Текст книги "Власовы дети"

Автор книги: Галина Евдокимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Евдокимова Галина
Власовы дети

Поздней осенью, когда стылую землю за ночь прихватило первым морозцем, по городу поползли слухи:

– У Федотовых ребёнок пропал...

Люди шептались про Власов Лог, сырой, затхлый, поросший папоротником овраг на окраине Росстани. Блудное, поганое место. В сумерках не раз сталкивались здесь со всякой чертовщиной. То ли неизвестные науке гибельные флюиды, то ли сила бесовская заманивала человека туда, откуда не было возврата. Окрестные жители обходили эти места десятой дорогой, и старались даже не смотреть в ту сторону.

Ещё поговаривали, если сумеешь миновать Власов Лог да пересечь вересковую пустошь, лежащую за ним, то увидишь серый туман, в котором открывается туннель, ведущий в пещеру, где когда-то в незапамятные времена племя Велесовых детей заложило капище. Капище то никто не видел, но знали, что пещера соединяется потаённым ходом с деревней Волотово, где и поныне живут потомки того древнего народа. И будто бы иными ночами даже в городе можно расслышать их протяжное пение.

Всё это были только слухи, но многие в Росстани в любом лиходействе подозревали странных жителей той деревни. Кому, как не чёртовым сектантам красть детей для своих мрачных обрядов!

Вместе со слухами в Росстань пришёл страх...

Голос петуха влетел в приоткрытую форточку и проник в сон Юла.

Подсознание опрокидывало реальность, доводя знакомые образы до абсурда, и внутри этого хаоса явилось Юлу жуткое существо с мертвенно бледным лицом, с которого внимательно смотрел на него единственный глаз.

Второй крик петуха прозвучал треском ломающегося льда. Существо протягивало к Юлу когтистые пальцы и называло по имени. Он попятился, но вдруг провалился куда-то и долго падал, пока третий крик петуха не разбудил его.

Во рту пересохло. Неужели кричал во сне? Нет, Таня мирно спала, лёжа на животе и засунув руки под подушку.

Юл осторожно встал с кровати и, стараясь не шуметь, вышел из комнаты. Поставил чайник. Потом неторопливо одеваясь, наблюдал, как старательно льнёт к оконному стеклу холодный октябрьский воздух.

Он всё ещё находился во власти жуткого сна. Память выискивала в давно минувшем, хранящемся под таким спудом, что и реальной сути-то не имело, нечто такое, о чём в обычном состоянии и не додумаешься.

Заварил чаю покрепче. Обжигая губы, выпил целую кружку. Есть не хотелось, слегка мутило, но на всякий случай сунул в пакет пару бутербродов – в дороге перекусить.

Осторожно прикрыв за собой дверь, вышел в морозное утро.

Сел в машину и, поправляя зеркало заднего вида, встретил собственный угрюмый взгляд. На что он вообще надеется, отправляясь в эту богом забытую деревню?

Все две недели безрезультатных розысков Коли Федотова Росстань лихорадило. Люди вышли на поиски пропавшего ребёнка ещё до того, как в отдел полиции пришла ориентировка на вероятного маньяка-педофила. Знали, есть вещи пострашнее маньяков, поэтому надо искать, пока не поздно, пока ещё есть надежда, пока угрюмые леса и глубокие пещеры не поглотили бедное дитя в свои глубочайшие недра.

Накануне начальник райотдела полиции вызвал Юла к себе.

– Вот уж чёртов этот лог, – сказал он, устало потирая затылок. – Там на моём веку поодиночке столько народу сгинуло, не сосчитаешь. Да и неудивительно, пещер-то полно в районе.

Майор побарабанил пальцами по столу и задумчиво добавил:

– Пару лет назад после исчезновения одного из местных мужики искали в пещерах, – майор замялся. – Короче, сунулись, а там, представляешь, не то звери, не то люди. Чёрт его знает! В общем, я подключил к поискам егерей и волонтёров.

Он вздохнул и с надеждой посмотрел на Юла.

– Слушай, Власов, у тебя ведь отец в Волотово живёт. Поезжай! Расспроси, поговори...

Юл и сам думал поехать, потому что хорошо знал, что в известняках, изъеденных текучими водами, образовалось множество карстовых пещер. И на его памяти там не раз пропадали люди.

