Текст книги "Полковнику никто не пишет"

Автор книги: Габриэль Гарсиа Маркес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Для полковника ничего?

Полковника охватила мучительная тревога. Инспектор закинул мешок за плечо, спустился с крыльца и сказал, не поворачивая головы:

– Полковнику никто не пишет.

Вопреки своей привычке полковник не пошел сразу домой. Он пил в портняжной мастерской кофе, пока товарищи Агустина просматривали газеты. И чувствовал себя обманутым. Он предпочел бы остаться здесь до следующей пятницы, лишь бы не являться к жене с пустыми руками. Но вот мастерскую закрыли, и откладывать неизбежное стало больше невозможно.

Жена ожидала его.

– Ничего? – спросила она.

– Ничего, – ответил он.

В следующую пятницу он, как всегда, встречал катер. И как всегда, возвратился домой без письма.

– Мы ждали уже достаточно долго, – сказала в тот вечер жена. – Только ты с твоим воловьим терпением можешь пятнадцать лет ждать письма.

Полковник лег в гамак читать газеты.

– Надо дождаться очереди, – сказал он. – Наш номер – тысяча восемьсот двадцать три.

– С тех пор как мы ждем, этот номер уже дважды выигрывал в лотерее, – сказала женщина.

Полковник читал, как обычно, все подряд – от первой страницы до последней, включая объявления. Но на этот раз он не мог сосредоточиться: он думал о своей пенсии ветерана. Девятнадцать лет назад, когда конгресс принял закон, полковник начал процесс, который должен был доказать, что этот закон распространяется и на него. Процесс длился восемь лет. Потом понадобилось еще шесть лет, чтобы полковника включили в список ветеранов. И это было последнее письмо, которое он получил.

Он кончил читать после того, как протрубили комендантский час. И, уже собираясь гасить лампу, вдруг заметил, что жена не спит.

– У тебя сохранилась та вырезка?

Женщина подумала.

– Да. Она должна быть среди бумаг.

Жена откинула москитную сетку и достала из шкафа деревянную шкатулку, где лежала перетянутая резинкой пачка писем, сложенных по датам. Она нашла объявление адвокатской конторы, которая обещала активное содействие в оформлении пенсии ветеранам войны.

– Сколько я твержу тебе, чтобы ты сменил адвоката, – сказала она, передавая мужу газетную вырезку. – За это время мы успели бы не только получить деньги, но и истратить их. Что за радость, если нам сунут деньги в гроб, как индейцам.

Полковник прочитал вырезку двухлетней давности. Затем положил ее в карман рубашки, висевшей за дверью.

– Но для смены адвоката тоже нужны деньги.

– Ничего подобного, – решительно возразила женщина. – Мы можем им написать, чтобы они вычли эти деньги из пенсии, когда выхлопочут ее. Это единственный способ их заинтересовать.

И вот в субботу полковник отправился к своему адвокату, который встретил его, беззаботно покачиваясь в гамаке. Это был огромный негр, у которого в верхней челюсти сохранилось только два резца. Он сунул ноги в сандалии на деревянной подошве и открыл окно кабинета. У окна стояла пыльная пианола, заваленная рулонами бумаги, старыми бухгалтерскими книгами с прикрепленными к ним вырезками из «Диарио офисиаль» и разрозненными бюллетенями Инспекторского надзора. Пианола без клавиш служила также и письменным столом.

Прежде чем объяснить причину прихода, полковник высказал беспокойство состоянием дела.

– Я же вас предупреждал, что такие дела не решаются в несколько дней, – сказал адвокат, воспользовавшись паузой. Его совсем разморило от жары. Он откинул спинку раздвижного кресла и почти лежал в нем, обмахиваясь рекламной брошюрой. – Мои доверенные лица постоянно пишут мне, что не следует терять надежды.

– И это тянется уже пятнадцать лет, – сказал полковник. – Похоже на сказку про белого бычка.

Адвокат пустился в весьма красноречивые описания административного лабиринта. Кресло было слишком узким для его перезрелых ягодиц.

– Пятнадцать лет назад было легче, – заключил он. Тогда существовала муниципальная ассоциация ветеранов, в которую входили люди из обеих партий. – Он втянул в легкие обжигающий воздух и изрек, будто сам только что придумал: – В единстве – сила.

