Текст книги "Подобна свету"

Автор книги: Галина Аляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Злой бог

Нахаб вернулся домой, когда солнышко собралось на покой. Его встречали распахнутые настежь добротные, окованные железом ворота.

«Непорядок» – отметил про себя Нахаб, увидев полный двор односельчан, что-то дружно обсуждавших, встревожился. – «Что случилось?! Может, кто пожаловал?».

Северяне при виде всадников разом замолчали.

– Гормин, что приключилось? Что люд собрался? – не сходя с коня, обратился он к своему младшему брату, высокому плечистому воину в одной рубахе, несмотря на вечерний мороз.

Гормин, стараясь не смотреть в глаза спрашивающего, невнятно пробормотал:

– Ну, они, ну, того, ну, пришли.

Нахаб рассердился:

– Что мычишь, как бык? Тебя спрашивают: что за сбор? Отвечай!

– Проклятие Чернобога[15]15
  Чернобог – бог холода, уничтожения, смерти, зла; бог безумия и воплощения всего плохого и черного.


[Закрыть].

Нахаб побледнел, спрыгнул с коня и прохрипел:

– Кто?

Гормин опустил голову, не решаясь произнести имя человека, выбранного страшным богом для наказания кровавой стрелой.

– Говори, не молчи, – гневно приказал Нахаб.

– Синеокая от меча в беспамятстве лежит, Кривозубая над ней хлопочет, – чуть слышно, еще больше опустив голову, сказал Гормин.

– Как?! Кто посмел?! – искривлённые гневом губы не говорили, a выносили смертный приговор обидчику, лицо серело, словно мхом покрывалось.

– Лесные. Видно, на дозорного наскочили, – не мигнув, смотря прямо в глаза Нахабу, ответил седовласый кряжистый северянин. Твёрдый взгляд с горечью и болью остановил Нахаба от дальнейших выяснений.

– Потом ответ держать будешь.

Синеокая лежала на высоком дубовом столе, обнажённая по пояс. Вместо девичей, не познавшей мужниной ласки груди было месиво из обрывков мяса, сгустков крови и еще чего-то.

«Ведьмины травы», – догадался Нахаб.

Не отводя взгляда от раны, он представил, как убийца целится в сердце, заносит меч, вонзает и для верности вертит в податливом теле по кругу. Так умело убивают только лесные.

«Нет у меня больше дочери», – обреченно подумал он, и все же, надеясь на чудо, дрогнувшим голосом спросил:

– Как она? Рана тяжелая?

Кривозубая, всеми уважаемая ведунья и знахарка, быстро взглянула на вошедшего и продолжила привязывать к ране листья диковинной травы, – такой Нахаб раньше не видел.

– Рана-то? Ничего. Кабы не грудь, уже в путь к предкам собралась бы. A так ничего. Кровь не течёт – травушка-спасительница подействовала. Рана чистая. Подождём. В ночь в себя придет, значит, обойдётся. Только, видно… – знахарка всхлипнула, или это показалось Нахабу, и продолжила хлопотать над Синеокой.

Нахаб подождал и спросил.

– Чего не договариваешь? А?

– Чего-чего? – огрызнулась Кривозубая. – Что встал здесь? А? Мешаешь только. Хочешь стоять – стой, да только молча. Видал, опять кровь засочилась. – Она угрожающе вскинула на него свои тёмные, как чёрная ночь, глаза, и указала на дверь, – уходи отсюда.

Будь кто другой, Нахаб не стерпел бы такого обращения, не посмотрел и на дочь при смерти, но Кривозубой перечить нельзя. На то она и ведунья. Рассердишь, может в отместку наслать порчу какую или, хуже того, проклятие. Знает она много тайных слов и различных наговоров. Слушок ходит, что леший[16]16
  Леший – в мифологии восточных славян хозяин леса, покровитель лесных зверей и птиц.


[Закрыть] и водяной[17]17
  Водяной – злой дух, воплощение стихии воды как отрицательного и опасного начала.


[Закрыть] в дружках её числятся. Что ведунья? Бывает, простой северянин слово скажет, а у другого рот набок свернётся. Хорошо, если найдёт она нужное слово-отговор, а нет, так сведённым и будет ходить до последнего своего часа. Бывает, скотина начнёт падать. Не болеет, а с ног валится, только успевай со двора увозить. Ясно северянам, что слово недоброе в сердцах кто-то произнёс, – вот мор и приключился.

