Текст книги "Новогодняя вампирская сказка (СИ)"

Автор книги: Галина Гончарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Гончарова Галина Дмитриевна

Новогодняя вампирская сказка

Новогодняя сказка вампира.

Сергей.

Туман стелился по улице. На темной стороне жизни всегда туманно. Почему так – мы не знаем. И нам это вовсе не мешает. Нравится.

Нам нравится скользить между трепещущих извивающихся струй, ласкающих чувствительную кожу, нравится играть с ними, позволять им обвиваться вокруг нас...

Нам. Вампирам.

Люди ошибочно считают нас нечистью. Нежитью. Ходячими мертвецами.

Смешно. Хотя, чего еще можно ждать от дичи?

Почему-то люди никогда не задумываются, что в природе все закономерно. Обычная экологическая пищевая цепочка. Их не удивляет, что волк ест зайца. Что сова съедает мышь, что ястреб бьет куропа-ток, змея заглатывает жаб, а ежи спокойно рвут змей...

Ничего удивительного, – говорят они. – Это круговорот жизни в природе. Пищевая цепочка.

И почему-то исключают себя из этого круговорота. А ведь все так естественно. Если они тоже часть жизни – значит, должен быть хищник, который охотится на людей, так же, как волки травят оленя. Что в этом удивительного?

Эти хищники – мы. Вампиры.

Ошибочно мнение, что мы – живые ходячие трупы. Мы действительно живые. Мы – потомки немно-гих избранных. Совсем немногих. Вы знаете, кто такие Кайры?

О них вкратце упоминали мифы. Раньше люди видели их – и старались не сердить. Раньше нас счита-ли полубогами. А в Древней Греции (древней даже для меня) их называли Керами.

Здесь же, у трона Аида, бог смерти Танат с мечом в руках, в черном плаще, с громадными чер-ными крыльями. Могильным холодом веют эти крылья, когда прилетает Танат к ложу умирающего, чтобы срезать своим мечом прядь волос с его головы, и исторгнуть душу. Рядом с Танатом и мрачные Керы. На крыльях своих носятся они, неистовые, по полю битвы. Керы ликуют, видя, как один за дру-гим падают сраженные герои; своими кроваво-красными губами припадают они к ранам, жадно пьют горячую кровь сраженных и вырывают из тела их души.

Это – наши предки.

Вампиры – это немногие дети Кер и Таната. Очень немногие. Изначально их было всего сто.

Что случается с богами, когда в них перестают верить?

Они умирают.

Это же случилось с Танатом и его молчаливыми спутницами. Но они не хотели ни умирать, ни ухо-дить.

Чтобы жить – нужны верующие. Пусть немного, пусть сто, пусть двести, но они должны быть. И быть – всегда. И если люди больше не верят в них, надо создать свой народ. Который будет верить всегда. И который будет нести людям смерть, как когда-то они. Потому что смерть – это их жизнь.

Танат и его Керы нашли выход. Они стали прародителями вампиров. Прародителями нашей расы, жи-вущей на темной стороне жизни. Все, что осталось от некогда великих.

Мы уже не боги, далеко не боги.

Нас никогда не бывает больше десяти тысяч – и это по всей огромной земле.

Наивное заблуждение, что можно стать вампиром от нашего укуса. Если вас укусит собака, вы же не покроетесь шерстью? Так и вампиризм.

Мы пьем кровь, чтобы поддержать свою жизнь. Можно сказать, что человеческая кровь – совсем немного, не больше трехсот грамм в сутки, нужна нам для того, чтобы восполнять жизненную энер-гию. Не вижу в этом ничего страшного. Люди едят и пьют намного больше. Мы тоже можем употреб-лять обычную человеческую пищу, в отличие от наших прародителей, но нам нужна и кровь. Мы не люди. Наши предки получали силу от человеческого поклонения. Нам же не ставят храмов. Поэтому мы берем необходимое из человеческой крови.

И пусть поберегутся гуляющие ночью. Ночь – время детей Таната.

Наше время.

Снежинки мягко скользят по щекам и лицу. Ласково светит солнце мертвых. Сейчас его называют лу-ной. Я выхожу с темной стороны – и останавливаюсь рядом с самым обычным домом.

Окно на втором этаже открыто.

И опять звучит музыка.

***

Яна.