– Для меня это не подходит, – сказал полковник, впервые осознав свое одиночество. – Все мои товарищи умерли, дожидаясь почты.

Но адвокат продолжал твердить свое:

– Закон был принят слишком поздно. Не всем повезло, как вам: вы были полковником уже в двадцать лет. Кроме того, закон не указывал, откуда взять деньги на пенсии, так что правительству пришлось перекраивать бюджет.

Старая песня. Каждый раз, слушая ее, полковник испытывал глухую досаду.

– Мы не просим милостыни, – сказал он. – Мы не просим об одолжении. Мы рисковали шкурой, чтобы спасти республику.

Адвокат развел руками:

– Да, это так, полковник. Людская неблагодарность не знает границ.

И эта песня была знакома полковнику. Впервые он услышал ее уже на следующий день после заключения Неерландского договора, когда правительство обещало возместить убытки и помочь вернуться домой двумстам офицерам. Революционный батальон состоял в основном из подростков, сбежавших из школы. В Неерландии они расположились лагерем вокруг гигантской сейбы и ждали в течение трех месяцев. А потом сами добирались домой, кто как мог, и дома тоже продолжали ждать. С тех пор прошло почти пятьдесят лет, а полковник все еще ждал.

Взволнованный воспоминаниями, полковник принял горделивую позу. Упершись костлявой рукой в костлявое бедро, он сказал сдавленным голосом:

– Итак, я пришел к определенному решению.

Адвокат насторожился.

– А именно?

– Я меняю адвоката.

В сопровождении желтых утят в кабинет вошла утка. Адвокат встал с кресла, чтобы выгнать их.

– Как вам будет угодно, полковник, – сказал он, все еще размахивая руками. – Будет так, как вы скажете. Если бы я мог творить чудеса, я бы не жил в этом птичнике. – Он вставил в дверь деревянную решетку и вернулся в кресло.

– Мой сын работал всю свою жизнь, – сказал полковник. – Мой дом заложен. А закон о пенсиях стал кормушкой для адвокатов.

– Только не для меня, – запротестовал адвокат. – Все деньги, что я получил, до последнего сентаво истрачены на судебные хлопоты.

Одна только мысль оказаться несправедливым причиняла полковнику страдание.

– Именно это я и хотел сказать, – поправился он. – От этой жары мозги плавятся.

Минуту спустя адвокат перевернул все вверх дном в поисках доверенности. Солнце уже добралось до середины его невзрачной клетушки, сколоченной из неструганых досок. После долгих и безуспешных поисков адвокат опустился на четвереньки и, отдуваясь, вытащил сверток из-под пианолы.

– Вот она. – Он протянул полковнику лист гербовой бумаги. – Надо написать моим доверенным лицам, чтобы они уничтожили копии.

Полковник стряхнул пыль и положил бумагу в карман рубахи.

– А вы разорвите ее сами, – сказал адвокат.

– Нет, – ответил полковник. – Это двадцать лет моей жизни. – Он ждал, что адвокат продолжит поиски, но тот подошел к гамаку и вытер пот. Потом взглянул на полковника сквозь дрожащий в солнечных лучах воздух.

– Мне нужны и другие документы, – сказал полковник.

– Какие?

– Прежде всего расписка полковника Буэндиа.

Адвокат развел руками.

– Это невозможно, полковник.

Полковник встревожился. Как казначей революционного округа Макондо он совершил трудный шестидневный переход с казной революционной армии в двух чемоданах, навьюченных на мула. Он пришел в Неерландский лагерь за полчаса до подписания договора, волоча за собой издыхающего от голода мула. Полковник Аурелиано Буэндиа – главный интендант революционных сил Атлантического побережья – выдал ему расписку и включил оба чемодана в реестр имущества, сдаваемого при капитуляции.

– Это документы огромной важности, – сказал полковник. – Особенно собственноручная расписка полковника Аурелиано Буэндиа.

– Возможно, – сказал адвокат. – Однако эти документы прошли через тысячи рук и тысячи учреждений и осели Бог знает в каком отделе военного министерства.