Воображение рисовало картины одна страшней другой, сны стали настоящими кошмарами. А прошлой ночью Таню напугал. Вернулся домой поздно, и пока она хлопотала на кухне, сел на табуретку, прислонился спиной к стене и заснул.

Во сне он двигался куда-то: городские окраины, просёлочная дорога, вересковая пустошь, бескрайние пастбища... Он как будто знал, куда идти. И стало ему страшно, тоскливо, к горлу подкатило что-то, и он завыл. Очнулся, стоя посреди комнаты с застрявшим в глотке криком, лунатик лунатиком.

А Таня застыла, стоя в дверях, вот-вот заплачет.

Он шагнул, было, к ней.

– Танечка...

А она вздрогнула, побледнела так страшно.

– Не надо, Юл. Пожалуйста. Иди спать.

Он вздохнул, включил фары и выехал со двора.

Вдоль дороги тянулась теплотрасса – зигзагообразная, в две нити, укрытая серебристой изоляцией. По трубам шёл кипяток, продукт городской котельной. Росстань – когда-то большое село – не так давно превратилась в маленький городок: небольшой деревообрабатывающий комбинат, центральная улица, раздолбанная тяжёлыми грузовиками, ни единого многоэтажного дома, кроме двухэтажной райбольницы и здания администрации в три этажа.

Когда Юл проехал перечёркнутый знак со светоотражающей надписью "Росстань", на часах было полвосьмого, и он подумал, что спокойно успевает обернуться туда-обратно и к ужину прибыть домой. Выезжая на шоссе, ведущее вдоль Власова Лога в областной центр, он в который раз поймал себя на ощущении, будто перемещается из одного измерения в другое. То ли геопатогенная зона, то ли иная аномалия, но Юл чувствовал, что именно здесь находится тот самый перекрёсток двух миров, явного и скрытого, давший название городу – Росстань.

Ехал по трассе между заиндевелыми полями, ни разу не взглянув на телефон, хотя был уверен, что Таня проснулась и названивает ему.

Он не знал, что ей сказать. Поехал в деревню к сектантам? Испугается. Повидаться с роднёй? Вряд ли поверит. После похорон матери они с отцом почти не разговаривали, а с тех пор, как тот женился на Анне, и вовсе не виделись.

Лёгкий подъём на дороге плавно перешёл в косогор. Над покрытым белёсой дымкой холмами медленно кружила чёрная птица. В зеркале бокового обзора Юл заметил ещё одну. Птица стремительно нагоняла машину. Чёрная, размером с ворона, только клюв красноватый, будто кровавую пищу клевала. Юл подумал, что такие в здешних местах не водятся. В другое время он остановился бы, вышел и постарался её рассмотреть, но сейчас стремился вперёд, выжимая из машины всё, на что она способна. А птица, летящая рядом, казалось, без усилий, играючи, могла оставить машину позади, но держалась вровень, и казалось, о чём-то хотела предупредить. Юл, хоть и решил не обращать внимания на попутчицу, всё же невольно боковым зрением видел рядом чёрное пятно.

У перекрёстка Юл съехал с шоссе и свернул на проселочную дорогу. Неровная, вся в рытвинах, она ползла между редкими деревьями и огромными валунами. Машина подпрыгивала на ухабах, под колёсами чавкала подмёрзшая грязь. Лобовое стекло стало запотевать от его горячего дыхания. Он открыл боковое окно и закурил.

Возле узкого моста через речку, омывающую гранитные камни на берегах, дорога внезапно оборвалась. Юл остановил машину. Вышел и всей грудью вдохнул ледяной воздух. Дальше пошёл пешком по тропе вдоль речки.

Как же он любил эти места!

Древние ледники основательно потрудились – полируя, царапая, выскабливая, выламывая громадные глыбы, они высекли пейзаж неземной красоты. Пахотные земли в этих местах редкость, селения жмутся к крутым берегам рек и озёр да карабкаются повыше, на вершины холмов, убегая от мшистых болот и топей. У этой северной земли нечего было взять, кроме холодной красоты. Но он знал, только здесь можно прикоснуться к священному "темени" Русской равнины, выступающему наружу гранитными и базальтовыми мегалитами, и редкие свои поездки сюда Юл считал едва ли не ритуальными. Среди холмов, каменных развалов и озёр особенно остро чувствовалась власть природы, её мощь, воля. Прекрасные и опасные места.

