Текст книги "Москва-сити"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Я посмотрел на Ивана Петровича – он ждал моих вопросов, и весь вид его теперь, когда он отогрелся, выражал желание честно помочь следствию.

– Ну что ж, – сказал я, – если вы готовы, давайте начнем.

Честно говоря, я сам толком не знал, что именно я ожидаю найти, но с того самого момента, как я увидел на прутьях забора клок ткани, меня не покидало ощущение, что я нахожусь совсем рядом с каким-то открытием. Слава Грязнов, большой любитель чтения всякого рода современных пестрых изданий, таблоидов, прочел недавно историю, которой, что называется, успел сделать нам с Меркуловым дырку в голове. В газетенке рассказывалось в качестве забавного случая, как некий сельский следак, расследуя кражу скота, обнаружил рядом с двором, из которого пропала живность, свежую кучку дерьма, а на ней – бумажку, которой автор кучки воспользовался в известных гигиенических целях. Следак не поленился, поднял эту бумажку, из-за чего был безжалостно поднят коллегами на смех. Однако бумажка оказалась некой накладной, по которой преступники и были найдены. Славка нам все уши прожужжал с этим бдительным сыщиком, то и дело ставя его в пример. Короче говоря, сейчас я находился именно в таком положении: я надеялся найти свою бумажку. Ну в крайнем случае – кучку свежего дерьма...

– А вы что, протокол не будете писать? – деловито спросил Сидякин.

– Давайте пока без протокола, просто так поговорим, – успокоил я бдительного свидетеля. – Протокол потом составим.

– Ну, может, так оно и лучше, – со вздохом облегчения сказал Иван Петрович. Ну не любит русский человек разговаривать под протокол, и все тут! – Может, мы с вами чайку сгоношим? – предложил он, словно бы окончательно переводя нашу встречу в разряд дружеских посиделок. – У меня тут все приспособлено. Могу хоть неделю выдержать автономное... плавание. – Он засмеялся шутке, показав при этом рукой на тумбочку под одним из манометров. Там стояли две эмалированные кружки, большой электрический чайник и еще что-то, аккуратно накрытое кухонным чистым полотенцем. Наверно, что-нибудь из продуктов – хлеб, сахар...

– Нет-нет, – отказался я категорически. – Давайте чай в другой раз, а сейчас я, увы, уже должен поторапливаться.

– Ну как хотите. Мое дело предложить.

– Да-да, спасибо. Вы вот что мне скажите. Как вы узнали о происшествии? Вы услышали стрельбу, увидели кого-то? Или, может, просто в тот момент проходили мимо?

– Да нет, я как раз был во дворе, дорожки чистил – перед этим же ночью снег валил, так что пришлось все утро дорожки расчищать... Ну и слышу: «Ду-ду-ду». Звук-то приметный, знаете. Если человек служил, он его сразу отличит от всякого другого. Но я вообще-то в тот момент особого значения не придал. Москва все-таки. Мало ли чего тут все время происходит. А потом думаю: нет, это я не прав. Объекты-то у меня режимные, стало быть, даже обязан я узнать, что там такое. Я лопату в сторону, из арки выхожу, и сразу мне навстречу двое. Бегут. Морды злые, напряженные какие-то. Один меня увидел – сразу руку в карман. А второй его вот так придерживает, – Сидякин показал, как именно, – и говорит: «Слушай, мужик, тут откуда-нибудь хоть позвонить-то можно?» Ну я у него, конечно, спрашиваю: «Что случилось-то?» А он только махнул рукой, посмотрел вокруг – как будто все телефон глазами искал. Ох, говорит, там такое творится! Лучше не смотреть! Я говорю: «Идите во двор, прямо в первую же дверь толкайтесь, оттуда, из конторы, и позвоните». Ну тут этот, не мешкая, подтолкнул второго, который все руку-то в кармане держал, и оба они в мой двор. Хотел я им еще как-нибудь подсказать – на тот случай, если их в первую дверь не пустят, а потом думаю: что они, маленькие, что ли. И без меня разберутся. А у самого все не идут из головы его слова насчет того, что лучше не смотреть. Неужели ж там так страшно? Ну я и рванул что было мочи туда, на перекресток... Что дальше – это я уже тому следователю, первому, рассказывал: машина вся в дырках, кругом кровищи – как будто свинью резали, девчонки эти, из магазина, мужика подстреленного ведут...