Я играю на скрипке. Это единственное, что мне осталось. Совсем единственное.

Несчастный случай. И вся жизнь перечеркнута. Молодая девушка, мне всего восемнадцать, нелепая катастрофа – пьяный водитель разогнался чуть не до ста пятидесяти в час и врезался на своем БМВ в остановку.

Я успевала отпрыгнуть.

Не успевал стоящий рядом со мной ребенок лет семи. Его мамаша покупала что-то в киоске, а ребе-нок стоял в двух шагах от меня. И я понимала так отчетливо, как никогда – машина может задеть ме-ня, а его раздавит в кровавую кашу.

Я успела чудом. Рванулась, схватила, отбросила.

И едва почувствовала сильный удар в спину – руль в руках подонка дернулся в последней попытке то ли исправить ситуацию, то ли не оставить живых свидетелей.

В себя я пришла уже в больнице.

А дальше все было как в страшной сказке. Или в кошмарном сне, когда хочешь проснуться, кри-чишь, бежишь – и все напрасно.

Вообще все.

Ты можешь кричать, орать, рыдать расшибить себе лоб, бежать...

Бежать ты не можешь.

В восемнадцать лет у тебя перелом позвоночника.

И ты уже никогда, вообще никогда, даже если на землю снизойдет благодать, не встанешь на ноги.

– Простите, – отводят глаза врачи. – Мы сделали все возможное...

И произносят кучу медицинских терминов. А ты, полазив по сети и пообщавшись на форумах, пони-маешь – это перелом, который не вылечишь ни шинами, ни гипсом...

Он просто не срастется. Поврежден сам позвоночник.

Существует чертова прорва шарлатанов, которые обещают мне исцеление. Одна такая даже приходит в больницу. Но верхняя часть тела у меня пока жива. Поэтому мерзавка цыганской национальности: «Плохо тебе, девочка, но есть в твоей жизни лучик света,... глядишь, ты еще сможешь побегать своими нож-ками...» прицельно получает по голове судном. Благо швырять тяжелые предметы я не разучилась. А в школе замечательно играла в баскетбол, несмотря на свой средний рост и щуплое телосложение. Мет-кость у меня врожденная.

– Прости, – произносят чуть ли не хором отец и мать. – Мы сделали все возможное...

Я не могу их упрекать. Отец у меня бизнесмен средней руки. Мать – кардиохирург. Они оба отлично понимают ситуацию. Можно бороться, когда есть враг. Но стоит ли пытаться остановить Землю?

– Прости, – произносит мой парень, симпатичный шатен-третьекурсник Валера. – У меня дела...

И убегает. И я даже знаю, как зовут его «дела». Это симпатичная блондинка по имени Таня. Сообщи-ли подруги. Когда ты навеки прикована к инвалидному креслу, всегда найдутся «доброжелатели».

– Прости, – говорят, они в глаза. – Я должен (должна) сообщить, что Валера...

Этих я прощать не собираюсь. И они выслушивают по телефону весьма ехидную отповедь.

А потом тебя выписывают. И привозят домой.

И ты понимаешь, что отныне весь мир для тебя ограничен стенами родного дома.

А вы хоть раз в жизни задумывались, как сложно в нашем мире инвалиду?!

Я не могу попасть на почту, я практически не могу пользоваться магазинами, у нас не существует ав-тобусов для больных людей...

Даже в поликлинику я попасть не смогу!

Потому что построена она была лет пятьдесят назад. И там даже не предусмотрено пандусов для ин-валидного кресла. Даже если я каким-то чудом преодолею пороги, мне останется только кусать губы возле регистратуры.

В институт я тоже не попадаю. Угадайте с трех раз, кто возьмет на работу медика-инвалида?

Правильно. Никто.

Но и смиряться я не собираюсь.

Родителям и так плохо. Плохо и моим двум братьям. Но они не раскисают. Старший, Дима, учит меня веб-дизайну.

– А что, Ян, дизайнер – клеевая профессия. И из дома выходить не надо. Будешь работать через сет-ку.

Младший, Тимофей, настойчиво убеждает меня стать программистом. Учиться можно заочно. Рабо-тать – тоже. Программный продукт – штука такая...

Все пользуются «вордом», но никому в доме не требуется Билли Гейтс.

И я тоже не сдаюсь.

