Текст книги "Убийство на Неглинной"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Тщательный обыск квартиры практически ничего нового не дал. Напротив, у следователей появилось ощущение, что здесь жил человек, ничем не интересующийся. Кроме телевизора – небольшого переносного «Панасоника». Книг Новиков не читал, газеты не выписывал, писем ни от кого не получал. Одинокий такой, понимаешь, молодой волк. Правда, довольно симпатичный, судя по фотографии в паспорте, найденном в заднем кармане джинсов. Все остальные его документы – водительские права, техталон, спецпропуск и прочие нужные бумажки – были найдены в бардачке расстрелянной машины. Там они лежали в кожаной сумочке.

В бельевом шкафу болтались на вешалках несколько недорогих костюмов, рубашки, на полках – нижнее белье, носки. В прихожей – несколько пар поношенных туфель. В общем, как-то негусто, небогато. Личный шофер и телохранитель вице-губернатора мог бы выглядеть и импозантней. А тут все какое-то серое, невидное. Или незаметное? Что вернее? Не в сути ли этого вопроса и лежит разгадка личности Сергея Новикова, ленинградца, 1971 года рождения?

Между тем участковый и дородная диспетчерша из РЭУ, как было ими заявлено, по своим каналам собрали сведения о жильце. Выяснилось, что жил Сергей с матерью, умершей в восемьдесят девятом году, после чего он сдал свою жилплощадь семейной паре военнослужащих, которые и вносили все коммунальные платежи. Где он проживал сам, неизвестно. Во всяком случае, первый вызов милиции по причине пьяной драки в этой квартире был зафиксирован в конце октября девяносто третьего. Было еще несколько мелких происшествий, но вскоре молодой человек остепенился, вроде повзрослел, стал даже работать в мэрии. А теперь вот шофером у самого вице-губернатора. Ничего больше к сказанному никто добавить не мог.

А ведь на допросе Новиков не скрывал, что утолял свою романтику в Приднестровье. Что и в Москве был проездом. И все сходилось к тому, что появился в Питере после октябрьских дней в столице. Известно же, что среди защитников Белого дома были и приднестровцы. Только как и кого они защищали, тут до сих пор, кажется, нет ясности. Хотя проверить можно и это обстоятельство. Но пусть теперь Новиковым займутся соответствующие службы, которые в силах обнаружить любые концы.

Турецкий попросил Щербину дать указание своим коллегам, не откладывая дела в долгий ящик, подготовить все, что имеется по Новикову для передачи в Москву. Поделившись своими соображениями, Александр Борисович увидел, что те охотно и легко согласились с ним. Действительно, а чего тут спорить, если просит прокурор-криминалист? Ему видней.

Может, оно и так, но Турецкого никак не оставляло ощущение, что смерть Новикова каким-то образом спровоцирована именно им, его интересом к водителю, зафиксированным чьим-то весьма заинтересованным глазом, что явилось той точкой, после которой и было принято решение о немедленной ликвидации… кого? свидетеля? соучастника? просто излишне информированного человека? Но зачем же тогда так грубо? Или в этом своя логика: мы, мол, тебя не боимся, и сама акция – чисто формальный ход? Они и личное дело Новикова, поди, забрали в кадрах, чтобы поиск затруднить. Другими словами, пошли на почти открытую, наглую игру со следствием. Но пока нет ответа на главный вопрос: кто заказчик? – не будет ясности и с делом Новикова. Значит, оказать помощь в данный момент могли лишь два фактора – внимательное изучение показаний свидетеля Новикова, слово за словом, что хотел сказать, но не сказал, или от чего ушел, так и не решившись, это первое, и второе – что расскажет Ефим Юльевич Рафалович. Сведения же из Москвы быстро не придут. Там надежда, как всегда, на Костю и его замечательного тайного друга Гену из службы собственной безопасности – самой хитрой «конторы» России.

Понимая, что ничего нового он уже не узнает, и не теряя время зря, Турецкий попросил отправить его в прокуратуру. Ему показалось, что большинство присутствующих при этих его словах облегченно вздохнули.