Северяне винят в таких бедах Чернобога. Страшный бог! Ненавидит он всё человеческое, так и хочет извести род людской. Неотступно бродит около жилищ, ждёт, когда кто слово плохое скажет или подумает чёрное о ближнем. Тут уж не миновать беды. Исполнится в тот же миг.

Особенно зверствует, когда северянка приплод ждёт. Так и крутит вокруг, так и крутит. Выдумывает, что сотворить. Не зря ведунья, травница или знахарка, это уж кто в роду имеется, как живот ни от кого уже не скроешь, уводит тяжёлую к себе. Что делается там – ни один северянин не знает. Только возвращается северянка бледная, измученная и старается никому на глаза не попадаться на зорьке и закате. Когда свет и темнота встречаются, Чернобог особенной силой обладает.

Знают все, не хочет он пускать дитё на свет. Норовит в матери оставить или мертвым выпустить, или, хуже того, этому жизнь дать, a другого, который уже бегает или в люльке качается, забрать. Такое часто случается. Народился здоровенький и горластый, а брат его или сестра начинает ни с того ни с сего чахнуть. Северяне шепчутся: «Чернобог дело своё справил. Ах, окаянный, опять его кровавая стрела пристанище нашла».

Есть у Чернобога еще и первая его отрада, для северян – чёрная опасность. Смерть северянки во время родов или вскорости после. Все родственники умершей, от малого до великого, – словно оголённые, нет никакой защиты от смертных наговоров. Родоначальник всех северян, бог Род[18]18
  Род – верховный славянский бог.


[Закрыть], и тот не в силах противостоять коварным умыслам Чернобога. Насылает злой бог различные проклятия: чтоб дети умирали в младенчестве, или воины калеками возвращались с походов. Много у него всего припасено для люда.

На боярском роду – тоже его проклятие. Через любимую старшую жену Бояра наслал.

* * *

После тяжелых родов Ясная так в силу и не пришла. Несколько дней пролежав в горячке, она встала, походила, слегла и больше не поднялась. Что-то внутри лопнуло, изошла кровью, и никакая трава, никакие знахарские заговоры не помогли.

Бояр, не выказывая боль по жене, сделал всё, как полагается по обычаю. Позвал двух старух и травницу, чтобы вымыли и снарядили в путь. Подруги откричали в скорбном хороводе и вознесли на костер. Пока огонь поглощал её останки, все родичи с трепетом смотрели на полыхающее пламя и ждали, что скажет знахарка, какой приговор роду вынесет.

Она же, как только костер отпылал, бросилась к тлеющим поленьям. Голой рукой схватила горсть огненных углей и стала мять в ладонях. Измельчив в пыль, дунула, и черный пепел закружился над головой. Она же, дико выпучив глаза, что-то закричала, упала на землю и на четвереньках поползла вокруг костра.

Кружа вокруг дымящей кучи в полный рост, на четвереньках, подскакивая на одной ноге, на другой, a потом и на обеих, она то выла, как волчица, то скулила, как собака, в перерывах что-то истошно кричала на непонятном для северян наречье.

Мёртвые остатки костра в самом центре вдруг вспыхнули, освятив почти безумное лицо знахарки. Она выхватила из плетённого подвязанного на пояске мешочка пригоршню чего-то и бросила в огонь. Все вокруг засияло зелёным цветом. Старуха какое-то время ещё крушилась вокруг пепелища, но уже не кричала, лишь шептала и махала руками так, словно прогоняла кого-то. Когда пламя потухло, так же неожиданно, как и загорелось, она, очистив ладони от пепла и земли, подошла к Бояру и вынесла свой приговор.

– Чернобог здесь, но скоро уйдет. Твоя жена ушла, уйдет и он.

Бояр собрался уже облегченно вздохнуть – миновала напасть, но знахарка, сделав к нему шаг, изменилась в лице.

– Горе осталось.

На лбу Бояра мгновенно выступил пот, он смахнул его и почувствовал холод, идущий из-за спины, вероятно, там был Чернобог. Все северяне, присутствующие при погребении и ожидавшие слов знахарки, поёжились от ледяного дуновения.

