Текст книги "Царь Соломон. Мудрейший из мудрых"

Автор книги: Фридрих Тибергер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 4
ОСМЫСЛЕНИЕ ПРОШЛОГО

С какой бы стороны мы ни обратились к истории евреев, мы не сможем обнаружить те основные силы, которые определили течение внутренних и внешних событий, поэтому повторим: именно монотеизм способствовал образованию нации и ее сохранению в период, когда страна была преимущественно племенной.

Принято считать, что становление монотеистической религии связано исключительно с деятельностью пророков после падения древнего государства, а предшествовала этому стадия язычества. Рассматривая развитие от язычества к иудаизму, большинство исследователей не учитывают постоянного развития и самой системы иудаизма. Между тем только сплочением людей на основе веры в единого Бога можно объяснить сохранение самобытной культуры израильских племен и того, что они не только не были поглощены более развитой ханаанской цивилизацией, но смогли приспособить ее к своим потребностям, образовав единое моноэтническое государство, основанное на национальной идее с общей религиозной системой.

Рассмотрев в предшествующих главах внешние и внутренние условия, предшествовавшие времени Соломона, обратимся к характеристике монотеизма. Только поняв его своеобразие, мы сможем разобраться в уникальной судьбе народа.

Имеющиеся в нашем распоряжении источники показывают, что современный иудаизм коренным образом отличается и от веры античных времен, и от религиозных представлений евреев в эпоху Средневековья. Развитие веры прошло долгий путь разочарований, проб и ошибок, прежде чем появились такие современные понятия, как, например, чистота и целомудрие. Непосредственно сам способ монотеистического мышления практически не менялся, и М. Бубер назвал этот процесс «постепенным разворачиванием свернутого листа».

Самое удивительное в ранней истории Израиля – необходимость доказательства того, что его вера фундаментально и радикально отличалась от современных ей языческих верований соседних народов, хотя между ними не существовало ни соперничества, ни стремления к взаимному подавлению.

Язычество и монотеизм различались не количеством почитаемых богов и не формами культа, а тем, что отражали две качественно различные стадии мышления. Язычество (как в историческом, так и в психологическом аспекте) представляло собой более древний и простой тип мышления, а монотеизм – тип более поздний и совершенный. Именно поэтому прошел довольно большой период, прежде чем в иудаизме исчезли следы язычества.

Долгое время черты того и другого достаточно мирно уживались. Хотя и Давид, и Соломон ощущали как насущную потребность создать некий центр монотеистической веры, они проявляли полное уважение к языческим святыням и божествам. Язычество вытекает из восприятия внешней стороны мира, оставляя сущностную его сторону во власти божества.

Даже когда мысль поднимается до концепции единого Бога, как у фараона Эхнатона, природный объект – в конкретном случае солнце – всегда остается видимым образом или особым воплощением божества.

Монотеистическое сознание и материальные предметы, и все, что существует, относит к созданиям единого Бога, который не входит ни в один мировой предмет, но поддерживает и определяет каждый из них. Монотеизм отделяет личное от безличного, телесное от бесплотного, временное от вечного, видимое от невидимого, человека от Господа. В языческие времена связи с миром и общение с ним осуществлялись чувственными способами. Монотеизм требует от нас необычайно многого: не увлекаться видимым в ущерб бесконечному и невидимому, искать пути в жизни сегодняшней, не забывая о вечном, и все это для того, чтобы мы не отрывались от Бога и искали пути от Бога к самим себе. Должно было пройти много времени, прежде чем монотеизм утвердился в сознании как главное средство миропонимания. Полное изменение этической системы, которое пока не достигнуто, как отмечает Платон, но человек стремится к высшему развитию, но путями, указуемыми Богом. В процессе этого пути люди обретают равенство, что является одним из следствий монотеизма.

Естественно, что в некотором смысле монотеизму всегда грозит опасность со стороны язычества. Она в большей степени кроется в символах, которые отражают лишь поверхностный слой видимого нами, не затрагивая сущности вещей.

В монотеизме самым поразительным, но и самым трудным для понимания является образ воплощения Бога. Древние образы животных, в которых были представлены божества, можно считать языческими в той же мере, что и средневековые изображения, например, короля с саблей и перечнем грехов – судьей всего мира.

