Текст книги "Назови меня полным именем"
Автор книги: Галина Гордиенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Назови меня полным именем
Глава 1
Таисия
Утром Таисия разбила бокал и сразу поняла: вот оно, начинается! Она с раннего детства чувствовала, когда вступала в полосу неудач.
Настроение безнадежно испортилось – это был любимый бокал еще кузнецовского фарфора, подарок бабы Поли, дальней маминой родственницы. Ее пригласили в дом няней для годовалой Таисии, через двенадцать лет баба Поля заменила девочке погибших родителей.
Округлый, самых благородных форм – ни одна чашка в доме не ложилась в руку удобнее, – с соловушкой на ветке цветущей сирени, этот бокал сопровождал Таисию повсюду. Она практически не расставалась с ним – и чай в поезде пила, и на дачу брала, и в походы, и в больницу, когда вырезали аппендицит. Старинный нянин бокал превращал в уютный дом даже захламленную комнату в студенческом общежитии, когда Таисия ездила на практику в Санкт–Петербург.
И бокал вдруг разбился! Упал из неловких ее рук и раскололся на две почти равные половины.
Таисия расстроенно шмыгнула носом и бережно завернула осколки в вафельное полотенце, она не собиралась выбрасывать их – вдруг получится склеить? Конечно, горячий чай из бокала уже не попить, но можно насыпать в него сахар, например. Тогда бокал по–прежнему будет стоять на столе, и соловушка останется в доме. Таисия привыкла к его лукавому круглому глазу, эта крошечная птица всегда казалась удивительно похожей на бабу Полю.
Прижимая к груди осколки, Таисия подошла к серванту. Баба Поля с фотографии смотрела укоризненно.
Девушка виновато воскликнула:
– Знаю–знаю, ничего страшного не произошло! Мне просто жаль его, понимаешь? Жаба давит, такая вот я у тебя жадная. Что выросло, то выросло, сама воспитывала…
Теперь глаза бабы Поли смеялись. Таисия сама усмехнулась: ну и дурочка она, нашла из–за чего расстраиваться!
Не было на этой земле человека, с которым бы Таисия считалась больше, чем со своей старой нянюшкой. Упрямый факт, что бабы Поли уж который год как нет на белом свете, в расчет не принимался: какая, собственно, разница?
Баба Поля всегда говорила, что жизнь человеческая этим миром не заканчивается. Мы живем, тела наши старятся, изнашиваются, вот и приходится выбираться – пусть и не хочется порой! – из земной колыбели, зато дальше…
Тут баба Поля мечтательно улыбалась, иногда и ее фантазия давала сбой. Баба Поля плохо представляла, что ждет ее после этой жизни, но свято верила – непременно что–то интересное и очень, очень хорошее.
Таисию баба Поля обещала не забывать, присматривать за ней из другой своей реальности и любить по–прежнему. И советами обещала помогать, только Таисия и сама должна не плошать, вылавливать нянюшкины советы из «мирового эфира».
Баба Поля всегда была оптимисткой, для нее не существовало несчастий, она и свою любимицу так воспитывала.
Мама только руками беспомощно разводила, выслушивая сентенции дальней родственницы, но что она могла сделать – не бросать же работу? И в садик дочь не отдашь: малышка слишком часто болела. В школу пошла – ничего не изменилось. В соседнем классе кто–нибудь кашлянет – Таисия моментально сляжет то с гриппом, то с ангиной. Только воспалением легких в семь лет дважды переболела, а бронхиты вообще не пересчитать, хоть на домашнее обучение переводи ребенка!
Баба Поля оказалась незаменима. Счастье, что старушка привязалась к девочке и жила с ними, хоть и грозилась время от времени уехать на родину умирать.
Родители возмущались: просто навязчивая идея – умереть непременно на родине. Пусть камни с неба, но вези ее умирать в родную деревеньку Боголюбово. Мол, там родилась, там же похоронены родители и любимый муж, с которым и прожила–то баба Поля всего ничего – пару лет, зато каких чудных и незабываемых…
Так девочка и росла под неспешные рассказы бабы Поли. Сказок старушка не признавала, называла враками, считала – жизнь подбрасывает истории куда интереснее. Люди просто слепы, не замечают их, глупые сериалы смотрят часами, а собственного времени им не жаль.