Было холодно. Юл засунул руки в карманы, натянул шарф на подбородок и шёл, принюхиваясь к запахам, летящим навстречу вместе с ветром, и остановился только у обрыва над рекой.

Он стоял на краю. Осенний ветер пускал мелкую рябь по воде, облизывал бурые камни, торчащие из жёлтого берега, проникал в воронкообразную карстовую полость, пахнущую горечью. Изъеденный водой известняк напоминал сырную голову.

Чуть дальше, на склонах Каменной Кручи – на северных пореже, на южных погуще – рос белый вереск. В этом году он цвёл необычайно долго, до самого октября, призрачным сиянием создавая иллюзию свечения.

Всё это вызывало много толков.

Тропинка шла краю обрыва к верещатнику. Ветер шелестел травой. Юл постоял, прислушиваясь к зову дикого вереска.

Хорошо знакомое, но позабытое чувство тревоги толкнуло в грудь, наполнив нутро холодком и горькими воспоминаниями.

Его часто сюда приводила мать в раннем детстве, в те, почти забытые времена, которые вспоминались теперь сквозь такую же легчайшую дымку, какая висела сейчас на вересковьем. Укладывала его, совсем маленького, прямо в вересковое кружево и шептала, словно заговаривала:

– Смотри мне в глаза!

И он смотрел.

Мама умерла рано. Он дослуживал в армии последние месяцы, когда ему в часть позвонил отец и сообщил, что мать заболела странной болезнью. Полная потеря чувствительности. Сначала пальцы рук и ног, потом голени и руки до локтей.

Отец говорил страшные слова:

– Горе, горе неизлечимое. За грехи наказание...

Но навещать её в больнице не советовал: она, мол, переживает тяжелый период.

Юл из последних сил слушал, прижимая к уху горячую телефонную трубку. А через месяц отец позвонил снова и бесстрастным голосом велел приезжать.

На похоронах, украдкой косясь на потемневшего от горя отца, тётки шептались:

– Ишь, глазищами-то зыркает, проклятый! Жену в могилу свёл, теперь за сына возьмётся. Жалко парня.

Об отце в городе разное шептали: будто бы по доброй воле служит нечистому. Правда ли это, Юл никогда не задумывался. А вот напряжение между отцом и матерью чувствовал. Они никогда не ругались. Но в иные дни могли подолгу стоять напротив друг на друга. Молча. Жуткое зрелище.

После таких безмолвных поединков тёмные отцовские глаза ещё глубже западали в глазницы. А мама лежала, отвернувшись лицом к стене, одинокая и безнадежная, как дикий вереск.

Юл пугался, тряс её за плечо. Она поворачивалась, измождённая и бескровная, шептала:

– Ты, сынок, не бойся. Не страшно это, обойдётся...

Маму похоронили зимой. Юл всматривался в её бледное лицо на белоснежной атласной подушке и всё ждал, что она откроет глаза и скажет:

– Не страшно это... Обойдётся...

В начале мая, когда были соблюдены все горестные и печальные обряды, отец женился на другой. Молодожёны сразу же переехали в деревню к новоиспечённой жене.

Мачеху Юл категорически не принял. Анна была под стать отцу – высокая, холодная, молчаливая. Говорили, красивая. Но он не видел в ней красоты. Не хотел.

На прощанье, улыбаясь острозубой хищной улыбкой, она сказала ему:

– Навещать не приглашаю. Кровь позовёт, сам придёшь.

Юл остался в доме один. Надо было как-то устраиваться. Поступил в районный ОВД рядовым сотрудником.

Поначалу нелегко пришлось. Летом, когда полуденное солнце выжигало все краски до неправдоподобного света, в иные дни уходил в вересковье и подолгу лежал, раскинув руки и глядя в небо.

Пока не нашёл его в Таниных глазах.

И откуда она только взялась? Чудесная девушка! Походка лёгкая. Голос бархатный. Ровная в общении, и вся такая ясная. Настоящая русская натура. Сам себе завидовал.

Когда познакомились, она засмеялась:

– Кто ж тебя именем таким наградил, Юлий?