Старуха заковыляла прочь, остановилась и громко, так, чтобы слышал каждый, сказала:

– Соберите останки Ясной и схороните, где полагается. Нет её вины в горе. Он, она произнесла «Он» протяжно и уважительно, так решил. Как решил, так и будет из года в год.

Так над боярским родом раскинулось покрывало проклятия. Девочка, рожденная Ясной, выросла крепкой и здоровой. Пришла пора расплетать косу, и жених на примете есть. Но как-то в жаркий день набежали на небо тучи. Грозный бог Перун[19]19
  Перун – бог грома и молнии, покровитель воинов.


[Закрыть], ударив в барабан, выпустил из лука огненные стрелы. В поле было полно народу, и мало кто успел укрыться от дождя. В том была не большая беда, – вода быстро на ветру высохнет. Горе, что стрела Перуна угодила в боярскую дочь.

«Девка была, да замужней не стала!».

Так и пошло. У старшего сына Бояра дочь дикий зверь задрал. Вроде и недалеко от поселения собирала ягоды с подругами. Другие успели убежать от раненой медведихи, а она споткнулась…

В другой раз выдали деву, ночью косу расплела, а на зорьке загорелись сигнальные костры. Ушёл её суженый в поход и не вернулся. Она на совете встала и спросила: «Чем я не воин?». Через весну сама, защищая родную землю от степняков, сложила головушку.

Чернобог своё дело хорошо знает.

Добрался и до дочери Нахаба Синеокой.

* * *

Нахаб не сразу покинул горницу, где умирала дочь. Постоял, посмотрел, как ведунья борется с Чернобогом за жизнь Синеокой.

«Видать, опять: была девка, а замужней не стала». – С тяжелым сердцем вышел Нахаб на улицу.

Толпа поубавилась, – опасались, во что выльется отцовская боль. Оставшиеся, опустив головы, ждали.

– Ну?! – Грозно спросил Нахаб. – Что в землю уставились? Держи ответ, Стожар. Почто дочь мою не сберег?

Могучий седой воин с изуродованным шрамами лицом посмотрел на Нахаба. Один из шрамов от виска пролег по его лицу к носу, расчленив бровь, другой по щеке спускался к шее и прятался за ворот легкого тулупа.

– Не углядел. На мне вина. – Голос Стожара дрогнул под взглядом Нахаба, но в серых решительных глазах страха не было.

Он, наставник и учитель молодых воинов, признавал просчёт. Он – тот, кто владеет многими воинскими премудростями, от него никто не скроется, – словно сама земля указывает путь к спрятавшемуся, никто дольше не просидит на дне речки без воздуха, – вода словно расступается перед ним, давая возможность сделать вздох. Поэтому совет старцев вручил ему жизни юнцов. Он научит их умело сражаться мечом и копьём, прямо в цель пускать стрелу, бесшумно пробираться по лесу, по следу, по примятой травинке, сломанной веточке определять, кто и когда крался по тропе. Научит еще многим премудростям и тем сбережёт жизнь не одного северянина.

– За вину ответишь перед советом. Мне разъясни, как… – Нахаб хотел назвать дочь по имени, но оно застряло комком в горле. – Как она под ударом оказалась. И какие лесные в такую пору?

– Вот и я думал – рано еще лесным показываться. Все тропы заметены, снег – в рост человека. Ан нет. Вышли окаянные, недалеко наткнулись, около Черного болота.

Нахаб насторожился, – это рядом с городищем. Так близко лесные подходят летом, когда подсохнут известные только им тропы по непроходимому болоту.

– Спутал ты что-то?

Подозрения Нахаба больно укололи самолюбие Стожара, но виду он не показал. Сам виноват, оступился, теперь терпи.

– Нет. Не ошибся, и тому подтверждение – лесной.

– Взял лесного?! Добре. – Злоба на Стожара поубавилась. Убийца дочери схвачен и будет наказан. Синеокая спокойно взойдет на Калинов мост. Да и поговорить с лесным нужно. Зачем пожаловал? Что высматривал?

– Не живой он. – Увидев в глазах друга вспыхнувший огонь охотника, поспешил сказать Стожар.

– Так значит, – разочарованно протянул Нахаб. – Рассказывай с самого начала. Зачем на болото пошли? Как лесных встретили? Сколько их? Все в точности пересказывай.

– Мы к речке шли. Через болото. Ребят учить, как по льду ходить, чтобы не падать. Дело нужное.

