том, что подполковник Сивый из секретного отдела называет её «Инной Палковной» за прямую спину и плоскую грудь.

– Привет! – остановила Кобылянская Инну. – Покурим?

Слушать обидные сплетни о себе неприятно, но, если бы не Анжела, Инне было бы совсем одиноко в скорбном судилище. Ни девицы из архива, ни секретарши на высоченных каблуках, походившие на гарцующих шотландских пони, не воспринимали её как живое существо и за глаза называли «эта мадам». Остальные сотрудники и вовсе не замечали. Слава богу, работы невпроворот. Таких, как она, называют рабочими лошадками. И фамилия у неё подходящая – Иноходцева. На иноходцах верхом ездить удобнее.

Ассоциация с ипподромом возникла у Инны в первый же день, когда она сидела в кабинете Председателя суда полковника Коновалова – крупного мужчины с широкой спиной и мощными конечностями, напоминавшего лошадь-тяжеловоза. Именно тогда она мысленно сравнила перестук секретарских каблуков в коридоре с цоканьем лошадиных копыт.

Коновалов, сослуживец отца и старинный знакомый матери, встретил Инну приветливо:

– Иноходцева Инна Павловна. Имел честь служить с вашим отцом. И матушку вашу знаю. Редкой души человек, интеллигентнейшая особа, – добродушно сказал он и пообещал поддерживать морально и не обидеть материально.

Работа, работа, и ничего, кроме работы. И так день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Коновалов, как и обещал, частенько интересовался, как Инне работается и не забывал выписывать настолько хорошие премиальные, что секретарши пустили слух, будто она его любовница.

Да разве любовницы бывают такими!

Назвать её дурнушкой язык бы не повернулся, но и красотой она не блистала. С неё… как бы забыли снять упаковочную плёнку. Вот, кажется, найти краешек, стащить аккуратненько и заиграют краски, станут объёмнее. Но желающих искать этот краешек не наблюдалось, да и сама она не знала, за что зацепиться.

И только во сне, превращаясь в прекрасного белого иноходца, она чувствовала себя счастливой и свободной. То мчалась диким мустангом по жаркой прерии, то гордо шагала арабским скакуном по прошитой караванами пустыне. А проснувшись, вновь впрягалась в узду и продолжала вращать мельничный жёрнов, перемалывая зерно своей жизни во второсортную муку…

 

Кобылянская закурила и поинтересовалась:

– Ты завтра на новогодний корпоратив идёшь?

– Нет, – вздохнув, отказалась Инна. – Я к маме, как всегда.

Вечер литературно-музыкального клуба «На струнах ваших душ» в городской библиотеке, которой заведовала мать, вот уже много лет был единственным её новогодним балом.

Кобылянская понимающе кивнула.

– Правильно. Ты ведь всё равно не пьёшь и не...

Анжела умолкла на полуслове. К подъезду подходил офицер. Инна видела его впервые. Высокий, атлетически сложённый брюнет лет тридцати, он был очень красив.

Стены, конечно, не рухнули, земля под ногами не разверзлась, и небеса не разъялись, даже не зазвучала музыка (хотя это было бы красиво!), но сердце Инны ударило, как набат. Она смотрела на офицера неприлично долго.

Кобылянская шепнула:

– Капитан Вороных. Новенький, на днях оформляла.

И многозначительно подтолкнув её локтем, добавила:

– Холост.

Но, заметив заинтересованный Иннин взгляд, грустно добавила:

– Даже не думай.

Офицер подошёл к девушкам. Анжела бросила сигарету и кокетливо обратилась к капитану:

– Александр Сергеевич, вы на наш праздник завтра придёте?

Вороных скользнул взглядом по фигуре Кобылянской и, открывая дверь подъезда, спросил:

– А вы?

Неизвестно, к обеим девушкам он обращался или только к Кобылянской, но ответила именно она:

– Я пойду.

И крупом заслонила Инну.

– Тогда и я пойду, – улыбнулся капитан и скрылся за дверью.

 

Весь день Инна думала только о Вороных, а после работы, погружённая в мечты, незаметно для себя свернула со светлой дороги на тёмную тропинку. Под ногами тихонько поскрипывал снег, а она беззвучно повторяла: «Александр Вороных. Александр. Саша».

– Ай, милая, кто у тебя Саша?

От неожиданности Инна вздрогнула.

Рядом шагала цыганка.

«Откуда ей известно его имя? Неужели я вслух говорила?»

Она шагнула в сторону, чтобы обойти цыганку, но та не отставала:

– Как мать тебе говорю, сглаз на тебе. Потому и нет у тебя мужа. С кем хотела соединиться, не соединилась. Но я тебе помогу. Дай денежку.

Инна полезла за кошельком. «Но откуда, откуда она знает имя?»

Цыганка не унималась, а всё шла рядом, приговаривая:

– Я такой приворот сделаю, этот Саша за тобой как пришитый ходить будет. Пойдём, красавица, я тебе помогу.

С этими словами она взяла из рук обомлевшей Инны кошелёк и деловито заглянула в него.