– Мама. Потому что родился в июле. Так и звала Июлькой. А Юл, это ребята придумали.

– Ох, Юл, Юл, имя-то у тебя солнечное, а сам какой, – смуглый, глаза как тучи грозовые и волосы тёмные.

Он влюбился так, что первую зиму после свадьбы жил как во сне. День от ночи отличался только расцветкой. Открывал глаза и видел то причудливый лунный рисунок на стенах, то голубые сумерки или розоватый рассвет в окне, то белую неподвижность сугробов или случайный полёт чёрной птицы.

Ветер шуршал мёрзлой травой. Юл постоял, прислушиваясь к зову дикого вереска. Его вдруг охватил иррациональный страх, какой-то суеверный ужас. По спине побежали мурашки. Несмотря на очевидную абсурдность своего состояния, Юл никак не мог взять себя в руки. Инстинкт приказывал ему: беги, беги, пока не поздно.

– Что за...

Он судорожно сглотнул.

– Да есть здесь кто-нибудь? – громко сказал Юл и добавил себе под нос. – Или что-нибудь?

Юл подавил страх и шагнул. Замёрзшая трава хрустнула под ногой. И вдруг Юл почти побежал, задыхаясь и моля бога, чтобы он дал ему смелости. Стебли вереска стегали по ногам. Шаг за шагом бежал наугад через верещатник, не зная наверняка, куда бежит.

Облака закрыли солнце, краски быстро потускнели. Природа становилась всё угрюмей, нагоняя нежелание двигаться, думать. Она словно умирала и манила идти за ней. Юл и сам, словно не осень чуял, а тяжесть прожитых лет, хоть и было их у него за плечами всего-то без малого тридцать. Но и эти три десятка пахнули на сердце лютым морозом. Ему хотелось убраться отсюда поскорее. Казалось, если пейзаж не изменится, он умрёт.

И вдруг впереди полыхнуло зеркальце озера, как из-под земли поднялись несколько серых избушек и две маленькие фигурки возле крайнего дома.

Юл увидел их метров за триста и перешёл на шаг. Подойдя ближе, понял, что это две женщины, и окликнул.

Одна, почти старуха, кивнула в ответ. Другая, что помоложе, так и стояла молча, держа ведро с молоком.

– Мне бы Власовых, – сказал Юл.

– А здесь все Власовы, – ответила молодая, ставя ведро на землю.

– Петра и Анну, – уточнил он.

Старуха указала рукой на одну из шести изб, ту, что стояла в центре. Юл поблагодарил и направился туда, чувствуя на спине их взгляды.

Странная это была деревня. Искусно спрятанная в овражистых складках местности, молчаливая – ни одна собака не залаяла, когда он приблизился – ни единого человека на улице.

Отец и мачеха будто знали, что он придёт, стояли возле крепкой приземистой бревенчатой избы, почти чёрной, какие бывают только на севере. Низкая ограда, сложенная из грубых камней, будто оберегала какое-то зловещее пространство.

Анна стояла, сложив руки под грудью, и глядела на Юла из-под низко надвинутого на лоб платка. На ней было платье до пят с глухим воротом и длинными рукавами.

– Напрасно ты на ночь глядя в этих местах ходишь, – сказала она в ответ на приветствие Юла. – Здесь ночью опасно.

Юл взглянул на часы, ведь всей дороги-то предполагалось на час-полтора, и удивился, потому что стрелки показывали полшестого. Где его мотало-то десять часов?!

– Ночью везде опасно, – пробубнил отец, неловко стараясь обнять его за плечи, но Юл отстранился.

Они обменялись рукопожатием.

Вздохнув, Анна рассеянно огляделась.

– Позвала, значит, кровь-то? Ну, входи, – с едва уловимыми нотками угрозы в голосе сказала она.

– Хорошо, что позвала, – неуверенно пробормотал отец.

– А ты, – приказала ему мачеха, – пойди-ка, пригласи родню-то. Я пока на стол накрою. Праздник сегодня. Отметить надо.

– Но в таком случае Юлию придётся возвращаться ночью, – с нажимом на слово "придётся" сказал отец.

– А он у нас останется, – отрезала Анна. – Велесова ночь – праздник семейный.

Юл готов был поклясться, что глаза её в этот момент сверкнули.

