Текст книги "О, милая!.."

Автор книги: Габделджаббар Кандалый

Габдельджаббар Кандалый
О, милая!..
Стихотворения

Дорогой читатель!

Имя и поэзию Габдельджаббара Кандалый я открыла для себя сравнительно недавно и вдохновилась его возвышенным и одновременно земным словом. Над переводом лирических произведений поэта я работала, вникая в первоисточники, консультируясь со знатоками татарской культуры. Немалое влияние на творчество Г. Кандалый оказала персидская культура. И мне хотелось наиболее достоверно передать поэтику и художественную мысль автора, сделать её интересной широкому кругу читателей. Я искренне признательна знатокам татарской культуры, ставшими мне истинными соратниками на этом нелёгком пути.

Зрелость взглядов и суждений, красота и самобытность поэта актуальны и сегодня, и будут востребованы и завтра, обогащая мировую культуру и являясь ориентиром для других художников слова. И я надеюсь, дорогой читатель, что и вам, несмотря на разность эпох, будет близка и созвучна по взглядам на жизнь, по миропониманию, по образному строю высокая поэзия татарского классика XIX века Габдельджаббара Кандалый.

Лилия Агадулина

Мои молитвы все тебе…

Вот и вышла книга «О, милая!», в которой собраны лирические стихотворения татарского поэта Габдельджаббара Кандалый (1797–1860) в переводе московской поэтессы Лилии Агадулиной. Как переводчик, она уже известна – её переводы тувинской поэзии были высоко оценены на международном фестивале литературы и культуры «Славянские традиции» и вошли в сокровищницу тувинской литературы.

Взяться за перевод такого поэта, как Кандалый, довольно смелое и зрелое решение. Для того, чтобы наиболее точно донести до русского читателя не только общую поэтическую мысль каждого стихотворения, но и мысль, заложенную в каждом слове, понадобилось кропотливое изучение основ татарской речи и национальных религиозных традиций. И эта задача была успешно решена: найдены и выбраны наиболее достоверные варианты перевода; язык перевода стал таким же образным, символичным и чувственным, как и язык оригинала; и при этом не были нарушены нормы русского языка.

Следует также отметить, что переводчик проявила тонкое поэтическое и эстетическое чутьё.

Она сумела филигранно соединить в книге всё то, что отличало поэзию Кандалый от творчества других восточных мастеров пера: коранический текст, многообразную суфийскую символику, религиозный и народно-поэтический фольклор, и живое народное слово.

Габдельджаббар Кандалый стал влиятельной фигурой в период демократизации татарской литературы и преобразования национального литературного языка, его значительный вклад в этот насыщенный событиями процесс часто сравнивают с «державинским переломом» эстетических критериев в лирической поэзии. Поэт в совершенстве владел тюрки-фарси-арабскими языками, сочинял на них свои первые произведения, усиленно познавая мусульманскую поэзию. Начальное образование поэт получил дома у своего отца, потомственного служителя культа, который, видя склонность к филологическим дисциплинам, в особенности к арабистике, дал ему возможность продолжить обучение в других крупных медресе Казанской губернии. В годы учёбы Кандалый рано приобщился к литературному наследию народов мусульманского Востока.

Долгое время обучения, в течение 17 лет, сформировало в нём глубочайшее уважение к учёности, стремлению к знаниям. Невежество поэт считал самым скверным из человеческих пороков:

 
Коль ты невежду в объятия примешь,
Судного дня оковы не снимешь.
Коль не уйдёт он – беги, сломя голову,
Камень на плечи не взваливай смолоду.
 

По возвращении домой он становится имамом при мечети и продолжает преподавательскую деятельность. Духовная должность в те времена была единственной возможностью заниматься творческой деятельностью.

В то время суфийско-кораническое мировоззрение получило широкое распространение среди татар, преданность Всевышнему гармонично сочеталась с идеями свободы личности в выборе занятий, участия в общественной жизни. Особенно сильным было влияние на поэта средневековой ираноязычной суфийской поэзии – с одной стороны, и устного творчества народа – с другой.

Вероятно, сама суфийская литература была близка всем слоям народа, исполнена великой художественной силой и философской глубиной. И оказала немалое влияние на творчество поэта, в котором преобладали традиции исламской культуры и фольклора, и изобилие коранических образов:

 
…Ты создана цветком в саду цветущем,
Я создан соловьём заливисто поющим.
 
 
Пожалуй, пение твоё для встреч,
Мой щебет, чтоб тебя развлечь.
 
 
Твоя рука – периной, локон – одеялом пусть,
Моя душа твоею жертвой будет пусть.
 