Инна отрешённо наблюдала, как в карманах цветастой цыганской юбки исчезают все её деньги вместе с новогодними премиальными. Ей стало обидно до слёз, но цыганка вдруг втолкнула её в калитку, ведущую к небольшому домику.

– Не жалей ни о чём. Лучше иди вперёд, не бойся!

И исчезла в ближайшем переулке.

Инна побрела к крыльцу. Три ступеньки. Скрипучая дверь. Какой-то тёмный коридор, полоска света из-под приоткрытой двери. Она пошла на свет. Перешагнув высокий порог, оказалась в пустой комнате.

В полумраке вспыхнул огонёк свечи, затем другой, третий… В их трепещущем свете по стенам бежали странные тени, и казалось, что комната перемещается из одного измерения в другое.

У дальней стены на полу, покрытом ковром, сидел худой горбоносый человек и курил трубку. Струйка сизого дыма потянулась к Инне. В ноздри ударил острый запах. Лёгкое головокружение, приступ тошноты, и в голове словно образовался сгусток тумана.

С Инной произошло что-то странное. Словно разделившись надвое, она увидела себя со стороны, чуть слева и сверху. С каким-то отстранённым любопытством она наблюдала за тем, как та, другая она, подходит к горбоносому, слушает, как он говорит что-то на незнакомом языке и протягивает ей какой-то предмет. Потом вынимает изо рта трубку и выдыхает дым. Он дует и дует...

А потом провал, словно на какое-то время она перестала существовать.

 

Очнулась Инна возле своего дома. Странное раздвоение прекратилось.

Она открыла дверь и вошла. На кухне у плиты хлопотала мать.

– Доченька, где ты пропадала? Поужинаешь?

Подавив тошноту, Инна отрицательно покачала головой.

– Что-то я неважно себя чувствую, – выговорила она, едва ворочая сухим языком.

Мать внимательно смотрела на дочь.

– Да на тебе лица нет, – разволновалась она. – Пойди, приляг.

И, шаркая тапочками, направилась в Иннину комнату. Сняла покрывало с кровати, приготовила постель.

Инна легла лицом вниз, уткнувшись пылающим лбом в стиснутые кулаки.

 

Среди ночи она проснулась оттого, что луна бесцеремонно заглядывала в окно. Инна встала с кровати и подошла к его бледно-голубой проекции на полу.

Болела голова. Кажется, в сумке таблетки. Взяла сумку. Пошарила в ней рукой. Нащупала что-то холодное и гладкое. Оказалось, зеркало в металлической оправе с замысловатым орнаментом.

И вдруг откуда-то издалека, среди каких-то шепчущих звуков, инфернальным эхом до неё донеслись обрывки таинственных речений о сладостной мести, предчувствиях, страхах, надеждах, желаниях…

Память напомнила то, что она давно-давно позабыла… В памяти всплывали слова, жесты... Где же оно, неуловимое начало? Первобытный страх, утомительные дни и ночи дикой охоты, ожесточённые сражения, погребальные ладьи, костры и ненависть тёмных веков, тревожное знание, крупицы правды, пьянящая всепожирающая любовь… Обрывки каких-то магических формул и контуры орнаментов, камни и руины древних городов, серебро, золочёные доспехи… Бесконечные степи, каменистые равнины, горы, скалы, реки…

В ней всё отчётливей проступало забытое, прежнее Я…

Утром Инна проснулась, охваченная ледяным восторгом. Какое-то древнее ведовство пробудило другую Инну.

Она взглянула в зеркало и с трудом подавила лёгкую, как от озноба, дрожь. Откуда этот румянец щёк, огонь глаз и шёлк волос?

Память о чём-то важном открылась ей в эту ночь. Прошлое и настоящее сплелись в стремлении понять друг друга. Но она точно знала, чего хочет, и как это получить. Её так радостно и неотвратимо влекло к Нему, и путь к Нему был прямым и беспрепятственным. Естественный, врождённый аллюр иноходца удивительно хорош при движении по прямой. Как и каждому иноходцу, ей с трудом давались двусмысленные пируэты, а к перемене аллюра она не приспособлена.

 

Как она шла! В суде аллюр Иноходцевой произвёл впечатление. Возле новогодней ёлки удивлённо гарцевали секретарши-пони, подполковник Сивый застыл возле накрытого стола с бокалом в руке и открытым ртом, словно у него в горле застряли слова.

А ей были не нужны слова. С бешено колотящимся сердцем она шла к своему Вороному. Огненным фонтаном взлетала к небу радость, и не было ни сил, ни желания противиться этому чувству.

Вороных видел её словно впервые. Это было что-то вроде узнавания. Они знали друг друга когда-то давно.

 

Поздний зимний рассвет занимался над городом. По свежему, выпавшему в ночь снегу, от здания военного суда Чаловского гарнизона тянулись две дорожки следов.

Из подъезда, смахивая застрявшие в волосах конфетти, вышла Кобылянская.

Закурила и, глядя на следы, произнесла:

– Это что, лошадиные что ли?

И задумчиво добавила:

– Я всегда знала, что Иноходцева тёмная лошадка...