Я подумал, что надо будет напрячь Якимцева – пусть вызовет Сидякина к себе, в Мосгорпрокуратуру, и проведет повторный допрос этого свидетеля. В имеющемся протоколе ни слова о тех двоих, а ведь эти сведения имеют чрезвычайную важность.

– Скажите, – решительно прервал я Сидякина, потому что этот его рассказ был действительно уже запротоколирован, – а вам не пришло в голову, что эти двое, которые вам встретились, могут иметь отношение к происшедшему?

– Потом-то? Конечно, пришло! А в тот момент – как-то и ни к чему даже. Да вроде как и не похожие они оба на преступников...

– Ну-ну! Как они выглядели, рассказывайте!

Сидякин ненадолго задумался, пошевелил, ничего не говоря, губами.

– Ну, значит, так. Один, это точно, невысокий, а главное – немолодой уже. Я бы даже сказал, солидный дядька. Ну вроде бухгалтера, что ли... Сидячей, я думаю, работы человек – этот, с которым я разговаривал. А вот второй – тот явно помоложе. Высокий, и еще шапочка на нем такая была... вязаная... Вроде как у лыжника... Шапка черная, а волос из-под нее светлый. То ли он и в самом деле такой – вроде как седоватый, то ли волосы такими кажутся рядом с шапкой...

– Очень высокий?

Сидякин снова помолчал, шевеля губами, – соображал.

– Ну вот настолько, наверно, меня выше.

Я прикинул: получалось что-нибудь под метр девяносто...

– Скажите, Иван Петрович, а очков на нем темных не было?

– Нет, очков точно не было, – уверенно сказал Сидякин и посмотрел на меня, стараясь угадать, устроили меня его ответы или нет.

Ну что ж, теперь, когда я практически был уверен в том, что участники преступления, прикрывавшие киллера, уходили именно этим двором, я решил на всякий случай проверить кое-что еще.

– Скажите, Иван Петрович, а вот эти ворота, которые на запоре... Вы их часто открываете?

– Очень редко, – с готовностью ответил он. – Все случаи можно по пальцам пересчитать.

– А соседи ваши – они могут их открыть? У них есть ключ от ворот?

– А зачем им? Им ворота не нужны. А если надо будет, их хозяйственник всегда знает, что ключи у меня. Никаких проблем.

– А лазят через эти ваши ворота часто? Ведь, как я понимаю, тем двором, что у ваших соседей, можно пряменько на Бульварное кольцо выскочить. Если не ошибаюсь, где-то около памятника Есенину, да?

Тут Сидякин немного задумался.

– Да ну! Кому тут лазить-то! В прежние времена – да, тогда ребятишки часто бегали, много было ребятни. А теперь все больше старичье живет. Детей-то у нас в центре уже почти не осталось, не замечали? Как в брошенной деревне...

– Эк вы красиво сказали, – усмехнулся я.

– А чего красивого-то? Я сам из деревни. Двести дворов было, а теперь десятка два всего, да и то одни дачники – летом живут, а зимой и совсем – три старухи, и все...

Это было очень убедительно. Но про деревню мы с Иваном Петровичем, так и быть, поговорим как-нибудь в другой раз. Если, конечно, выдастся время. Сейчас у меня его, увы, становилось все меньше и меньше.

– Ладно, – кивнул я Сидякину. – Я все понял. В таком случае не скажете ли вы мне, откуда вот это оказалось на ваших воротах? – Я полез в карман и достал тот самый снятый мною с ворот лоскут. – Это не вы случайно зацепились?

Иван Петрович взял у меня лоскут, потеребил его в руках:

– Да нет... Нету у меня такой одежки, да и не лазил я на забор-то... Это кто-то еще...

Собственно, так я и думал. Пора было закругляться.

– Хорошо, Иван Петрович, не буду больше отрывать вас от дел. Только вот вы что еще мне скажите напоследок... Вы их больше не видели, тех двоих? Ну, может, они позвонили, куда хотели, а потом вернулись на перекресток – ну туда, где стрельба была?

