Текст книги "Дом с башенкой"
Автор книги: Фридрих Горенштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Горенштейн Фридрих
Дом с башенкой
Фридрих Наумович Горенштейн
ДОМ С БАШЕНКОЙ
Мальчик плохо различал лица, они были все одинаковы и внушали ему страх. Он примостился в углу вагона, у изголовья матери, которая в пуховом берете и пальто, застегнутом до горла, лежала на узлах. Кто-то в темноте сказал:
– Мы задохнемся здесь, как в душегубке. Она все время ходит под себя... В конце концов, здесь дети...
Мальчик торопливо вынул варежку и принялся растирать лужу по полу вагона.
– Почему ты упрямишься? – спросил какой-то мужчина.– Твоя мама больна. Ее положат в больницу и вылечат. А в эшелоне она может умереть...
– Мы должны доехать,– с отчаянием сказал мальчик,– там нас встретит дед.
Но он понимал, что на следующей станции их обязательно высадят.
Мать что-то сказала и улыбнулась.
– Ты чего? – спросил мальчик.
Но мать не ответила, она смотрела мимо него и тихо напевала какой-то мотив.
– Ужасный голос,– вздохнули в темноте.
– Ничего не ужасный,– огрызнулся мальчик.– У вас самих ужасный...
Рассвело. Маленькие оконца товарного вагона посинели, и в них начали проскакивать верхушки телеграфных столбов. Мальчик не спал всю ночь, и теперь, когда голоса притихли, он взял обеими руками горячую руку матери и закрыл глаза. Он заснул сразу, и его мягко потряхивало и постукивало спиной о дощатую стенку вагона. Проснулся он тоже сразу, от чужого прикосновения к щеке.
Поезд стоял. Дверь вагона была открыта, и мальчик увидел, что четверо мужчин несут его мать на носилках через пути. Он прыгнул вниз, на гравий железнодорожной насыпи, и побежал следом.
Мужчины несли носилки, высоко подняв и положив на плечи, и мать безразлично покачивалась в такт их шагам.
Было раннее, холодное утро, обычный в этих степных местах мороз без снега, и мальчик несколько раз спотыкался о примерзшие к земле камни.
По перрону ходили люди, некоторые оборачивались, смотрели, а какой-то парень, лет на пять старше мальчика, спросил у него с любопытством:
– Умерла?
– Заболела,– ответил мальчик,– это моя мама.
Парень с испугом посмотрел на него и отошел.
Носилки внесли в дверь вокзала, и мальчик тоже хотел пройти туда, но медсестра в телогрейке, наброшенной поверх халата, взяла его за плечо и спросила:
– Ты куда?
– Это ее сын,– сказал один из мужчин и добавил: – А вещи где ж? Эшелон уйдет, без вещей останетесь...
Мальчик побежал назад, к эшелону, но запутался и оказался на городской площади с противоположной стороны вокзала. Он успел заметить очередь на автобус, старый одноэтажный дом с башенкой и старуху в шерстяных чулках и галошах, торгующую рыбой.
Потом он побежал назад, однако железнодорожные пути у перрона оказались пустыми, эшелон уже ушел. Мальчик еще не успел испугаться, как увидел свои вещи, сложенные на перроне. Все было цело, кроме кошелки с лепешками и сушеным урюком.
– Твои вещи? – спросила женщина в железнодорожной шинели.
– Мои,– ответил мальчик.
– А что в этом узле? – И ткнула ногой грязный, сплющенный узел.
– Мамины фетровые боты,– сказал мальчик,– и два ватных одеяла... И коричневый отрез...
Женщина не стала проверять, взяла узел и чемодан, а мальчик взял другой узел и чемодан, и они пошли к вокзалу. Они внесли вещи в теплый зал, где на деревянных скамьях и прямо на полу сидело много людей.
– Я в медпункт,– сказал мальчик,– у меня мама заболела.
– Я твои вещи караулить не буду.
– Ну, еще немного, я уплачу.
– Дурень,– поморщилась женщина,– я ведь на работе.
Но мальчик уже выбежал на перрон. Он с трудом нашел двери медпункта. На клеенчатой скамье кто-то лежал, вытянувшись, и мальчик глотнул несколько раз тяжело и, подойдя, увидел руку с синими ногтями. Только тогда он заметил, что это незнакомый старик. Лицо его было накрыто носовым платком, и две женщины сидели рядом, сгорбившись. Одна, помоложе, плакала, а другая, постарше, молчала.