Эти образные строки направляют нас к главе Священного Корана (55 сура «Ар – Рахман»).

Поэт многократно обращался к мотиву терпения, красной строкой через многие его произведения проходит мольба: «Аллах мой, дай терпения!»

 
Аллах мой, птицу певчую
На райском дереве оставь.
Аллах мой, дерзновенного
На путь терпения направь!
 

Зрелый этап творчества Кандалый, по общему мнению литературоведов, был ознаменован отказом от суфийского миропонимания. Данное явление наиболее точно охарактеризовал академик М. А. Усманов: «…У молодого Кандалый идеи суфизма были недостаточно сильны. Поэтому позже… суфийские идеи ломаются у самого основания».

Но вполне возможно, это изменение идейных и творческих позиций Кандалый, эта кажущаяся противоречивость, всего лишь результат его пластичной и неординарной творческой натуры, стремящейся к свободе самовыражения и к образному мировосприятию. Можно высказать и парадоксальное предположение, что отход от суфизма – лишь внешняя игра творца, этакий литературно-художественный приём, призванный освежить внимание читателя и эмоционально украсить произведение, но это всего лишь предположение… Во всяком случае – прежние мусульмано-суфийские мотивы не исчезли бесследно в творчестве зрелого поэта.

Именно в этот период, новаторски и талантливо соединяя лучшие литературные традиции с фольклорными национальными истоками, поэт сумел создать самобытный и доступный общелитературный язык. Вначале архаичный и сложный, с множеством заимствований из арабской, персидской, огузской и чагатайской лексики, его язык становится простым и лёгким в восприятии. Он свободно вводит в творческий оборот фрагменты разговорной речи, элементы обрядового татарского фольклора, пословицы и поговорки:

 
Слова такие в книгах я увидел:
«Стыдливого нуждой Бог не обидел;
Дела, что в руках не горят,
Огня не дадут!» – говорят.
 

Вопреки мусульманским обычаям и заповедям Корана, Кандалый впервые в татарской поэзии открыто воспел Женщину – её земной, «телесный» образ. Габдельджаббар Кандалый проявил себя поэтом ярким, самобытным, испытывающим неутомимую жажду познания и самоутверждения. Он страстно отстаивает право человека на земную любовь, земное счастье, неприкосновенность внутреннего мира:

 
Коль влюблены, найдёмся мы,
Соединясь устами мы,
Обнявшись, ввысь взлетаем мы,
Оставшись, только мы вдвоём.
 
 
О, мой Аллах, с красивой столь
Мне ложе разделить позволь,
Вкус поцелуя снять позволь,
В плену объятий быть её!
 

Завершающие годы творчества Г. Кандалый характерны философией размышлений о глубинной сути, ценности и смысле человеческой жизни. Его насыщенные земной страстью и радостью жизни стихи наполняются светлой, созерцательной грустью, а затем и глубокой печалью:

 
Чтоб ни задумал я писать,
Ещё мне есть о чём сказать.
Лишь силы стали покидать
И руки стал я опускать.
 
 
Чтоб мунаджаты написать,
Рассеяв разум, стал я жить.
Быть может, для скорбей рождён,
Я создан, чтоб в печали жить.
 

Но и эти философские произведения были наполнены светом жизни и верой в лучшее, желанием говорить о самом глубинном, самом сокровенном в человеке…

Нина Попова,

кандидат филологических наук,

член Союза писателей России

«Узревшие твой лик напрасно…»

 
Узревшие твой лик напрасно,
Увяли от тоски грустя!
Тебя узрев и плача часто,
Глаза свои сгубили зря!
 
 
К цепочке сплошь из всех других
Добавила ты также нас.
И погубила так, как их,
Кляня безжалостно и нас.
 

«Коль вглубь души своей тебя…»

 
Коль вглубь души своей тебя
Я положу, поместишься?
Заставить так страдать меня,
Быть может, ты осмелишься?!
 
 
Скажи-ка, что ж упряма так?
Из камня сердце у тебя?
Клянусь, что знает всё Аллах!
Почто не выйдешь за меня?!
 

«Когда приснится образ твой…»

 
Когда приснится образ твой,
Глаза узреют сон такой,
Начнут плясать передо мной
Кичливые груди твои.
 
 
Пугает тот мираж извне,
Терзающий меня во сне,
С душой бы не расстаться мне,
Когда я в грёзы погружён.
 
 
Вмиг горы, степи обойдя,
Я прилетел бы до тебя,
Прилёг бы я, обняв тебя,
Навек тобой уже пленён.
 
 
Коль влюблены, найдёмся мы,
Соединясь устами мы,
Обнявшись, ввысь взлетаем мы,
Оставшись, только мы вдвоём.
 