ВЕРОНИКА ЗАГОВОРИЛА

Петр Григорьевич Щербина в присутствии москвича чувствовал себя дискомфортно. Это – мягко говоря. Он не считал себя карьеристом в том обывательском смысле слова, но все же предпочитал действовать самостоятельно, по собственному разумению, поэтому всякого рода советы, особенно от таких вот приезжих деятелей из высших инстанций, воспринимал болезненно и расценивал как попытку подрыва его профессионального авторитета. Нет, он не был чрезмерно самонадеянным или безосновательно уверенным в своих силах, но то, что он умел делать, признавалось коллегами. Да и сам факт, что в двадцать семь лет он стал следователем по особо важным делам, говорил только в его пользу. Все бы хорошо, но вот особо важных дел в Питере как раз было немного, и Маркашин наиболее крупные и значительные в плане общественного звучания передавал более старшим коллегам Щербины, что, в общем, довольно ощутимо ущемляло самолюбие молодого «важняка».

И вот наконец появилось действительно громкое дело и, по разумению Щербины, не Бог весь какое запутанное. Ясна казалась ему и подоплека преступления: и прошлая, да и нынешняя деятельность Михайлова ни для кого в городе секрета не представляли, не явились неожиданными или кем-то специально спровоцированными и довольно устойчивые слухи о зарубежных счетах вице-губернатора. Проверить эти слухи Петр, как руководитель оперативно-следственной бригады, поручил ее члену, прикомандированному от УФСБ майору Шереметику, чем Павел Кузьмич активно и занимался.

Сегодняшнее убийство водителя Новикова тоже в принципе не выпадало из схемы, выстроенной следователем. Тем более что причина двух преступлений, взятых вкупе, могла показаться странной или неосновательной только человеку, далекому от городских проблем, как-то: приватизация, дележ, передел собственности и сфер влияния, получение кредитов и все прочее, связанное с огромными деньгами. Такая вот «экономика», с позволения сказать, и водит рукой убийцы. И нечего здесь особенно мудрить.

В этой связи приезд москвича, которого Маркашин поторопился включить в бригаду в качестве прокурора-криминалиста, крайне не понравился Щербине. Да и само поведение горпрокурора, самолично ринувшегося на вокзал встречать посланца Генеральной прокуратуры, тоже не внушало почтения. Это тем более непонятно, что в городе уже прочно обосновалась целая бригада москвичей, которые все тянут-потянут, а вытянуть не могут. Вот бы и встречали своего. За два года, подумать только, откопали четырех второразрядных чиновников! И это пример массовой коррупции? Ну прямо-таки чудеса, ничего не скажешь…

Поговаривают, правда, что у Маркашина в этом деле имеется какой-то свой интерес и что не шибко довольны прокурором города в столичных верхах. Но это – досужая болтовня. Хотя кто знает, может, именно Турецкого и решили использовать в качестве «неотложки»? Всякое ведомство обязано чтить честь своего мундира. Это – аксиома.

Откровенное неприятие вызвало у следователя и странное желание москвича, делавшего при этом таинственную мину и неизвестные собственные выводы, придать всему связанному с убийством вице-губернатора некое политическое звучание. Но какая тут может быть высокая политика! Деньги – вот и вся политика. Преступность окончательно обнаглела, ведет себя в городе по-хозяйски – вот из какой «политики» следует исходить. А не искать черную кошку…

Но от этих, мягко говоря, удручающих мыслей следователя спасала привычная, впитанная со студенческой скамьи тщательность в работе, тот самый профессионализм, за который Щербину особо ценил нелюбимый им Маркашин. Поэтому, понегодовав про себя по поводу отдельных умозаключений отбывшего из квартиры Новикова московского «важняка», Щербина обратил внимание на то, что дежурная оперативно-следственная бригада работала четко и все материалы: протоколы осмотров и допросов, акты экспертиз – в любом случае лягут к нему на стол, поскольку дела об этих двух убийствах необходимо соединять в одном производстве.