Мальчик быстро отступил назад.
– А где моя мама? – спросил он и огляделся.
Из боковой двери вышла медсестра в телогрейке.
– Мать твою в больницу отправили,– сказала она.
– В какую больницу? – спросил мальчик.
– У нас в городе одна больница... Сядешь на автобус, доедешь...
Тогда он вспомнил про площадь, и очередь, и дом с башенкой, и старуху в шерстяных чулках, торгующую рыбой. Он вновь побежал по другую сторону вокзала и увидел все это. Он стал в очередь за какой-то меховой курткой с меховыми пуговицами на хлястике. Но автобуса все не было, и он побежал через площадь, оказался на узкой улице, среди старых, деревянных домов, и здесь вспомнил, что не знает, где больница.
Улица была пуста, лишь у обмерзшей льдом водопроводной колонки две девочки играли с собачкой.
– Где больница? – спросил он, но девочки посмотрели на него, рассмеялись и убежали в калитку, а собака подскочила к его пяткам и, оскалившись, залаяла. Мальчик поднял кусок льдышки и кинул в собаку. Она завизжала. Из калитки вышли женщина в ушанке и две девочки, незаметно строящие ему рожи. Женщина начала что-то кричать, мальчик так и не понял, почему и что она кричит.
– Где больница? – тихо спросил он.
Женщина перестала кричать.
– Ты идешь не в ту сторону,– сказала она,– перейди через площадь и садись на автобус.
Мальчик повернулся, пошел назад и опять увидел дом с башенкой, очередь и старуху, торгующую рыбой.
Он стал в очередь за шинелью с подколотым пустым рукавом, и автобус опять долго не появлялся. Тогда он спросил у шинели, где больница.
– Это далеко,– сказала шинель.– Видишь трубу? За трубой еще с километр. На автобусе надо ехать.
Но автобуса все не было, и мальчик пошел по направлению к трубе. Сразу же в начале улицы его обогнал автобус.
Мальчик шел очень долго и за это время успел привыкнуть к тому, что мать его в больнице, а он остался один среди незнакомых людей. Главное было теперь добраться до трубы и найти больницу. В дороге его еще несколько раз обгонял автобус. Вблизи труба оказалась громадной и ржавой, на кирпичном фундаменте. Мальчик постоял немного, отдыхал, держась рукой в варежке за проволоку, идущую от трубы к земле. Проволока была скользкая и холодная. Потом он пошел дальше, и какой-то прохожий показал ему больницу. Мальчик поднялся по ступенькам, вошел в коридор и наткнулся на женщину в марлевой косынке.
– Ты куда,– сказала женщина и растопырила руки,– ты куда в пальто?.. Ты чего?..
Мальчик нырнул у нее под руками, толкнул стеклянную дверь и сразу увидел мать. Она лежала на кровати посреди палаты.
– Вот,– сказал он,– вот, вот...
– Что "вот"? – спросила женщина.– Чего "вот"? Но мальчик держался за ручку двери и повторял:
– Вот, ну вот же...
Мать была острижена наголо, и глаза ее, очень темные на желтом лице, смотрели на мальчика. Она была в сознании.
– Сын,– сказала она шепотом. И тогда мальчик заплакал.
– Ну, тише,.– сказала женщина в косынке,– давай сюда пальто и подойди к матери.
– Я тебя искал,– сказал мальчик, продолжая плакать.
– Мне уже легче,– сказала мать.– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо,– сказал мальчик.– А ты скоро выздоровеешь?
– Скоро,– сказала мать.– Поешь кашу. Сестра, дайте ему ложку.
– Это не положено,– сказала сестра.
– Возьми маленькую ложечку,– сказала мать,– и садись на табурет.
– Это не положено,– повторила сестра,– я вынуждена буду удалить мальчика.
– Кушай, кушай, сын,– сказала мать,– не бойся.
– Я повешу твое пальто в коридоре,– сердито сказала сестра и вышла из палаты.
– Надо дать телеграмму деду,– сказал мальчик,– деньги у меня есть... А вещи я оставил на вокзале... Главное, чтоб ты выздоровела.
– Я выздоровею,– сказала мать.– Как ты похудел...
– Приедем, я поправлюсь,– сказал мальчик.– Война скоро кончится.