– Хорошая затея, – согласился Нахаб, – зачем через болото двинулся? Река-то вон, рядом.

– Верно. Только какая польза от учебы, если силёнка не истрачена? Вот когда по снегу рыхлому пошагал, и ноги не держат уже, самое время лёд почувствовать.

Нахаб кивнул, мол, ты прав, но не томи, рассказывай дальше.

– Учил, как след путать, чтобы не сразу ворог понял, в какую сторону идешь. Я – первый. Синеокая недалече, в три копья. Вдруг она вскрикнула и – за меч, а из-под ног, прямо из снега, – лесной. На миг я опоздал. Если по правую руку, то успел бы. Видно, стар стал, нет резвости былой. – Понизив голос, склонив седую голову, винился Стожар. – Синеокую жалко. Сметливая она, не каждый парень перед ней устоит.

Услышав вторую за сегодняшний день похвалу, Нахаб с гордостью подумал: «Молодец дочь!», но тут же опечалился: «Была молодец», затем спросил:

– Дальше что? Сколько лесных?

– Один. Я ребят отправил в городище, a сам остался. Всё облазил. Ничего не нашёл. Потом родичи подоспели. Ни следа, ни какой приметы. Пусто. Думаю, лесной пролежал в укрытии дня три. Сначала не один, – в одиночку они в мороз не ходят. Как метель третьего дня началась, второй, присыпав товарища, ушел, a этот остался. Думаю, так. Иначе, как он так хитро схоронился, что я не заметил?!

«Синеокая углядела, промолчать не утерпела. Выдержка не та. Молодая еще, да и девка, к тому же. Схитрила, живой осталась бы. Лесному что? Деваться некуда. Чем одному гибнуть, лучше за собой северянку прихватить. Ах, Синеокая, Синеокая. Была девка, а замужней не стала». – В который раз уже повторял Нахаб про себя проклятие Чернобога. Хотелось ему прокричать эти слова во всю мощь, что есть. Может, так полегчает на сердце. Нельзя. Северяне вокруг, и ждут его решения.

– Ладно, Стожар, – наконец сказал он, – ступай. Совет решит с тобой. – И, отведя взгляд в сторону, добавил, – Я на тебя зла не держу.

Но Стожар не уходил. Он чего-то ждал.

– Что еще? – Нахаб знал, почему никто не покидает двор, но опережать события не спешил. Одно дело неведенье и надежда, он и сам не верил в беду с Синеокой, другое дело – сказать во всеуслышание и словно вынести собственной дочери приговор.

– Как Синеокая? – За всех поинтересовался Стожар, и Нахаб увидел неподдельную боль в его глазах.

– Плоха.

Стожар, согнувшись под тяжестью вины, пошёл прочь. Нахаб, проводив его взглядом, обратился к кровному брату Гормину.

– Собирай стариков. Не нравится мне этот дозор. Как бы большой беды не было. Старших родов тоже кликни, про Стожара не забудь, – и чтобы пресечь лишние разговоры и сомнения в том, виновен он или нет в смерти Синеокой, сказал, – мудрее Стожара в воинском деле нет, и вернее глаза тоже.

Лесной люд

С севера, откуда летят снежные метели, неся с собой мороз, край северянской земли обступает дремучий неизведанный лес. И, если с юга северян допекают степняки, то из чащоб лесных им угрожают дикие племена. Северяне их называют лесными. Обладают они недюжинной силой, ловкостью и смелостью. Выследить трудно, пленить невозможно, – неволе они предпочитают смерть. Закутанные в звериные шкуры, обросшие так, что не видно ни глаз, ни губ, лесные нападают стремительно и быстро скрываются в лесу, словно растворяясь. Никакая погоня, никакая засада им не страшна, ничто не может застать их врасплох. Чуткие уши, зоркие глаза и чутье, как у зверя, дают возможность почти безнаказанно нападать на северянские селения.

Было время, когда лесные, боясь раздолья и открытой местности, нападали на северян только в лесу или около. Но с каждым годом смелели, а познав вкус гречневой лепешки и красоту женских украшений, стали нападать и на сами городища. Грабили, уводили скот, убивали. Не трогали только беременных. Копьё или меч занесёт, как зверь, втянет в себя воздух, издаст утробный крик, и никакого урона не причинит. И так, если северянке скоро рожать и если только-только зачала. Как они чуяли? Особый нюх, видно, у них на дитё в утробе материнской.

