Текст книги "Сенсация по заказу"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Ну что еще? – буркнул Турецкий, взявшись за дверную ручку.

– Закрой дверь. Закрой, закрой... Я вот хотел спросить... – Меркулов замолчал.

Турецкий увидел странную картину – Меркулов пребывал в нерешительности. Точнее, в замешательстве – внешняя иллюзия нерешительности-то как раз была свойственна интеллигентной натуре Константина Дмитриевича.

– Костя, у меня много работы, не томи! – Турецкий крутил между пальцев сигарету.

– Кури, если хочешь, – предложил Меркулов, не переносивший табачного дыма. – Саша, скажи, ничего странного в последнее время не случалось?

Турецкий удивился этому вопросу. Просто совпадение, или Меркулов каким-то образом узнал о вчерашнем нападении. Но каким?! Да нет, быть не может. Говорить же об этом самому Турецкому уже больше не хотелось. Чем больше времени проходило, тем несерьезней казалась история... Не ерунда, конечно, не пустяк. Но ведь случайность.

– Не помню. Нет, кажется.

– Значит совсем ничего?

– Да что такое вообще? С каким делом связано?

– Если б я знал, – вздохнул Меркулов. – Значит, все у тебя как обычно? Ничего экстраординарного не происходит, я правильно понимаю?

– Костя, – прищурился Турецкий, – что ты хочешь мне сказать?

– Хотел бы что-то конкретное, уж сказал бы, поверь, – буркнул шеф.

Если Турецкий и сомневался, то после этих слов окончательно решил ничего ему не рассказывать. Только не Меркулову. Еще охрану приставит, чего доброго. Засмеют. Дали б поездить в бронированном лимузине, усмехнулся он про себя, тогда еще куда ни шло.

– Ладно, шагай, работай, – сказал Константин Дмитриевич. – Нет, подожди. Как дело Белова?

– Как обычно. Допросы, показания... Но там же наука – сам черт ногу сломит.

– Тебе в науку вникать не надо, тебе для начала надо всего лишь понять, застрелился он или нет.

– Понять это, Костя, невозможно, – вздохнул Турецкий, – потому как свидетелей этому грустному событию нет и быть не может. Кроме дырки в башке. И пистолета под рукой. А предсмертное письмо он оставил.

– Дырка не свидетель, – заметил Меркулов. – Пуля – свидетель. В некотором роде.

– Пулю не нашли, – напомнил Турецкий. – Профессор сидел на стуле в профиль к окну. Пуля прошла через висок, пробила стекло и упала где-то в саду.

– Где-то... Почему же ее не нашли?

– Может, пионеры на металлолом унесли. – Этой фразой Турецкий подчеркивал, что он сам не верит, что пуля исчезла случайно.

– Помню я, в каком-то американском фильме пуля была ледяная, – улыбнулся Меркулов, который тоже не верил, что пуля пропала случайно. Никто не мог понять, куда она делась, пока Роберт Редфорд не появился... Психодрама.

Турецкий неожиданно заинтересовался:

– Что это значит?

– Что?

– Ну вот то, что ты сказал. Психодрама. Что это такое?

– Это метод психотерапевтического лечения. Постфрейдистский. Голливудские актеры его используют в своей игре, и Редфорд, я читал, особенно.

Вернувшись в свой кабинет, Турецкий позвонил Грязнову-старшему и коротко, не нагоняя страхов, рассказал о вчерашнем нападении в подъезде.

Вячеслав Иванович, однако, обеспокоился не на шутку.

– Саня, я сегодня же к тебе приставлю кого-нибудь. У Дениса людей просить не стоит – это лишать их заработка, тут же недельку надо круглосуточно последить, не меньше...

Турецкий сразу же пожалел, что позвонил.

– Славка, не говори ерунды! Это какой-нибудь качок-тинейджер.

– Ты же сказал, он постарше был.

– Ну говорил. Может, лет двадцать, а может, тридцать. Я так и не понял. Темно было. Наверно, часы хотел снять или еще чего.

– Да? – засомневался Грязнов. – А почему ты мне позвонил, если это такая чепуха? – Приятеля своего он знал как облупленного.

К этому вопросу Турецкий был не готов.

– Ну... так просто, душу отвести. Услышать твое дружеское участие. Почувствовать твое верное плечо.