Появилась сестра.
– Мальчик, выйди из палаты. Сейчас начнется обход...
– Я дам телеграмму и вернусь,– сказал мальчик,– я сразу вернусь к тебе.
– Наклонись,– сказала мать.
Мальчик наклонился, и она поцеловала его в щеку. Губы у нее были шершавые и горячие.
Он вышел на улицу, и автобус подошел очень быстро, остановка была прямо против больницы.
"Все в порядке,– подумал мальчик,– теперь лучше, чем полчаса назад, когда я шел и ничего не знал".
В автобусе было жарко, и мальчик снял варежки и расстегнул крючок воротника. Тогда стало холодно, и он снова застегнул крючок, а руки сунул в карманы.
Он сошел на площади, где по-прежнему стояла старуха, торгующая рыбой, и вдруг почувствовал голод, купил коричневую печеную рыбу и понюхал ее – она пахла чем-то незнакомым,– и, идя через площадь к дому с башенкой, где была почта, силился вспомнить, как подошел к старухе, о чем говорил и сколько заплатил за рыбу.
Он потянул к себе тяжелые двери почты, и за ними была короткая лесенка винтом к другим дверям. А за теми дверьми комната, перегороженная деревянной стойкой.
Почтовые окошки заслоняли чужие спины; куда бы мальчик ни подходил, он всюду натыкался на спины.
– Ты чего? – спросил какой-то мужчина.– Чего ты здесь путаешься?
– Мне телеграмму дать,– сказал мальчик и, вспомнив, что никогда в жизни не давал телеграмм, добавил: – Вы мне напишите телеграмму.
– Подожди,– сказал мужчина,– сядь, не путайся под ногами.
Мальчик присел на стул и отщипнул кусочек рыбы. Под коричневой кожицей она была очень белая и несоленая. Потом он посмотрел в окно и почувствовал беспокойство: начинало уже темнеть.
– Тетя,– сказал он женщине в платке,– напишите мне телеграмму.
– Какой нетерпеливый! – сказал мужчина.– Ну чего тебе? Какую телеграмму? И взял телеграфный бланк.
– "Мама заболела, лежит в больнице,– продиктовал мальчик,– дед, приезжай".
Мужчина и женщина посмотрели на мальчика.
– Ох, народ мучается,– вздохнула женщина,– ох, страдает народ...
Мальчик заплатил за телеграмму, спрятал квитанцию в варежку, и ему стало спокойней. Он вышел на площадь и побежал к подъехавшему автобусу. Посреди площади он вспомнил, что забыл рыбу на почте, но не стал возвращаться, побежал дальше.
Пока он бежал, что-то мокрое и холодное несколько раз прикасалось из темноты к его лицу, а когда автобус остановился у больницы, вдоль дороги были уже белые полосы и мимо фонарей летел снег.
Мальчик быстро поднялся по заснеженным ступенькам, пошел в знакомый коридор, а оттуда в слабо освещенную палату.
– Мама,– сказал он,– я дал телеграмму деду...
– Тише,– появилась откуда-то сердитая медсестра со шприцем в руках,– мать твоя спит, не видишь?..
Мать лежала на боку, рот ее был полуоткрыт, и мальчику вдруг показалось, что она не дышит.
– Она живая? – тихо спросил он сестру.
– Живая, живая,– ответила сестра,– ей спать надо... А тебя куда девать? Ночевать у тебя есть где?
– Я здесь посижу,– сказал мальчик.
– Здесь не положено,– сказала сестра.– Опять прямо в пальто в палату! – И взяла его за воротник пальто.
Тогда мальчик дернулся и вырвался, но сестра переложила шприц из правой руки в левую и снова, уже покрепче, взяла его за воротник.
– Я милиционера позову,– сказала она.
Потом кто-то взял мальчика за руку и повернул к себе.
И мальчик увидел халат весь в желтых пятнах, перед самыми глазами мальчика было пятно, похожее на жука, а чуть левее, у костяных пуговиц, пятно, похожее на черепаху с длинной шеей.
– Это сын той, с эшелона,– сказала сестра халату.
– Ну-ка, расстегни пальто,– сказал халат и приложил ко лбу мальчика твердую ладонь, при этом жук дернулся, пополз, а черепаха зашевелила шеей.
Мальчик хотел вырваться, но сестра крепко держала его сзади.