– Документы такого рода не могут пройти незамеченными ни для какого чиновника, – сказал полковник.

– Но за последние пятнадцать лет много раз сменялись сами чиновники, – заметил адвокат. – Вспомните, за это время было семь президентов и каждый президент по меньшей мере десять раз менял свой кабинет, а каждый министр менял своих чиновников не менее ста раз.

– Но ведь никто не мог унести эти документы с собой, – сказал полковник. – Каждый новый чиновник обязательно находил их на прежнем месте.

Адвокат отчаялся.

– Но ведь если теперь эти бумаги выйдут из министерства, они должны будут совершить новый круг, прежде чем вы опять попадете в список.

– Все равно, – сказал полковник.

– Это еще на сто лет волокиты.

– Все равно. Кто ждет долго, может подождать еще немного.

* * *

Полковник положил на столик в зале пачку линованной бумаги, ручку, промокательную бумагу, поставил чернильницу. Дверь в спальню он оставил открытой на случай, если придется советоваться с женой.

Она молилась, перебирая четки.

– Какое сегодня число?

– Двадцать седьмое октября.

Он писал очень старательно, положив руку, в которой держал перо, на промокашку, выпрямив спину, чтобы легче было дышать, – словом, так, как его учили в школе. Духота в доме стала невыносимой. Капля пота упала на письмо. Полковник промокнул ее. Потом попробовал стереть расплывшиеся слова, но получилось грязное пятно. Однако он не отчаивался. Сделал отметку и переписал на полях: «Все права сохранены». Затем прочитал абзац.

– Когда меня включили в список?

Женщина, не прерывая молитвы, задумалась.

– Двенадцатого августа тысяча девятьсот сорок девятого года.

Почти тотчас пошел дождь. Полковник заполнил страницу крупными, почти детскими буквами, какими его учили писать в государственной школе в Манауре. Потом вторую страницу – до середины – и поставил подпись.

Он прочитал письмо жене. Она слушала, одобрительно кивая после каждой фразы.

– Ты бы мог попросить кого-нибудь перепечатать письмо на машинке.

– Нет, – ответил полковник. – Я уже устал просить об одолжениях.

Полчаса он слушал, как дождь стучит по пальмовым листьям на крыше. На город обрушился настоящий потоп. После наступления комендантского часа опять где-то начало капать с потолка.

– Давно бы так, – сказала женщина. – Всегда лучше вести свои дела самому.

– Это никогда не поздно, – сказал полковник, прислушиваясь, как капает вода. – Может быть, вопрос решится раньше, чем кончится срок закладной на дом.

– Остается два года, – сказала жена.

Он зажег лампу, нашел течь, подставил миску петуха и вернулся в спальню под резкие звуки капель, ударяющих о жестяное дно.

– Может быть, они решат дело до января, чтобы быстрее получить свои деньги, – сказал он и сам поверил в это. – К тому времени пройдет год, как умер Агустин, и мы сможем пойти в кино.

Она тихо засмеялась.

– Я даже забыла, какие бывают мультипликации.

Полковник попытался увидеть жену через москитную сетку.

– Когда ты была в кино в последний раз?

– В тридцать первом году, – сказала она. – Показывали «Завещание мертвеца».

– С дракой?

– Это я так и не узнала. Когда призрак хотел украсть у девушки ожерелье, хлынул ливень.

Шум дождя усыплял их. Полковник почувствовал легкую боль в животе. Но не встревожился. Он почти пережил этот октябрь.

Завернувшись в шерстяное одеяло, он уже спал, когда хриплое дыхание женщины на какое-то мгновение вплыло в его сон. Тогда он очнулся и заговорил.

Жена проснулась.

– С кем ты разговариваешь?

– Ни с кем, – сказал полковник. – Я думал о том, что тогда, в Макондо, мы были правы. Мы говорили полковнику Аурелиано Буэндиа, чтобы он не сдавался. После этого все погибло.