Щербину беспокоило теперь затянувшееся шоковое состояние супруги покойного вице-губернатора. Показалось даже – уж не игра ли тут какая-то? Женщина наверняка что-то знала. Как знал и Новиков, – в этом вопросе Щербина был согласен с Турецким. В прошедшие дни он звонил в больницу четко трижды в день – чтобы не надоедать лечащему персоналу и напоминая о необходимости в случае любых изменений поставить его в известность. Краткие беседы происходили, как правило, с главным врачом либо с дежурным по отделению. А сейчас Щербина почему-то набрал номер дежурной медсестры и поинтересовался состоянием здоровья Вероники Моисеевны. И та, к удивлению следователя, сообщила, что больная уже пришла в себя и еще утром беседовала о чем-то с главврачом. Вот это новость! А ведь дежурный врач утром сообщил, что пока нет никаких изменений!

И Щербина, не теряя время, помчался в больницу.

То, что некая непонятная игра все-таки велась, следователь понял сразу. Врач продолжал настаивать, что Вероника Моисеевна не пришла в себя, и странная уверенность следователя в обратном ему представляется непонятной. Однако Петр Григорьевич, если требовало дело, умел проявить настойчивость. И врач сдался. Тем более что испросить совета у главного он не мог – главврач в клинике в настоящий момент отсутствовал. Прошли в палату. Медсестра поила Веронику соком. Ну вот, а говорили – без сознания!

Женщина действительно чувствовала себя неважно: отечность на лице, бледность, вялые, замедленные движения. Но она могла говорить – и это главное. Для начала она могла ответить хотя бы на самые необходимые следствию вопросы. Врач же, видя, что невольный обман раскрыт, разрешил пятиминутное свидание, но предупредил: желательно поменьше эмоций. Забрав с собой медсестру, он тут же вышел и затворил дверь.

Щербина достал из кейса бланк протокола допроса. В первую очередь его интересовали все обстоятельства, связанные с утром того трагического дня. Кто звонил? Отчего нервничал супруг? Какова причина ссоры супругов, о которой поведал водитель? Щербина, стараясь быть предельно вежливым, даже ласковым с женщиной, неторопливо задавал вопросы, надеясь, что Вероника Моисеевна откликнется хотя бы на один из них. Для начала. Но она отреагировала лишь на один.

– А разве Сережа жив? Это он сказал, что мы с Васей поссорились? А как он сказал?

Щербина почему-то не решился сообщить о смерти Новикова, сказал лишь, что, по его словам, хозяева появились утром, о чем-то горячо споря, и потом в машине угрюмо молчали. Вот из этого и сделаны выводы.

– А почему вы решили, что ваш шофер погиб? – в свою очередь поинтересовался Щербина.

– Я видела, как он упал, вывалился из машины, как потом закричал Вася… а потом ударило меня…

– Вы не ошибаетесь? Именно в этой последовательности? – насторожился следователь.

– Как я могу ошибиться, если видела… вот этими глазами, – она дотронулась ладонью до лица и замерла на миг. А когда следователь забеспокоился – уж не стало ли ей опять плохо, отняла ладонь и добавила, глядя в потолок: – Вася очень сильно кричал… ему было так больно… мне доктор сказал, что он умер… А как же тогда Сережа? Ведь его – первого, я видела…

Щербина помолчал немного, ожидая продолжения, но Вероника будто отключилась. Тогда он спросил, не знает ли она, угрожал ли кто ее мужу? Женщина медленно перевела на него взгляд и снова промолчала. То, что она уже сказала, было чрезвычайно важно, но – увы! – подтверждало правоту москвича, предсказавшего, как возможный, и такой вариант развития событий. Щербина вспомнил, что Турецкий также заметил мимоходом, что был знаком с Вероникой Моисеевной, если она – именно та, о ком идет речь. И потому теперь, посчитав, что дело всегда должно быть немного впереди собственного "я", неожиданно для себя сказал:

– А вы знаете, этим делом очень озабочены в Москве и оттуда даже прибыл представитель Генеральной прокуратуры Турецкий Александр Борисович. Вот какие сферы задело убийство вашего супруга. Он и сообщил, между прочим, что был знаком с вами. Это так?