Я улыбаюсь. Я храбро зубрю неизвестные доселе дисциплины. Осваиваю компьютерную графику.

И никто не видит, как я реву в подушку.

Единственное, что у меня остается из моей прошлой жизни – это скрипка.

Я играла на ней с детства. Но раньше даже не понимала, насколько это сильное выражение чувств.

Поняла только недавно. Когда осталась вечером одна. И хотелось завыть от невозможности шевель-нуть ногами.

Руки как-то сами раскрыли футляр, тронули смычок, я привычно прижалась щекой к гладкому дереву – и потерялась в музыке.

Больше мне ничего не было нужно.

Раньше я никогда не импровизировала. Играла по нотам. Да и не любила музыку.

А сейчас оно приходило само. Душа кричала, плакала и пыталась спрятаться хоть куда-нибудь от на-валившегося кошмара.

И пряталась. В музыку.

Я полюбила играть по вечерам, когда родители еще не пришли, а братья разбежались по своим клу-бам.

Играть?

Сложно было назвать это – игрой или музицированием.

Мне плевать было – хорошо я играю – или нет, что думают соседи, понравится моя музыка хоть кому-нибудь – или она свидетельствует о душевном расстройстве.

Скрипка не пела. Она кричала, рыдала, жаловалась, но в отличие от меня – не сдавалась. Никогда не сдавалась.

Темнело. За окном мягко выплывала луна. Падали редкие снежинки.

Через три дня Новый Год. Мой первый Новый Год в инвалидном кресле. Боюсь, что не последний.

И я потянулась за тем, что приносило хоть мимолетное облегчение. За скрипкой.

Я расстегнула футляр. Коснулась бархата внутри, мягко тронула пальцами ворсинки. Потом достала скрипку и подъехала к окну.

Хотелось выть. Как стая волков воет на луну в такие ночи. И я не стала себе отказывать.

Я резко опустила смычок – и струны зарыдали.

***

Сергей.

Скрипка кричала, рыдала и стонала. Она плакала, как раненный человек. И я наслаждался этой музы-кой. Что-то подобное звучит в душе каждого вампира. Дикое, безудержное, хищное, жестокое – и од-новременно трагичное. И человек там, в доме...

Ему – или ей, неважно, было плохо. И хотелось поделиться своей болью. Хоть с кем-нибудь.

Я стоял долго. Не меньше часа.

А потом решился.

Вампиры – не просто хищники.

Иногда мы отпускаем души на свободу. И это наше истинное предназначение.

Часто нас можно встретить в больницах, в хосписах... Там, где есть люди, впавшие в отчаяние. Не минутное, которое бывает у любого человека. Но отчаяние осознанное. Когдадействительно ничего нельзя исправить – и смерть становится лучшим выходом. Рак. Или травма, с которой нельзя жить, а можно только мучиться.

Тогда приходит кто-нибудь из нас.

И еще одна душа взлетает ввысь. К новому рождению.

А человека, который еще вчера кричал от боли, находят в своей кровати, словно уснувшим. И он (она?) улыбается. Спокойно, как в детстве.

Иногда смерть – единственный выход. И мы приносим ее с собой.

Спокойную, как река на закате. Ласковую, как прикосновение материнских рук. Тихую, как рассвет-ный туман. Уютную, как огонь, горящий в окнах родного дома.

И люди улыбаются.

Иногда лучшее, что можно дать им – это смерть.

Скрипка кричала.

Это не был рок или что-то современное, в этой музыке не было ничего классического, какие-то дикие сочетания аккордов, безумное сплетение нот, напоминающее ниагарский водопад. Такое же хаотичное и непредсказуемое. И так же то там, то здесь, как острые камни из воды, вырывались сдавленные ры-дания струн.

Я наслаждался.

Кто бы ни был этот человек – ему больно. И мне хотелось узнать, что и как.

Обычно вампиры не так любопытны. Тем более – я. Мне уже почти тысяча лет. И люди давно утрати-ли для меня новизну. Но что-то было в этой музыке, что царапнуло мое сердце. Что-то такое... вечное. Сродни мятущейся душе заблудившегося демона. Заблудившегося в себе? В веках? Неважно.

Безразлично.