Иван Петрович глубоко задумался, хлопнул себя по лбу:

– А ведь и правда! Эх, надо бы мне, дураку, поспрашивать по здешним конторам – заходили к ним звонить двое посторонних или нет... А ведь вы правы, Александр Борисович, я их больше не видел. Хотя вообще-то я на месте преступления долго находился... А хотите – давайте прямо сейчас пройдемся по конторам да и спросим. Хотите?

Честно говоря, смысла в этом предложении не видел, хотя рвение Ивана Петровича, пусть и разгоревшееся задним числом, было мне приятно.

– Давайте сделаем так, – охладил я его пыл. – Сейчас вы мне откроете ворота, и я схожу в гости к вашим соседям. И пока я буду там опрашивать народ, вы как раз по конторам и пройдетесь. А потом мы с вами снова встретимся. Идет?

– Идет! – Иван Петрович согласно кивнул головой. – А насчет ворот... Даже не знаю... Я вообще-то не имею права... – И вдруг махнул рукой: – А, Бог не выдаст! Вы же ведь следователь, вам небось можно...

Он поскрежетал ключом, потом рванул что есть силы примерзшую створку, и я оказался на соседней территории.

Этот двор был так же пустынен, как и тот, который я оставил за спиной, хотя заметно более ухожен, – может, потому и казалось, что он был поменьше, поуютнее сам по себе, а может, потому, что его наряду с фонтаном украшал недавно, чувствовалось, переживший пресловутый евроремонт флигилек, украшенный большим стеклянным эркером и зеленой черепичной крышей. И снова мне почудились не очень стройное пение и явственный взрыв смеха многих людей. Я тряхнул головой, отгоняя это наваждение. Пора было заниматься делом...

Теперь занесенные снегом трубы лежали у самых моих ног, и отсюда, с того места, где я стоял, были очень хорошо видны полузанесенные следы вокруг них. Снова екнуло сердце: сейчас я точно найду свою бумажку! Или, по крайности, ту самую кучку дерьма...

Я обернулся к Сидякину, который, бормоча что-то извиняющееся: такой, мол, порядок, – пытался закрыть плохо поддающийся на холоде замок.

– Вы подождите, не уходите, Иван Петрович, – сказал я ему как можно строже. – Сейчас я кое-что проверю. Если найду, – может, станете у меня понятым. Не против помочь следствию? – И, ставя ноги в полузанесенные следы, я пошел туда, куда они вели – к дальнему концу этой асбоцементной пирамиды. Немного утоптав снег, чтобы удобнее было действовать, я присел на корточки, заглянул в одну трубу, в другую и, ничего не увидев, понял, что так, на корточках, я ничего и не увижу. Однако и ложиться не стал. Сняв перчатку с правой руки, я пошарил ею в одной холодной трубе, во второй, в третьей. Ну не может быть, чтобы я ничего не нашел! Я так увлекся, что даже вздрогнул, услышав вдруг резкий, на весь дворик, крик:

– Эй, ты! Ты какого х... там! Иван, блин, ты чего смотришь-то?!

Я повернул голову на эти вопли, ко мне от живущего своей благополучной жизнью флигелька несся шкафообразный амбал – явный секьюрити, красномордый, нехорошо возбужденный – то ли от служебного рвения, то ли оттого, что только что вылез из-за стола.

– Ты не больно-то ори! – осадил его Сидякин. – Не больно ори, Вован, это следователь. По тому самому делу, понял?

– Ну, блин! – малость опешил Вован. – Только следака нам и не хватало! – Орать он перестал, но сдаваться не собирался, покатил бочку на Сидякина: – Это ты, что ли, жлобина, его запустил?.. Ну и что с того, что следователь? Пусть бы официально шел, через парадные ворота. А то влез, как шпион, подкинет чего – а мы потом расхлебывай!.. Удостоверение предъявите, – сказал он вдруг мне и продолжил, ни к кому, собственно, уже не обращаясь: – Только, блин, чуток отвлекся – там как раз Фоменко по телику, в окошко глянул, а тут, блин...