– Сейчас заплачу.

– Не надо, – посоветовал Турецкий. – Тебя уволят. Министерским начальникам не пристало слезу пускать. Просто, понимаешь, у меня тут на работе такой ералаш творится... И вот еще что, будешь разговаривать с моей Ириной, не вздумай пугать ее, понял?

Грязнов молчал.

– Слава?!

– Ладно, ладно, – раздалось после паузы. – Не психуй. Придумаем что-нибудь.

– Я совершенно спокоен, между прочим, – возразил Турецкий. – И не надо ничего придумывать.

– Вижу, как ты спокоен, – хмыкнул Грязнов.

– Что ты можешь видеть по телефону?

– И то правда, – согласился Грязнов. – Давно ведь не виделись. Давай, может, высвободим времечко в конце недельки и выберемся куда-нибудь за город?

Идея была привлекательной. Лето. Озеро. Лес. Шашлыки... Идея была привлекательной, но малореалистичной, Турецкий хорошо знал, что к концу недели они оба так запарятся, что два дня будут спать как убитые.

– А чего тянуть? – возразил Турецкий. – До конца недельки еще дожить надо. Давай сегодня? Я после семи часов вполне могу.

– Но я сегодня никак, – виновато объяснил Гряз-нов. – Совещание у министра.

– А ты пошли его куда подальше, – легкомысленно посоветовал Турецкий.

– Совещание, министра или всех вместе?

– Сам реши, кому отдать пальму первенства.

– Знаешь, может, что и придумаю. Я перезвоню.

– Валяй.

Турецкий принялся за текущие дела, точнее, дело – сосредоточил свои усилия на расследовании гибели профессора Белова...

В обеденный перерыв он съездил на Пречистенскую набережную. Там, в Центре судебной экспертизы, он тепло поздоровался с пухленьким, жизнерадостным старичком со шкиперской бородкой по фамилии Студень и отдал ему конверт с угрожающей фотографией, который получил Шляпников, а заодно нож, с которым на него (Турецкого, конечно, а не Шляпникова) напали накануне в подъезде.

Со Студнем они были знакомы сто лет, так что бумажные формальности тут не требовались. Разумеется, Турецкий не ждал никакого ошеломляющего результата. С одной стороны, после серии неприятных разговоров ему захотелось размять ноги, с другой – детали есть детали, без проникновения в их суть никакое расследование (государственное ли, частное ли – все равно) не может двигаться вперед. Конечно, смешно было бы предположить, что на ноже окажутся отпечатки пальцев, допустим, Шамиля Басаева, а конверт лично запечатывал Усама бен Ладен...

Кстати, вот интересный вопрос: а есть ли вообще где-то отпечатки Усамы? В смысле зафиксированы ли они? Можно, конечно, посмотреть на сайте ЦРУ. На фээсбешном вряд ли найдешь путевую информацию, лениво размышлял Турецкий, выруливая с Пречистенской набережной. А впрочем, зачем лазать в Интеренет, когда на свете существует старый добрый Питер Реддвей!

Турецкий позвонил ему, и на душе сразу потеплело, когда в трубке пророкотал знакомый баритон:

– Алекс! Чер-р-ртовски р-рад тебя слышать, май фрэнд!

– Здорово, Пит! Что поделываешь?

– Гуляю по Москве в надежде встретить старого друга.

– Кроме шуток?!

– А то!

Турецкий обрадовался просто-таки смертельно.

– И давно ты здесь?

– Уже три часа... и семнадцать минут. Кстати, мой багаж все еще в Шереметьеве, боюсь, они его не найдут, даже когда я буду возвращаться в Германию.

Александр Борисович засмеялся, вспомнив обычную педантичность Реддвея.

– Когда увидимся, Пит? Я через четверть часа буду у себя, в Генпрокуратуре.

– Сегодня не обещаю, но завтра – обязательно. В крайнем случае, послезавтра.

– Отлично, жду звонка.

Турецкий, конечно, понимал, что такой человек, как Реддвей, приехал не просто погулять – наверняка в Москву его привели дела.