Монотеизм вызывает эмоции и внутренние потрясения на самых глубинных уровнях нашего сознания.

После общих рассуждений мы можем сделать некоторые выводы с соответствующими отсылками к библейским текстам как к единственному источнику сведений о формировании монотеизма, его истории. Отметим, что критическое отношение к историческим описаниям является основной задачей автора настоящей работы.

Прежде всего необходимо отметить, что в монотеистической концепции сущности божественного используются те же термины и метафоры, которые были в ходу у язычников. Так слово Elohimот корня El– «бог», использовавшееся как обозначение языческого бога, представляет собой дериват (множественное число) от формы единственного Eloha. Форма множественного числа слова «Идол» (Adonai),также использовавшаяся для обозначения конкретного бога, употреблялась и для обозначения единого Бога.

Наиболее наглядным примером монотеистического толкования древней формы является аббревиатура JHWH, которую вслед за средневековыми авторами мы обычно произносим как «Яхве», поскольку еврейская традиция в соответствии с истинным античным произношением, известным только жрецам, была утрачена. Принимая «Яхве» в качестве личного имени, аналогичного Осирису или Юпитеру, мы легко впадаем в язычество и теперь можем говорить о высшем боге Яхве, который постепенно стал единым Богом и был лишен национальной принадлежности только пророками.

Согласно данной интерпретации во времена Давида и Соломона основной религией евреев было язычество, тогда как монотеистическое вероучение еще не приобрело настоящей популярности, достигшей своей вершины только во времена пророков.

До сих пор непонятно, как в палестинских поселениях с древним родоплеменным укладом могли появиться и завоевать популярность пророки. Скорее всего, прав Ю. Вальхаузен, считавший, что Яхве является наименованием одного из племенных богов, культ которого получил широкое распространение. Это значит, что в древнем Израиле не было монотеизма. Но как тогда объяснить «внезапное» появление этого вероучения после вавилонского изгнания?

Конечно, процесс замещения язычества монотеизмом не мог произойти одномоментно. Речь может идти только о том, что в определенный период времени, отраженный в книгах пророков Амоса, Исаии и Иеремии, сложились обстоятельства, заставившие народ признать эту концепцию. Вот к какой нелепости может привести буквальное толкование библейского текста.

Следующим шагом должно быть установление имени, которое первоначально носил идол Яхве: как бог огня – он появляется в Неопалимой Купине, как бог подземного мира и вулканов – он мечет молнии на горе Синай. Его имя Шадай (от шад– «поле», «пастбище») указывает на то, что он мог быть и покровителем пастбищ.

Сложность монотеизма заключается в том, что он требовал поклонение божеству, не имеющему никакого конкретного зримого образа, который и замещался изображениями, относящимися к более ранним временам. Так, полагают, в период вавилонского изгнания Яхве изображали в виде тельца (молодого быка). В качестве доказательства приводят факт изображения золотого тельца на большой купели в храме Соломона, а также указывают на священных быков Иеровоама. Вполне естественно, что Исаия и Иеремия упоминают о поклонении быкам в храме Иерусалима. Имеются и некоторые метафорические отсылки, например слова abirIaakov– «могущественный Иаков» – могут означать и «быкоподобный Иаков». Поскольку сведений о развитии монотеизма недостаточно, нам приходится обращаться к языковым примерам.

Слово «Яхве», действительно, стало критерием для проведения границ между частями Ветхого Завета. Ученые считают, что пророческая и допророческая часть восходят к двум разновременным группам текстов, в каждой из которых употреблялось свое именование Бога. Со временем они были сведены редакторами в единое повествование. Их принято обозначать как Яхвиста и Элохиста.

Теория подтверждается анализом текстов Пятикнижия Моисеева и содержащимися в отдельных главах противоречиями. Однако более тщательный анализ показал, что Ветхий Завет был составлен на основе гораздо большего числа источников.