И вот под этот эпический речитатив моя уже замерзшая рука вдруг наткнулась наконец на захоронку... Не сразу поверив в удачу, я осторожно ощупал находку – тряпка, еще одна... похоже, это какой-то трикотаж, а в тряпке... В тряпке что-то холодное, тяжелое, металлическое...

Я счастливо улыбнулся, приведя красномордого секьюрити в неописуемую ярость.

– Я сказал: предъявить удостоверение! – заорал он, срываясь на визг. – Здесь частное владение, между прочим, к нам допуск только по пропускам!

Я весело посмотрел на него, посмотрел на Ивана – не ушел еще? И сказал разбушевавшемуся Вовану, вытаскивая свою находку на свет божий:

– Очень хорошо, что вы так вовремя подошли, будете понятым...

– Да ты да, блин, да пошел бы ты... – начал было Вован, но тут же и осекся, разглядев наконец, что у меня в руках.

Это была черная трикотажная шапочка – стандартная, спецназовская, как оказалось при ближайшем рассмотрении, когда я ее развернул – с прорезями для глаз и рта, а в нее, в шапочку, был аккуратно завернут не новый, видавший виды ПМ. Подумав, я надел перчатку, чтобы не оставлять на металле свои пальцы, и потянул затвор, приоткрыв окошечко для выброса гильзы. Патрон в стволе. Я выщелкнул обойму. Шесть патронов. Он или не он? Ведь если верить Соколову, из этого «макарова» стрелять должны были как минимум дважды – один раз стрелял сам Соколов, в воздух, а второй патрон истратил «чистильщик», добивая водителя Топуридзе. Но в таком случае в пистолете должно быть шесть патронов, а их здесь семь. Что за притча?! «Понятые» смотрели на меня как зачарованные.

– Все, – сказал я, – спасибо, Ваня, помог. Все видел, да? Черная трикотажная шапочка и ПМ с семью патронами. Шапочку узнаёшь?

– Вроде как узнаю, – зачарованно сказал он. И добавил, словно щедро помазав елеем: – Ну вы прямо как фокусник, Александр Борисыч.

А что?! Даже такому заслуженному коняге, как я, и то нужны похвала и восхищение!

– Спасибо, Ваня. Ты можешь идти, если торопишься. Приду потом протокол подписать, ладно? Или приглашу к себе, если со временем будет плохо. Возражать, надеюсь, не будешь? – Тут я повернулся к Вовану: – Ну что ж, молодой человек, вы, кажется, хотели проверить мои документы? Пойдемте-ка разбираться в ваш офис. Поскольку у меня разговор и к вам, к охране, и к вашему начальству.

Идя к парадному флигелю, краем глаза я видел, что Сидякин все стоит у ворот, провожая нас взглядом. У меня было такое ощущение, что ему ужасно хочется присутствовать при дальнейшем. Знакомое чувство! Будто только-только начал читать интересную книгу, только начал следить за интригой, ждать, чем все кончится, а тут у тебя р-раз, и книгу отняли...

Ну наконец-то я смог узнать, что за организация владела этим милым двориком с фонтаном, в котором сиротливо стоит болеющий, поди, всеми мочеполовыми болезнями мальчик-пис – мудрено ли, на таком-то холоде! Райский уголок в самом центре столицы принадлежал, как гласила роскошная, сияющая золотом вывеска на роскошной же, чуть ли не эбеновой, двери организации, именуемой «ЗАО „Стройинвест“.

Название это что-то пыталось сказать мне, что-то напомнить, а что, – увы, я пока не понимал...

Шибздик

Если наличие левостороннего „ниссана“ убедительно объясняло и то, почему ошибся киллер, и то, почему не сделал свое дело „чистильщик“, то в самом факте присутствия этого „ниссана“ были пока сплошные неясности. Легкий на ногу Сидорчук готов был даже лететь в Екатеринбург, чтобы отыскать там владельца машины и допросить его по всей форме. Однако Якимцев добро на такую поездку не дал, здраво рассудив, что Новый год Валерий Григорьевич Плотников, скорее всего, и так встретит дома, в столице. Вот тогда-то они у него и выяснят что надо. Якимцеву почему-то казалось, что не стоит придавать слишком уж большое значение этому „ниссану“, – тут намного продуктивнее было бы узнать, какого черта Топуридзе не поехал в то утро на своей казенной машине, а словил какого-то непонятного левака...