Дождь шел всю неделю. Второго ноября, в день поминовения усопших, жена против воли полковника понесла цветы на могилу Агустина. Когда она вернулась с кладбища, у нее начался новый приступ. Неделя выдалась тяжелая. Тяжелее, чем четыре недели октября, которые полковник не надеялся пережить. Пришел врач. Он осмотрел больную и, выходя из ее комнаты, громко сказал:

– Если бы я обращал внимание на такие болезни, мне пришлось бы приговорить к смерти весь город. – Но потом поговорил с полковником наедине и прописал ей строгий режим.

У полковника тоже наступило обострение. Он по нескольку часов сидел в уборной, покрываясь холодным потом и чувствуя, как гниют и разваливаются на куски его внутренности. «Это все зима, – убеждал он себя, чтобы не отчаиваться. – Все будет по-другому, когда кончится дождь». И действительно верил, что когда придет письмо, оно застанет его в живых.

Теперь настал его черед заниматься хозяйством – сводить концы с концами. Часто приходилось стискивать зубы и выпрашивать кредит в соседних лавочках.

– Только до будущей недели, – говорил он, не веря в свои слова. – В пятницу я должен получить кое-какие деньги.

Когда у жены кончился приступ, она была поражена его видом.

– От тебя остались одни кости.

– Готовлю себя на продажу, – сказал полковник. – Уже есть заказ от фабрики кларнетов.

Он держался только надеждой на письмо. Изможденный, с ноющими от бессонницы костями, он разрывался между домашними делами и петухом. Во второй половине ноября петух просидел два дня без маиса, полковник уже думал, что тот умрет. И тут он вспомнил о связке фасоли, которую еще в июле повесил над печкой. Он облущил стручки и положил петуху в миску горсть сухих фасолин.

– Поди сюда, – позвала жена.

– Сейчас, – сказал полковник, наблюдая за петухом. – Для хорошего аппетита нет плохой еды.

Когда он подошел к жене, она пыталась приподняться на кровати. От ее тела исходил запах лекарственных трав. Отчеканивая каждое слово, она сказала:

– Ты немедленно избавишься от петуха.

Полковник знал, что рано или поздно она так скажет. Он ждал этого момента с того самого вечера, когда убили сына и он решил сохранить петуха. У него было время подумать, что ответить жене.

– Теперь уже не стоит, – сказал он. – Через три месяца начнутся бои, и тогда мы сможет продать его гораздо дороже.

– Дело не в деньгах, – сказала женщина. – Когда придут ребята, скажи им, пусть возьмут петуха и делают с ним что хотят.

– Я держу его из-за Агустина. – Полковник давно приготовил этот довод. – Представь себе, какое у него было бы лицо, когда он рассказывал бы нам о победе петуха.

Женщина вспомнила сына.

– Эти проклятые петухи и погубили его! – крикнула она. – Если бы третьего января он остался дома, может быть, несчастья и не случилось. – И продолжала, указывая на дверь тощим пальцем: – Как сейчас вижу его вон там с петухом под мышкой. Как я просила его, чтобы он не искушал судьбу и не показывался на гальере[1]1
  Гальера – специальное помещение для петушиных боев. (Здесь и далее примечания переводчиков.)


[Закрыть]. А он только засмеялся и сказал: «Перестань! Сегодня вечером мы будем купаться в золоте».

Она в изнеможении откинулась на кровать. Полковник осторожно подложил подушку ей под голову. И его глаза встретились с ее глазами, такими похожими на его собственные.

– Постарайся не двигаться, – сказал он, слыша, как что-то свистит у нее в груди. Женщина впала в забытье. Когда она снова пришла в себя, ее дыхание казалось более спокойным.

– Все это из-за того, что мы недоедаем, – сказала она. – Грех отрывать хлеб от себя и бросать его петуху.

Полковник вытер ей лоб уголком простыни.

– Уж три-то месяца мы продержимся.

– А что мы будем есть эти три месяца?

– Не знаю, – сказал полковник. – Но если бы нам суждено было умереть с голоду, мы бы уже давно умерли.

Петух, живой и здоровый, стоял перед пустой миской. Увидев полковника, он тряхнул головой и произнес гортанный монолог почти человеческим голосом.

Полковник сочувственно улыбнулся ему.

– Жизнь – тяжелая штука, приятель.