Подъезжая к Большой Дмитровке, он снова подумал про Шляпникова и его пиджак. Зачем этот маскарад? Если только маскарад. Турецкий позвонил жене:

– Ирка, помнишь, был как-то у нас такой разговор про маски: что редко кто бывает самим собой, ну и тэ дэ. Помнишь?

– Что-то не очень, – отозвалась жена.

– Ну мы еще тогда разругались вдрызг. Ты меня упрекала, что с тобой я один, с дочкой другой, с друзьями... неважно. Неужели не помнишь?

– Не помню. Но если мы потом разругались, наверняка это правда было. А что такое?

– Ты слышала о психодраме?

– Нет.

– А еще психолог.

– Я только учусь.

– Ты диплом защищаешь, – напомнил Турецкий. – Ну так вот. Это школа психотерапевтического лечения. Кажется, постфрейдистская. Говорят, ее тезисами в Голливуде очень лихо актеры пользуются.

– А ты откуда все это знаешь? – удивилась Ирина.

– У меня свои источники. Так любопытно?

– Еще бы!

– Очень хорошо. Тогда узнай мне про нее подробнее.

– Ну ты гад! – оценила степень коварства Ирина, вполне, впрочем, добродушно.

– Я тоже тебя люблю. Ирина помолчала.

– Так сделаешь?

– Ты все-таки выбирай: быть другом-консультантом или женой-домохозяйкой?

– В смысле? – не понял Турецкий.

– Я ужин готовлю. Так что либо одно, либо другое.

– А почему так рано?

– У нас сегодня будут гости.

– Что за гости? – удивился Турецкий.

– Придешь – увидишь. Если придешь, конечно, – сказала многоопытная супруга.

– Я вообще-то не голоден, – заметил Турецкий.

– Эгоист несчастный. Я так и думала. А я? А дочь?

– Ну ладно, – смилостивился Турецкий. – Может, я еще проголодаюсь. Может, рюмочку по дороге приму и проголодаюсь. Как ты считаешь?

– Только не усердствуй.

– Ладно. Мне звонил кто-нибудь?

– Денис Грязнов. Просил спасибо передать. А за что, кстати?

– Сейчас узнаю, хотя догадываюсь. Турецкий позвонил в «Глорию».

– Денис, Шляпников тебе звонил?

– И звонил, и уже приезжал. Спасибо за клиента, Сан Борисыч! Такого «толстого» у нас давно не было.

– Сомневаюсь, что вообще был.

– И то верно, – засмеялся Денис.

– В общем, работаете?

– Круглосуточно. Я пока к нему Севку Голованова прилепил, потом его лично сменю. Демидыч и Щербак осматривают квартиру. А сам сижу общую схему додумываю. Закончу – поеду в Архангельское, дом изучать. Возможно, придется еще людей привлечь. Голованов мне уже успел шепнуть, что охрана у Шляпникова мощная, но кто их знает, что за люди... Будем проверять.

Турецкий услышанным остался доволен: что Голованов, что Демидыч, что Щербак были матерые опера, прошедшие Афганистан и профессионально оформившиеся уже в МУРе. Они не были столь талантливыми сыщиками от природы, как Денис, но уж собственно оперативных качеств им было не занимать. А ведь в заначке еще имелся Филя Агеев, непревзойденный автогонщик! Словом, кадры в «Глории» были отменные. Но Турецкий все же напутствовал Дениса сурово:

– Ты только не облажайся. Уж больно перец важный. Схавал, что говорю?

– Обижаешь, дядь Сань! В общем, с меня причитается.

– Знаю я твое «причитается», – проворчал Турецкий. – Пачка зеленого чая или еще какая-нибудь полезная дрянь. Адепт здорового образа жизни, на мою печень.

Глава вторая

Дело Белова, которым интересовался Меркулов и которое вел Турецкий, с одной стороны, казалось простым, с другой – было не подарок. Хотя какие уж там подарки попадают в Генпрокуратуру...

Доктор биологических наук возглавлял в подмосковном Лемеже созданную им же Лабораторию экспериментальной биофизики. Был холост, кроме работы ничем не интересовался, но в один прекрасный день взял и покончил с собой. Правда, его коллега доктор Колдин в самоубийстве сомневался. Он был в отъезде, когда погиб его коллега и шеф, и спустя неделю после похорон Белова, получив от него запоздалое письмо, отправился к адвокату. Письмо свидетельствовало о том, что на Белова оказывалось различного рода давление, что ему мешали работать, что от него требовали продать его открытие, что ему угрожали и т. д. Белов просил коллегу продолжить его дело, словно чувствовал приближение гибели. А может, не чувствовал, а знал – это ведь не противоречило обеим версиям, и самоубийству, и убийству.