Таисия и сейчас, закрывая глаза, слышала чуть картавый говорок нянюшки: «Вот исполнилось мне восемь лет, и пошли мы в лес самый настоящий, первозданный, сейчас и нет таких, все повывели…»
Или: «Моя бабушка, когда пошла на первую исповедь…»
Или: «В царские времена в нашей деревне школа стояла приходская, и мой дед так учиться хотел, что сам пошел в первый класс записываться, пяти ему не исполнилось – может, потом с него и Филиппка написали, как считаешь?..»
Истории сегодняшние в ее изложении ничем не отличались от историй давно минувших дней, люди ушедшие жили в них не менее полной жизнью, чем мама с папой, Таисия или сама баба Поля.
Маленькая Таисия и не замечала, что не делает между бабушкиными героями никакой разницы. Просто мама с папой рядом, а кто–то далеко–далеко, с ними не поиграешь и не поболтаешь, хотя…
Баба Поля запросто беседовала со своим умершим мужем и «родной маменькой». Ставила перед собой древние выцветшие фотографии – еще черно–белые – и обстоятельно докладывала хрупким картонкам, как прошел день.
Мама с папой сердились, слыша эти ее разговоры, называли бабу Полю сумасшедшей старухой, а маленькая Таисия воспринимала все как должное. И ничуть не удивлялась, когда баба Поля, вернув снимки дорогих людей на книжную полку, деловито сообщала: «В парк сегодня не пойдем. Маменька сказали–с – дождь вот–вот начнется, ты опять с бронхитом сляжешь, так что побережемся».
Баба Поля – или ее маменька? – никогда не ошибалась в прогнозах. Дождь действительно начинался, да еще с пронзительным ветром, пусть по телевидению и обещали всего лишь «переменную облачность».
Они оставались дома. Баба Поля ставила тесто на пироги – Таисия обожала морковные и с зеленым луком, – зато никаких простуд!
Баба Поля не любила пессимистов, не понимала их – ведь жизнь так хороша! Для нее не существовало плохих событий, а если и случались вдруг неприятности… они обязательно предвещали счастливые перемены!
«Жизнь, она как качели, – разъясняла баба Поля воспитаннице. – Вверх–вниз, вверх–вниз, иначе не интересно, понимаешь, Таисия? Если вниз не опустишься, то и наверх не взлетишь, вот ведь как смешно в этой жизни устроено…»
Если маленькая Таисия падала, в кровь разбивая колени, баба Поля не паниковала, не бросалась с утешениями, а радостно говорила: «Малая беда большую отводит! Подумаешь – ноги, не голову же проломила…»
Если Таисия рвала любимое платье, баба Поля смеялась: «Видно, пришла пора новое полюбить, из этого уже выросла, ишь, голенастая в нем какая…»
Мама с папой не терпели сентенций старухи, но и у них поднималось настроение, когда на папины жалобы – неприятности на работе – баба Поля оптимистично восклицала: «Какие пустяки, было б из–за чего расстраиваться! – и говорила отцу, доверительно понижая голос: – Теперь непременно жди удачи, помнишь, месяц назад обещали повышение? Вот чует мое сердце…»
Ее сердце чуяло верно, папу скоро действительно ставили начальником цеха, да и все остальные предсказания бабы Поли так или иначе сбывались.
Восьмилетней Таисии казалось, родители побаивались няню. Мама порой просто закрывала уши ладонями и раздраженно кричала: «Ничего не хочу знать, пусть будет как будет, только молчите, Христа ради, тетя Поля!»
Зато отец…
Таисия не раз слышала, как он, перехватив старушку в коридоре, шепотом спрашивал всякие глупости. Например, останавливать ли автоматическую линию для профилактического ремонта или можно месяц потянуть, работы очень много, план буквально горит… И если баба Поля строго говорила: «Тормози, Павел Ефимыч, как бы беды не вышло, что–то сердце неспокойно, тянет слева, вот тут…» – никогда не спорил, лишь мрачнел и хватался за телефон.
Мама высмеивала эти прогнозы, сердилась на мужа, но ничего поделать не могла. После нескольких верных предсказаний суеверный отец предпочитал дуть на воду.
Свою воспитанницу баба Поля ни разу не назвала уменьшительным именем, даже к трехлетней малышке она обращалась исключительно – Таисия. Мол, такое прекрасное имя грешно уродовать.
Баба Поля искренне верила – каждый человек соответствует своему имени, оно как бы определяет его дальнейшую жизнь, характер, внешность, даже судьбу.