Потом полковник вышел из дому. Он бродил по городу, погруженному в сиесту, не думая ни о чем, не пытаясь даже убедить себя, что есть хоть какой-нибудь выход из положения. Шагал по пустынным улицам, пока не почувствовал смертельную усталость. Тогда он вернулся домой. Жена услышала, что он пришел, позвала его.

– Чего тебе?

Она ответила, не глядя на него:

– Мы можем продать часы.

Полковник уже думал об этом.

– Уверена, что Альваро без разговоров даст тебе за них сорок песо, – сказала женщина. – Вспомни, как он сразу купил швейную машинку.

Она имела в виду портного, у которого работал Агустин.

– Завтра поговорю с ним, – согласился полковник.

– Зачем откладывать на завтра? – возразила жена. – Ты отнесешь ему часы сейчас. Положишь на стол и скажешь: «Альваро, вот я принес часы, чтобы ты купил их у меня». Он тут же поймет.

Полковник почувствовал себя несчастным.

– Это все равно что тащить по улице гроб Господень, – запротестовал он. – Если меня увидят с таким свертком, обо мне начнут распевать песни.

Но и на этот раз жена его убедила. Она сама сняла часы со стены, обернула их в газеты и подала ему.

– Не возвращайся без сорока песо.

Полковник со свертком под мышкой направился в портняжную мастерскую. У дверей сидели приятели Агустина.

Один из них пригласил его сесть. Полковник смешался.

– Спасибо, – сказал он. – Я на минуту.

Из мастерской вышел Альваро и на проволоке, натянутой в коридоре, стал развешивать кусок мокрого полотна. Альваро был крепкий угловатый молодой человек; его глаза всегда возбужденно блестели. Он тоже пригласил полковника сесть. Полковник приободрился. Пододвинул табурет к двери, сел и стал ждать, когда останется наедине с Альваро, чтобы предложить ему часы. Но вскоре заметил, что у всех вокруг какие-то напряженные лица.

– Я не помешал? – спросил он.

Парни запротестовали. Кто-то наклонился к нему и сказал чуть слышно:

– У нас тут листовка, написанная Агустином.

– О чем?

– Все о том же.

Ему дали листовку. Он положил ее в карман и замер в молчании. Только барабанил пальцами по свертку, пока не заметил, что на него стали поглядывать. Тогда он совсем оцепенел.

– Что это у вас в свертке, полковник?

Полковний старался избежать взгляда любопытных зеленых глаз Германа.

– Ничего, – солгал он. – Несу вот часы, чтобы он их починил.

– Что это вы придумали, полковник, – сказал Герман, стараясь завладеть свертком. – Пока вы тут сидите, я сам их посмотрю.

Полковник не выпускал часы из рук. Он не произносил ни слова. Но у него даже веки покраснели. Все вокруг настаивали:

– Дайте ему посмотреть, полковник. Он разбирается в механике.

– Но я не хочу доставлять ему хлопот.

– Какие там хлопоты, – сказал Герман и взял наконец часы. – Немец сдерет десять песо и ничего не сделает.

Герман вошел с часами в мастерскую, где Альваро уже строчил на машинке. Чуть дальше, у стены, сидела девушка и пришивала пуговицы. Над ней висела гитара, а еще выше – надпись: «Говорить о политике запрещается».

Полковник, оставшись без часов, не знал куда себя девать. Поставил ноги на перекладину табурета.

– Дело-то дерьмо, полковник.

Он вздрогнул.

– Только без ругательств.

Альфонсо поправил на носу очки, чтобы лучше рассмотреть ботинки полковника.

– Я про ботинки, – сказал он. – Гляжу, вы уже надели лакированные.

– Но это можно сказать и без ругательств, – ответил полковник и показал подметки своих лакированных ботинок. – Этим чудовищам сорок лет, но за всю свою жизнь они ни разу не слышали бранных слов.

– Готово! – крикнул Герман из мастерской, и в то же мгновение раздался бой часов. Кто-то из соседей забарабанил в стену, и женский голос прокричал:

– Не трогайте гитару – еще год не прошел, как умер Агустин.

Все засмеялись.

– Это часы.

Герман вышел со свертком.

– Часы в полном порядке. Если хотите, я провожу вас до дому: их надо правильно повесить.