– Ото ж и я думаю, – охотно подхватил Сидорчук, – на кой ляд ему тот левак, если ему машина положена...

– Ну так возьми да выясни – почему, – с сердцем сказал ему Якимцев. – Если с ним самим нельзя – с женой поговорить можно...

Сидорчук посмотрел на него с каким-то непонятным смущением.

– Та вже ж поговорив, – сказал он, вздохнув, – не успел только вам доложиться, извиняйте... Жена молчит, только чего-то мнется все да вздыхает – как будто и хочет чего сказать, да никак не решится. Броская женщина, между прочим. Я спрашиваю: „Не заметили ли вы чего-то необычного в поведении мужа, когда он вернулся, или утром, когда уходил...“ Опять чего-то мнется. „Вы ж видите, – говорит, – какая огромная квартира... Тут толком ничего и не услышишь... Вечером он в тот день задержался, пришел, когда я уже, наверно, спала... Я вообще-то рано встаю, чтобы проводить девочек в школу... Это для нас святое – проводить детей в школу. Так вот, представьте, утром его уже не было. Он у нас такой занятой, горит на работе...“ Я у нее спрашиваю, – продолжал Сидорчук, – не понял, мол: что, вашего мужа уже не было или еще? Так она на меня, Евгений Павлович, обиделась даже. Хотя чего тут обидного-то? Ну, короче, не знает она, ночевал муж дома или нет...

– Не знает или не хочет говорить? Может, и правда чего-то стесняется?

Сидорчук пожал плечами:

– Может, и так. Фактов у меня нет, а гадать не приучен... Но водитель, закрепленный в гараже мэрии за Топуридзе, показывает, что в то утро ждал шефа, как и положено, возле его дома. А когда устал ждать, то связался с квартирой через домофон. Жена Топуридзе ответила ему, что муж уехал на службу – якобы случилось шось таке срочно, что он машину не стал дожидаться...

– Ладно, – сказал Якимцев, – с этим потом разберемся получше. А сейчас времени нет, пошли пока дальше. Значит, что у нас получается? В день покушения потерпевший, по какой-то причине то ли не ночевавший дома, то ли не замеченный с вечера супругой, что, на мой взгляд, маловероятно, по какой-то – опять же неясной нам – причине, не пользуется своей служебной машиной, а едет на работу на частнике.

– Ось! – подхватил Сидорчук. – А частник, как потом оказалось, ездил на чужой машине по доверенности владельца...

– Вот именно, вот именно, – задумчиво кивнул Евгений Павлович. – И ты что же, хочешь сказать, будто эти самые киллеры, которые не смогли даже толком разглядеть, где именно сидит Топуридзе – такие в машине темные стекла, – эти самые киллеры случайно оказались у Топуридзе на дороге?!

Сидорчук аж крякнул:

– Ну вы ж даете, Евгений Павлович! Вы, право слово, так другой раз увлекаетесь... Да ничего ж я такого не говорил! Я вот и сам ломаю голову: и едет этот Топуридзе не из дома, а стало быть, маршрут его отличается от обычного, и машина-то у него чужая, – а эти гады ждут его, безошибочно определив место с самого вечера, и что самое-то примечательное – не зря ждут! И вот шо я вам кажу, Евгений Павлович. Мое такое мнение, что эти гады заранее знали и где он поедет, и в какое время, и на какой машине. Так что машина тут неспроста...

– Ну насчет последнего не уверен. Могло быть простое совпадение – обычно ведь Топуридзе ездит точно на таком же „ниссане“, только с нормальным рулем...

– Ну все равно, – не сдавался Сидорчук. – Откуда-то ведь знали они про время и место? Был бы жив водила – это было б одно, он бы нам все рассказал. А так... Мне кажется, нам без этого самого продюсера, без хозяина машины, никак не обойтись!

...И вот он наконец сидит перед Сидорчуком – невысокий, округлый, какой-то весь вихляющийся, но в дорогом костюме, ухоженный, прилизанный, благоухающий дорогой парфюмерией. Даже человек, никогда не видевший его по телевизору, и тот сразу бы догадался, что перед ним – представитель богемы, если не артист, то лицо, непременно причастное к искусству.