Первый раз я услышал эту скрипку четыре дня назад. Я охотился. И моя жертва – весьма неаппетит-ный молодой человек в модных, словно наполовину спущенных штанах и наушниках от плеера свер-нул в этот проулок между двумя домами. Я тихо следовал за ним, намереваясь настигнуть его там, где будет чуть темнее. Но сопляку повезло.

Меня остановила эта музыка.

Она была сродни удару. Сродни горящему на снегу костру. Такая же неневозможная – и существую-щая. Бушующая проснувшимся вулканом. Обжигающая душу и вытесняющая разум.

И я остановился под окном. Мне было безразлично все, кроме нее. Я слушал.

Когда музыка стихла, я еще стоял под окном. Час? Два? Не знаю. Охотился я уже за полночь. Это точно. А на следующий день ноги сами принесли меня сюда. В это же время.

Неизвестный музыкант не разочаровал меня.

Скрипка так же бушевала бурей столетия. Выворачивала деревья традиций, рушила крепостные сте-ны приличий, разносила в пух и прах скалы устоев. Такая музыка стихийна. ЕЕ сложно записать и почти невозможно слушать. И я был уверен – никто другой не сыграет это – так.

Так вдохновенно. Так безумно. Так ... отчаянно.

Для этого исполнитель должен носить ад в своей душе. Или жить в аду – разница невелика. Но если этого нет – не будет и такой музыки.

И я – решился.

Мне хотелось знать кто это. Почему так?

В комнате певца был балкон. И приоткрытая балконная дверь. Второй этаж? Мелочи для вампира. Я оттолкнулся от земли – и легко взлетел на соседний балкон. Окно там было темным. Никого не было. Что ж, тем лучше. Я бы не постеснялся оглушить или убить хозяина дома, но – зачем? Смешно. Вам-пиры, которых считают кровожадными хищными тварями, на самом деле вовсе не такие. Нам претит бессмысленное убийство.

Как и наши прародители, мы можем забрать отданную нам жизнь, можем отпустить на свободу ду-шу, можем наслаждаться яростью боя и убивать в его горячке. Но убивать беззащитных?

Фи.

Мы не палачи.

Мы волки человечества. Я бы сказал... санитары леса.

Я улыбнулся пришедшей в голову мысли и дождавшись, пока музыка прекратится, перешел на сосед-ний балкон и постучал в окно.

***

Яна.

Я перевела дух и отложила скрипку. Музыка измотала меня до последнего предела. Но так я могла улыбаться. Выплеснув все отчаяние в стоне скрипки, я могла глядеть в глаза родным. Могла строить планы на дальнейшую жизнь. Могла... существовать.

Чего уж там. Разве это жизнь – для девушки восемнадцати лет?

Я никого еще не любила. Ни с кем не была в близких отношениях. Даже с Валерой мы просто пока гуляли под ручку и целовались. Может, через два-три месяца...

Не случилось.

Будь он проклят, тот пьяный паразит на БМВ!!!

Пусть он горит в аду, если ад – есть!

Он погиб почти моментально. И я не жалела о его смерти. Только о том, что не могу плюнуть в его могилу. Он – ушел. А вот я – существую. Это не жизнь, поэтому я не говорю, что я – живу. Это мед-ленное скольжение к смерти.

Я не чувствую свои ноги. Вообще не чувствую.

И мне еще чертовски повезло, что я не хожу под себя. Такое тоже бывает. Слава богу, хоть этого со мной не произошло и мне не приходится жить в памперсах.

Но о любви, о детях – можно даже и не мечтать.

Я и не мечтаю.

Я оплакиваю свою жизнь. Я не имею на это права? Но я не взваливаю свою боль на родных. При них я всегда спокойна. И даже строю какие-то планы. И пытаюсь их выполнять. Они не заслужили такого го-ря, как мое самоубийство. Я – любимая и любящая, дочь и сестра. Это – все, что мне остается. И я намерена получить хотя бы эти кусочки счастья. Кто знает... у меня будут племянники, я заведу себе троих кошек...

В окно тихонько постучали.

Я дернулась – и вгляделась в темное стекло.

– Можно войти?

И в комнату шагнул самый потрясающий мужчина из всех, которых я видела за свои восемнадцать лет.