– Александр Борисович… – ответила женщина без всякого выражения. – Передайте, я прошу его приехать. Извините, я очень устала. В другой раз…

– А когда подъехать к вам Турецкому? – Какое-то острое чувство ревности кольнуло следователя.

– Сегодня, конечно… если может.

– Я передам. Вот я тут составил краткий протокол. Почитайте, пожалуйста, и подпишите.

Но женщина смотрела в другую сторону.

– Я устала. Где подписать?…

– До свидания, – сказал наконец Щербина и вышел за дверь, где его ожидал врач.

– Поговорили? – спросил сухо.

– Да. А вот вечером сюда подъедет старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре России, – с непонятным мстительным чувством произнес Щербина. – Мадам его требует, – он церемонно поклонился. – Не смею возражать. Однако чем же вызван ваш легкий обман? – продолжил он, следуя за врачом по коридору.

– Вообще-то это была ее просьба. После известия о смерти мужа. Ни я, ни Иван Иванович, – он имел в виду главного врача, – не возражали и сочли такую просьбу вполне естественной. Вы уж не думайте, что здесь имеет место некий, знаете ли, антигосударственный замысел. А посещение больных у нас прекращается в восемь часов, и никакая там милиция… вы меня понимаете?

– Разумеется. Мы не опоздаем.

Турецкий аж на стуле подпрыгнул, узнав, что Вероника заговорила. Хотел мчаться немедленно, но Щербина запомнил больничный распорядок дня: сейчас обед, потом отдых, затем разные процедуры, а вот незадолго до вечернего обхода можно будет и навестить.

Обычный долг гостеприимства заставил Щербину пригласить москвича отобедать в кафе напротив, куда в это время дня традиционно отправлялась вся прокуратура после того, как приказал долго жить собственный общепит. Невыгодно оказалось кормить народ обедами, вот бутерброды, пиво – это выгодно. Но люди привыкли есть, а не закусывать. Кооперативное кафе отреагировало немедленно: в обеденный час помещение предоставлялось исключительно для обслуживания прокуратуры. Довольны были все: обеды стоили сравнительно недорого, зато и прокурорская «крыша» тоже кое-что значила.

Обедали поначалу молча. Потом Щербина рассказал о реакции Вероники на известие о том, что шофер остался жив. Турецкий, зачерпывая ложкой борщ, рассеянно кивал, чем вызвал даже некоторую обиду Петра Григорьевича. Все-таки новость не из последних. К тому же подтверждала версию москвича. Но слава первопроходца, видимо, не прельщала Александра Борисовича. Глядя на стол, он продолжал думать о чем-то своем и, только покончив с вполне пристойными «домашними» котлетами, сказал:

– Допрашивая Новикова, вы, Петр Григорьевич, несколько раз, я заметил, возвращали его к событиям девяносто третьего года, когда он, по его словам, вернулся домой. Не помните, чем в ту минуту был вызван ваш интерес к этой теме и дате соответственно?

– Да ведь как теперь сказать?… – словно смутился Щербина. – Я вот сейчас скажу, а вы ответите, что, мол, задним умом все у нас сильны…

– Чудак-человек, – засмеялся Турецкий, – это ж уже зафиксировано! Поэтому нечего стесняться. Читая протокол в первый раз, я просто отметил этот факт для себя. А сейчас вижу, о чем вы подумали. Просто молодец! Не сочтите за комплимент, говорю как коллега. Жаль, что не удалось его тогда размотать на всю катушку. Но ничего, хвостик есть, потянем, как говорится… Значит, Вероника была уверена в его смерти? Очень любопытный поворот темы. Как вам показалось?

– Это, кстати, единственный вопрос, на который она ответила.

– Считаете, чего-нибудь боится?

– Иначе зачем просила врачей продолжать говорить, что она в шоке? А вы, Александр Борисович, видите иную причину?

– Давайте не будем гадать. Ведь ждать осталось недолго.

– Думаете, заговорит?