– Не понимаю, зачем вы меня тревожите! – капризно сказал он. – Я только-только с самолета, летал с бригадой мастеров искусств в такие медвежьи углы! Устал как собака! Прилетел специально, чтобы встретить в Москве Новый год, а тут вы, и сразу, главное, тащите в прокуратуру. Ну и как, по-вашему, это должно на нормального человека подействовать?! Неужели я что-то такое совершил ужасное, что со мной надо именно так? Тогда почему же я сам об этом проступке ничего не знаю? В чем хоть меня обвиняют-то?

– Никто вас пока ни в чем не обвиняет, поскольку ничего „такого ужасного“ вы как раз и не совершили, – весело ответил ему Сидорчук и добавил не менее весело: – По крайней мере, нам о том пока не известно тоже.

– Кого-кого, а меня совершенно не в чем подозревать, – не без жеманства отрезал Валерий Григорьевич. – Если это насчет той драки возле „Околицы“, то лично я, своими руками, – он показал Сидорчуку свои пухлые, ухоженные руки, – в ней никакого участия не принимал. А если кто-то показывает иное – не слушайте его, это все клевета! Знаете, сколько завистников в мире искусства...

Сидорчук бросил на него мгновенный взгляд и тут же спрятал глаза, чтобы не показать откровенного интереса, засветившегося в них. Он ничего не знал о драке, о которой вдруг заговорил Плотников, но сказал на всякий случай:

– К драке мы еще вернемся, а сейчас меня интересует главным образом ваш автомобиль „ниссан-максима“ 1992 года выпуска, левосторонний. Ото ж еще сразу хочу поставить вас в известность, чтобы не возникал больше разговор о том, что мы вас зря потревожили: нами руководит отнюдь не праздное любопытство. Ваш автомобиль интересует нас в связи с расследованием убийства...

Плотников смертельно побледнел:

– К-как – убийства? Послушайте, товарищ капитан, я тут ни при чем! Совершенно ни при чем, тем более что меня даже в городе не было, это все знают... И потом, машина вообще фактически давно не моя, машина при разводе отошла моей бывшей супруге Анастасии Янисовне... Она известная певица, звезда можно сказать. Ей без машины нельзя...

– Ось видите, какие интересные сведения вы нам сообщаете! А говорите, что мы зря вас потревожили... Ну-с, давайте все сначала. Машина эта зарегистрирована на вас, генеральную доверенность вы выдали на имя Ивана Ивановича Федянина, ныне покойного... Да-да, Валерий Григорьевич, покойного. Убили его. Вот мы и хотели бы во всем этом с вашей помощью разобраться.

Плотников словно вдруг потерял всю свою округлость, сник, побледнел еще больше, чем вначале, хотя больше, кажется, уже просто было некуда.

– Я все объясню, все, – простонал он. – Это недоразумение, путаница. Он, этот Иван, царство ему небесное, был наш с Настей водитель. Понимаете, мы с моей бывшей супругой оба артисты... То есть я больше продюсер, а Настя – она правда звезда, я уже говорил. Слышали, наверно, – Анаис? Это она! Я ее любил безумно. Но знаете ведь, как бывает...

– Га? – не удержался от небольшого развлечения Сидорчук. – Не знаю, ей-богу. А ну расскажите...

Плотников обиженно вскинул на него свои беспокойные глаза – нет ли в лице Сидорчука издевки, но тот умел владеть собой, ничем себя не выдал, и Плотникову не оставалось ничего иного, как рассказывать в подробностях:

– Знаете, сначала мы жили душа в душу, а потом она стала невозможной. И я ушел, как уходят настоящие мужчины: я оставил ей все – и больше того. Она сказала: оставь мне еще машину, мне ездить не на чем будет. Я говорю: пожалуйста, бери себе старую машину, а новую я, уж извини, оставлю себе. Она говорит: хорошо, только тогда отдай мне своего Ивана в придачу, пока я водить сама не научилась. И тут меня, знаете, осенила гениальная мысль, все-таки не зря я столько лет уже продюсерской деятельностью занимаюсь. Чтобы закрепить за ней шофера надолго, если не навсегда, я решил – пусть Иван ездит на машине по генеральной доверенности...