Любимица должна расти непременно Таисией! А Таечкой пусть зовут какую–нибудь милую кошечку, а не ее девочку, умницу–разумницу с чутким сердечком, настоящий подарок Господний, светлый лучик в ее многотрудной жизни.
Баба Поля как–то шутливо пообещала десятилетней девочке, что именно ТАК она узнает своего суженого – он тоже станет звать ее исключительно Таисией, чувствуя редкостную красоту имени.
Мол, она, баба Поля, точно знает, ей маменька сказали–с.
«Сказали–с» – знак самого настоящего уважения, так баба Поля говорила лишь о матери, ни о ком другом.
Таисия выросла, она прекрасно понимала, что нельзя воспринимать давние слова бабы Поли как истину, но…
Всем новым знакомым девушка представлялась непременно Таисией и невольно мрачнела, слыша в ответ: «Таечка, значит?»
Тая, Тася, Тайка, Таечка, Таюша, как–то ее назвали даже Таис, но никогда – Таисией.
Настоящее имя будто заколдовали после смерти бабы Поли.
Девушка ругала себя и по–детски сердилась на бабу Полю, с ее глупыми пророчествами, но ничего поделать не могла – ну не воспринимала она всерьез молодых людей, коверкающих ее подлинное имя! Внутренняя убежденность – «не тот» – не оставляла новым знакомым никаких шансов завоевать ее сердце. Они могли стать только друзьями.
А ведь кое–кто из них – до того, как называл ее очередным уменьшительным именем, – Таисии по–настоящему нравился.
Ох уж эта баба Поля!
* * *
Таисия осторожно поставила склеенный бокал на подоконник и отступила на шаг, любуясь собственной работой: трещина была практически незаметна. Ну, если не присматриваться.
Она улыбнулась соловушке и довольно пробормотала:
– Послужишь еще…
Звонок в дверь заставил Таисию вздрогнуть и посмотреть на часы – почти восемь вечера. Неужели Федор Федорович все–таки решился приехать? Он уже неделю грозился вытащить ее вечером в город – «людей посмотреть, себя показать, элементарно прошвырнуться, то да се…»
Нагрянуть без звонка – это Федор Федорович мог запросто, чтобы не выслушивать по телефону отговорок. Он только за собой признавал право принимать решения, а уж о свободе воли…
Нет, поговорить о ней – всегда пожалуйста! Но с диктаторскими замашками Федора Федоровича ни о какой свободе воли и речи идти не могло, они потому и дружили со старших классов, что Таисия предпочитала мирно плыть в кильватере.
Странной вышла их дружба. Таисию тогда перевели в новую школу с математическим уклоном. Отец вдруг решил, что у дочери развито логическое мышление, впереди замаячил технический вуз, срочно требовалось уйти из обычной районной школы, где на математику, физику и информатику обращали внимания не больше, чем на литературу и историю. Погоняв же Таисию как–то вечером по физике, отец схватился за голову – пятерки ставили дочери явно за красивые глазки, ничего они не стоили, эти пятерки, ребенок не понимал простейших физических законов, затвердил, как попугай, несколько определений.
Нужно было срочно что–то делать!
Таисии только исполнилось двенадцать, близкими друзьями в классе она так и не обзавелась, ей вполне хватало общения с бабой Полей. Таисия легко согласилась сменить школу – какая разница, где учиться?
В новом классе ее встретили равнодушно. Невысокая, худенькая, неяркая Таисия не произвела впечатления на сверстников. А уж «плавание» у доски на первом же уроке математики – учитель решил проверить уровень ее знаний – вызвало презрительные усмешки одноклассников.
Таисия вдруг оказалась за последней партой, одна, девочка словно стала невидимкой, на нее не обращали внимания. Жизнь класса проходила мимо: Таисию ни о чем не спрашивали, не вовлекали в разговоры на переменах, не приглашали за столик в школьной столовой, не просили запасную ручку или «на минуту» учебник, не замечали исчезновений, когда Таисия болела, безразлично и снисходительно кивали на ее робкие приветствия по утрам.
Девочка тысячи раз пожалела, что сменила школу. В той, старой, она не чувствовала себя изгоем или серой мышью, пусть и не была на ведущих ролях. Даже явные успехи в учебе – Таисия довольно быстро нагнала класс – не произвели впечатления, ее пятерок будто не заметили.