Но какой же текст древнее – Яхвиста или Элохиста? Ранние исследователи были убеждены, что форма множественного числа Элохим является более архаичной, чем идол Яхве, ставший верховным богом. Однако такой вывод не согласуется с текстами, из которых видно, что Элохиста отражает более высокоразвитое абстрактное мышление, чем Яхвиста. Более отчетливо там выражена и идея всеобщего наднационального Бога. Следовательно, Яхвиста соотносится с более «национальным» Южным государством Иудеи, а Элохиста – с поздним Северным государством, которое отличалось большей широтой взглядов.

Соответственно различаются и политические акценты: одни прославляли власть Давида, проявившуюся в сооружении центрального святилища, другие славили Иосифа и свободу поклонения в местах совершения племенных обрядов. (В предыдущей главе показано существование противоположных стремлений у Давида и северных племен.) Все эти выводы основывались на именовании Бога: Элохим или Яхве.

По иронии судьбы Элохим стал восприниматься как более абстрактный образ, в отличие от более конкретного и зримого Яхве. В Библии говорится, что Моисей спросил имя у Господа, который воззвал к нему из горящего куста, поскольку, сказал он, люди потребуют ответ на этот вопрос. Образ говорящего куста полностью соответствует восприятию язычников-израильтян. Они считали, что слова являются наиболее точным средством выражения смысла. Могущественного Бога необходимо было называть по имени, только тогда его можно было идентифицировать с чем-то известным.

Данный Моисею ответ рассматривается многими, что вполне объяснимо, как нечто новое для человеческого сознания. Но прозвучало не личное имя. Бог говорит трижды: «Я есмь Сущий».

Первые слова «Я есмь…» («Я буду…») развивается, как уже предположил Ибн Эзра, в третью личность по направлению от человека к Богу: «Он будет». Так выражено значение возможного, и так возникла аббревиатура из четырех букв (тетраграмматон), которая не является именем собственным, но указывает на смысл глагола, который обозначает все будущее.

Использованные именования для обозначения Единого Сущего в монотеистическом вероучении – а таких существует несколько – могут различаться в их подходах к тому, что не поименовано. Имя Элохим понятно политеисту, в то время как Яхве указывает на Божественное бытие монотеисту и, таким образом, четко противостоит язычеству.

Традиционно считается, что тетраграмматон и его словесная интерпретация открылись Моисею при появлении Неопалимой Купины, сохранились отчетливые воспоминания о том, что именно ему Израиль обязан всеобщим распространением монотеизма. Исторически плодотворно и психологически болезненно пытаться провести различие между частями Библии на основе двух обозначений Господа.

Точно так же, как и заблуждения греков в представлении о веществах, алхимические эксперименты помогли сделать открытия, имевшие значение для самой химии, и разделение частей, заведшее в тупик толкователей Библии, оказало огромное влияние на формирование методики анализа ее текста.

Книга книг, которая является единственным источником нашего знания о периоде первых царств, собрана из различных источников, и она часто менялась, пока не обрела свою современную форму.

Но именно эти противоречия и разночтения, которые следуют одни за другими, так что их нельзя пропустить, однозначно доказывают, что традиционный стиль изложения считался священным, и при переписке текстов никаких отклонений от него не допускалось. Следовательно, совершенно неверно полагать, что при компиляции из двух или большего числа списков библейских книг редактор стал бы сохранять их индивидуальные особенности. Во всяком случае, несомненно, что этот предполагаемый редактор составлял текст, имея в виду цель максимально воздействовать на читателей. Те, для кого предназначались книги Иова или Екклесиаста, в течение столетий не исследовали их критически. Несмотря на неточности и неправильные толкования, заложенная в тексте монотеистическая идея воспринималась всеми.

Какая же политическая идея может быть извлечена из всей этой работы? Ни священники, ни цари, ни даже пророки, ни тем более простой народ не смогли избежать осуждения присущих им недостатков. Установление библейского текста могло быть только результатом коллективной памяти. К ней следовало относиться так же бережно, как и к каждой букве, высеченной на камне.

Процесс можно сравнить с сочинением народной песни, которая также отличается повторами, противоречиями и нестыковками, хотя ее подлинности и поэтичности никто не станет оспаривать. Бывают народные песни, составители которых известны, аналогично учениям библейских пророков. В большей части таких песен живет память народа. Трудно проследить происхождение фольклорного произведения именно потому, что оно не является созданием конкретного человека, а формируется в ходе длительного коллективного творческого процесса теми, кто ощущает себя частью некой общности.