– Нет, – возразил он, с трудом отводя взгляд от её лица. – Не останусь, Таня будет беспокоиться.

– А ты ей позвони, – послышался глухой, сдавленный голос отца.

Юл посмотрел в его сторону, но тот уже шагал к соседнему дому. В сутулой отцовской спине было заметно напряжение.

– Да сигнала здесь нет, – с досадой засовывая мёртвый телефон в карман, возразил Юл.

– Ну, тогда в дом входи, – улыбнулась Анна, открывая перед ним дверь. – Гостем будешь?

В этих словах Юлу послышались вопросительные интонации. Отвечать не стал, о молча вошёл в дом следом за мачехой.

Для деревенского дома планировка была самая обычная – хлев, сени, две комнаты, разделённые глухой стеной.

– Проходи, садись, – сказал Анна, приглашая его в кухню. – Здесь теплее.

В обстановке кухни ничего особенного он тоже не заметил: старый буфет, сколоченный из тёмного дерева, стол, накрытый иссечённой трещинами клеёнкой, стулья. Печка-каменка вызвала интерес – в Росстани это стало уже редкостью. На белёной печной стене подвешены на леске пучки сухой травы. В простенке между окнами висели большие часы с маятником, они медленно, словно с неохотой отмеряли время этого уходящего холодного осеннего дня.

Пока Анна хлопотала, Юл украдкой её разглядывал. Прежде ему не удавалось как следует рассмотреть мачеху.

Анна была довольно молода, намного моложе отца. Юл никогда не мог понять, зачем он ей, невзрачный, худой, почти старик. Пожалуй, она была красива. Но в её внешности что-то настораживало: слишком жёсткая линия скул, слишком тонкие губы, слишком холодный блеск глаз. И двигалась она странно: слегка раскачиваясь вперёд-назад, как курица, но походка эта её совсем не портила.

– Проголодался, наверно? Не ждали, что приедешь, а то бы овцу зарезали, – сказала Анна и почему-то засмеялась.

Смех у неё был отрывистый, ироничный, с твёрдыми металлическими нотками.

– Да я не голодный, – смущённо пробормотал Юл.

Скрипнула входная дверь, и в кухню одна за другой вошли четыре женщины в длинных, как и у мачехи, платьях. Следом за ними отец. Направляясь к столу, он на секунду остановился возле Юла и шепнул:

– Будь осторожен.

Юл удивлённо вскинул глаза, но отец уже отошёл и как ни в чём не бывало уселся за противоположным концом стола.

Женщины молча принялись помогать мачехе, а она, вдруг раскраснелась, и нервно спросила:

– Ну, рассказывай, что стряслось?

– Люди пропадают, – ответил он, удивившись её проницательности, с чего это она взяла, что "стряслось".

– Человеческая жизнь нынче ничего не стоит, – буркнул отец.

– Мальчик шести лет, – не обращая внимания на отцовские слова, продолжал Юл. – Есть подозрение, что орудует маньяк.

– Маньяк, говоришь? – задумчиво проговорил отец. – Слово новое, а зло-то старое.

– Да не бывает зло старым или новым, – заметил Юл. – Зло всегда одно.

– Одно-то одно, да личин у него больно много, – продолжал отец. – Зло является в том облике, которому человек больше доверяет. Древнему демону нетрудно принять образ молодой женщины или доброго старичка. Теперь их маньяками называют.

Отец исподлобья смотрел на Юла.

– Иногда маньяками-педофилами, – уточнил Юл.

– Первенцы, – продолжил отец, назидательно подняв указательный палец, – принесённые в жертву древним демонам – это страшная плата за века свободы от их власти. Но вот какая странная штука, они возвращаются снова и снова. Скажи мне, Юлий, изменилось ли в мире хоть что-нибудь с тех времён, как люди открыто служили кровавым богам? А им требуются всё новые и новые жертвы. Почему, кто-нибудь из вас знает? А что делать, когда столкнёшься со злом в себе самом? Это такое важное знание, древняя наука. А люди всё забыли и вспоминать не хотят.

– А может так и надо? Забыть и не вспоминать никогда о зле? Похоронить его, – возразил Юл.

– Тогда зачем же ты пришёл сюда, Юлий? – вмешалась Анна. – Мы ведь только этого и хотим, чтобы вы про нас забыли, и сами ничего не желаем знать о вас!