– Хотелось бы надеяться, – вздохнул Турецкий. – Не обидитесь, если я попрошу вас об одном одолжении?

– В каком смысле? – поднял брови Щербина.

– Она, вы говорите, не встает? Так вот, нам понадобится небольшой диктофон. Если у вас нет, попросите у соседей, как мы их в Москве называем. У вас же работает в бригаде товарищ оттуда? И еще. Руководителем оперативно-следственной бригады были и остаетесь вы. И протокол допроса с одновременной записью на магнитофон ведете также вы. А я буду, с вашего разрешения, вмешиваться, задавать вопросы как бы по старому знакомству. Не возражаете?

Щербина помолчал, упрямо набычившись, и утвердительно кивнул.

Турецкий едва заметно улыбнулся. «Ну все, – сказал себе ребе, – Ривочку мы, кажется, уговорили выйти замуж за князя Гагарина, теперь пойдем с той же просьбой к самому князю… Господи, как они все лелеют свои изумительные амбиции! А что поделаешь, надо считаться…»

…Вероника ждала их. Точнее, Александра Борисовича, ему она даже попробовала призывно улыбнуться, но вышла кривая гримаса. При виде же Щербины словно легкая тень скользнула по ее лицу. Турецкий в свою очередь наклонился к ее руке и тронул губами пухлые пальцы, унизанные крупными перстнями, – женщина остается верной себе и на смертном одре. Хотя следовало отметить: до последнего ей было еще ой как далеко. Вид портила, конечно, нелепая повязка, стянувшая затылок. А так – дама хоть куда! Именно это чувство и было написано на лице Турецкого, когда он обозревал несчастную кариатиду, распластанную на больничной койке, явно тесноватой для нее.

– Все еще болит? – спросил, вложив в вопрос максимум сочувствия.

– Теперь уже – душа… – тяжко вздохнула Вероника и сделала попытку подвинуться, якобы предлагая гостю присесть на край кровати. Но Турецкий благоразумно придвинул стул. Кивком предложил сесть и Щербине. Три пышные хризантемы, как знак его особого внимания, он положил на больничную тумбочку.

– Вы понимаете, что мое глубокое сочувствие… – начал он, но женщина перебила:

– Да, да, Александр… Саша, я вам очень благодарна за ваши теплые слова в эти ужасные дни…

«Кажется, мы сделали большущий шаг вперед, – с юмором заметил про себя Турецкий. – Был все-таки Александр Борисович… Вот ведь как может подвести человека память!»

– Что вы, Вероника! – почти с жаром снова откликнулся он на ее столь эмоциональный всплеск. – Я просто счастлив, что вам в этой ситуации так повезло. Врач сказал нам, что вы идете на поправку, рана, слава Богу, оказалась хоть и болезненной, но не очень серьезной. Осталось подлечить – что? Нервы. Правильно. И вы уже в ближайшие дни станете, как прежде, мужественной и красивой!

– Ах, Саша… – томно закатила глаза Вероника.

«А она уже привыкла к новому обращению», – констатировал Турецкий. Видимо, эта страстно дышащая кариатида, какой он запомнил Веронику два года назад в Эрмитаже, ни в чем с тех пор не изменила себе и по-прежнему считает, что больше всего женщину красит некий ореол эдакой мужественной страдалицы. С привкусом горечи – как в хороших французских духах. Кажется, ведь и тогда Вероника пребывала некоторым образом во вдовстве. Значит, нынешний опыт ее – уже не первый. Выходит, девушке не привыкать…

И поскольку ее устраивает именно такая тональность общения, придется построить беседу в этом ключе. Напористо-интимном, хоть и звучит эта формула несколько вульгарно. Еще немного, и, убаюканная сладкими воспоминаниями, она перейдет на «ты». А это уж никуда не годится, никакой Щербина и близко не поверит в чистоту помыслов обеих сторон.