Со временем стало понятно, что в Библии отразились и стадии развития религиозной системы иудаизма. Сказанное выше подтверждает, что здесь идет речь не о переходе от язычества к монотеизму, а говорится лишь о развитии самого монотеизма. Но и он развивался далеко не последовательно. История становления иудаизма представляет собой сложный процесс по освобождению монотеистического сознания от элементов язычества.

Чтобы выразить свое отношение к единому Богу, в библейские времена использовался язык, в огромной степени насыщенный языческими образами, в том числе и самим Давидом: «пусть впаду я в руки Господа, ибо велико милосердие Его; только бы в руки человеческие не впасть мне» (2 Цар., 24: 14). Значение фразы очевидно, несмотря на скрытую метафору: лучше обратиться к непостижимому, нетелесному, грозному Богу, чем претерпеть предлагаемые Гадом невзгоды для кары страны: голода, чумы, преследований.

Но когда упоминается трон Господень на небесах или пребывание Господа в Храме Соломона, различие между монотеистической и языческой формами выражения становится менее заметным и, следовательно, более опасным, поскольку последняя гораздо лучше приспособлена для уровня развития людей того времени.

В подобных случаях опасны искажения, следует понять, что тогда, как и сейчас, верующий монотеист с помощью слов обозначал то, что не имело имени и выраженной формы. В то же время он стремился отразить и свои представления о мире.

Когда Соломон после завершения строительства храма в своей речи, очень своеобразной, парадоксально вопросил: «Возможно ли, чтобы в этом небольшом помещении находился всемогущий Бог?» – тогда стала ясна особенность монотеистического взгляда на мир.

Храм, культ, жертвенные ритуалы также пользовались языком символов. На протяжении всего периода античности люди обращались к божествам как к себе подобным. Но к невидимому Богу надо было обращаться на особом языке, которым еще надо было овладеть. Именно этот язык имели в виду пророки, когда требовали жертв, объявляя их частью культа. В зависимости от того, что доминировало, язычество или монотеизм в этом превалирует.

Язык монотеистических верований предполагал использование языческих понятий, и прежде всего для совершения жертвоприношений, для высказывания своих просьб и защиты от сил зла. Но человек, верующий в единого Бога, всегда опасается скрытого смысла слов, стремясь к точности их значения. Использовавшаяся в Храме Соломона ритуальная лексика имела параллели в язычестве исключительно потому, что Соломон осознавал их необходимость. Стремясь избежать опасности религиозных столкновений, он проявлял мудрую терпимость к языческому культу и даже воздвигал капища около Иерусалима.

Глава 5
ДРАМАТИЧНОЕ НАЧАЛО

Как только Соломон, которому едва исполнилось двадцать, был провозглашен царем, последовала такая вереница событий, что обычно скупые записи в хрониках резко умножились. Они предоставляют в наше распоряжение множество подробностей, иногда, правда, противоречащих друг другу.

Когда царю Давиду перевалило за семьдесят, его здоровье резко ухудшилось. Однако еще сохранявшийся авторитет и имевшаяся в его распоряжении военная мощь привели к тому, что даже в его достаточно большом и разнородном государстве он смог отдавать распоряжения, которым не осмеливался противостоять ни один, даже самый влиятельный, человек при дворе. Вот почему сразу же после прихода к власти наследника вспыхнуло давно зревшее сопротивление, участники которого преследовали цель захватить трон.

После трагической смерти Авессалома Адония оказался старшим из оставшихся в живых сыновей царя и рассматривался как его прямой наследник.

Даже внешне Адония напоминал Авессалома, незабываемого, ибо «вкрадывался Авессалом в сердце Израильтян» (2 Цар., 15: 6). Хотя он и унизил Давида, тот не мог смириться со смертью Авессалома.

Как и Авессалом, Адония окружил себя личной гвардией, состоявшей из 50 мужчин, вооруженных самым новым оружием – колесницами, а также специально обученными военными лошадьми. Вероятно, наличие подобного эскорта было привилегией наследного принца. Но разработанного закона о престолонаследии и соответственно о привилегиях, как об этом свидетельствуют исторические события, в то время не существовало.