– Ну-ка,– повторил халат и взял мальчика за кисть своей второй рукой. Вторая рука была мягкая, с коротко остриженными ногтями и темными волосиками на пальцах, и мальчик немного успокоился.
– Раздевайся, – сказал халат.
– Мне можно остаться? – спросил мальчик.
– Да... Мы вас вместе вылечим, и поедете дальше.
– А разве я тоже больной? – спросил мальчик.
– Да,– нетерпеливо ответил халат: его звали в другую палату.– Сестра, положите его на эту койку.– Он показал на свободную койку в другом конце палаты и ушел...
– Пойдем,– позвала сестра и вышла в коридор.
Она привела его в каморку без окон и щелкнула выключателем, но в каморке по-прежнему было темно, видно, перегорела лампочка. Тогда сестра зажгла свечу, и при свете этой свечи мальчика почему-то стало знобить.
Он разделся, сбрасывая все на пол, а сестра, ворча, подбирала одежду и заталкивала ее в мешок. Потом он натянул штанину серых, больничных кальсон и лег отдохнуть.
Сестра подняла его, натянула вторую штанину, надела рубаху и повела в палату, держа за плечи.
Ткнувшись о постель, мальчик прижался головой к подушке, но сестра снова растормошила его и дала половинку какой-то таблетки.
– Глотай,– сказала сестра, – набери слюны в рот и глотай.
Во рту у мальчика было сухо, и горькая таблетка растаяла по языку...
– Дайте пить,– сказал мальчик.– А кушать когда у вас дают?
– Вот ты зачем сюда пришел,– сердито сказала сестра.– Ужин уже кончился...
Она ушла в глубину палаты и принесла стакан холодного чая и несколько галет.
– Бери... Мать не ела...
Мальчик выпил чай, съел галеты и лег. Между ним и матерью было три койки, и, чтоб видеть мать, он должен был опираться на локти, потому что ее заслоняла голова то ли старика, то ли старухи с острым носом и острым подбородком.
Мать лежала теперь навзничь, одеяло на ее груди часто приподнималось и опускалось.
Мальчик ненадолго заснул, и ему ничего не снилось, а когда проснулся, по-прежнему была ночь и мать по-прежнему лежала навзничь. Он поднялся на локтях, потом сел, чувствуя дрожь во всем теле, подошел босиком по холодному полу к ее кровати и долго стоял так и ждал, пока мать пошевелится. И она пошевелилась, подняла колени и вздохнула глубоко и спокойно.
Тогда он вернулся к себе на койку и, глядя в темноту под потолком, подумал, как они приедут домой, в свой город, и будут вспоминать все это. Старик рядом начал ворочаться и стонать, и, чтобы стоны эти не мешали думать, мальчик укрылся с головой одеялом. За ночь он еще несколько раз вставал, подходил к матери и ждал, пока она пошевелится. А потом ложился и то засыпал, то просыпался. Когда он проснулся в последний раз, потолок уже был серый и в окна виден был падающий снег. И он обрадовался, потому что ночь кончилась. Он оперся на локти, посмотрел на мать и опять обрадовался, потому что она шевелилась, даже приподнималась и что-то говорила.
Мальчик улыбнулся, и ему захотелось рассказать матери про телеграмму и про то, как он ночью боялся, когда она лежала неподвижно.
Но вдруг старик рядом крикнул:
– Сестра, женщина умирает!
Мальчик встал с койки и увидел, что мать хрипит и шея ее выгибается, а голова глубоко погружена в подушку.
Подошла сестра, взяла мать пальцами за подбородок, а потом привычным движением натянула одеяло ей на лицо. Одеяло приподнялось, и мальчик на мгновение увидел желтую ногу и голый живот.
Он смотрел на неподвижный теперь бугор, укрытый одеялом, и странное безразличие, какое-то странное спокойствие овладело им. Он подумал: "Вот и все",– и пошел из палаты в коридор.
Его догнала сестра.
– Ты ложись,– сказала она,– ты больной.
– Где моя одежда? – спросил мальчик.– Я должен сейчас ехать дальше.
Сестра что-то говорила ему, но он не слышал, что она говорит.
В коридоре были какие-то женщины с сумками, наверно, просто прохожие; как они туда попали, неизвестно. Они смотрели на мальчика, и кто-то спросил:
– В чем дело?