Еще давно на общем совете кто-то предложил вдоль всего леса, как на юге вдоль степи, возвести пограничные городища, тем самым обезопасив себя от лесных. Но с юга идёт целое войско, здесь же – малое число дикарей словно из земли вырастает, мгновенный удар наносят и скрываются в лесу.

На совете решили: строй не строй городища, a полностью защититься от лесных вряд ли удастся. Они, как стая голодных волков, сегодня около одного городища рыщут, завтра в другом месте от их рук воины гибнут. Поэтому каждое поселение от лесных должно защищаться само.

Боярское городище, ближе всего расположенное к северному лесу, чаще других подпадало под угрозу дикого народа. Но мудрость гласит: узнай врага, и он не будет тебе страшен. Так северяне и сделали. За многие годы подноровились к опасному соседству, научились понимать их язык, узнали о житейском укладе и обычаях. Не всё, конечно, больно скрытный народ, но приобретенных знаний вполне хватало, чтобы нести наименьшие потери от набегов.

Живут лесные в ямах-землянках, утепленных хворостом и травой, сверху на толстые сучья насыпают земли. Так и живут, как медведи в берлоге. Не сеют, не пашут. Питаются мясом, нередко сырым, травами, орехами и кореньями. Что такое семья, не ведают. Женщин меняют каждый год по весне. Можешь прокормить две или три – твоё дело, дети всё одно общие.

Во главе племени – началоводец[20]20
  Началоводец – вождь.


[Закрыть]. Он правит, ему подчиняются. Стать началоводцем непросто. Лесной, решивший замахнуться на важное место, должен доказать соплеменникам, что достоин быть главным над ними. Первое – бросить к ногам сородичей тушу кабана. Этот зверь пострашнее медведя-шатуна, и завалить его не каждый может по строго определенному ритуалу. Сначала надобно меткой стрелой в глаз попасть. Да так, чтобы только чуть ранить. Трудно, но многие лесные на такое способны. От боли, пуще от страха, что вокруг темнеет, кабан начнёт метаться по лесу, и тут главное – не упустить зверя, не потерять след. Идти шаг в шаг, чтобы не учуял кабан человеческого запаха. Зверь умён и хищен, забыв о боли и слепоте, способен подобраться незаметно, – тогда лесному не спастись. Когда кабан ослабнет от потери крови, изловчиться и взгромоздиться на звериный загривок. Не рассчитал, и конец. Затопчет, клыками разорвет на куски. Удержался – хорошо, но для вождя маловато. Требуется убить зверя одним ударом. Два следа от ножа на шкуре кабана для соплеменников – не показатель ловкости, и не быть лесному вождём. Зверь у ног лежит, до жилища путь не близок, и шкура кабана должна быть без изъянов. Лесной, если хочет, тушу на себе тащит или какую повозку из веток соорудит, – это как получится. Шкура чистая и целехонькая – ещё одно условие восхождения лесного на трон началоводца.

Повезло. Исполнил лесной требования богов и племени. С честью прошёл первое испытание. Второе предстоит.

Без отдыха, как пришел, воды только можно попить, должен вызвать старого началоводца на смертную схватку. Тут тоже одно дано – победить или умереть. Бой может быть быстрым, иной раз и долго длится. Как повезёт. Но если победил – ты главный. Тебе – почёт и преклонение, лучшая еда, лучшая шкура и женщина.

* * *

Сколько помнил себя Нахаб, лесные, как привязчивая зубная боль, не давали покоя северянам, и ничего с этим поделать было нельзя.

Только под утро закончился общий боярский совет. Всё обговорили и по каждому разбирательству решение вынесли. Сначала отчитался Стожар. Старики, недолго думая, на просчёт указали и дали в помощники Суржа.

Не стоит на месте время, постарел Сурж. Трудно ему ратное ремесло нести, но послужить народу еще по силам. Ловок, хитер, много воинских тонкостей ему ведомо. Пусть помогает детишек обучать и перенимает у Стожара, чего не знает. Когда Стожар немощным станет, будет Сурж ему хорошей заменой.

Лесных обговаривали долго. Вспоминали, как в старину от них спасались, какими сейчас премудростями владеют, и что нового можно придумать. Но, главное, всех беспокоило, что на дворе еще зима, и никогда ранее лесные в это время из своего леса не выходили.