Высокий, худощавый, с резко очерченным лицом, словно вырубленным из камня – он произвел бы фурор в любом обществе, в котором соизволил появиться. Каштановые волосы его блестели от снежи-нок. На улице декабрь. Яркие глаза были абсолютно черного цвета. Радужка и зрачок сливались в еди-ное пятно мрака. Черные джинсы и белый свитер подчеркивали бледность его лица. Ярко-красные гу-бы улыбались.

Я была очарована.

Я была разочарована.

Я была взбешена.

Ну почему я – калека!?

Господи, за что!?

– Вы уже вошли, – буркнула я. – Кстати, а откуда вы взялись? Марья Семеновна ничего о вас не гово-рила.

Марья Семеновна – наша соседка, носящая в доме скромное, но говорящее прозвище: «чума египет-ская». Знают двое – знает и свинья. Поверьте, то, что знает Марья Семеновна, будут знать даже чук-чи и алеуты. В зверски преувеличенном и искаженном виде, но ведь главное – не правда, а информа-ция? Родись Марья Семеновна лет на пятьдесят позже – она бы стала журналюгой, за которую сража-лись бы все журналы мира.

Если Марья Семеновна случайно видела вас идущей под руку с молодым человеком – назавтра же все будут знать, что вы тайно вышли замуж, уже сделали три аборта, а муж у вас – наркоман и любитель распустить руки.

После моей травмы, Марья Семеновна распустила по дому слух, что меня два раза уже вынимали из петли, а один раз я резала вены бритвой. И спасли меня только потому, что мать, решив застать отца с любовницей, пришла домой не вовремя.

Так-то.

Логика тут не участвовала. А любой, кто просил объяснить, как, сидя в инвалидном кресле можно сделать петлю и накинуть на люстру, и какой придурок отец приведет домой любовницу, когда там больная дочь – тут же объявлялся врагом номер один.

Поэтому на пришельца я посмотрела с явным недоверием.

– Я племянник. Из... Крыжополя. Проездом в городе на два дня, – объяснил незнакомец. – Услышал, как вы играете – и решил зайти познакомиться. У вас талант.

– спасибо. – Грубить было... некрасиво. Все произносилось таким тоном, что хотелось просто изви-ниться за свои нелепые подозрения. И сказать: «вали отсюда, не терзай душу» было еще более невеж-ливо. Он же не виноват. Ни в чем. Только... почему он такой красивый...

– Расскажите, вы играете с детства?

– Нет. Это недавно.

– в то же время, когда? – мужчина (почему-то мне и в голову не пришло назвать его парнем, мужи-ком или братком) кивком указал на мои ноги.

Догадливый. Я сидела в инвалидном кресле. Но ноги были прикрыты одеялом. Мне было неприятно, что кто-то на них смотрит.

– Да.

– Немногие бы справились с собой после такого кошмара, – тихо произнес он. – Вы выплескиваете боль в музыке? Да?

Я кивнула.

Незнакомец подошел ко мне и опустился на колени рядом с креслом. Взял мои руки в свои ладони. И мне показалось, что все поплыло перед глазами. Словно в детстве на карусели. Голова стала легкой, а внутри шевельнулось давно забытое шальное веселье. Рядом с ним мне не было больно.

– Меня зовут Сергей. А вас?

– Яна.

Я не узнала своего голоса.

– Расскажите мне все о себе, Яна.

Я хотела, было, сдержаться, но – напрасно. Слова полились потоком. Я рассказывала о родных, о своем детстве, рассказывала то, что позабыла сама и то, что никому не рассказывала. Сбивчиво, сум-бурно, перепрыгивая с одного на другое, не пытаясь представить себя в лучшем виде, я просто гово-рила, захлебываясь невыплаканными слезами и жалуясь на несправедливость мира...

И падая, падая, падая и растворяясь в его черных глазах.

Полностью открывая ему и разум – и душу.

***

Сергей.

Это оказалась девочка восемнадцати лет. Симпатичная. Ее нельзя было назвать красавицей. Прямые русые волосы. Серые глаза. Самые обыкновенные черты лица. Худенькая фигурка. Серая мышка. Та-ких в толпе миллионы. На них не оборачиваются второй раз.

Яна.

Девочка, искалеченная в результате несчастного случая.

Девочка, пожертвовавшая собой, чтобы спасти чужого ребенка. И не ждущая за это никакой благо-дарности.

Девочка, у которой хватило сил не показывать родным свою боль и тоску.

Я восхищался ей.