Адвокат, к которому обратился Колдин, был Юрий Петрович Гордеев, и такой выбор объяснялся просто: они были приятелями с университетских времен и даже жили в одной комнате.

Колдин и Гордеев оформили соглашение на защиту, и Колдин внес в кассу адвокатской конторы гонорар. Дальше Гордеев действовал по алгоритму. Он принял дело со стороны потерпевшего – потерпевшим он посчитал профессора Белова, а его представителем – доктора Колдина. Гордеев составил жалобу в Генеральную прокуратуру и записался на личный прием к заместителю генпрокурора Константину Дмитриевичу Меркулову, с которым был неплохо знаком, поскольку сам некогда работал в этой организации.

Меркулов выслушал жалобщика Колдина и его защитника Гордеева и принял решение – отменить постановление об отказе в возбуждении уголовного дела и возбудить уголовное дело по факту нерасследован-ной смерти известного ученого Антона Феликсовича Белова. Расследование было поручено первому помощнику генерального прокурора, государственному советнику юстиции третьего класса А. Б. Турецкому.

Суть происшедшего была такова.

Сорокашестилетний доктор биологических наук А. Ф. Белов был обнаружен мертвым в собственной квартире в городе Лемеж. Он сидел за письменным столом, рядом на полу лежал его личный пистолет системы «Макаров». Возле пулевого отверстия на правом виске были следы пороховой гари. Версия о самоубийстве получила подтверждение. Тем более что Белов оставил предсмертную записку. И следователь областной прокуратуры Смагин, и прокурор Григорьев вынесли постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Предсмертная записка выглядела так:

«Кто-то из ученых-остроумцев заметил, что человек – это единственная материя, которая догадалась, что она есть. До меня в полной мере это дошло совсем недавно.

Я специально пробыл сегодня весь день один, чтобы все обдумать и твердо, без колебаний, решить, как быть, что делать, как вообще покончить с этим ужасным положением.

Сейчас за окном рождаются огоньки нового дня, люди, просыпаясь, неохотно расстаются с теплым сном. А она сейчас еще спит... Я представляю себе подушку, ее разметавшиеся волосы... Увы. Это не то, что может удержать меня от последнего шага.

Мне не стыдно за то, что я сделал. Но голову туманит невозможная усталость. С каждым новым днем на меня накатывает новая волна слабости, которая зовется отсутствием воли к жизни. Смертельно тоскливо и вместе с тем безгранично покойно, словно я впервые за много лет отдыхаю всем своим существом. Впервые в жизни, не сопротивляясь, я принимаю удар и со странным удовлетворением сознаю, как глубоко он меня ранит. Больше так продолжаться не может. Я принял решение. Я уеду, попросту убегу из дома, из России, из этой жизни. Я хочу, чтобы это было – навсегда.

Человек – единственная материя, которая догадалась, что она есть. Догадалась, потому что не помнит сам факт своего рождения. Но зато рано или поздно узнает факт смерти. Мое время пришло.

Прощайте все. Не держите на меня зла или проклинайте – мне это будет уже все равно.

Антон Белов».

Гордеев сидел в кабинете Турецкого. Он привез Александру Борисовичу ксерокс этой записки и некоторые пояснения. Материалы дела все еще лежали в областной прокуратуре, хотя Турецкий уже сделал на них запрос.

– Вообще-то заметь, Саша, очень длинное письмо для самоубийцы, – откомментировал Гордеев, когда Турецкий закончил читать.

– У тебя большой опыт в таком чтении?

– Какой-никакой, а имеется. Я ведь тоже следа-ком был, помнишь еще? Обычно люди пишут: в моей смерти прошу винить Клаву К. Или: я ухожу добровольно, забудьте меня на фиг. Примерно так, в общем. Но вот таких длинных писем я не встречал.

– Оно не длинное, – машинально возразил Турецкий, читая текст снова и делая пометки.