– Я пришёл, потому что вам хорошо знакомы эти места. Может, подскажете, где искать мальчика, может, где-то здесь есть пещеры, заброшенные шахты? – спросил Юл.

– Ты здесь вырос, – усмехнулась Анна. – Тебе не хуже нас эти места известны. Тем более, что это твоя работа. Вот и ищи!

Она сурово посмотрела на отца, не давая ему и рта раскрыть, и велела всем садиться за стол.

Перед едой никто не произнёс никаких молитв, не предложил взяться за руки, чтобы "обменяться энергией". В общем, всё было вполне заурядно: миска каши, чугунок картошки, кувшин с молоком.

Странные молчаливые женщины, даже имён не назвавшие, так и сидели за общей трапезой, молча пряча глаза под низко надвинутыми платками. Ужин походил, скорее, на тризну.

Но, удивительное дело, он ел варёную картошку, время от времени поглядывая на сотрапезников, и не чувствовал себя чужим.

Юл посмотрел в окно. Солнце опустилось к самому горизонту.

Перехватив его взгляд, Анна громко объявила:

– А теперь чай.

Вставая, она опрокинула стул, словно пьяная.

– Мне пора, – сказал Юл, вставая.

Но отец, усаживая его обратно, попросил:

– Куда ты на ночь глядя?

– Ну, хорошо, – неуверенно согласился Юл, взглянув на телефон.

Сигнала по-прежнему не было. Подумав немного, он решил остаться на ночь. Всё-таки отец просит.

Безмолвные женщины принялись убирать тарелки и ставить на стол чашки.

Отец придвинулся к Юлу поближе и, вынимая из полотняного мешочка трубку, предложил:

– Покурим?

Они вышли на крыльцо. Потемневшее небо на горизонте пересекала полоса, похожая на кровоточащую рану.

Юл достал сигареты, щёлкнул зажигалкой, предложил отцу, и, стараясь поддержать разговор, похвалил:

– Красивая у тебя трубка. Вересковая?

– Да-а, – протянул отец. – Вещь старинная. Вереск суеты не терпит. Сборщики месяцами бродят по верещатнику, со знакомыми кустами разговаривают. А как соберут, непременно его умертвят сначала.

Юл чуть не поперхнулся от таких слов.

– Вереск, он ведь живой, – продолжал отец. – Если комель разрезать, то увидишь в сердцевине красноватую жидкость. Это кровь его. Из живого-то вереска трубка не получится. Он сначала годок отлежаться должен. Потом выварить. Потом просушить. В идеальном случае, ещё как минимум год.

Отец выпустил облако дыма и спросил, держа трубку за чубук:

– Ну, что скажешь о нашей жизни?

Его глаза внимательно изучали лицо Юла.

Что он мог ответить? Он и не видел-то ничего. Да и можно ли в нескольких словах выразить странное тягостное впечатление.

– Всё не так, как мне представлялось, – неуверенно начал он. – Да и что можно представить за такое короткое время?

– А вы разве пытаетесь? Разве вам это важно? Мать твоя, покойница, всё хотела, чтоб ты уехал, в институт поступил и человеком стал, как она говорила. Считала, что на земле человек главный. Опасное заблуждение. Ведь земля-то эта непростая. Она не всякого примет и не всякого отпустит. Не каждый сумеет через Власовы Пастбища пройти. Вот ты думаешь, почему сюда приехал?

Он смотрел на сына, прищурившись.

– Ну, родня всё-таки, – неуверенно сказал Юл.

– Правильно, сынок, родня, – подтвердил отец, продолжая смотреть на него испытующим взглядом. – Только неспроста ты именно сегодня к нам явился. Ведь ночь-то эта – Велесова. В эту ночь такую силу можно обрести! Если, конечно, страх преодолеешь, не побоишься в подземелье спуститься.

Перехватив непонимающий взгляд Юла, отец покачал головой.

– Память, она ведь как погреб глубокий, как подземелье. Ты, поди, и не спускался туда не разу, – он снисходительно улыбнулся. – А вот мы сегодня дверь-то закрывать не станем. Пусть предки заходят и за стол садятся вместе с нами. Может, и ты вспомнишь...