Ввести ее в транс оказалось очень легко. Я чуть подтолкнул – и она раскрылась передо мной, полно-стью обнажая душу.

Она говорила – а я слушал – и не видел выхода.

Я чувствовал ее боль ее отчаяние, ее безнадежность. Она боролась, но в душе ее были только боль и тоска. В другой раз я предложил бы ей – отпустить ее душу на свободу.

В другой раз.

Если бы Яна была другим человеком.

Если бы я был другим.

Она говорила и говорила. Я слушал. А потом, когда она замолчала и обессилено поникла в кресле, стал рассказывать сам.

Что такое жизнь вампира?

Рожденный воинственной Керой, которой был не нужен, от такого же вампира, ребенка другой Керы и Таната. Тысячелетний скиталец. Бродящий по земле, не зная покоя и отдыха. Не ведая привязанно-стей. Разве можно любить бабочку-однодневку? Разве можно привязываться к существу, которое уже завтра умрет? И ты останешься выть на его (ее?) могиле.

Можно.

Если ты хочешь прожить вечность с разбитым сердцем.

А если нет...

Века текут мимо тебя, но ты их не замечаешь. Люди так же проходят мимо – и низвергаются в мрак Аида. Тебе это безразлично. Ты охотишься, живешь, меняешь времена, страны, имена, отпускаешь кого-то, иногда воюешь для развлечения, иногда, так же, для развлечения, занимаешь высокое по-ложение среди людей. Иногда спишь с кем-нибудь из человеческих женщин. Иногда встречаешься с вампиршами. Кажется, у тебя даже есть дети. Или нет? Все равно они тебе не нужны. Что бы ты стал с ними делать, вампир?

Единственное, что как-то затрагивает – это мировые войны. В них участвовали все вампиры. Надо же сделать подарок родителям?

И мы убивали. Кто-то из нас умер, кто-то родился.

Века текут мимо.

Вечность. Спокойствие. Безразличие. Одиночество.

Яна плакала.

Ее рука гладила меня по волосам.

– Я думала мне хуже всех, – выдавила она. – А на самом деле... бедный... как ты можешь так жить!? Вы же даже не знаете, что такое – счастье.

Где-то в глубине квартиры загремел замок. Я вздрогнул.

– Яна, если твои родители застанут меня здесь – мне придется их гипнотизировать. А сейчас... мне будет тяжело. Я пойду?

– иди. И... приходи завтра, ладно?

Я кивнул – и вывалился с балкона. Помахал рукой – и растворился в тумане.

Зайти на темную сторону я даже и не пытался. Все равно не получилось бы. Не то у меня было со-стояние.

***

Яна.

Родители встревожились, застав меня в слезах. Странно, но я смогла солгать им. Сказала, что про-сто накатила истерика. С кем не бывает? Посуда же цела? Мебель тоже. Я что – железный дровосек, что мне уже и пореветь нельзя!?

Мне поверили.

А я ждала следующего вечера. День тянулся, как старая жвачка. Противно и липко. Я нервничала. Придет!? Не придет!? Зачем ему!? Ну, пожааалуйста!!!

И чуть было не вытолкала Тимку в шею. Лишь бы он побыстрее рванул в свою качалку!

Оставшись одна, я открыла балкон (плевать что зима, он всегда у меня открыт) – и привычно взяла в руки скрипку.

Но не успела я начать играть, как в окошко опять постучали.

– Можно?

– Входи!!!

***

Сергей.

Она ждала меня. Я видел это. По вспыхнувшим радостью глазам. По засветившейся на измученном лице улыбке. По непроизвольному движению навстречу мне.

А я... Я весь день думал – идти или не идти.

Идти?!

Каково это – привязаться к однодневке? Жить вечность с раной на сердце? Пусть не вечность. Пусть сто, двести лет – разве мало!? Глупцы говорят, что время лечит раны. Есть и те, над которыми время не властно.

И я чувствовал – я могу получить именно такую. Если я уйду сейчас, мне почти не будет больно. Ес-ли я возьму билет на самолет, поезд, пароход, да просто поймаю попутную машину – вечером я уже буду далеко отсюда. И останусь таким же спокойным одиноким скитальцем?

Или нет?

Или я буду всю жизнь гадать, что было бы, если бы я пришел!?

Не идти?

Ей будет плохо. Очень плохо.