– Для самоубийцы – длинное, – настаивал Гордеев. – Сам подумай. У него руки ходуном ходят. Ему хочется все скорей закончить. Понимаешь?

Турецкий отложил карандаш и усмехнулся:

– Ты как-то поверхностно рассуждаешь, дорогой патологоанатом человеческих душ. Мало ли какие обстоятельства бывают? Может, он такой человек был – методический. Сидел, не торопился, все по полочкам раскладывал. Самурай, в общем... А потом время пришло и – бац.

– Письмо не кажется мне четким и структурированным, – не сдавался Гордеев. – Намеки, слова, ничего не сказано впрямую. И не был он самурай, мне Колдин в двух словах рассказывал...

Турецкий подумал, что уж Гордеев-то точно чересчур эмоционален. Хотя что ему? В суде пока что выступать не требуется.

– Пока что меня другие вещи интересуют. – Турецкий ткнул карандашом. – Во-первых, о каком ужасном положении он пишет? И о чем таком ему не стыдно? Это Колдин тебе сказал?

– Если и сказал, то я не понял. Для этого в Генпрокуратуру и пришел. Я же в их науке ни хрена не понимаю, – сказал Гордеев. – И вообще не знаю, что там творилось, в этой лаборатории. Они ее, кстати, с большой буквы все величают – Лаборатория, понял? Но Белова вроде бы обвиняли в какой-то «алхимии». А он не соглашался, говорил, что изобрел нечто невероятное. Примерно так, по-моему. – Юрий Петрович счел нужным уточнить: – Имей в виду, Саша, это – со слов Колдина. Я с Беловым водку не пил и вообще знаком не был.

– А кто его обвинял в «алхимии»?

– Вроде академики какие-то. Съезди в эту Лабораторию, поговори с Колдиным, остальными. Наверняка они все объяснят.

– Академики, – присвистнул Турецкий. – Нор-мальненько...

Гордеев презрительно махнул рукой:

– Да ладно, ты разве не знаешь, как у нас академиками становятся? Это ничего не значит.

– Вот именно, что не знаю. Но наравне с академиками тут еще кое-кто указан. – Турецкий прочитал вслух: – «...она сейчас еще спит... Я представляю себе подушку, ее разметавшиеся волосы. Увы. Это не то, что может удержать меня от последнего шага». Что это значит? Очевидно, что речь идет о женщине, к которой он неравнодушен или был неравнодушен, поскольку от суицида (будем пока что считать так) ее существование его не остановило. Белов был холост. Но о ком он писал? Несчастная любовь?

– Ты у меня спрашиваешь?

– А Колдин знает? Ни за что не поверю, что ты у него не интересовался.

– Спрашивал. Говорит, не знает. Но заметь, Саша, написано это так, чтобы привлечь внимание. Будто запись в дневнике, который, кроме владельца, никто не увидит.

Но Турецкий и тут не был однозначно согласен.

– Или написано человеком, которому это все равно. Написал – как выдохнул. Что было в голове, то и писал. Поток сознания.

– Ну хорошо, а пуля?!

– Пули нет, – признал Турецкий.

– Я не о том! Учитывая силу сопротивления – она дважды пробила череп, – как-то странно, что она долетела до окна, разбила стекло и... исчезла! На виске пороховая пыль. На полу лежал его пистолет, «макаров». На нем его отпечатки пальцев. Вроде все верно. Только непохоже, чтобы эта мистическая пуля была из «макарова». Может, оружие помощнее?

Турецкий помолчал, оценивая сказанное. В словах Гордеева была логика. На то он, впрочем, и адвокат.

– Баллистическая экспертиза проводилась? – спросил Турецкий.

– Кажется, да. Хотя без пули... я не знаю, что это за экспертиза может быть. Наверно, так, – с сарказмом предположил адвокат: – Из пистолета стреляли в такой-то отрезок времени? Стреляли. В общем, читай дело, Саша, разбирайся со следователем.

– Разберусь, – пообещал Турецкий без особого оптимизма. – А пока я тебе так скажу. По первому впечатлению. А оно, как ты знаешь, часто оказывается верным. Если судить по записке, то все ясно как день, – сказал Турецкий. – Человек не выдержал предстоящего позора.

– И покончил с собой?