– Ну да, и машина осталась бы за вами, а заодно тот Иван информировал бы вас, что там у вашей бывшей супруги в жизни происходит, так? – совершенно одобрительным тоном сказал Сидорчук. И, не давая обиженно хватающему воздух продюсеру вставить слово, спросил: – Скажите, а где живет ваша бывшая супруга?

– О, она живет в чудесной, чудесной квартире! Я ей все оставил, всю обстановку, всю сантехнику – представляете, только-только евроремонт сделал, и вот она мне говорит: все, Лерочка, давай лучше расстанемся, я с тобой больше ни жить, ни работать не могу... Знаете, мне говорили, что у нее другой мужчина, но я не верил, думал – подурит, и все вернется... Ведь кто она без меня? Ведь это ж я из нее звезду-то сделал, товарищ капитан. Я для нее чего только не пробивал! Концерты, клипы, компакт-диски – это все я. И надо же, чем она меня отблагодарила...

Он только что не плакал, во всяком случае его двойной подбородок мелко-мелко дрожал. Сидорчук дождался, когда всхлипывающий голос Плотникова начнет стихать, и напомнил безжалостно:

– Вы таки не ответили мне на вопрос, где живет ваша бывшая жинка.

– Живет? Ну там же и живет... Большая Никитская... дом...

– Очень хорошо, – неизвестно за что похвалил его Сидорчук. – А машину где ваша супруга могла держать?

– Машину? – ненадолго задумался продюсер. – С машиной когда как. Иногда Иван отгонял ее себе под окна – он тоже в центре живет... жил; иногда она стояла на Никитской во дворе – у нас там сделан такой навес, словом, крытая стоянка для отдельных жильцов... Понимаете, – снова продолжил он свою „лебединую песню“, как определил для себя его стоны Сидорчук, – ну разлюбила, да. Это бы еще ничего, я же мужчина, я переживу. – Он все же не удержался, шумно всхлипнул. – Но ведь она зачем-то не постеснялась показаться мне на глаза с этим своим грузином! Понимаете, да? Чтобы нарочно сделать мне больно!

Сидорчук сделал охотничью стойку.

– Это что, ее новый поклонник – грузин? Имя знаете?

– Имя? Я его зову Шампуридзе. Шутка такая. А по-настоящему и без шуток – Топуридзе. Кто он – не знаю. Грузин – и все. Слышал, что не то бизнесмен крутой, не то в мэрии какой-то большой пост занимает. Но это неважно. Вот вы говорите – он, мол, поклонник. Он не поклонник, он хуже! И Настька, дура, его везде показывает всем как будущего мужа. Представляете? Вот я и сорвался тогда... То есть я не то что сорвался – вы ж видите, комплекция у меня для драки не очень, к сожалению. Если б дуэль – на пистолетах там или на шпагах, – тогда я бы сам. А так мне пришлось попросить друга... Даже не самого друга, а чтобы он сказал своим охранникам, напустил бы их на этого грузина. Чтобы не били там, упаси бог, не калечили, а так – унизили бы, и все. Мне бы этого было достаточно... Что вы так на меня смотрите? Подло, да? Конечно, подло, мне и самому так кажется. Но она же мне такую боль причинила, такую боль! И знаете, такая ревность на меня нахлынула, такая ненависть, хотелось хоть что-то сделать, чтобы не чувствовать себя совсем уж растоптанным... Стыдно, да. Но знаете, что меня утешает? Там и драки-то никакой не было, если по-настоящему. Его стукнули, он стукнул... Он, правда, хорошо стукнул, этот грузин-то, я даже не ожидал. Так одного приложил, просто ужас! Ну и мне досталось... Вообще, если б не поспела вовремя милиция, я даже не знаю, что было бы...

Сидорчук посмотрел на собеседника с легкой брезгливостью. Ишь, разоткровенничался. А ведь это можно квалифицировать и как разбойное нападение. Подстрекательство, нож, группа – да у этого напомаженного страдальца могут быть очень крупные неприятности...

– А как фамилия этого вашего друга? – спросил он внезапно.

Плотников на мгновение растерялся.