Летом, когда Таисия перешла в восьмой класс, погибли родители. Возвращались вечером с дачи, в новенькую «ауди», только–только купленную папой, врезался пьяный водитель на огромной фуре. Мать с отцом умерли мгновенно, их едва извлекли из смятой в консервную банку машины.
Хоронили обоих в закрытых гробах, впрочем, Таисия на похоронах не присутствовала: баба Поля не позволила, отправила на неделю к своей подруге. Баба Поля не хотела, чтобы в памяти девочки вместо живых отца с матерью остались закрытые гробы и невнятные речи сослуживцев, ошеломленных внезапным несчастьем.
Убитая горем Таисия не возражала. Она вообще как–то смутно понимала, что происходит, жизнь казалась конченой, она не жила больше – существовала. Случившееся выглядело дурным сном, кошмаром, стоило только проснуться…
Проснуться не получалось.
Пока родители были живы, Таисию не тревожило их отсутствие. Мама с папой вечно пропадали на работе до позднего вечера, папа частенько возвращался домой, когда она уже спала.
Теперь же квартира странно опустела, стала гулкой и страшной, Таисия с бабой Полей никак не могли заполнить четыре большие комнаты. Всегда ненавидевшая телевизор, баба Поля стала включать его с раннего утра, чуть приглушая звук. И магнитола на кухне хрипловато утешала их старыми песнями, баба Поля признавала исключительно радио «Ретро–FM».
Эти звуки казались Таисии единственно живыми, сама она старалась молчать, отвечала на вопросы нянюшки коротко и односложно. Собственный голос то и дело срывался, горло перехватывало, горячие комки мешали дышать, глаза горели от непролитых слез, в них будто песка насыпали.
Наступившему сентябрю Таисия обрадовалась впервые в жизни – все, что угодно, лишь бы поменьше бывать дома.
И баба Поля оживилась. Энергично таскала Таисию по школьным базарам и по–детски удивлялась многоцветным и разнообразным обложкам тетрадей и дневников. Увлеченно скупала их десятками и одобрительно хмыкала, рассматривая дома яркие новые модели машин, плечистых суперменов и длинноногих див – неизвестных ей звезд эстрады и экрана.
Таисия, не желая расстраивать бабу Полю, с трудом растягивала губы в улыбку и согласно кивала на любое заявление старушки.
Нянюшку обмануть не удавалось. Глядя на застывшее лицо девочки, она сердито выговаривала: «Грешно мертвой по живой земле ходить! И мать с отцом грешно тревожить, каково им видеть тебя такой убитой, сама подумай! Отпусти их, девка, пожалей несчастных, дай свободу, не висни якорем на их душеньках…»
На робкие возражения Таисии баба Поля внимания не обращала. У нее были свои представления о жизни и смерти, странно языческие, не мешавшие ей, впрочем, искренне считать себя христианкой: а как же? И маменька, и папенька, и деды–прадеды, все из православных, кто она такая, чтоб нарушать обычаи, предавая собственный род…
Церковь баба Поля почему–то не любила. Ей многое не нравилось там: душный запах ладана, горящие свечи, священники, в большинстве своем молодые дюжие мужики, на которых пахать и пахать, а они молитвы гнусавят да кадилом машут, пользы от них миру и пастве никакой…
Порой раздражали бабу Полю и верующие. Она с досадой думала, поджимая губы: «Все больше с просьбами сюда тянутся, все дай, дай им, все ручонки загребущие к Господу тянут. Нет бы радостью поделиться, спасибо Всевышнему сказать за мир наш ладный, преподнесенный дуракам слепым на блюдечке…»
Таисии она убежденно говорила, что церковь – костыль для слабых и убогих, для сильных же храмом Божьим служит весь мир. А кому–то и собственного сердца достаточно, чем не алтарь в храме Господнем? И огонек жизни сам Создатель зажег, не кто–нибудь…
В школу первого сентября Таисия прибежала раньше всех, баба Поля отпустила ее без слов, украдкой перекрестив спину девочки. Она частенько так делала, бездумно повторяя еще материнский жест, свято верила, что крест, начертанный любящей рукой, охраняет и оберегает.
Пустой класс внезапно напомнил Таисии осиротевшую квартиру, но она раздраженно встряхнула головой – вот уж нет! Через полчаса здесь будет полно людей, и она даже на последней парте сможет наблюдать за веселой и шумной суетой одноклассников.