 
О, мой Аллах, с красивой столь
Мне ложе разделить позволь,
Вкус поцелуя снять позволь,
В плену объятий быть её!
 

«Лишь я возьму перо опять…»

 
Лишь я возьму перо опять,
Привет замыслив написать,
Я слов не знаю, где мне взять
И с кем привет мой передать?
 
 
Алеют розы на щеках,
И алый яхонт на губах,
Коснёшься ли в случайных снах,
И с кем привет мой передать?
 
 
Известно, кто отец-то твой,
Красноречива ты собой,
Как уродилась ты такой? —
И с кем привет мой передать?
 
 
Ох, душенька, любимая,
Смышлёная, учёная,
Моя ты прозорливая, —
И с кем привет мой передать?
Не слушай вздорных слов пустых,
Не утони в слезах моих,
Себя позором заклеймив, —
И с кем привет мой передать?
 
 
Коль в жёны не смогу я взять,
За талию тебя обнять,
Всю жизнь придётся воздыхать, —
И с кем привет мой передать?
 

«Вошёл в твой дом, видать, я не напрасно…»

 
Вошёл в твой дом, видать, я не напрасно,
Случайно лик узрел я твой прекрасный.
 
 
Узрев твой лик, я с цветником сравнить лишь смог.
Услышал я сладкоречивый слог.
 
 
Хотя узреть твой стан благословенный смог,
Однако дум твоих узнать уже не смог!..
 

«О, душенька, красна собой…»

 
О, душенька, красна собой,
Не стань чужою ты женой,
Когда, как ты пригожую
Аллах назначит мне судьбой?
 
 
Иль брови, иль глаза твои,
Походка ли с ума свела?
На этот свет являлась ли,
Красивей девушка тебя?
 

«Челом, как яблоко создал…»

 
Челом, как яблоко создал,
И брови тонко начертал,
Я от тоски безумцем стал, —
Прошу терпенья у Аллаха!
 
 
Истосковался днями я,
Молился вечерами я,
Но позабыть совсем не смог я, —
Прошу терпенья у Аллаха!
 

«Постой-ка, дядя, не спеши…»

 
Постой-ка, дядя, не спеши,
Поласковей к себе прижми,
Отрадны ласки для души, —
Лукавят так красавицы.
 
 
Стой, дядя, грудь мою не гладь,
Не для тебя та благодать.
Коль трогать – цену убавлять, —
Лукавят так красавицы.
 
 
Стой, дядя, не балуй с собой,
Не ублажай себя игрой,
Ведь неудобно спать с тобой, —
Лукавят так красавицы.
 
 
Всё это написал талиб,
Кто прочитал – пусть не винит,
В печали я остался жить,
Когда ушла любимая!
 

«Однажды цвет распускается…»

 
Однажды цвет распускается,
Ложится наземь, осыпается.
Сохнет – срок его кончается,
Коль осени пришла пора.
 
 
Вот так и жизнь твоя пройдёт,
Цветущая пора уйдёт,
И красота с лица спадёт,
Коль станешь ты уже стара.
 

«В чужом краю ты, дорогой…»

 
В чужом краю ты, дорогой,
Отнюдь нет спутника с тобой.
Быть может, жизнь трудна собой, —
Терпенье будет спутник твой.
 
 
…Шёл пароход, и вот причал.
Дитя моё, тебя я ждал.
Оставив мать с отцом, далёко
Из мест родных ты уезжал…
 

«Аллах мой, птицу певчую…»

 
Аллах мой, птицу певчую
На райском дереве оставь.
Аллах мой, дерзновенного
На путь терпения направь!
 
 
Уже дрожит моё перо,
Не пишет больше ровно.
Душа горит, лицо старо,
От тягот сохнет словно.
 
 
Писать иль не писать, как знать?
Поможет ли письмо опять?
Смогу ли горести унять,
Иль будут вечно догонять?!
 

«Ещё немного написать ли? Для чего?..»

 
Ещё немного написать ли? Для чего?
Уйдут ли горести из сердца моего?
 
 
Дитя моё, хоть нет подарка для тебя,
Молитвами благословлю ту встречу я.
 

«Коль мне велит Аллах, я на тебе женюсь…»

 
Коль мне велит Аллах, я на тебе женюсь,
Коль по судьбе в объятия твои уткнусь,
Коль с упоением в уста твои вопьюсь, —
Блаженство это будет длиться вечно же.
 
 
Пусть брови полумесяцем твои,
Пусть зубы схожи с жемчугом твои,
Как дивный шёлк, струятся волосы твои, —
Никто не сравнится с тобою уже!
 