Когда сын царя проносился по городу и по стране со своим эскортом, это производило внушительное впечатление. Возможно, поэтому такие подробности были отмечены как в описании Адонии, так и в истории Авессалома. Напомним: во времена Судей, и даже при Сауле, важнейшим критерием могущества властителя было количество ослов и скота, которыми он обладал. Следовательно, не только во время войны, но и в мирное время правитель должен бы выступать во всем блеске своей силы и величия.

Известно, что Давид с готовностью признал право на личную охрану и у Адонии, и у Авессалома, практически узаконив такой порядок. Вместе с тем в Третьей книге Царств (одной из ранних частей Ветхого Завета) звучит недовольство священников: ведь это практически означало согласие царя с тем, что его преемником станет Адония.

Не удалось Давиду избежать осуждения и за несчастную судьбу своего второго сына, поскольку и чрезмерная снисходительность часто приводит к несчастьям. Трагичность судьбы царя Давида объяснялась и тем, что каждым раз, когда он намеревался совершить благой поступок, он сопровождался насилием, и добро превращалось во зло.

Похоже, Адония не был таким инициативным и настойчивым, как Авессалом, который много лет вынашивал план действий и, пережив ряд поражений, все же восстановил доверие своих сторонников. Адонию обычно изображают как человека эмоционального, который легко загорается, сразу переходит к активным действиям, но впадает в отчаяние при возникновении малейших препятствий.

Тот факт, что два самых влиятельных человека, близких к кругу Давида, оставались, невзирая ни на какие превратности судьбы, и помогли получить политическую и религиозную власть, открыто поддерживая Адонию, претендовавшего на престол, доказывает, что они ожидали от него помощи в реализации своих политических целей. Более дальновидным из них оказался Иоав, первым разочаровавшийся в политике Давида, о чем было сказано в предыдущей главе. Давид обладал достаточным влиянием, чтобы навязать ему свою волю, но Иоав оказался слишком заслуживающим доверия, чтобы царь смог спровоцировать конфликт с ним. Однажды Давид заявил, что «эти люди, сыновья Саруи, сильнее меня» (2 Цар., 3: 39).

Особое значение имел тот факт, что Иоав и его братья Авесса и Асаил были сыновьями Саруии, сестры Давида, даже превосходившей своего брата силой воли и передавшей это качество своих детям. Все трое присоединились к своему дяде во время его бегства от Саула. Их всегда упоминают первыми, когда речь идет о боевых действиях.

Когда после смерти Саула войска Давида воевали против племен, расположенных к северу и западу от Иордана, Авенир убил Асаила, самого способного воина-руководителя армии противника, который бесстрашно гнался за Авениром («Азаил же был легок на ноги, как серна на поле») (2 Цар., 2: 18), он неотступно преследовал Авенира и заплатил за это жизнью.

Его братья, Иоав и Авесса, подошли со своими войсками слишком поздно. Тем временем Авенир собрал свое ополчение и предложил перемирие, которое Иоав и принял. В ту же самую ночь Иоав вернулся обратно и принес тело своего брата в Вифлеем («И взяли Асаила, и похоронили его в гробе отца его») (2 Цар., 2: 32).

Похоже, что именно в то время Авенир вознамерился вернуть Давиду северные племена, которые сохраняли верность дому Саула. О его намерениях свидетельствует попытка вести переговоры, Авенир напоминает о смерти Асаила, объясняя, что бессмысленно родственным племенам уничтожать друг друга. К тому же Авенир хотел перейти на сторону Давида. Однако продолжал поддерживать отношения с одной из наложниц Давида, злополучной Рицпой, чьих сыновей царь отдал в руки гаваонитян для совершения позорной казни и над чьими телами сидела безутешная мать, пока Давид не разрешил их похоронить. Поскольку в то время существовал обычай, что жены из гарема правителя переходили к его преемнику, поступок Авенира мог быть воспринят как попытка захватить трон. Когда, например, Авессалом завоевал Иерусалим, он торжественно вошел в гарем своего отца. Авенир вступил в переговоры с Давидом и был принят в Хевроне с большими почестями. Это переполнило чашу терпения Иоава. Он больше не мог доверять человеку, который ради своих корыстных интересов вел себя бесчестно, и счел его своим врагом. Если он действительно был предателем, то государству Давида угрожала опасность. Выразив недоумение Давиду за недальновидность, Иоав, который уже отправился в путь вместе с отрядом из двадцати человек, встретил Авенира у ворот Хеврона и убил (2 Цар., 3: 30).