И кто-то сказал:
– Вот у мальчика мать умерла.
И кто-то приложил платок к глазам. А мальчик сидел на деревянной скамье в коридоре, дрожа от холода, и не смотрел на всех этих людей. Он вдруг подумал, что когда он приедет в свой город, мать встретит его на вокзале.
Он был уже не маленький и понимал, что мать его умерла, и все-таки он так подумал.
– Я хочу уехать домой,– сказал он доктору.
– Ты не глупи,– сказал доктор,– вылечишься, поедешь.
– Я уже здоров,– сказал мальчик.– Где моя одежда?
В это время с улицы кого-то внесли на носилках. Сзади шел здоровенный мужчина и громко плакал, сморкаясь. Доктор махнул рукой и ушел следом за носилками. А сестра сказала мальчику:
– Жди здесь.– И тоже ушла.
Она вернулась минут через двадцать и повела мальчика в кладовую.
Она вынула из мешка его мятую одежду, и он начал одеваться. Потом она вынула из другого мешка пальто, пуховый берет и туфли матери и скатала все это в узел. Она долго писала что-то на бумажке с лиловой печатью и спрашивала мальчика его имя и куда он едет.
– А в платье мы ее похороним,– сказала она.– Распишись за вещи и деньги пересчитай.
Он не стал пересчитывать, расписался и пошел к дверям. Сестра окликнула его и сунула в карман бумажку с лиловой печатью.
Ночью навалило снегу, труба теперь стояла не на кирпичном фундаменте, а на громадном сугробе. Мальчик прошел мимо и вспомнил, как вчера отдыхал здесь и держался рукой за проволоку. Потом он заметил, что идет по снегу, рядом с протоптанной тропинкой, и, наверно, поэтому так устал. Спина и шея у него были мокрыми от пота, а правая рука, которой он прижимал к себе узел, совсем окоченела.
Он вышел на площадь у вокзала; она была совсем незнакомой, тихой и белой. Дом с башенкой был другой, низенький, и очередь другая, и старуха больше не торговала рыбой.
Он вошел в вокзал, и его начали толкать со всех сторон. Людей было много, и они все лезли к кассам; мальчик сразу понял, что ему ни за что не пробиться к кассам. В толпе его прижали лицом к какому-то кожаному пальто, и, пока их мотало вместе, мальчик успел привыкнуть к этому желтому пальто, а запах кожи он всегда любил.
– Дядя,– сказал он, когда их вытолкнули на свободное место,закомпостируйте мне билет.
Дядя ничего не ответил, лишь мельком взглянул на мальчика, морщась, потирая ушибленный об угол локоть.
– Я уплачу,– сказал мальчик.
– Сопли утри, богач,– сказал дядя.
Он опять кинулся в толпу, а мальчик вспомнил, что вещи остались у женщины в железнодорожной шинели, и пошел ее искать.
Он долго ходил по перрону, замерз и пошел греться в зал ожидания. Все скамьи были заняты, он сел на подоконник и увидел дядю в кожаном пальто. Тот возился у громадного чемодана, прижимал его коленом и затягивал ремень, а рядом, на скамейке, спали женщина в точно таком же кожаном пальто и толстячок, удивительно похожий на дядю; мальчик сразу обозвал его про себя "маленький дядя".
Дядя, наверно, почувствовал, что на него смотрят, и обернулся.
– Вот я тебе! – сказал он.– Чего надо?
– Я тоже жду поезда,– сказал мальчик и показал билет. Вместе с билетом мальчик вытащил еще несколько бумажек, и две из них упали на пол.
Одну подобрал мальчик, другую дядя.
– Что за филькина грамота?– спросил дядя, близоруко щурясь.
– Это справка из больницы,– сказал мальчик.
Дядя надел очки, прочитал и сразу заторопился.
– Ну-ка, пойдем,– сказал дядя, толкнул спящую женщину и положил около нее узелок мальчика, а самого мальчика взял за плечо.
Он провел его через зал ожидания в коридор, где у двери толпилось много людей, но дядя показал справку, и их пропустили. В комнате за дверью было тоже много людей, и какой-то сидевший за столом железнодорожник начал кричать, но дядя показал справку, и железнодорожник перестал кричать.
– А где хлопец? – спросил он, и дядя быстро вытащил мальчика из-за чьих-то спин.
– Это вас вчера сняли с эшелона? – спросил железнодорожник.