 
Твой лик, как полная луна сияет,
И сладкоречие твоё не иссякает,
И как звезда Зухра глаза твои мерцают, —
Весь образ твой подобен ангелу уже!
 
 
По воле Господа влюбился я в тебя,
Пусть милостью своей дарует мне тебя,
Коли судом своим назначит мне тебя, —
Тогда просить Его мне не о чем уже!
 
 
У Господа прошу тебя я неизменно,
Пускай мольбы мои воспримет непременно,
Ведь по тебе томится сердце моё верно, —
Пусть милостью своей тебя мне даст уже!
 
 
О, как прекрасен, милая, твой лик,
Лишь только гляну, глаз не отведу своих.
И днём и ночью на устах моих, —
Пусть сделает Господь тебя моей уже!
 
 
Предпишет ли Господь мне в жёны тебя взять,
Чтоб взяв тебя, в блаженстве вечном пребывать,
Чтоб смог руками до грудей твоих достать, —
На этом свете вместе быть всегда уже!
 
 
Душа моя, мой свет очей, любимая,
Твой стройный стан возвысил грудь твою,
Коли женюсь, познал бы цену я твою, —
И днём и ночью угождал бы я уже!
 
 
Душа моя, мой свет очей, краса моя,
Кроме тебя я ни на ком ведь не женюсь,
Кроме тебя на прочих я не засмотрюсь,
Кроме тебя ни на кого не гляну же!
 
 
Любовь безумцев сделала из нас,
Кровавых слёз не удержать из глаз,
От слова этого размяк бы и алмаз, —
Лишь от тебя не видеть нежности уже!
 
 
Уже пришла пора для нас единым стать,
Итак, мы жизнь свою успели растерять,
Где это видано любимую бросать, —
Миг нашей встречи надо торопить уже!
 

«Посеешь зёрна, хлеба даст…»

 
Посеешь зёрна, хлеба даст,
А коль с умом, с лихвой воздаст!
 

«Вконец сожгло, опалило…»

 
Вконец сожгло, опалило
Приветливой речью письма.
Аж слюнки из уст обронил я,
Смакуя твои имена.
 
 
Когда же будем мы вместе?
Без писем тоску не стерпеть!
Аллаха проси о встрече,
Шакирду не дай постареть!
 
 
Когда в медресе гул и споры,
Душа лишь с тобой говорит.
Любовь не уснёт так скоро,
Огнём днём и ночью палит.
 
 
Ведь я же не так далеко,
Не в Шаме я, не в Медине,
Увидеть тебя нелегко, —
Душа моя только в Амине.
 

«Калфак из хлопка на тебе…»

 
Калфак из хлопка на тебе,
Сапожки сшиты по ноге,
Я всей душой тянусь к тебе, —
Не погуби же, душенька!
 
 
Лик твой лучист, стать высока,
В речах сладка, в боках узка,
Да в серебре перстней рука, —
Чудно ценна ты, душенька!
 
 
Коль уши в серебре твои,
Коль косы в серебре твои,
О ком же мысли все твои?
Раскрой же тайну, душенька!
 
 
Во всём тебя исправней нет,
И на руках твоих браслет,
И тоньше уст твоих уж нет, —
Чу, соловьиных, душенька!
 
 
Аллах так возлюбил тебя,
Нет слов, однако, у меня,
Не оттолкни нас от себя, —
Ответь хоть что-то, душенька!
 
 
Запястьями белым-бела,
В зелёном платье ты сама,
Мечтаю, чтоб женой была, —
Ответь скорей мне, душенька!
 
 
Одна лишь цель есть у меня,
Желаю встретить я тебя,
И о делах спросить тебя, —
Коль даст Аллах мне, душенька!
 
 
Лик твой лучист, в боках узка,
Увидеть бы наверняка,
Увидеть, отчего тонка, —
Скажи, чем дышишь, душенька?
 
 
По-разному зовут тебя,
Душа моя, привет тебе,
Мои молитвы все тебе, —
Предвижу счастье я в судьбе…
 

«Твой стан узрев, сказал: „Хвала Аллаху!“…»

 
Твой стан узрев, сказал: «Хвала Аллаху!»
Твой лик узрев, прочёл «Куль ху Аллаху».
 
 
Коль ты мудра, поймёшь слова все эти,
Ответь хоть взглядом на молитвы эти.
 
 
Коль ты умна, прими моё ты слово,
Всей страстью полюблю тебя я снова.
 
 
Уже с зари из сердца не уходишь,
Ты и во сне ко мне опять приходишь.
 
 
Письмо с печатью я отправил это,
Коль, душенька, прочтёшь, учти об этом.
 