Таисия подошла к своему месту и судорожно вздохнула: голгофа! Снова сидеть одной, видя перед собой лишь чужие затылки. С другой стороны, в душу никто лезть не станет, уже хорошо.
Она бросила взгляд на стенд и невольно хмыкнула: самая нижняя отметка была ее собственной, верхняя принадлежала Федору Федоровичу, самому высокому парню класса, а то и школы.
Здесь так повелось с самого начала – первого сентября, торжественно, на первом же уроке, отмечали рост «две крайности». До прихода Таисии самой маленькой в классе считалась Инна Мордюкова, как же она обрадовалась появлению новенькой! А Федор Федорович неизменно оставлял верхнюю зарубку, еще бы, такой мамонтище…
Таисию не удивило, что огромного парня звали Федором Федоровичем, даже учителя, причем без всякой иронии, вполне привычно и серьезно. Коротенькое имя Федор как–то не подходило этому типу, он вообще мало напоминал школьника, эдакая гора, что рост, что ширина плеч.
Инна рассказывала – он с первого класса был на голову выше всех. Первая учительница, когда знакомилась с малышами, изумленно воскликнула, разглядывая мальчика: «Какой же ты Федя? Ты самый настоящий Федор Федорович!» С тех пор так и пошло. Вначале в шутку, а потом уже по привычке все в школе стали звать семилетнего мальчишку Федором Федоровичем.
И не только в школе. Федором Федоровичем его звали все – родители, младшая сестра, соседи. Ему как–то шло это имя.
Большущий! Таисия рядом с ним чувствовала себя жалким пигмеем. Впрочем, как и остальные ребята в школе.
Федор Федорович, кажется, занимался тяжелой атлетикой, Таисия что–то в этом роде припоминала. Наверное, штангу поднимал или ядро толкал, такому слону это запросто.
Таисия воровски оглянулась на дверь и подбежала к стенду. Повернулась к нему спиной и быстро чиркнула фломастером над затылком. Обернулась и разочарованно засопела: ничуть не выросла. Разве что на сантиметр. Опять она самая коротышка, как обидно! Снова будут дразнить Мелкой, мерзкая кличка вместо имени. Инка от нее избавилась, а Таисии не повезло, считай, по наследству кличка досталась – ну почему она не подросла за лето?!
Таисия посмотрела на часы – до звонка почти пятьдесят пять минут – и подошла к окну, рассеянно рассматривая школьный двор, яркие осенние клумбы и распахнутую настежь калитку.
Никого!
Даже учителя не спешили на работу, только два парня–охранника курили на крыльце, что–то неслышно обсуждая. Вот они дружно захохотали, и Таисия послушно перевела взгляд на выложенную плиткой дорожку – да, картинка маслом!
Крошечный первоклассник – букет гладиолусов в руках у бабушки с него самого ростом! – буквально тащил к школе упирающихся родителей. Таисия видела, как отец малыша показывал на часы, видимо уверяя сына, что еще рано и они никуда не опаздывают. Молоденькая мама счастливо улыбалась, а бабушка с торжественным лицом шла позади всех, несла цветы и новенький ранец.
Таисия рассмеялась, и вдруг горло перехватило: когда–то она точно так же пришла первый раз в школу. Гордо шла между мамой и папой, крепко держала их за руки, а взволнованная баба Поля несла розы. Красные–красные, полураспустившиеся. Таисия и сейчас помнила их свежие тонкие лепестки и нежный сладковатый аромат. Вот только ранец она несла сама, он был за плечами, первый ее ранец с прекрасной голубоволосой Маль–виной на крышке, семилетняя Таисия никому не могла его доверить.
Непрошеные воспоминания все испортили. Таисия вдруг поняла: она так рано пришла сюда именно потому, что мамы с папой больше нет. Раньше она всегда прибегала в школу в последние минуты, даже первого сентября, зато сегодня…
А все ее одноклассники дома!
Все!!!
И Инка Мордюкова, бывшая Мелкая, и Ленка с Наташкой, первые школьные красавицы, и ехидный Витька Крысин, кривоногий и лопоухий, и невозмутимый Федор Федорович с глазами–незабудками…
Это мамино выражение. Таисия помнила, как восхищалась мама «нежными девичьими очами» на мальчишечьем лице довольно жесткой лепки.