И это оказалось решающим доводом.

Я не мог причинить ей еще боль.

Я пришел.

Она только начинала играть. Я постучался в окно, вошел и привычно опустился на колени у ее ног. И тихо попросил:

– Сыграй для меня... одиночество.

***

Яна.

Мы виделись каждый день. То есть каждый вечер. Исключением был только отмеченный порознь Но-вый год. И все встречи проходили одинаково. Сергей возникал за окном, как призрак. Входил в ком-нату и опускался на ковер рядом с моим креслом. Инвалидным креслом.

– Сыграешь мне? – спрашивал он.

И я играла. То, что думала. То, что чувствовала. То, чего никогда не будет.

А он слушал. А потом говорил. И я слушала его, затаив дыхание. Он был совсем другим. Чужим. Не-понятным. С совершенно невозможной логикой, такой же ясной и холодной, как кусок льда за шиворо-том. Так могла бы думать Снежная Королева. Или – Снежный Король, если бы Андерсен позаботился создать его.

Невероятный.

Невозможный.

Отрицающий все законы разума одним своим существованием.

Господи, спасибо тебе за то, что он – просто есть.

Сергей приносил мне книги. Самые разные. От признанных мэтров вроде Куприна, до дешевых ро-манчиков в мягких обложках. Диски. От Альфреда Хичкока до детских мультфильмов. Требовал, что-бы я читала, смотрела. Расспрашивал. Делился своим мнением.

Иногда наши мнения совпадали. Иногда – мы спорили до хрипоты. Иногда смеялись вместе. Иногда плакали. Или плакал только один из нас, а другой утирал слезы друга. Друга ли!?

Я ждала наших двух часов в сумерках, как некоторые ждут – чего!? Я не знаю, что я могла бы ждать с такой одержимостью! Даже когда Валера только-только начинал ухаживать за мной, даже тогда у меня так не билось сердце. Я не смотрела с такой надеждой в окно.

Боги, как же я ненавидела случай, с сделавший меня калекой.

Боги, как же я благословляла случай, сделавший меня калекой. Ведь иначе мы никогда не встрети-лись бы. Никогда.

Я была счастлива. Я любила.

Я была безумно несчастна. Я знала, что это – ненадолго.

А еще я знала одну вещь.

Когда Сергей скажет мне: «Яна, мы должны расстаться» я найду в себе силы отпустить его.

Богами клянусь, я сделаю это. Я поцелую его на прощание в щеку. Я пожелаю ему удачи. И даже по-машу рукой на прощание.

А на следующий день я перережу себе вены.

Видит небо, это будет не так больно, как расставание.

***

Сергей.

Мы виделись каждый день. Каждый вечер. Почти год. Я так и не уехал из города. Не смог.

Я приходил в сумерках и взлетал на ее балкон. Я находил странное, мучительное удовольствие в на-ших разговорах. Странное – потому что Яна не была особенно глубокой или образованной девушкой. Раньше меня привлекали более тонкие женщины. Но это было раньше. Яна не привлекла бы меня, встреться мы до ее трагедии, даже как жертва. Но боль и осознание потерянного сделали из нее друго-го человека. Кто-то ломается в такой ситуации.

Кто-то становится сильнее.

Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат.

И Яна казалась мне гибкой булатной саблей.

Я приносил ей книги и диски. Много разговаривал с ней. И она становилась другой. Под моим, пока еще незаметным ей влиянием. Более хищной. Более... бесчеловечной.

Она пока этого не замечала. Замечал я. Это было приятно.

Но постоянно, как песчинка в раковине устрицы, меня не покидало мучительное чувство обреченно-сти.

Она не вампир. Она человек. Смертная.

Танат, если бы я мог!!! Если бы книги о вампирах были правдой!!! Если бы вампирами становились под влиянием укуса!!! Но это невозможно! Нами нельзя стать!!! Вампиром можно только родиться!!! Как человеком, собакой, крокодилом!!! Никакая хирургия не сделает из собаки – жирафа!!! Никакая магия не сделает из человека – вампира!!!

Обреченность сжигала меня.

Я не знал, что делать.

Но и уйти я не мог.

Я не знал, как и когда это произошло. Но это случилось. Я любил Яну. И не видел выхода для нас. Вампиры ведь не могут лечить. Они могут только убивать. Мы не можем быть вместе. И... я не могу уже без нее. Без ее безумной музыки. Без ее такого человеческого участия и понимания.