– Ну, да, – поддакнул Юл, холодея, чувствуя, что впутался во что-то странное, неконтролируемое. – В этой деревне ведь одни Власовы живут, мне сказали.

Отец тихо засмеялся.

– Все мы здесь Власовы дети. И земли эти, – он широким жестом обвёл окрестности, – отцу нашему принадлежат.

Голос его был холоден и беспристрастен, в нём не чувствовалось упрёка.

– Отцу? – переспросил Юл, чувствуя, насколько бессмысленными кажутся здесь, в этом странном месте все его чаяния, мечты, да и вся его жизнь.

– Мы ждём, – игнорируя его вопрос, многозначительно произнёс отец. – Ждём часа, когда этот мир снова станет нашим.

От этих слов Юла передёрнуло.

– Мир давно изменился, – сбрасывая странное наваждение, ответил он и поискал глазами, обо что погасить сигарету.

– Зато здесь, – прервал его отец, убирая трубку в карман, – всё осталось по-прежнему.

Они вернулись на кухню в тот момент, когда одна из женщин ставила на стол самовар.

– Вот и чай, – облегчённо вздохнул отец.

Они снова уселись. Анна налила в чашку Юла какую-то густую пахучую жидкость.

Юл потянул носом терпкий запах и осторожно отхлебнул. Голова закружилась.

"Из чего они делают это пойло, – подумал он. – Это же невозможно пить".

Словно в ответ на его мысли Анна успокоила:

– Да не бойся ты, глупый, сурица это. Не слыхал? Правильно. Напиток-то древний, забытый, рецепт его никто, кроме нас, и не помнит уже. Если мудр, то на пользу, ну, а коли глуп....

И вдруг она улыбнулась ему так, что он чуть со стула не упал. Потом медленно встала и, перегнувшись через стол, погладила его по щеке. Прикосновение было приятным, волнующим, в нём было что-то запретное, неприличное.

Юл невольно покраснел.

Анна села, как ни в чём не бывало, продолжая смотреть на него без улыбки.

– Пей, – приказала она.

Её глаза лихорадочно блестели.

Юл сделал большой глоток. Жар хлынул в пищевод и стал быстро распространяться по всему телу. Юл запаниковал.

– Тише, тише, – проговорила Анна, медленно стягивая с головы платок. Каштановые волосы рассыпались по плечам. – Ты не бойся. Не страшно это... Обойдётся...

Юл дёрнулся, попытался встать, но понял, что не чувствует ног. Он даже посмотрел под стол – убедиться, что они есть.

– Проводи сына, – сквозь смех приказала Анна отцу.

Отец зажёг свечу, помог разомлевшему Юлу подняться и повёл по тёмному коридору. Юлу показалось, что идут они очень долго. Наконец, отец остановил его, открыл дверь в комнату, и, пожелав ему спокойной ночи, ушёл.

Юл остался один. Когда глаза немного привыкли к темноте, дошёл до кровати и лёг лицом вниз. Какое-то время лежал поверх одеяла, прислушиваясь к звукам чужого дома.

Часы на кухне пробили одиннадцать раз. В темноте что-то щёлкало, поскрипывало. Юл повернуться на бок, и вдруг заметил слабый свет, проникающий сквозь щели между дверными досками. Потом чьи-то когти царапнули стену.

– Кто здесь? – тихо позвал Юл. – Отец, ты?

В ответ – тишина.

Юл встал с кровати и пошёл к двери.

– Кто тут? – спросил он тишину.

Ни звука. Он приоткрыл дверь. Потянуло холодным сквозняком.

Юл выглянул из комнаты.

В конце коридора со свечой в руке стояла мачеха. В длинной белой рубахе она походила на привидение.

– Иди за мной, – велела она и дунула на пламя.

В коридоре стало темно. Только светилась рубаха Анны.

Юл пошёл за белым силуэтом. Под лестницей, возле двери, ведущей в хлев, Анна остановилась и, низко склонившись над корзиной и что-то пробормотала.

– Анна, что вы делаете? – окликнул он.

Мачеха отчётливо произнесла, не оборачиваясь:

– Дети... Приходят и уходят, когда им вздумается, я никак не могу их найти.

– Может, мне поискать? – с бешено бьющимся сердцем спросил Юл.