– Нас,– ответил мальчик.
– Зайдешь в камеру хранения, заберешь вещи.– И что-то написал на бумажке.
– Земляки,– сказал дядя.– Довезу, как родного сына.
– Ладно,– сказал железнодорожник и что-то написал на другой бумажке.
– Только у меня семья,– сказал дядя, прочитав бумажку,– жена и сын... Будет два сына.
– Ладно,– сказал железнодорожник и переправил цифру в бумажке.
– Пошли, пошли, дружок,– сказал дядя и обнял мальчика за плечи.
Он повел его на перрон, в камеру хранения, и мальчик получил вещи: два узла и два чемодана.
Один узел и чемодан взял дядя, а другой узел и чемодан взял мальчик, и они пошли в зал ожидания.
Здесь он усадил мальчика на скамью, пошептался с женщиной в кожаном пальто и ушел.
Женщина была с кудрявыми волосами, низенькая и толстая. Она покачала на коленях "маленького дядю", запустила ему руку за воротник, похлопала по шейке и сказала:
– Вот видишь, мальчик не слушался маму, и она умерла. Если ты не будешь слушаться, я тоже умру.
– А как она умерла? – спросил "маленький дядя".
– Закрыла глазки – и все,– сказала кудрявая женщина.
– Как дядя Вася? – спросил "маленький дядя".
– Нет, дядю Васю убили на фронте,– сказала женщина.
– А их можно оживить? – спросил "маленький дядя".
– Конечно, нет, глупенький,– сказала кудрявая женщина.
– А если б можно было,– сказал "маленький дядя",– я б лучше оживил нашего дядю Васю, чем его маму...
– Ой ты мой глупыш,– засмеялась кудрявая женщина и начала снова похлопывать "маленького дядю" по шейке,– ой ты мой глупыш, ой ты мой глупыш, ой ты мой глупыш!..– Она посмотрела на мальчика, отодвинулась подальше, отодвинула вещи и спросила: – Мать твоя умерла от сыпного тифа?
– Нет,– ответил мальчик; он сидел и думал, как приедет в свой город и встретит мать, которая, оказывается, осталась в городе, в партизанах. А в эвакуации он был с другой женщиной, и это другая женщина умерла в больнице. Ему было приятно так думать, и он думал все время об одном и том же, но каждый раз все с большими подробностями.
– Ты чего улыбаешься? – сказала кудрявая женщина.– Мать умерла, а ты улыбаешься... Стыдно...
Потом появился дядя и рядом с ним какой-то инвалид. Инвалид был в морском бушлате и черной морской ушанке. Вместо руки у него был пустой, плоский рукав, а вместо ноги постукивал протез.
Дядя что-то говорил и улыбался, и инвалид тоже говорил что-то дяде, а потом вдруг сунул ему прямо в нос громадную дулю.
Дядя отстранился и опять что-то заговорил, дружелюбно покачивая головой, и тогда инвалид плюнул ему в лицо.
Кудрявая женщина закричала и побежала к дяде, а дядя торопливо утерся ладонью и снова почему-то улыбнулся. Подошел патрульный солдат и потащил куда-то инвалида за единственную руку.
– Пристал, пьяная сволочь! – сказал дядя, переставая улыбаться.– Я иду, а он пристал. Не трогаю ведь его, иду, а он пристал...– У дяди было злое, расстроенное лицо, и он прикрикнул на мальчика: – Чего сидишь, собирайся!.. Билеты я закомпостировал...
Мальчик быстро вскочил со скамейки и взял в одну руку узел, а в другую чемодан.
Дядя вытащил из кармана веревку, связал два узла вместе и повесил их мальчику на плечо.
– А чемоданы бери в руки,– сказал дядя.
Началась посадка, и мальчик сразу отстал от дяди, и его затолкали в самый конец громадной толпы, откуда виден был лишь верх зеленых вагонов. Мальчик попробовал протиснуться ближе, и это ему удалось, он уже начал различать окна и лица в окнах и потом увидел в окне дядю. Тогда он начал лезть вперед изо всех сил и почувствовал, что веревка, связывающая узлы, лопнула. Передний узел он успел подхватить зубами, а задний узел упал, и мальчик наступил на него ногой. Но тут мальчика сильно толкнули в спину, и он оказался у самого вагона.
Дядя в вагоне заметил его, исчез из окна и появился на ступеньках.