– Вероника, – проникновенно заговорил «важняк», – я не стану повторяться, что, узнав о страшной трагедии, немедленно примчался из Москвы. Ни к чему, возможно, говорить и о том, что в высших государственных сферах, включая окружение самого президента, все были в буквальном смысле потрясены этим наглым убийством. А когда руководитель следственной бригады, чрезвычайно добросовестный следователь по особо важным делам Петр Григорьевич Щербина ознакомил меня со всеми собранными материалами, мы поняли, что главные показания, которые помогут раскрыть преступление, можете дать только вы одна.

– А разве Сережа?… – отчего-то забеспокоилась Вероника, но Турецкий четко вел свою линию:

– О шофере разговор особый. Кстати, как он вам?

– В каком смысле? – словно запнулась Вероника.

– В профессиональном, – чуть улыбнулся Турецкий. – Он же, как я догадываюсь, был и водителем, и тело-хранителем, – не отказал себе в мелком удовольствии Александр Борисович, произнося слово как бы раздельно, – вашего супруга?

Но Вероника была занята чем-то своим и не обратила внимания на своеобразный юмор Турецкого.

– Да, я чувствую всем сердцем, – в голосе ее снова возник надрыв, – что должна рассказать вам о…

Она вдруг повернула голову к Александру Борисовичу, сидящему справа от кровати, и опасливо повела глазами в противоположную сторону, где находился Щербина. Турецкий понял ее немой вопрос.

– Можете говорить все, что пожелаете, совершенно открыто, – сказал он убежденно. – Петр Григорьевич, когда того требует дело, нем как… ну вы понимаете.

Едва не вырвавшееся сравнение чуть не испортило всю игру.

– Я верю вам, Саша, – успокоилась Вероника. – Знаете, я все думаю… Мне сказал ваш товарищ, – она, не поворачивая головы, показала рукой на Щербину, – что Сережа жив.

– Он не был убит в той машине, в которой вы ехали с мужем, – уклончиво ответил Турецкий. – Его допросили. Имеются официальные показания. Но мы… нашли в них необъяснимые противоречия. Думаю, что разъяснить нам их сможете только вы одна. Я могут задать вам несколько вопросов?

– Я готова рассказать…

– Личная наша просьба, Вероника, – Турецкий даже руку к сердцу прижал.

– Для вас, Саша… – попробовала улыбнуться женщина.

– Я понимаю, что сейчас вам тяжело будет все вспоминать и рассказывать. Но наше дело требует в обязательном порядке фиксировать буквально каждое слово, и процедура эта долгая и утомительная. Мы хотели бы, параллельно с протоколом допроса, записать его на магнитофонную ленту. Так мы сможем не слишком вас утомить. А повторные допросы, если в них появится нужда, провести после вашего выздоровления. Тогда, если не возражаете, начнем, поскольку времени у нас в обрез. Петр Григорьевич, прошу вас, приступайте.

И пока Щербина наговаривал в микрофон портативного диктофона «Сони», что допрос гражданки такой-то проводится в больничной палате с ее согласия следователями такими-то, с перечислением полных чинов, Турецкий, внутренне усмехаясь, ожидал, не забыл ли Петр Григорьевич о тех вопросах, которые они обговорили в машине, направляясь сюда.

– Все, – сказал Щербина, – начали. – Итак, имелись ли какие-то обстоятельства, которые могли насторожить вас или вашего супруга в дни, предшествующие… трагедии?

– Да.

– Что это за обстоятельства?

– Васе… Василию Ильичу угрожали.

– В чем состояла угроза и как она звучала? Разумеется, если вы в курсе дела.

– В последнее время, как я слышала во время его разговоров… Он много говорил по телефону, приходил домой поздно, ложился вообще… когда как, даже под утро, хотя уставал… Я это видела…

– А с кем он беседовал по телефону? – Турецкий поспешил отвлечь женщину от вполне справедливой обиды на невнимательного к ее прелестям мужа. – Вам знакомы эти люди?

– Конечно. Из Смольного звонили, из порта… Я ж и говорю, что в последнее время вокруг проклятого порта только и шли эти… толковища.

– Это ваш муж так говорил? – продолжал Щербина.

– Ну да, Вася… Говорит… О Господи! – вздохнула Вероника. – Это же не переговоры, а самые натуральные толковища! А что – это плохо?