Продолжая что-то бессвязно бормотать, мачеха выпрямилась и направилась к двери. Когда она поравнялась с ним, Юл увидел, что глаза у неё закатились, и видны только блестящие белки.

– Анна, вам плохо? – спросил он.

Не обращая внимания на его вопрос, она толкнула дверь и вышла на улицу. Он пошёл следом.

На улице было морозно. Юл поёжился. Не потому что замёрз, а потому что увидел... их.

Они молча стояли, опустив вдоль тел непомерно длинные руки. Над ними то потухала, то зажигалась луна, когда на неё наползали и вновь уплывали облака.

"Вот они какие, Власовы дети", – подумал Юл.

Знал, его ждут.

Потом они стали звать его, медленно и широко размахивая руками. От этих движений воздух, густой и тёмный, как черничный кисель, закручивался в спираль, формируя посреди вересковой пустоши длинный туннель.

А потом они подхватили Юла под руки, и повели. Он пошёл с ними, не понимая, зачем, просто, чтобы быть там, где ему и положено.

Его привели в большую пещеру. Стены подземного зала покрывала копоть, въевшаяся в камень. На стенах охрой – силуэты животных. Высокие своды прятались в глубоких тенях, но где-то в трещине, разрезавшей скалу, пульсировал огонь, отчего казалось, что нарисованные животные бегут куда-то по чёрному базальту. Впереди на каменной плите алтарь с лежащими на ней остатками окаменевшей органики.

Рядом с алтарём стояла Анна. Она была абсолютно голой. Юл смотрел, но не мог переварить увиденное – красивые плечи, грудь, тёмный треугольник под животом, стройные бёдра, а дальше...

Ступни Анны были развёрнуты пятками вперёд.

Юл глупо улыбнулся, ощутив в голове жуткую пустоту. Его затрясло, и захваченный этой вибрацией, он перестал следить за происходящим. И тогда он начал расти и увидел свои ноги сверху, откуда-то из-под сводов пещеры. Они показались ему такими маленькими, короткими, как бывает, когда стоишь в воде, и... развёрнутыми пятками вперёд.

Свет дрожал, и в этой круговерти по полу сатанинским колесом вращались жуткие уродливые тени.

Тем временем Анна толкала к нему большую корзину. В ней лежало что-то, прикрытое тряпкой. Юл потянул за край, но почувствовал сопротивление. Кто-то держался за тряпку и мешал ему. Он почему-то рассердился и сдёрнул покров.

Из корзины на него смотрело существо, в котором он с трудом узнал...

– Ккооляаа! – закричал он.

Скрюченное тельце, большая голова, растрёпанные светлые волосы, бледное сморщенное личико...

Юл звал мальчика по имени, но изо рта вырвались нечленораздельные звуки вперемешку с присвистом и хрипом. Это была не человеческая речь, а рёв чудовища, древнего и беспощадного.

– Деды приходите, с нами пейте и ядите! – закричала Анна.

А потом Юл стал двигался назад. Не в пространстве, а во времени. Вспышки света, тьма, теснота, жар... Над головой бурлящее чёрное небо, под ногами выжженная красная равнина, багровые потоки раскалённой лавы, сплошная пелена пепла...

Он вращался в хаосе саморазрушения, стремительно теряя человеческий облик. Мышцы жгло, суставы выворачивало, желудок скрутило в рвотных спазмах, во рту отвратительный привкус. На коже проступали чёрные оплетья вен, череп трещал, словно из него что-то со скрежетом выламывалось.

Потрясение, злоба, боль... Что-то неведомое, мощное, скованное долгой неподвижностью, проснулось и захватило его волю. На свет выбиралось нечто страшно голодное...

Он протянул руку и подтащил корзину к себе...

...Очнулся посреди пещеры совершенно голый. Он ничего не помнил, и не испытывал ничего, кроме сытости и огромного удовлетворения. В уголке рта повисла слюна, он вытер её тыльной стороной ладони. Оставаться в пещере не хотелось, здесь жутко воняло и было слишком сыро. Он поднялся и пошёл.

Долго куда-то брёл. По камням, по траве, по земле. Остановился возле воды. Тяжёлая, жирная, она сочилась из-под круглого валуна.

Он наклонился. С поверхности воды смотрело невероятное уродливое существо: три чёрных дыры на черепе со скошенным лбом и длинными острыми ушами.