Таисия стояла у окна, не пытаясь вытереть слезы. Школьный двор стал размытым, лица счастливого первоклассника и его родителей превратились в блеклые невнятные пятна, утреннее небо внезапно стало тусклым, слепым, страшным…
Если верить бабе Поле, мама с папой могут видеть ее сейчас, вот такую, в слезах, с распухшим носом, несчастную и никому не нужную.
И пусть! Сами во всем виноваты. Какое они имели право умереть, бросив на произвол судьбы единственную дочь? Таисия не просила о рождении, а они родили ее и оставили одну, ее и старенькую бабу Полю. Теперь она тут не знает, что делать, а мама с папой ТАМ, им хорошо…
Таисия бессильно погрозила небу кулаком и зарыдала взахлеб, не в силах сдерживаться. Противный колючий комок раздирал в клочья ее сердце, ее легкие, ее горло…
Таисия не слышала, как хлопнула входная дверь. Она вздрогнула от неожиданности, когда на плечо легла тяжелая рука, странно горячая, тощее плечико Таисии буквально плавилось под чужой ладонью.
– Эй, ты чего, Мелкая? – растерянно прогудело над ее головой. – Что–то случилось?
Душу девочки затопила полынная горечь: она еще и опозорилась перед классом, распустила слезы и сопли, как последняя малолетка. Ее и без того за человека не считали, а теперь…
Таисия обернулась. Ей стало совсем плохо, девочка и не думала, что такое возможно: перед ней стоял Федор Федорович, последний человек в мире, перед которым она предстала бы добровольно с распухшим носом и красным зареванным лицом.
С ненавистью глядя в пронзительно–голубые глаза, Таисия сбросила тяжелую руку с плеча и выдохнула:
– Я не Мелкая, понял?! У меня есть имя!
– Да, я помню, – добродушно хмыкнул Федор Федорович. – Тебя Таисией звать. Я и фамилию не забыл, ты ведь Гончарова?
– Дурак!
– Не ругайся, тебе не идет. Лучше лицо вытри, пока никого нет.
Таисия растерянно зашарила по карманам и с ужасом поняла, что носовой платок благополучно остался в приготовленном бабой Полей итальянском костюме, она же из протеста влезла утром в старые джинсы, отложенные в стирку. Баба Поля промолчала, что удивительно. Даже когда Таисия натянула черную футболку, она ничего не сказала, лишь поморщилась.
– Суду все ясно, – пробормотал Федор Федорович, с невольной жалостью всматриваясь в худенькое бледное личико. – Подожди, кажется, мать совала…
Таисию передернуло от слов, сказанных просто и естественно, – этот кретин и не подозревал, насколько счастлив!
Слезы вновь хлынули градом, Таисия не успела отвернуться.
«Да что со мной?! – зло думала она, больно прикусив нижнюю губу. – Я так не ревела, даже когда ЭТО случилось…»
Она резко отвернулась и бросилась к своей парте, но Федор Федорович перехватил ее и, как пушинку, усадил на учительскую кафедру. Сунул в руки клетчатый носовой платок, аккуратно отутюженный, и сурово встряхнул за плечи:
– Из–за чего истерика?
– Так, – прошептала Таисия, благодарно пряча в платок распухшую физиономию.
– «Так» в жизни ничего не бывает, – хмыкнул Федор Федорович, снисходительно рассматривая щуплую фигурку – в чем только душа держится? – Отец говорит – всему есть причина…
Таисия вцепилась зубами в носовой платок и судорожно вздохнула, пытаясь сдержать слезы.
– Кончай издеваться. – Она осторожно вытерла платком влажное лицо.
– Издеваться?
– «Мама сунула, отец говорит…» – передразнила Таисия.
– Так правда же!
– Ага, правда! А у меня… у меня…
Таисия глухо всхлипнула, не в состоянии произнести страшные слова, она еще ни разу их не произносила. Почему–то чувствовала: как только скажет, что–то закончится в ее жизни. Будто, пока она вслух не признала, что родителей больше нет, все еще может измениться, они вернутся…
– Да что у тебя?!
Федор Федорович так встряхнул ее, что у Таисии зубы клацнули. Она развернулась к однокласснику и сдавленно сказала: глядя в ненавистные синие «девичьи очи», как говорила когда–то мама:
– У меня больше нет мамы и папы, понял?! До Федора Федоровича не сразу дошли ее слова. Он неверяще пробормотал:
– Что?