Не обошли обсуждением и слухи, давно будоражащие северян, мол, кто-то из местных стал знаться с лесными. Сначала, вроде ветерка, подул окаянный, и здесь же забыли о нём. Потом слухи крепость стали набирать. Угнали двух кобыл. Такое часто случается, но кобыл этих, низкорослых, выносливых, особенно берегли. Выменяли их на немалое число кулей гречихи, меда, полотна в полный рост человека. Цена большая, но кобылы этого стоят. Охраняли день и ночь, пасли поближе к городищу. Вдруг словно сквозь землю провалились. Были, и нет. Искали несколько дней, не нашли.

Лишь один паренёк несмышленый сказывал, что коршун высматривал добычу, а он высматривал его: «Хотелось посмотреть, как хищник камнем падёт с неба на землю и взметнётся назад с добычей в когтях. Не уследил, шум отвлёк. По полю двух лошадей вроде как медведь гнал. Разве может быть такое?» – удивлялся сорванец. – «Конечно, нет. Разве медведь разумный? Долго на небо смотрел, вот и привиделось. А шум? Показалось», – убеждённо поведал несмышленый паренек.

Лесные, – решили старцы. Но как выведали, что именно эти кобылки без больших трудностей по лесным тропинкам ходить приучены? В крови у них это, и потомство такое же будет. Случайность? Может, подсказал кто.

Другой случай был. В соседней весе северянки полотен для рубах из льна наткали и для крепости стали вымачивать в специальном, знахаркой приготовленном отваре. Эти бестии хитрость любят. Какие травы и коренья в отвар положить и сколько времени держать, чтобы полотно прочным было, при себе держат, никому не сказывают.

В прошлом году знахарка Кривозубая особый приказ вынесла из-за того, что семена долго не всходили, и дождя мало было, – полотно намочить, вынуть, просушить, в лохань опять положить, подержать и опять сушить. Повторять до пяти раз. Северянки, как им наказали, так и сделали. В последний раз полотно намочили, разложили сушить на поляне и пошли отдохнуть в тенёк. Вернулись, a полотна нет.

Искали-искали, a полотно, словно птица, упорхнуло. Только на опушке в траве отыскался кусок дерева с ладонь. С первого взгляда – простая дощечка, но на ней – выжженный рисунок. Знали северяне, что такую дощечку, отца подарок, каждый лесной при себе носит. По ней, если надобность случится, признает лесной в сородиче своего сына. Дети же у них общие. Мать молоком, конечно, вскормит, но едва дите на ноги встанет, вправе само решать, в каком шалаше спать, у какого костра греться. Когда время придёт женой обзаводиться, он либо соорудит себе свой шалаш, либо отнимет у того, кто послабей.

Как дощечку нашли, сомневаться перестали, – лесные полотно утащили. Такое бывало и раньше. Но как они догадались, что полотно готово? Без подсказки явно не обошлось.

Еще несколько случаев у северян в подозрении было. Неспроста приключились. Опасно это для всего северянского народа. Если сговорится гнилой плод, появившийся среди них, с лесными и укажет, где дозоры выставлены, где уязвимое место в обороне городища, беды не миновать.

«Может, тот лесной, что ранил Синеокую, шёл на встречу с изменником?», – такая догадка сама собой родилась на совете. Старцы еще больше заволновались.

Совет длился долго. Нахаб, не вдаваясь в подробности, передал разговор с Гуснаром. Старцы одобрили его, Баровит был недоволен. За одним делом послал, a он вон как вывернул. Прилюдно не стал внуку выговаривать, на потом отложил.

Решил совет еще раз проверить подступы к городищу, усилить ночные дозоры. В лес в одиночку без нужды не хаживать, только отрядом. Договорились послать гонцов во все поселения с вестью: собрать общий круг и сообща договориться, как теперь обороняться от лесных. Про изменника ничего не решили.

* * *

Пока шёл совет, Кривозубая билась с Чернобогом за жизнь Синеокой. Несколько раз опускались у знахарки руки. Всё, вроде бы последний вздох у северянки, но следовал еще вдох, за ним – другой. Молодое крепкое тело Синеокой не хотело умирать, с яростью сражаясь с недугом. Когда поблекли звезды, позвала Кривозубая мать Синеокой.