– Да уж чего хорошего… А о чем должны были идти переговоры?

– Так все о том же порте. Там много каких-то предприятий, я не знаю, то ли аукцион, то ли еще что-то… Все звонили, требовали, а он говорил: не имеют морального права. Он ведь открытый мужчина был, поверьте мне. Если скажет «нет», даже во вред себе, от слова не откажется…

Турецкий выразительно посмотрел на Щербину, и тот кивнул, быстро записывая в бланк допроса.

– Вы говорите, что были и откровенные угрозы? Как они звучали? – снова вмешался Турецкий.

– Ах, Саша, – даже застонала Вероника, – мне и вспоминать-то страшно, не то что говорить!

– А вам сейчас уже нечего бояться. Вы, Вероника, ко всем этим «мужским» делам никакого отношения не имеете. Мы примерно догадываемся, о чем шла речь, какие требования и просьбы высказывались вашему супругу. Да, Петр Григорьевич? И разберемся в этих проблемах сами. Но мне все же хотелось бы повторить наш вопрос.

– Так возьмите и сами послушайте, – устало сказала Вероника.

– Как же мы можем это сделать? – удивился Турецкий.

– Очень просто, – безразлично ответила она, – поезжайте к нам домой… ко мне, – грустно поправилась она. – У Васи разговоры записывались на такую штуку, – она покрутила пальцем, а потом показала на диктофон, который держал в руках Щербина. – Нет, это было ужасно! Особенно последний…

– Когда он состоялся? – быстро спросил Петр Григорьевич.

– Боже мой! Да как раз в то утро!… Мы уже выходили. Тут звонок. Вася кричит мне: «Возьми трубку! Скажи – выезжаю!» Я, конечно, поднимаю, вежливо говорю «Алло» и вдруг слышу такой отборный мат, что мне стало просто страшно! Как он кричал! Как угрожал! И это его хамское: слушай сюда! А дальше такое, что я не могу передать…

– Успокойтесь, Вероника, дорогая… – Турецкий взял в руки ее пухлую, дрожащую, словно студень, ладонь и стал нежно гладить. – Сейчас-то не стоит волноваться. Ну – хам! Ну – матерщинник! Так они ж все такие, по Эрмитажам не ходят, куда им! А хотел-то он от вас чего?

– Я потом только поняла, что это он не мне кричал, а мужу, Васе. Я ж от ошеломления, от отупения какого-то и слова вымолвить не могла. А он – орал. Грязно, пошло, о Боже!

– Вы говорите, что все это может быть записано у вас на телефонной приставке? – с интересом спросил Щербина.

– Наверное. Если никто не стер. Я не знаю, был ли кто-нибудь у нас дома в эти дни… Может быть, сестра Васина приехала. Она в Луге живет. А ко мне ведь никого не пускали.

– У нее есть ключи от вашей квартиры?

– Может быть… у нее своя комната. Я… у меня были сложные отношения с Васиной семьей.

– Это понятно, – заметил Турецкий, предполагая, что вольнолюбивая и весьма жизнедеятельная Вероника, какой она запомнилась по Эрмитажу, не потерпела бы над собой ничьей власти. Но ведь что-то же связывало ее с супругом?… Александр Борисович снова сделал знак Щербине отметить данный факт. Странно, кстати, что среди документов дела не было протокола обыска, осмотра, просто посещения, черт возьми, квартиры погибшего вице-губернатора. Почему? Ладно, подумал, позже объяснит Щербина.

– Пойдемте дальше, Вероника Моисеевна, – мягко сказал Щербина. – Итак, вы выслушали вылитую на вас мерзость того хама. Но он чем-то угрожал? Как?

– Он сказал… ну, в общем, я поняла так, что если Вася чего-то не сделает, о чем ему было сказано, то он может заказывать себе музыку, поскольку его это… отоварят или глушанут, да, именно так, по первому разряду… это так ужасно!