 
Молю тебя, прими письмо ты это,
Молю тебя, пришли письмо с ответом.
 
 
Одной тебе любовь свою дарю,
Невольным я в твоём огне горю.
 
 
Свою любовь в письме я посылаю, —
Не режь, не жги её, она – живая!
 
 
Душа о встрече горевать устала,
Уже лицо моё с тоски увяло.
 
 
С утра до вечера я всё страдаю.
Что делать мне? Нет сил, как я скучаю.
 
 
Хоть раз увидеть бы тебя, любимая,
Возликовала б вся душа ранимая.
 
 
В твоём огне сгорают плоть с душою,
И днём я вижу мир, покрытый тьмою.
 
 
С тобой мечты, очей моих желанья,
Все о тебе слова в моих сказаньях.
 
 
Язык лопочет имя, слёзы льются,
Я стал влюблённым с головой безумца.
 
 
Источник слёз из глаз неиссякаем,
Узнай из слов, как страстью я снедаем.
 
 
Огонь любви жжёт сердце постоянно,
Когда настанет день утех желанных?
 
 
Пылает сердце в нас к тебе любовью,
Хотел бы рядом быть тогда с тобою.
 
 
И сколько б не писал, слова лишь крепнут,
От плача этого глаза мои ослепнут.
 
 
Я стал несчастным, по тебе тоскуя,
Горит душа, о, выход ли найду я?
 
 
Пусть даст Аллах лекарство мне от страсти,
В твоих объятиях всегда лекарство.
 
 
Я полюбил тебя настолько свято,
Всё существо моё огнём объято!
 
 
Устал о встрече думать то и дело,
Уже душа готова сбросить тело.
 
 
Лик тёмен, милая, в печаль вживаюсь,
Тебя увидев, я душой взрываюсь.
 
 
О, милая моя, стройна, как ива,
Твой лик лучист, сама сладкоречива.
 
 
Лишь имя милое всегда со мною,
Позволит ли Аллах мне быть с тобою?
 
 
Но коль Аллах не даст мне быть с тобою,
Пусть разлучит нас смерть с тобою!..
 

«Письмо же это ты получишь, знаю…»

 
Письмо же это ты получишь, знаю.
Коль примешь, надорвёшь немного с краю.
 
 
Лишь о тебе мои все воздыханья,
О встрече хоть одной мои страданья.
 
 
Ты милая, души моей частица,
Ты дух мой, ока моего зеница.
 
 
Пускай Аллах перстом судьбу отметит,
Пусть вместе нас сведёт на этом свете.
 
 
Ты нравом вся в бобра, и камень сточишь,
Сама ты соловей, как звёзды, очи.
 
 
Твой стройный стан камыш у Агидели,
А речь подобна соловьиной трели.
 
 
День-ночь хожу я, страстью окрылённый,
Тебя увидев, таю утомлённый!
 
 
Я обречён жить, лишь тебя желая,
Чтоб дал Аллах тебя, моя родная.
 
 
О, сколько слёз я выплакал ночами,
Избавлюсь ли от этих я печалей?!
 

«Тра-ля-ля-ля, тра-та-та…»

 
Тра-ля-ля-ля, тра-та-та.
Свежий веник в кипяток —
Хворь бежит за ворота.
 

«Попробуй на вкус, каков же мой хлеб?..»

 
Попробуй на вкус, каков же мой хлеб?
От чёрных бровей натерпелся я бед.
 

«Уж подрастает милая…»

 
Уж подрастает милая,
Уж славят все красу её.
Уж всякий хвалит тут её, —
Для всех она любимая!
 
 
Растёт ещё пока она,
Лицом, как полная луна,
Глаза – нарцисс, в бровях темна, —
Кем обещает быть она?!
 
 
Макарьевский калфак на ней,
Играет множеством огней
Браслетами руки своей, —
Терзаешь душу, милая!
 
 
В ушах же серьги с серебром,
Звенят чулпы своим добром.
А думы все твои о ком? —
Терзаешь сердце, милая!
 
 
Браслет к руке твоей приник,
На шее, может, воротник
К двум прелестям твоим приник, —
Ну что за прелесть, милая?!
 
 
Когда я ближе подойду,
Стесняешься совсем ещё,
Коль ты подвластна так стыду,
Ребёнок ты совсем ещё!
 
 
Колеблется душа твоя,
Двоякие её пути.
Но ведь влюблённого, как я,
Сколь не ищи, уж не найти.
 
 
Во сне встречаясь, милая,
Вступали мы с тобою в спор.
Столь откровенный разговор
Был лучшим любящим в укор.