Просто – без нее.

Выход нашелся в один прекрасный вечер. Яна тогда сказала смешную вещь:

– Мои родители не одобрили бы знакомства с вампиром. А твои родители одобрили бы знакомство с человеком?

– Им было бы все равно, – рассмеялся я. И тут мне пришла в голову мысль.

Мои родители.

Прародители.

Танат.

Если посоветоваться с ним!?

Говорят, что иногда – он помогает своим детям. Если те сумеют его убедить. Я – сумею.

Я знал, где его найти. И... если есть хоть один шанс... он же бывший бог!!!

Ну неужели для нас нет выхода!?

Он обязан быть!!!

– Яна, нам надо серьезно поговорить.

***

Яна.

Когда Сергей так сказал, мне стало страшно. До безумия страшно. Я знала – он хочет уйти. Но... я найду силы отпустить его. Он не заслужил ран на сердце. Я... я слишком люблю его, чтобы ранить.

Сергей положил голову мне на колени. Будь проклято мое увечье – я даже этого не чувствую.

– Яна, я люблю тебя.

Вот так, просто и незатейливо. Будь все проклято!!! Я молчала.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

Черные глаза смотрели прямо в душу. За что!? Господи, забери эту минуту, я не хочу ее жить!!! Я солгать не сумею...

– Я... я тоже люблю тебя... прости...

– За что!?

– Я – калека.

Я ненавидела это слово. И мы никогда не касались этой темы. Только в наш первый вечер. А теперь это рвало мне сердце. Я – калека.

Черные глаза светились, как два маленьких солнышка. Теплом. Радостью. Любовью.

– Ты моя любимая дурочка. Какое это имеет значение!?

Поцелуй вышел глубоким и нежным. Разве я целовалась раньше с кем-то другим? Разве вообще раньше кто-то был!? Что-то было!?

Раньше и меня – не было.

Мы оторвались друг от друга очень нескоро. Я плакала. И лицо у Сергея было подозрительно мокрым. От моих слез? От его?

Он не признается. Он такой... мой любимый.

– Яна, меня не волнует твоя мелкая травма. Это пустяк. Больше меня волнует, что ты – человек.

Я вытерла его мокрое лицо. Вгляделась в любимые глаза.

– Что ж. У нас будет впереди пятьдесят лет. Больше я вряд ли протяну. Ты будешь меня любить, когда я стану седой и морщинистой?

– Я буду тебя любить, даже если ты будешь лысой и беззубой. Неважно. Важно то, что у нас есть один шанс.

– Что? Ты же говорил, что вампиризм не заразен?

Я кое-как пыталась шутить. Получалось плохо.

– Да. Но есть наш прародитель. Танат. Он был богом. И я хочу поговорить с ним. Может быть, он по-может нам.

Я вздохнула.

– Сережа... мы же не первые. Наверняка не первые. И ты никогда не слышал о случаях, когда человек становится вампиром.

– Все бывает в первый раз. Я смогу убедить его. Ради нас...

Я вздохнула.

– Ты сможешь его найти?

– Да. Я знаю, где он сейчас. Мы все знаем. Это... кровь.

Я опустила ресницы, чтобы не видно было наворачивающихся слез.

– Тогда... я отпускаю тебя. Только возвращайся побыстрее. Я все равно буду ждать.

Сережа что-то подсчитал в уме.

– Пять суток на дорогу туда. Пять – обратно. Пара дней там. Сейчас пятнадцатое декабря. Я вернусь еще до нового года.

Я взяла в ладони его лицо. Самое дорогое. Самое любимое.

– Возвращайся. Я не смогу без тебя. Если тебя не будет до Нового года я... я умру без тебя.

– Дождись меня, родная. Дождись. Я вернусь, обещаю тебе.

И я поверила.

Я могла бы убить себя, но Сережа любит меня. Любит. ЛЮБИТ!!!

Это единственное что было важно.

Я буду ждать. Сколько понадобится. До самой смерти.

***

Сережа.

До Таната было добираться пять дней. Наш прародитель выбрал в качестве убежища место в горах, куда не ходили даже машины.

Там было тихо и спокойно. Почти не было людей.

Только его замок. Он сам. И его Керы.