– Сюда давай,– крикнул дядя, протянул руку и взял узел у мальчика из зубов, а второй рукой втащил его вместе с чемоданами на ступеньки.– Вот и в порядке,– сказал дядя и повел его по загроможденному проходу.
– А теперь наверх,– сказал дядя и подсадил мальчика на верхнюю полку,узел под голову и спи спокойно.
Кудрявая женщина сидела внизу на одной скамейке, "маленький дядя" – на другой, а сам дядя стоял и говорил людям с чемоданами:
– Проходите, впереди свободно... Проходите, тут едут три семьи, тут занято...
Потом вагон дернуло, и мальчик понял, что они поехали.
Он увидел заснеженный перрон, забор и за забором площадь и очередь и увидел старуху, торгующую рыбой; она шла через площадь в валенках и с плетеной кошелкой. В конце площади был дом с башенкой, где была лестница винтом. А если пойти влево, то можно дойти до трубы, а оттуда до больницы.
И вдруг что-то повернулось и защемило в груди, и мальчик удивился, потому что еще никогда так не щемило.
В окне уже было поле, все время одинаковое, белое, и одинаковые столбы, которые, казалось, за провода протягивают друг друга мимо окна, и пока мальчик смотрел на провода, щемить стало слабее. Мальчик лежал, свернувшись клубком, потому что в ногах стояли дядины большие чемоданы, и старался не смотреть вниз, где кто-то ходил, позвякивала посуда и мелькали какие-то головы. Он был здесь один, на полке, и полка пошатывалась и везла его домой.
Мальчик заснул, и ему что-то снилось, но когда он проснулся, то посмотрел в холодное окно, забыл сон и вспомнил, что мама умерла. У него начало давить в горле и болеть спереди, над бровями, и он всхлипнул и потом начал всхлипывать громче и чаще и сам удивился, почему это он не может остановиться, а все всхлипывает и всхлипывает.
Рядом с его лицом над краем полки появилась чья-то голова, и мальчик узнал вчерашнего дядю.
– Ты чего? – сказал дядя.– Так не годится, ты ведь большой мальчик...
Дядя исчез и появился снова с куском пирога. Пирог был помазан кисленьким сливовым повидлом, а на повидле лежали тоненькие хрустящие колбаски из теста.
Мальчик сначала откусывал колбаски и сосал их, как конфеты, потом вылизал повидло, а потом съел все остальное.
"Хороший дядя",– подумал мальчик и посмотрел вниз.
Было утро. "Маленький дядя" спал на громадной красной подушке, а кудрявая женщина и дядя о чем-то шепотом говорили.
Мальчик слез с полки, и кудрявая женщина мельком посмотрела на него, а дядя сказал:
– Сходи займи очередь в туалет.
Мальчик пошел узким проходом, стукаясь о полки и углы чемоданов, и стал в очередь за каким-то стариком. Старик был в очень рваном пальто, но в красивом пенсне с толстыми стеклами и с кусочком седой, чистенькой бородки под нижней губой. Впереди начался скандал, какая-то женщина хотела прорваться без очереди.
– У меня расстройство! – кричала она.
– Наплевать на твое расстройство,– отвечал ей мужской голос,– я сам с семи утра дежурю!
– Нравы,– сказал старик в пенсне и криво усмехнулся, клочок бородки пополз влево.– нравы третьего года войны...– Он посмотрел на мальчика и, наверно, потому, что было скучно, спросил: – С матерью едешь?
– Нет,– ответил мальчик,– мама у меня в партизанском отряде.– Он сказал это неожиданно для себя и сразу пожалел, но было уже поздно.
– Вот как,– заинтересовался старик,– а ты как же?
– А я так,– сказал мальчик, чувствуя радостно заколотившееся сердце,– я с дядей,– сказал мальчик и вдруг увидел, что по коридору идет дядина кудрявая жена.
Он покраснел и торопливо отвернулся от старика, собиравшегося задать новый вопрос.
– Ты за кем? – спросила кудрявая женщина.– Понятно, а за тобой кто?
За мальчиком стояла толстая женщина, вернее, когда-то она была толстой, теперь кожа на ней висела, как пустой мешок.
– Это не выйдет,– сказала она,– он, может, еще полвагона вперед пропустит.
– Вы не волнуйтесь,– сказала кудрявая женщина,– мальчик уйдет, я вместо мальчика.