Полковник отказался.

– Сколько я должен?

– Не беспокойтесь, полковник, – ответил Герман, занимая свое место среди остальных. – В январе заплатит петух.

Полковник решил не упускать удобного случая.

– Я хочу предложить тебе кое-что, – сказал он.

– Что же?

– Я дарю тебе петуха. – Полковник внимательно осмотрел лица присутствующих. – Я дарю петуха вам всем.

Герман уставился на него в изумлении.

– Я уже стар, – продолжал полковник. Он хотел, чтобы его голос звучал сурово и веско. – И для меня это слишком большая ответственность. Вот уже несколько дней мне кажется, что петух умирает.

– Не волнуйтесь, полковник, – сказал Альфонсо. – Просто в это время у петухов растут перья, поэтому и у вашего сейчас воспалена кожа.

– Через месяц он будет в порядке, – поддержал Герман.

– Все равно я не хочу оставлять его у себя.

Герман впился взглядом в полковника.

– Поймите, полковник, важно, чтобы именно вы принесли на гальеру этого петуха.

Полковник задумался.

– Я понимаю. Из-за этого я и держал его до сих пор. – Он стиснул зубы и, собравшись с силами, продолжал: – Плохо то, что до боев остается еще три месяца.

Герман понял.

– Если дело только в этом, – заявил он, – то нет ничего проще.

И высказал предложение, с которым все согласились. Вечером, когда полковник вернулся домой со свертком под мышкой, жена не смогла скрыть разочарования.

– Не продал? – спросила она.

– Не продал, – ответил полковник. – Но теперь это не имеет значения. Ребята взялись кормить петуха.

* * *

– Подождите, кум, я дам вам зонт.

Дон Сабас отворил шкаф, встроенный в стену конторы. Внутри царил беспорядок: сваленные в кучу сапоги для верховой езды, стремена, поводья, алюминиевый ящик, набитый шпорами. В верхнем отделении висело полдюжины черных дождевых зонтов и пестрый женский зонтик от солнца. «Похоже на следы какой-то катастрофы», – подумал полковник.

– Спасибо, кум, – сказал он, опершись на подоконник. – Я лучше дождусь, пока прояснится.

Дон Сабас не стал закрывать шкаф. Он устроился за письменным столом так, чтобы до него доходила прохлада от электрического вентилятора, вынул из ящика обернутый ватой шприц для подкожных вливаний. Полковник смотрел на миндальные деревья, которые сквозь дождь казались свинцовыми. На улице не было ни души.

– Из вашего окна дождь видится совсем другим. Будто он идет не здесь, а в каком-то другом городе, – сказал он.

– Дождь есть дождь, откуда на него ни смотри, – отозвался дон Сабас. Он поставил кипятить шприц на письменном столе, покрытом стеклом. – Не город, а навозная куча.

Полковник, пожав плечами, прошелся по конторе: пол, выложенный зеленой плиткой, обитая яркими тканями мебель. В глубине в беспорядке громоздились мешки с солью, бурдюки с медом, седла. Дон Сабас глядел на полковника отсутствующим взглядом.

– На вашем месте я бы не думал так, – сказал полковник.

Он сел, скрестил ноги и спокойно повел глазами в направлении письменного стола, за которым сгорбился маленький человечек. Расплывшийся, дрябрый, с лягушачьей тоской во взоре.

– Вам надо показаться врачу, кум, – сказал дон Сабас. – У вас слишком мрачное настроение после похорон.

Полковник поднял голову.

– Я чувствую себя совершенно нормально.

Дон Сабас ждал, пока закипит вода.

– Если бы я мог сказать о себе то же самое, – пожаловался он. – Вы счастливчик, можете есть даже медные шпоры. – Он внимательно рассматривал свои руки, покрытые волосами и усеянные бурыми бородавками. На безымянном пальце, кроме обручального кольца, поблескивал перстень с черным камнем.

– Да, могу, – согласился полковник.

Повернувшись к двери, которая вела в жилую часть дома, дон Сабас позвал жену. Потом страдальческим голосом стал рассказывать о своем режиме питания. Вынул из кармана рубашки маленький флакон и положил на стол белую таблетку величиной с горошину.