– Эй, Ласлава, поди сюда.

Ласлава – высокая северянка с голубыми глазами, от неё у Синеокой такие выразительные, под стать небесной синеве, очи, всю ночь простояла под дверью. Услышав зов знахарки, вздрогнула всем телом и, готовая к самому худшему, боязливо вошла в горенку. Посмотреть на дочь сил не хватило, сердце рвалось от тоски. Сколько горя выпало на её долю! Сына и дочь хворь унесла, теперь Синеокая, и это, не считая трёх младенцев, не успевших на ноги встать.

– Не печалься, мать. – Кривозубая, не знавшая материнства, женским чутьем уловила, каково Лаславе. – Чернобог сегодня ни с чем остался.

Смысл сказанных слов не сразу дошел до Лаславы. Она тупо посмотрела на ведунью и пересохшими губами выдавила из себя:

– Слова твои не понятны мне.

– Вот, какая глупая, – Кривозубая, ожидавшая благодарности, больше преклонения за ее способности, рассердилась. – Говорю тебе – жить твоя дочь будет. Жар спал. Дыхание ровное. Ничего, девка молодая – вытянет.

Только сейчас знахарка почувствовала усталость, и такую, что не только тяжко было стоять, но и говорить невмоготу. Она медленно опустилась на лавку. Ласлава, подбежав к ней, упала на колени и стала целовать ей руки. Знахарка не сразу оттолкнула северянку, потешила своё самолюбие, затем, убрав руки, малосильно сказала:

– Будет, будет. Не полагается северянке знатного рода передо мной на коленях стоять.

Ласлава, улыбаясь сквозь слезы, застилавшие глаза, заспешила:

– Что ты? Что ты? Ты мне дочь спасла. – Говорила и поднималась с колен Ласлава, испытывая неловкость от своего необдуманного поступка. Права знахарка, – не подобает ей так себя вести. Но для материнской благодарности знатность не важна. – До смертного часа тебе обязана. Чего хочешь, проси, всё исполню.

– Что просить-то? – задумалась Кривозубая. – У меня вроде всё есть. Ладно мне кланяться, на дочь взгляни.

Ласлава, желая этого больше всего, в то же время боялась смотреть на Синеокую. Лучше ей самой живьём гореть, чем знать, как страдает доченька, лучше медведь её бы саму в клочья изодрал, чем изувечили, истерзали ее кровинушку. Она боялась даже прикоснуться к ней, лишь, прижав к груди руки и покачиваясь, безотрывно смотрела на осунувшееся, бледное лицо дочери. Она могла так стоять долго, но Кривозубой такое бездействие быстро надоело, она встала, подошла к больной, пощупала лоб, послушала дыхание и обратилась к Лаславе.

– Ладно убиваться тебе. Дева жива. Только оказия такая выходит. – Ведунья задумалась, сказывать матери или Нахабу сначала передать. – Проклятие от Чернобога в силе осталось.

Ласлава встрепенулась.

– Как осталось?..

– Не быть Синеокой замужней.

– Ты что говоришь, старуха?! – Ласлава угрожающе шагнула к знахарке.

– Вот твоя благодарность какая? Быстро ты свои слова забываешь. – Теперь уже Кривозубая наступала на северянку.

Ласлава сникла и низко поклонилась знахарке.

– Виновата я, прости, – попросила она.

Знахарка, понимая, что Ласлава это не со зла, a от горя, нахлынувшего на нее, снисходительно ответила.

– Кто б другой был… – Кривозубая, сжав маленький кулак, погрозила им. – Ты, я знаю, добрая, и имя у тебя такое. Под стать нраву.

– Разъясни мне, Кривозубая, слова свои, – опять попросила Ласлава.

– Ты сама взгляни и раскинь мыслями. Видишь, где рана?

Ласлава знала, что лесной ранил дочь в грудь, и, если бы меч не прошел вскользь (видно, Синеокая в последний миг отпрянула от нападающего, да еще женская грудь не встала на пути наконечника), её бы уже не было. Но почему дочь не сможет расплести косы, стать женой, a значит, и родить дите, не понимала.

– В разум не возьму. Разъясни мне, глупой. – Ласлава дотронулась до руки дочери, решилась, взяла ее ладонь в свою и стала ждать ответа.