– И покончил с собой. – Турецкий внимательно смотрел на Гордеева. – Ты хочешь что-то добавить?

Гордеев проскрипел:

– И мазохисты признаются во всем под пыткой. Из благодарности.

– Думаешь, его пытали? – удивился Турецкий. – Никаких следов, насколько я понял, не обнаружено, верно? Или ты мне хочешь что-то сказать?

– Ничего я не хочу сказать, – разозлился Гордеев. – Хотел бы – назвал вещи своими именами.

– Знаешь что, Юрка? – повысил голос и Турецкий. – Узнаешь имена вещей – не забудь проинформировать!

Гордеев хлопнул дверью.

Турецкий покачал головой, встал из-за стола. Вышел в коридор.

– Юра, вернись, пожалуйста.

Гордеев остановился. Неохотно сделал несколько шагов Турецкому навстречу.

– Ну что еще.

– Последний вопрос. Не дуйся, нет причин. Этот твой Колдин... Что он из себя представляет? С ним вообще можно иметь дело?

– Правду?

– Конечно.

– Я его толком и не помню. Мы жили вместе в общежитии – не то два, не то три месяца. Помню только, что травку он покуривал, ну так с кем по молодости не случалось, его даже как-то повязали на этом, но обошлось – учился он блестяще. Вот и все. А потом у меня начался роман, и я переехал к своей девушке. А когда вернулся в общагу, Колдина в моей комнате уже не было. Я его знаю не больше... – Гордеев поискал сравнения и не нашел. – Толком, я его не знаю.

– Но, по крайней мере, это тот самый Колдин, ты его вспомнил? Похитители тел из космоса тут ни при чем?

– Это тот самый Колдин. Биолог и кандидат наук.

– Уже легче, – вздохнул Турецкий.

Адвокат уехал, а Турецкий приступил к расследованию. Действительно, прежде всего нужно было понять: по собственной воле погиб ученый, его принудили или вообще убили?

Жаль все-таки, что пуля у Белова в голове не застряла – насколько сейчас все было бы проще, думал Турецкий, листая материалы, которые ему привез Гордеев, – записи разговора с Колдиным. Жаль что ее почему-то не нашли. (Вот почему, интересно? Это самый главный аргумент против самоубийства пока что.) Можно было бы просто идентифицировать ее – из пистолета Белова пуля была выпущена или нет. Да, жаль, что она не застряла в голове...

Турецкий еще раз повторил про себя последнюю фразу и ужаснулся. Господи, что я несу?! «Жаль, что пуля не застряла в голове...» Надо ж такое сказать. Вот же ж циничная работа... А с другой стороны, покойнику все равно, застряла пуля или нет. Как говаривал старина Билли Бонс из любимой детской книжки его дочери, мертвые не кусаются.

...Бросив портфель в прихожей, Турецкий услышал доносящийся с кухни разговор и, не разуваясь, заглянул туда.

Ирина колдовала у плиты, а на табуретке с ножом в руке сидел Слава Грязнов. Генерал-майор МВД и замначальника Департамента по борьбе с коррупцией чистил картошку. Вот, значит, что за гости планировались... Ну да, и Славка же неопределенно так по телефону говорил: вряд ли, не получится... Здорово они его развели, молодцы. Градус настроения у Турецкого пополз вверх. Хорошо, что на свете не перевелись жены и друзья.

– Трудно поверить, что ты старый холостяк, – говорила Ирина, подмигивая Турецкому, которого Гряз-нов еще не видел.

– Зря хвалишь. Потерял квалификацию, – вздыхал Грязнов. – Иногда думаю, скорей бы уже на пенсию, брошу все к чертовой бабушке, обложусь кулинарными книгами и буду готовить – пальчики оближете.

Ирина засмеялась.

– Ты чего? – обиделся Грязнов.

– Я такое уже недавно слышала, – объяснила она, – про блистательную кулинарную карьеру, которая светит одному работнику правоохранительных органов.

Грязнов, матерый волк, тут же оглянулся – Турецкий стоял за спиной и корчил жене рожи.

За столом, едва Грязнов наполнил рюмки, Ирина сказала:

– Саша, я узнала про психодраму, как ты просил.

– Ну-ка, ну-ка! – Турецкий опустил рюмку, несмотря на укоризненный грязновский взгляд.