– Глушанут, вы сказали? – вскинул брови Турецкий и обернулся к Щербине: – Надо немедленно услышать этот голос. Дальше, Вероника. А что вы сказали мужу?

– Я? Я… зарыдала… А когда он начал надо мной смеяться, вспыхнула и закричала на него… в общем, плохо. Он тоже был в напряжении. Не помню, что ответил, но – резкое, злое. Я сказала, что больше без охраны ездить с ним не стану. А он ответил… – Вероника всхлипнула, прижав ладони к глазам.

Турецкому не потребовалось много сообразительности, чтобы понять, куда, вероятно, послал свою сердитую супругу Василий Ильич.

Из дальнейших всхлипываний, перемежавшихся короткими фразами, стало ясно, что никакой охраной Михайлов вообще старался не пользоваться, а к многочисленным угрозам, в том числе и телефонным, относился равнодушно. Или казался таковым. Но в этот, последний день своей жизни он все же, видимо, внял мольбам Вероники и, сев в машину, сказал Сереже, водителю – как телохранителя он не принимал Новикова всерьез, чаще подшучивая над ним, – словом, предложил на этот раз изменить маршрут. Поехать на работу любым другим путем. На что Новиков быстро согласился и тут же объяснил, что свернет с улицы Рубинштейна на Невский проспект именно в том месте, где поворот запрещен. Всем остальным, но не правительственной машине. И тогда Василий Ильич обернулся к жене и миролюбиво сказал: «Ну вот, можешь не волноваться. И прекрати истерику». Это были его последние слова, после которых он молчал… до самой, – тут Вероника снова зарыдала и выдавила из себя с трудом: «До самой смерти…»

Турецкий подал ей стакан прозрачного виноградного сока и помог сделать несколько глотков, придерживая ее за шею. Наконец Вероника успокоилась. Вытерла глаза и попросила Александра Борисовича достать из тумбочки ее сумку. Открыла, вынула оттуда связку ключей и сказала:

– Вот, пожалуйста, если вам надо.

– Спасибо, – кивнул Турецкий. – Это избавит нас от необходимости вскрывать дверь. И еще вопрос, если можно. И если вы не устали. Кстати, – он взглянул на часы, – у нас уже и времени в обрез. Скажите, муж не говорил вам, что собирается заехать в прокуратуру?

– Ах да, что-то такое было, – рассеянно ответила Вероника. – Вероятно, это было связано с тем, что она, прокуратура эта, занимается какими-то делами, связанными с безобразиями при бывшем мэре.

– А к кому собирался, не помните?

– Нет. Он был очень занятой человек и вряд ли отправился бы к какому-нибудь рядовому сотруднику прокуратуры. Выбрал бы минутку и пригласил к себе в кабинет. Разве что к самому прокурору города?

Вероника по-своему толковала пост супруга. В ее голосе просквозили неожиданно барственные нотки. А что говорить – жена вице-губернатора! Это тебе не хухры-мухры! Не просто зам по связям с общественностью, хоть и самого директора Эрмитажа, – так ведь, кажется, называлась ее прежняя должность…

В палату заглянула медсестра и, укоризненно покачав головой, выразительно ткнула пальцем в свои наручные часики. Турецкий все понял, закивал и показал девице два пальца – просьба еще на две минуты. Тут же без перехода сказал Веронике, что время у них истекло, но совершенно необходимо зафиксировать точную последовательность всего происшедшего в машине. То есть все то, о чем она ранее рассказала Щербине.

Слезы уже высохли, и Вероника почти бесстрастно повторила уже известное им. Важно было просто зафиксировать все сказанное на магнитофонной ленте. После этого Щербина положил ей под руку листы протокола, где было сказано, что все записано правильно. Из-за недостатка времени не стали прокручивать ленту заново, да эта важная, в общем, формальность пока могла подождать. Вероника без колебания поставила свою подпись в конце нескольких страниц протокола.

Затем, просительно глядя Турецкому в глаза, умоляющим голосом больного ангела напомнила о его давнем обещании не забывать ее и вообще навестить поскорее. Он дал твердое обещание – просто не мог бы в данной ситуации поступить иначе.