– Так я и знал, – сокрушенно сказал он. – Я ж вам про свое состояние, про то, как мне худо... А друг этот совершенно ни при чем. Я ж говорю, даже драки настоящей не было...

– Это вы напрасно, Валерий Григорьевич. Так вы можете только усугубить свое положение...

– Господи, – чуть не заплакал продюсер, – и зачем я, дурак, тут с вами разоткровенничался! Но я все равно не скажу вам его имя, пусть мне будет хуже! Я уж и так подлец, а теперь еще и стукачом должен стать?! Господи, какой ужас!

– А ну геть! – возмутился Сидорчук. – Хватит причитать! Вы, кажется, сказали, что все это произошло в „Околице“? На этот-то вопрос вы мне можете ответить? Га? Никого не выдаете...

– Да, на этот могу ответить. В „Околице“. Меня пригласил развлечься тот самый друг, у которого охрана. Я ему говорю: мне вообще-то не до гулянья, у меня на ноль часов билет на самолет. А он мне: вот и хорошо, приезжай, маленько на дорожку оттопыримся. В рулетку сыгранем, в „джек-пот“... Короче, я так и сделал – и прямо оттуда, из „Околицы“, в аэропорт, друг дал свою машину, чтобы его водитель меня отвез... И той же ночью – ту-ту! Пара часов – и Екатеринбург, аэропорт Кольцово. Слава богу, меня там встречали...

– И ще один безобидный вопрос, – сказал Сидорчук, одним махом отведя в сторону все не относящиеся к делу откровения своего не совсем обычного свидетеля. – Какого числа это было?

– Это было, это было... Это было знаете когда... А как раз накануне, извините, Николина дня – 18-го числа. Декабря то есть. Да, точно, 18 декабря...

Потом они сидели на пару с Якимцевым, процеживали все значимое из того, что удалось им выудить, потянув за ниточку левосторонний „ниссан“.

Во-первых, едва выпроводив Плотникова за порог, Сидорчук сделал запрос в то УВД, на территории которого был расположен известный всей столице огромный развлекательный комплекс „Околица“, – чтобы узнать о драке, происшедшей там в ночь на 19 декабря. Тут же, через пять минут, ему был сброшен факсом ответ, из которого явствовало, что никакой драки в этот день не было, а было, со слов очевидцев, столкновение со взаимными словесными оскорблениями, вслед за чем кем-то из очевидцев была вызвана охрана „Околицы“, предотвратившая драку. Задержанными охраной оказались два уроженца Грозного, имеющие в Москве постоянную регистрацию, некто Барсаев и Варсанов, числящиеся охранниками в гостинице „Балканская“. Пострадавший с места происшествия отбыл до прибытия оперативно-патрульного экипажа, так что личность его неизвестна. Гражданам Барсаеву и Варсанову сделано предупреждение о грозящих им мерах наказания при повторном нарушении ими общественного порядка. Более подробных сведений об этом инциденте нет. Поскольку пострадавший протеста не заявил и заявление в милицию не написал, никаких дальнейших последствий происшествие, скорее всего, иметь не будет.

Якимцев, изучая этот факс, успевал время от времени поглядывать то на Сидорчука, выкладывающего свои соображения по поводу Плотникова, то в окно – что-то никак не появлялся их гость на улице, застрял где-то в недрах Мосгорпрокуратуры. И вдруг он подался вперед, навалился обеими руками на подоконник.

– Глянь, глянь-ка, Федор Николаевич! Ты помнишь, как он расписывал тебе свои страдания, когда его певица бросила? Погляди, как мучается!

Сидорчук тоже подошел к окну и увидел, как навстречу вышедшему из их здания продюсеру кинулся высокий светловолосый пижон; в следующий момент встретившиеся трогательно заключили друг друга в объятия, после чего обменялись жаркими поцелуями, не оставляющими никакого сомнения в том, что именно происходит.

– Видишь – болельщик, – хмыкнул Якимцев. – Переживал за... товарища...

– От твари! – хлопнул себя по бедрам Сидорчук. – Небось от так же ж и в „Околице“. Они, эти педики, там между собой разбирались, а мы с вами хотим из этого дерьма шось путное выловить!