– В нескольких словах так. Изобретатель этой идеи, доктор Морено, пришел к выводу, что роль и амплуа – неотрывная естественная часть любого человека, и все психические заболевания происходят по двум причинам: человек не может играть роль до конца или у него неорганичное амплуа. То есть, иначе говоря, роль «невыученная» или «неправильная».

– О чем это вы? – изумился Грязнов.

– Не обращай внимания, Славка, – сказал Турецкий, думая о своем. – Семейный фольклор.

– Вот, – прищурилась Ирина. – У тебя роль «невыученная». – И после паузы добавила: – А у Славы – «неправильная».

– Я, между прочим, картошку почистил, – возмутился Грязнов. – И вообще зря ты так, Ирка. Ты... – тут Грязнов слегка запнулся, – ты береги его.

Ирина удивленно посмотрела сначала на Грязно-ва, потом – на Турецкого. А Турецкий за спиной у жены показал приятелю кулак.

– А что мы, кстати, едим? – спросил будущий кулинар Грязнов. – Ты готовила, готовила, а я так ничего и не понял.

Выпив пару рюмок коньяка, приятели вышли покурить на балкон.

– Насчет охраны не передумал? – спросил Вячеслав Иванович, зная ответ наперед.

Турецкий покачал головой. Он думал о Шляпникове. Как там Ирина сказала?

Психическое заболевание происходит по двум причинам: человек не может играть роль до конца или у него неорганичное амплуа. Роль «невыученная» или «неправильная». Неправильная или невыученная?

Шляпников явно выпендривался со своей «Явой» и демократичным пиджаком. Хотел произвести впечатление? Или? И так некачественно прокололся – у машины. Допустим, у него «роль» выученная, но неправильная... Да, но кто сказал, что у Шляпникова психическое заболевание? Впрочем, вероятность велика по двум причинам: а) у него мания преследования, что вполне возможно; б) совершенно здоровых людей на свете не существует – в психическом плане особенно, у каждого в башке найдется персональный таракан. Так или иначе, миллионер психует, старается это не показать и еще – выглядеть своим парнем. Ну что ж, заслуживает сочувствия. Если забыть, что миллионер.

Турецкий покосился в сторону Грязнова. Тот всегда и всюду чувствовал себя на своем месте и сейчас являл из себя картину абсолютного спокойствия и умиротворенности.

Турецкий подумал о его племяннике. Передать, что ли, Денису эту историю с пиджаками? Да не стоит, наверно.

– Как там твои коррупционеры поживают, Слава? Грязнов выпустил колечко сизого дыма.

– Ловлю потихоньку... Да бог с ними, и президент им судья. Ты вот, Саня, лучше скажи, ты попару ел? – Грязнов прицельно стряхнул пепел на нижний балкон.

– Звучит как-то не очень, – механически ответил Турецкий. – Попара... А что это?

– О, – закатил глаза Грязнов. – Именины сердца. Точнее, головы, печени и желудка. С похмелья – гениальная вещь. Ингредиенты: черствый хлеб, масло и сыр. Тертый. Заливаем кипятком и даем постоять на медленном огне пять минут. Потом разливаем в тарелки и лопаем. Возврат к жизни гарантирован. Ни тебе боли в затылке, ни томления духа. Понял? С похмелья.

– С похмелья... Похмелье надо еще заработать.

– Эй, повара, возвращайтесь к десерту, – позвала Ирина.

– Ладно, пойдем еще выпьем, – сказал Турецкий. – А там, кто знает, может, и попару готовить начнем...

На следующий день, готовясь к делу о гибели Белова, Турецкий уже составил объемистый список вопросов, которые требовали немедленного ответа, а само дело из областной прокуратуры все еще не прислали. В принципе обычная история, но Турецкий злился. Тогда Александр Борисович решил сэкономить время и поговорить со следователем, который вел дело о гибели профессора Белова, перед тем как его закрыли, – Смагиным.

Следователь областной прокуратуры Смагин с Турецким лично знаком не был, но был о нем наслышан – сразу так и сказал. И в течение всего разговора смотрел на Турецкого так, что временами тот ждал, что Смагин вот-вот попросит автограф.