– Их нет, ясно? Ни мамы, ни папы. Нет!!! Таисия с мстительной радостью наблюдала, как у счастливчика Федора Федоровича бледнеет лицо, выцветают радужки, теряя всю свою «девичью» неземную красу. Становятся холодными, светлыми, прозрачными, почти серыми, как подтаявший лед весной. И зрачки вдруг расширились.
Таисия схватилась обеими руками за столешницу так, что побелели костяшки пальцев, и с трудом выдавила:
– Какой–то урод врезался в их машину, когда мама с папой возвращались с дачи. Эта пьяная гадина на трейлере, а мои – на легковушке. И все кончилось. Сразу. – Она всхлипнула и тоненько выкрикнула: – Я не понимаю, правда! Они только что были, и вот их уже нет!
Федор Федорович гулко сглотнул. Потом пальцем приподнял подбородок Таисии и, глядя ей в глаза, хмуро спросил:
– И с кем ты… осталась?
– С няней, с бабой Полей. – Таисия совсем по–детски шмыгнула носом. – Она дальняя мамина родственница, седьмая вода на киселе. Но она очень хорошая. Очень. Только совсем старая.
Федор Федорович молча кивнул. Таисия торопливо привела лицо в порядок. Пригладила ладонью волосы и подумала, что большего в полевых условиях ей не сделать. Неловко сползла с учительского стола и угрюмо пробормотала:
– Ты… это… не бери в голову. Мои проблемы, не твои. Сама не знаю, с чего сорвалась…
Она бросила взгляд на замызганный носовой платок и суетливо затолкала его в карман – не возвращать же в таком виде? Вот постирает и отдаст.
Федор Федорович на ее неловкий лепет никак не отреагировал. Зато, к искреннему удивлению Таисии, бросил спортивную сумку на ее стол. И занял соседний стул.
Ее разрешения он не спрашивал, возражения вряд ли бы услышал. Федор Федорович принял решение – и точка.
С тех пор жизнь Таисии резко изменилась. Федор Федорович стал таким же обязательным и неизбежным звеном в ней, как и баба Поля. В классе больше ни одна живая душа не звала ее Мелкой, кроме самого Федора Федоровича, для остальных она стала Тасей. С его же подачи.
Таисия хмуро улыбнулась, вспоминая, с каким изумлением класс принял новое положение дел: самая некрасивая и незаметная девчонка оказалась за одной партой с самым известным парнем школы, чемпионом города и области по многоборью. И к тому же под его надежной защитой.
Сама Таисия не сказать чтобы сильно радовалась этому: Федор Федорович оказался настоящим деспотом. Она перестала быть чужой в классе, с ней теперь считались, но…
Таисия заплатила за это собственной свободой!
И платит до сих пор. Потому что Федор Федорович слышит только себя. И только собственное мнение для него важно. А Таисию он считает просто подопечной. До сих пор.
Он, как щенка беспомощного, подобрал ее на улице. Не хочет замечать, что Таисия выросла. Давно при паспорте и совершеннолетняя, даже по законам привередливой Европы.
Страшно подумать, ей скоро двадцать четыре!
Они практически одного возраста – подумаешь, восемь месяцев разницы, даже года нет. Но бессовестный Федор Федорович всегда вел себя так, будто Таисия лет на десять младше и совершеннейший несмышленыш.
Он со своей сестрой больше считался, а Ксюхе только–только исполнилось девятнадцать.
Впрочем, Ксюха устроила бы ему, начни старший братец указывать, что делать, как делать, с кем дружить, где работать, где учиться или куда ходить по вечерам.
Ксюха почти такая же своенравная, как Федор Федорович. Они и внешне похожи, все–таки родные брат и сестра, только Ксюха на голову ниже и раза в два тоньше.
И все равно выше ее, Таисии.
И солидно шире в плечах.
А уж насколько красивее…
Понятно, почему Федор Федорович с Таисией не считается! И до сих пор снисходительно зовет Мелкой. Смотрит на нее как на заморыша, который может упасть от легкого сквозняка. Или слечь от него же с воспалением легких.
Девушка посмотрела на фотографию бабы Поли и укоризненно подумала, что это она во всем виновата. Приняла нового знакомого слишком радушно. И как старшего, что уж совсем непонятно.
Баба Поля относилась к однокласснику Таисии как к единственному мужчине в доме. Звала четырнадцатилетнего мальчишку – как и все! – Федором Федоровичем. Причем с искренним уважением.
Вот он и распоясался.