– Что говорить-то? Кому нужна замужняя такая?.. Кому захочется ласкать изувеченную, с одной грудью? – Словно раздумывая, говорила знахарка. – Грудь меч сдержать сдержала, а сама не уцелела. Одни клочья. Я еще постаралась. Куски, какие висели, обрезала. Кровь там несильно бежит, а вот гнильё вмиг возьмется и не уследишь. Вот так. Ну, ничего. Я её к себе возьму.

– Как к себе? Зачем?

– Она смекалистая. Не беда, что поздно.

– Что поздно? – перед глазами Лаславы потемнело. Она ртом ловила воздух, но его все одно не хватало.

– Совсем ты глупая, как гляну. У нас принято дитя сызмальства учить. Дело у нас ой, какое сложное! Ну, ничего, девка разумная и рассудительная. Гульба ей теперь ни к чему. Наверстает с моей помочью.

Только сейчас до Лаславы стало доходить, какую затею припасла знахарка для её кровинушки.

– Ты собираешься ее колдовству учить? Себе в помощницы взять?

– Наконец-то сообразила. Я уже немолодая, давно собиралась какое дите взять. Нянчиться не хотела, а тут готовое добро. На ноги поставлю и примусь. Я давно приметила, – она хоть и девка, но в воинском деле не хуже погодок мужеского рода. И, знаешь, чем брала? Не силой, не ловкостью, – смекалкой одной. Смекалистая она. Такая мне и нужна.

Ласлава хотела было крикнуть Кривозубой в лицо: «Не бывать этому! Она – боярского рода, а не колдунья какая-то!», но спесь свою спрятала. Пусть на ноги поставит, а там посмотрим.

* * *

Новость, что Синеокая жива, облетела поселение быстро. В боярском дворе стал собираться народ. Кто-то хотел узнать о девушке, кто-то желал выказать уважение Нахабу, многих интересовала Кривозубая. Лишний раз поклониться и высказать похвальную речь знахарке не помешает: от падежа скота, может, убережет или за урожай гречихи похлопочет.

Вскоре весь двор заполнился северянами. Рядом с порогом стояли подруги Лаславы. Они её беду приняли как свою и теперь пришли порадоваться удачному исходу. Были и друзья Нахаба. Ежели против врагов идут одной стеной, то вместе должны и кубок меда распить за здоровье Синеокой. Про северян из боярского рода и говорить нечего. Младшую дочь Нахаба они любили, многие ещё вчера отнесли дары богам, просили вступиться за северянку, другие с утра побывали у богов. Пришли друзья и подружки Синеокой. Они держались кучкой, вели себя тихо, – не пристало при старших шуметь.

Когда Нахаб в окружении близких вышел во двор, северяне зашумели, посыпались вопросы. Он, подняв руку, внимательно осмотрел всех и приметил, кто пришел, – он запомнит это, но и не забудет, кто в трудную минуту не встал с ним рядом и не поддержал его. Затем низко, до самой земли, поклонился, за ним поклонились вышедшие с ним родичи.

– Благодарствуйте, люди, что приняли мою боль как свою. Благодарствуйте, – и низкий поклон последовал вновь, – что и радость мою пришли разделить. У Синеокой жар спал, Кривозубая обещалась поставить ее на ноги.

После этих слов северяне одобрительно зашумели, но через миг стало тихо. Из дома вышла Кривозубая.

Ныне она – главней всех, ныне в честь неё будут петь песни и пить мед. Знахарка, не скрывая своего превосходства, свысока смотрела на северян. Ее обезображенное лицо, к которому привыкли и уже не пугались, освещалось ликующими глазами. Она, с малолетства привыкшая быть всегда незаметной, не на виду, сегодня позабыла о своей уродливо рассеченной верхней губе.

При её рождении то ли природа, то ли Чернобог шутку какую сыграл с младенцем, но травница, принимавшая роды, при виде народившейся вздрогнула. Не приходилось с таким сталкиваться. Слышать слышала от других, что может младенец разный родиться, но чтобы лицо здоровенькой горластой девочки было так обезображено, не ведала. Точно Чернобог постарался. Развел верхнюю губу на две части и поднял к носу так, что рот не закрывался. Мать девочки, как увидела, что произвела на свет, так в слезах и зашлась. Какой позор! Что делать?! Когда первые слезы и охи улеглись, порешили отдать её знахарке. От вида безобразного дали и имя соответствующее.