– Просто мучение всегда таскать это с собой, – сказал он. – Будто носишь в кармане смерть.

Полковник подошел к столу, взял таблетку и разглядывал ее на ладони до тех пор, пока дон Сабас не предложил попробовать.

– Их кладут в кофе, – сказал дон Сабас. – Это сахар, но без сахара.

– Понятно, – сказал полковник и почувствовал во рту печально-сладковатый привкус. – Как колокольный звон, но без колоколов.

После того как жена сделала ему укол, дон Сабас облокотился о стол и спрятал лицо в ладонях. Полковник не знал, куда себя девать. Женщина выключила электрический вентилятор, поставила его на сейф и пошла к шкафу.

– Зонтики почему-то напоминают мне о смерти, – сказала она.

Полковник ее не слушал. Сегодня, чтобы встретить почту, он вышел из дому в четыре часа, но дождь заставил его укрыться в конторе дона Сабаса. Когда загудели катера, дождь все еще лил.

– Все представляют себе смерть в виде женщины, – продолжала жена дона Сабаса. Она была выше своего мужа, плотная, с волосатой бородавкой над верхней губой. Голос ее походил на жужжание вентилятора. – А я вижу ее совсем не так… – Она закрыла шкаф и обернулась, пытаясь поймать взгляд полковника. – Мне кажется, что она похожа на животное. С копытами.

– Возможно, – согласился полковник. – Чего только не бывает на свете.

Он думал о том, что почтовый инспектор в клеенчатом плаще, наверно, впрыгивает сейчас на катер. Уже месяц, как полковник сменил адвоката, и теперь у него были основания надеяться на ответ. Жена дона Сабаса продолжала говорить о смерти, пока не заметила, что полковник ее не слушает.

– Кум, – сказала она, – вы чем-то озабочены?

Полковник оторвался от своих мыслей.

– Да, кума. Я думаю, что уже пять, а петуху до сих пор не сделали укол.

Женщина была поражена.

– Укол петуху, словно он человек! – воскликнула она. – Какое кощунство!

Терпение дона Сабаса иссякло. Он поднял побагровевшее лицо и приказал жене:

– Закрой рот хоть на минуту. – Она и в самом деле закрыла рот руками. – Ты уже полчаса надоедаешь куму своими глупостями.

– Вовсе нет, – запротестовал полковник.

Женщина хлопнула дверью. Дон Сабас вытер шею платком, надушенным лавандой. Полковник снова подошел к окну. Дождь все не унимался. Курица на длинных желтых ногах пересекала пустынную площадь.

– Петуху действительно делают уколы?

– Действительно, – сказал полковник. – На будущей неделе начнутся тренировки.

– Это безрассудство, – сказал дон Сабас. – Такие вещи не для вас.

– Согласен, – сказал полковник. – Но это не причина, чтобы свернуть петуху шею.

– Глупейшее безрассудство, – повторил дон Сабас, направляясь к окну. Его тяжелое дыхание напоминало звук работающих мехов. А взгляд вызывал у полковника жалость. – Послушайте моего совета, кум, – сказал дон Сабас. – Продайте вы этого петуха, а то будет слишком поздно.

– Никогда не бывает слишком поздно, – сказал полковник.

– Будьте благоразумны, – настаивал дон Сабас. – Вы можете убить сразу двух зайцев: во-первых, избавитесь от всех этих забот и хлопот, а во-вторых, положите в карман девятьсот песо.

– Девятьсот песо! – воскликнул полковник.

– Девятьсот песо.

Полковник поразмыслил.

– Вы думаете, мне дадут за него такие деньги?

– Я не думаю, – ответил дон Сабас. – Я совершенно уверен.

С такими крупными суммами полковнику не приходилось иметь дело с тех пор, как он сдал казну революционной армии. Когда он вышел из конторы дона Сабаса, то вновь ощутил сильную боль в животе. На почте он направился прямо к инспектору.

– Я жду срочное письмо. Авиапочтой.

Инспектор перебрал все конверты и снова разложил их по местам, не сказав ни слова. Только отряхнул ладони и выразительно посмотрел на полковника.

– Но сегодня мне должно было прийти письмо. Обязательно.