Но толстая женщина, видно, была сильно обозлена, что ее не пустили без очереди. Она перегородила коридор рукой и сказала:
– Неплохая замена. Мальчику туда на пять минут, а тебе на два часа...
– Как вам не стыдно,– сказал старик,– война, люди жертвуют собой... Мать этого мальчика, например, в партизанском отряде...
– Какого? – спросила кудрявая женщина.– Этого? Да что же ты врешь,сказала она мальчику,– твоя ж мать умерла позавчера в больнице...
Мальчику стало очень жарко, и сильно зашумело в ушах.
– Горя своего стыдится,– сказала толстая женщина.
Мальчик быстро пошел назад и полез на полку. У него опять начало давить в горле и болеть над бровями, и, чтоб не всхлипывать, он крепко закрыл глаза и крепко стиснул зубы. Он лежал так долго, и полка скрипела, и снизу гудело, и над головой что-то постукивало. Потом сразу все стихло, мальчик открыл глаза и увидел в окно перрон, по которому бегало много людей. Дяди в купе не было, а кудрявая женщина кормила "маленького дядю" с ложечки сгущенным молоком. Мальчик подумал, что это сладкое, сгущенное молоко можно кушать и кушать, целый день можно кушать, если не набирать его на ложечку, а макать ложечку и облизывать.
Кудрявая женщина посмотрела на мальчика, и мальчику вдруг стало страшно: без дяди она высадит его на перрон, и он опять останется один.
– Деньги у тебя есть? – спросила кудрявая женщина.
– Есть,– торопливо ответил мальчик, полез в кармай и вытащил деньги.
Кудрявая женщина взяла деньги, пересчитала и сказала:
– О чем люди думают, когда пускаются в такую дорогу? О чем твоя мать думала... Тут ведь на тебя одного не хватит.
– У нас еще была кошелка с урюком и лепешками,– сказал мальчик,– но она потерялась. И еще есть отрез,– сказал мальчик,– его можно продать.
Он хотел вскрыть грязный, сплющенный узел, но мать зашила его крепкими, суровыми нитками, и мальчик поцарапал палец. Он посмотрел на задравшуюся кожицу, на набухающую капельку крови и всхлипнул.
– Ты чего там? – спросила кудрявая женщина.
– Я порезал палец,– ответил мальчик.
– Ревешь,– сказала кудрявая женщина,– не стыдно, такой большой бугай?
– Я не реву,– сказал мальчик,– а когда дядя придет, я расскажу ему, как вы на меня говорите.
Тогда кудрявая женщина начала смеяться и сказала:
– Ты лучше застегни ширинку, герой...
В это время поезд дернул, и кудрявая женщина начала кричать:
– Ой, он отстал, он отстал!
А "маленький дядя" заплакал. Мальчику стало жалко "маленького дядю", и он сказал:
– Ты не плачь, папа догонит поезд на самолете...
Тогда женщина крикнула:
– Ты, дурак, молчи... Приблудился на нашу шею.– И начала ломать руки.
Но тут появился дядя с полной кошелкой, которую он прижимал к груди, и кудрявая женщина сразу начала ругать дядю, а он молча выкладывал из кошелки на столик хлеб, дымящиеся картофелины, огурцы и большую жирную селедку.
Мальчик повернулся лицом к стенке и закрыл глаза, но все равно не забыл жирную селедку с картошкой и огурцами. Он ел бы все это отдельно, чтоб было больше. Сначала огурцы, откусывая маленькими кусочками, потом селедку с хлебом, а на закуску картошку. Он даже пошевелил губами, повернулся лицом навстречу вкусному запаху и вдруг увидел прямо перед собой большую теплую картошку и половинку огурца и хлебную горбушку с довеском мякоти.
– Кушай, мальчик,– сказал дядя,– обедай...
Мальчик съел картошку вместе с кожицей, под кожицей она была мягкая и желтая, как масло. Огурец он сначала обкусал со всех сторон, а серединку оставил на закуску. Потом осторожно глянул вниз, не смотрит ли кто, и обрывком жирной газеты, на которой дядя подал ему еду, натер горбушку и мякоть. Получился хлеб с селедкой, и мальчик ел его медленно, маленькими кусочками.
После еды мальчику стало тепло, весело, и захотелось сделать для дяди что-нибудь хорошее.