Случившееся уже нельзя было считать только местью за смерть Асаила, Иоав был убежден, что действует в интересах государства. Царь же действовал не слишком решительно, поэтому Иоаву пришлось взять инициативу на себя, он хладнокровно убил Авенира, не испытывая при этом никакого раскаяния за совершенный поступок.

Для понимания личности Иоава важно заметить, что стремление устранить противника подогревалось и стремлением к лидерству в военных делах. За случившимся в Хевроне последовал сходный эпизод в конце иерусалимского периода правления Давида, вскоре после восстания Авессалома.

Как упоминалось выше, царь Давид поставил Амессая, другого своего племянника и командующего отрядом у Авессалома, во главе армии. Оказавшись в затруднении, когда Савей восстал против него, царя, он был вынужден обратиться к Иоаву и его брату. Согласившись помочь, те быстро собрали войско. И снова Иоав берет на себя роль судьи: он заколол

Амессая, посчитав его изменником. Давид был потрясен этим поступком, как и убийством Авенира.

Во время торжественных похорон Давид публично принял на себя ответственность за убийство. Даже спустя тысячу лет в похоронной речи слышится неподдельный гнев в адрес убийц: «Пусть же воздаст Господь делающему злое по злобе его!» (2 Цар., 3: 39). До конца дней своих Давид не забыл об этом и на смертном ложе.

Не обладая достаточной силой, чтобы наказать Иоава, он предпочел тяжесть проблемы переложить на своего наследника. Это и была его «месть после смерти». Некоторые рассматривают эту «последнюю волю» как свидетельство мстительности Давида. Однако следует помнить, что в том же завещании Давид попросил своего сына вознаградить некоторых людей. Кроме того, заставляет задуматься весьма странная фраза: «…ты знаешь, что сделал мне Иоав, сын Саруин, как поступил он с двумя вождями войска израильского, с Авениром, сыном Нировым, и Амессаем, сыном Иеферовым, как он умертвил их, и пролил кровь бранную во время мира, обагрив кровию бранною пояс на чреслах своих и обувь на ногах своих» (3 Цар., 2: 5).

Устранение этих выдающихся, но ненадежных солдат не только не ослабило позицию Давида, но и способствовало сплоченности его сторонников. Давид знал об этом лучше, чем кто-либо другой, однако он ощущал, что пролитая «кровь бранная» все еще оставалась не только «на чреслах» и «на обуви» Иоава, но и на его царской короне.

Конечно, Иоав был непосредственно виновен в смерти Авессалома, так опечалившей Давида, но не этот поступок повлиял на завещание царя. Как отец, он хотел защитить своего сына, но, как царь, не мог его простить. Заботясь о стабильности, Давид требовал восстановления справедливости, его последние мысли были направлены на то, чтобы все созданное им отошло преемнику в подобающем порядке.

Нам не удастся понять древних, если мы не поймем, по каким законам строилась их мирная жизнь. Для них она была почти священной, поскольку тогда военные действия велись таким образом, что кажутся нам просто чудовищными. Теоретически современный человек способен уравновешивать законы войны и мира. Но тогда священные законы мира диктовались фанатической жестокостью на войне. И несмотря на огромные услуги, оказанные Давиду и его дому, поведение Иоава ничем нельзя было оправдать. Он вел удачные войны на всех границах царства, иногда даже командуя в одиночку. Когда Давид оставался в Иерусалиме, Иоав вел войну против аммонитян и арамейцев вместе со своим братом.