Инспектор пожал плечами.

– Только смерть приходит обязательно, полковник.

К его возвращению жена сварила маисовую кашу. Он ел молча, надолго погружаясь в задумчивость после каждой ложки. Жена, сидевшая напротив, почувствовала неладное.

– Что с тобой? – спросила она.

– Я думаю о чиновнике, от которого зависит моя пенсия, – солгал полковник. – Через пятьдесят лет мы будем спокойно лежать в могиле, а этот бедняга будет мучиться каждую пятницу, гадая, назначили ему пенсию или нет.

– Плохой признак, – сказала женщина. – Это значит, ты начинаешь сдаваться. – Она снова принялась за кашу, но через минуту заметила, что муж по-прежнему погружен в свои мысли.

– Ешь-ка лучше кашу, пока не остыла.

– Вкусная, – сказал полковник. – Где ты взяла маис?

– У петуха, – ответила жена. – Ребята из мастерской принесли ему столько маиса, что я решила взять и для нас. Вот какая жизнь.

– Да, – вздохнул полковник. – В жизни такое бывает, что и нарочно не придумаешь.

Он посмотрел на петуха, привязанного у печи. В нем как будто что-то изменилось. Женщина тоже взглянула на петуха.

– Сегодня мне пришлось прогнать детей палкой, – сказала она. – Принесли старую курицу, чтобы петух потоптал ее.

– Обычное дело, – сказал полковник. – В деревнях полковнику Аурелиано Буэндиа тоже приводили девушек.

Жене шутка понравилась. Петух что-то забормотал, издалека его бормотание напоминало гортанный человеческий голос.

– Иногда мне кажется, что он вот-вот заговорит, – сказала женщина.

Полковник снова посмотрел на петуха.

– Петух что надо. – Он подсчитывал что-то в уме, пережевывая кашу. – Обеспечит нас едой на три года.

– Мечты! – сказала женщина. – Из мечты каши не сваришь.

– Каши не сваришь, но она накормит, – ответил полковник. – Это как чудесные таблетки кума Сабаса.

Ночью он плохо спал – все подсчитывал и рассчитывал. На следующий день жена опять подала на обед маисовую кашу. Она ела, низко опустив голову, не произнося ни слова, и полковник почувствовал, как передается ее плохое настроение.

– Что с тобой?

– Ничего, – ответила женщина.

Он понял: теперь пришла ее очередь обманывать. Попробовал утешить жену, но она не слушала.

– Я думаю о том, что прошло уже почти два месяца после похорон, а я все еще не навестила мать покойного.

Она отправилась к ней в тот же вечер. Полковник проводил жену, а потом свернул к кинотеатру, привлеченный музыкой из громкоговорителей. Отец Анхель, сидя у дверей своего дома, следил за публикой – он проверял, кто пойдет в кино, несмотря на его двенадцать предупреждающих ударов. Крики детей, пронзительная музыка, потоки света на небольшом пространстве перед входом приобретали почти ощутимую плотность. Какой-то мальчишка, наставив на полковника деревянное ружье, крикнул:

– Как петух, полковник?

Полковник поднял руки.

– Живет себе.

По всему фасаду здания тянулась пестрая афиша: «ПОЛУНОЧНАЯ ДЕВСТВЕННИЦА». Девственница была в бальном платье, которое оставляло одну ногу обнаженной. Полковник бродил около кинотеатра до тех пор, пока вдалеке не засверкали молнии и не прогрохотал гром. Тогда он пошел за женой.

В доме умершего ее не было. И домой она тоже не возвращалась. Часы на стене остановились, но полковник прикинул, что до комендантского часа осталось немного времени. Он ждал, слушая, как к городу приближается гроза. И уже собрался снова идти искать жену, но тут она вернулась.

Он перенес петуха в спальню. Жена переоделась и вышла в зал, где полковник, окончив заводить часы, ждал сигнала комендантского часа, чтобы поставить стрелки.

– Где ты была? – спросил он.

– Там, – ответила женщина. Не глядя на мужа, она зачерпнула стаканом воды из таза и вернулась в спальню. – Кто бы мог подумать, что сегодня дождь пойдет так рано?