Турецкий решил не давить человеку на мозги и не вызывать его в Генпрокуратуру. Встретились на нейтральной территории, возле Патриарших прудов. На Патриках, как сказал Смагин. Турецкий вспомнил, что так же это места называет его дочь Нинка, и заранее проникся к Смагину симпатией.

– Олег Николаевич, – сказал он Смагину, – вы не волнуйтесь, вопрос о вашей компетентности у меня не стоит в принципе. Дело же совсем не в этом. Но не исключено, вы можете мне помочь, а это было бы кстати.

– Сочту за честь! – ответил Олег Николаевич Сма-гин, совсем молодой парень, лет двадцати пяти, едва ли больше.

Они гуляли на Патриках, Турецкий с удовольствием забрасывал в рот картошку фри, а Смагин (от угощения отказался) подробно рассказывал ему то, что уже и так большей частью было известно. Турецкий доел и тогда стал задавать предметные вопросы. Смагин отвечал, почти не задумываясь.

– Кто и при каких обстоятельствах нашел Белова?

– Труп обнаружил его сосед Колыванов. Он перелез со своего балкона на балкон Белова.

– Почему он это сделал?

– По просьбе сослуживца Белова, профессора Майзеля.

Турецкий на каждый ответ реагировал серией новых вопросов. Со стороны это напоминало не то партию в пинг-понг, не то разговор дотошного экзаменатора и студента-всезнайки. С той маленькой коррек-тивой, что в данном случае «дотошный экзаменатор» сам еще ничего не знал. Правда, Смагин не был в курсе того, что дело в Генпрокуратуру так и не доставили, и потому разговор вполне мог воспринимать как начальственную выволочку.

– Почему Майзель попросил Колыванова? Откуда он его знает? Когда это произошло? И как. Подробно, пожалуйста.

– Дело было так. Тело нашли в шестнадцать пятьдесят. Майзель звонил Белову с утра. У Белова было все время занято. Как потом оказалось, трубка плохо лежала на телефоне.

– Отпечатки пальцев на трубке искали? – быстро спросил Турецкий, и этот вопрос застал молодого следователя врасплох.

– Нет, – помрачнел Смагин. – А надо было? Турецкий улыбнулся:

– Золотое правило юриста: никогда, друг мой, не признавайтесь в своих ошибках, если только вас к тому не вынуждают.

Смагин выпучил глаза и едва не открыл рот.

– Да шутка, шутка, – похлопал его по плечу Турецкий. – Хотя и не совсем. Говорите дальше. Итак, что сделал Майзель, когда не смог дозвониться до Белова? Приехал к нему домой и стал звонить в дверь?

– Да. Только он не приехал, а пришел. От Лаборатории до дома Белова двадцать минут хода. Майзель пришел в четыре часа дня. Несколько минут трезвонил в дверь. Стучал. Бесполезно, как вы понимаете. Тогда Майзель снова сделал телефонный звонок – с мобильного. И опять было занято. Тогда Майзель позвонил соседу Белова – Колыванову. Колыванов Май-зеля знал и пустил его. Майзель сам порывался лезть через балкон, но Колыванов ему не дал.

– Почему? – не понял Турецкий.

– Майзель – пожилой человек.

– Ясно. А Колыванов?

– Ему сорок пять лет.

– Дальше?

– Колыванов перелез через балкон и...

– Подождите. На каком этаже жил Белов? Смагин на несколько секунд задумался.

– На третьем или на четвертом... На третьем. Да, точно. Я помню два лестничных пролета после входа в подъезд.

Внимательный фрукт, подумал Турецкий и неожиданно спросил:

– А откуда у Белова был пистолет?

– То есть как? У него разрешение имелось, все законно. Я его к делу приобщил. Пистолет системы «Макаров», номер...

Кажется, Смагин помнил буквально все. Турецкий остановил его движением руки:

– Это я понимаю. Я спрашиваю, нашли ли вы при обыске какие-то бумаги или документы, объясняющие происхождение этого оружия в принципе? Оно может быть наградное, например... Подождите, а обыск в квартире Белова кто проводил?

– Я и проводил, – подтвердил догадку Турецкого Смагин. – Но ничего такого не нашел.

– Компьютер дома был? Дискеты, диски?

– Ничего такого. Майзель сказал, что он всегда работал в Лаборатории, да и спал там часто.