Иоав подавлял внутреннее восстание Авессалома и Савея, проявил себя истинным дипломатом, когда Авессалом умолил его (уже спустя много лет после восстания) выполнить трудную задачу примирения его с отцом. Тогда Иоав привел женщину из Текоа, чтобы она рассказала Давиду историю, которая и должна была напомнить ему об отцовских обязанностях. Иоав не стремился и к личной выгоде; отличаясь отзывчивостью, он мог не раздумывая принести себя в жертву, если того требовали обстоятельства. Даже внутренне не соглашаясь, он мог подчиниться общественным интересам. Авессалом, к которому он питал особые чувства, пал от его, Иоава, руки. Любя Давида, он был вынужден потребовать от него соблюдения долга царя и пригрозил общественным порицанием, если тот не прекратит стенания в связи со смертью сына.

Именно в этом заключалось различие между двумя людьми. Во всех жизненных ситуациях Давид осознавал свою мягкость. Вспомним трогательные слова, которые он произнес, когда во время его бегства от Авессалома, решившего стать царем в Хевроне, Семей, сын Геры, поносил Давида и бросал в него камни, лишь Авесса, не выдержав глумления над царем, готов был кинуться на разбушевавшегося человека. Но Давид остановил его со словами: «…если мой сын, который вышел из чресл моих, ищет души моей, тем больше сын Вениамитянина; оставьте его, пусть злословит; ибо Господь повелел ему…» (2 Цар., 16: 11).

Давид прекрасно знал, как дать отпор своим противникам. Однако он ставил перед собой задачу создать государство, где бы смогли сосуществовать многие народы.

Иоав потребовал, чтобы военная сила сосредоточилась в руках надежных людей, безоговорочно подчиняющихся воле правителя. Именно Иоав оказался тем человеком, который мог бы возглавить армию Давида, но, несмотря на все просьбы, ему так и не доверили формирование гиборим – личной охраны царя – и командование ею.

Позже Иоав надеялся, что Адония, став царем, изменит ситуацию: управление мощной военной организацией, раскинувшейся по всей стране, позволило бы, во-первых, ликвидировать подразделения, почти полностью набранные из иностранцев, а также изгнать их и из регулярной армии. Именно эти две группы не подчинились Адонии.

Из текстов сложно установить, почему первосвященник Авиафар, еще один влиятельный придворный, принял сторону Адонии. Ведь он был гораздо ближе к Давиду, чем Иоав, как единственный потомок священника Илия из Силома – учителя и наставника Соломона. Он служил в храме, расположенном на горе Ефремовой, который был известен еще до того, как Иерусалим стал религиозным центром. Именно здесь хранился ковчег Завета со скрижалями Моисеевыми, возможно, и другие святыни более ранних времен.

Святая святых представляла собой помещение, к нему примыкал навес, где во время праздников собирались большие массы паломников. Во время войны против филистимлян храм был разрушен. Вынесенный на поле сражения ковчег Завета был захвачен врагами, сыновья Илия убиты. Услышав об этом, почти столетний Илия умер.

Похоже, что его внук Ахитув принес в город Номву ефод Илия (облачение священника), а также урим и туммим – коробочки с текстами молитв, которые верховный священник носил на груди во время молитвы.

Его сын Ахимелех помогал Давиду во время его бегства и за это был казнен по приказу Саула вместе со всеми 85 священниками Номвы. Только одному из них, сыну Ахимелеха Авиафару, удалось бежать к Давиду вместе со священными одеяниями и сосудами. Он стал религиозным советником Давида, снова установил ковчег Завета и стал верховным жрецом в Иерусалиме.

Как тесно связывали их воспоминания! Ахимелех, отец Авиафара, произнес страстную речь, защищая Давида перед Саулом (1 Цар., 22: 15), а его сын вдохновил последователей Давида во времена бедствий посоветоваться с оракулом.

Возможно, Авиафар оказался одним из последних, кто знал, как следует использовать урим и туммим. После него, то есть со времен Соломона, сведения о них уже отсутствуют. Показательно, что Соломон не придавал значения этому самому древнему и прямому способу определения воли Бога, широко использовавшемуся многими народами древности. Авиафар обеспечил Давида другой несравнимо большей духовной силой: он был последним из самой известной династии священников, единственным, кто был связан с многовековой традицией.

Со своей стороны Давид оказал Илию особый знак внимания, после всех злоключений предоставив ему дом и право продолжить династию. Когда Иерусалим стал политическим центром царства и впервые со времен Илия ковчег Завета обрел свое место, возможно, Авиафар полагал, что достиг своей цели.