Текст книги "Убийственная красота"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 3
Неудавшийся праздник

Приемник был настроен на «Эхо Москвы». Турецкий вел машину, слушая Венедиктова, который расспрашивал министра по труду и социальной защите населения о том, как народу жить дальше. Господин министр бодрым голосом докладывал, что жизнь народная неуклонно улучшается, и, если отдельные граждане этого не понимают, это их личные неприятности. Турецкий, когда видел этого господина на экране или слышал его голос по радио, непременно представлял себе министра школьником, вечно опаздывающим на уроки и систематически не выполняющим домашние задания. Турецкий прямо-таки видел, как будущий министр, глядя правдивыми глазами в лицо училки Марии Ивановны, травил байки о слепой старушке, которую нужно было довести до поликлиники, или об автомобильной катастрофе, в которой он, будущий министр, спас всех, кого только можно спасти, включая безнадежно погибших. В руках будущий министр держал тарелку с лапшой и щедро развешивал ее на уши доброй и доверчивой Марии Ивановны. Правдивое выражение лица министра сохранилось с тех времен доныне, только в роли доверчивой Марии Ивановны выступает теперь все население страны.

Турецкий сидел за рулем собственного «пежо», поскольку перемещался по городу не в служебных, а в сугубо личных целях. У любимой супруги Ирины Генриховны намечался юбилей. Сороковник. Ирина, к удивлению мужа, приближающую дату воспринимала безрадостно, даже с несвойственной ей хандрой. Вот и гостей собирать отказалась, сказав, что женщины эту дату не отмечают.

И Саша решил устроить жене праздник на двоих. Вернее, на троих, ибо куда же без наследницы Ниночки? Замысел был такой: шикарный стол, который готовят они с Нинулей, и не менее шикарный подарок. Саша уже присмотрел очень милое, изящное кольцо с небольшим бриллиантом. Приобретение подарка и было конечной целью поездки А что? Разве не заслужила? Еще как! Сколько бессонных ночей, сколько тревог принесла Ирочке Фроловской ее семейная жизнь! Разве такого счастья желала она себе, когда влюбилась в молодого, но уже подающего большие надежды стажера Сашку Турецкого? Да она ни о чем таком не думала! Влюбилась – и все. Как любит до сих пор, прощая ему и безмерную увлеченность работой, и другие... гм... гм... увлечения. «Она заслужила все золото мира», – пропел Турецкий и неожиданно для себя затормозил.

Мысли о супруге не помешали ему выхватить наметанным глазом стройную девичью фигурку в коротком белом платье, стоящую у тротуара. Девушка отчаянно голосовала. Александр отметил длинные стройные ноги, хорошенькое смуглое личико, короткие каштановые кудри, тонкую руку в браслетах. Рука трепетала, словно крыло раненой птицы. Ну и кто же в такой ситуации не остановится?

– Мне к университету. Подбросите? – с мольбой в голосе спросила девушка, склоняясь к приспущенному стеклу.

– А я было подумал, что вам на пожар. Садитесь, – разрешил Турецкий.

– Ну почти угадали. – Девушка опустилась рядом с ним на сиденье и улыбнулась.

На щеках ее при этом образовались очень милые ямочки. Саша отметил также ряд жемчужно-белых зубов.

«Эх, молодость, молодость, – с легкой грустью подумал Турецкий. – Все натурально, все очаровательно и безо всяких усилий».

– А что, в универе пожар? Вы из пожарной команды?

– Нет, это у меня пожар! Это я горю синим пламенем. Переэкзаменовка. Препод ждет, а я здесь торчу и никто не останавливается! Представляете?

– Но кто-то все же остановился.

– Да, спасибо вам! Ой, я не спросила, а сколько это будет?..

– Считайте, что вам повезло. Перед вами гусар, а гусары с дам не берут-с. Тем более что нам по пути.

– Ой, вот спасибо! Здорово! У меня, честно говоря, финансовый кризис.

– И не только финансовый?

Девушка рассмеялась. Она была очень естественна. Никакого жеманства, кокетства. Легкая такая девушка.

– Да уж. Не только. Имеются и другие проблемы.

– Так вы не отличница? И не комсомолка?

– Нет, я двоечница, – снова рассмеялась девушка. И ямочки опять заиграли на лице.

«Какая у нее удивительная кожа. Нежная, чистая, словно персиковая», – весьма шаблонно подумал Александр и почувствовал некоторое душевное волнение.

– На каких же факультетах держат нынче двоечниц?

– На филфаке. Но я не круглая двоечница. Просто меня женщины-преподаватели не любят.

– Завидуют, ясное дело.

– Чему?

– Молодости и красоте, чему же еще!

– Ну, они у нас и сами еще ничего себе. Хотя, конечно, староваты. Самой молодой – сорок. Это уже почти старость. Вот я ей и пересдаю.

«Сорок – это уже почти старость! Слышала бы Ирина!» – Александр хмыкнул и спросил:

– Что, если не секрет?

– Историю искусств. Искусство северного Возрождения.

– О! Снимаю шляпу. И как, готовы?

– Ну... Не знаю. Можно, я потренируюсь?

Девушка тряхнула кудрями и, не дожидаясь ответа, начала:

– Небольшой стране, включающей территорию нынешней Бельгии и Голландии, суждено было стать в пятнадцатом веке самым ярким после Италии очагом европейского искусства. Нидерландские города, хотя и не были политически самостоятельными...

Александр не слышал слов, наслаждаясь чистым, звонким ее голосом, легким ароматом духов, поглядывая на четкий профиль с прямым, аккуратным носом и слегка выставленным вперед подбородком, выдающим упрямый характер.

– ...По праздникам створки алтаря распахивались, и перед прихожанами возникало во всей лучезарности ван-дэйковских красок зрелище, которое должно было в совокупности своих сцен воплощать идею искупления человеческих грехов и грядущего просветления.

– Как-как? – прислушался Александр.

– Идею искупления грехов и грядущего просветления, – на секунду задумавшись, повторила девушка и тряхнула каштановой гривкой.

– Боже, твоя воля! И где это искупление грехов? Где просветление? С пятнадцатого века и поныне никакого просветления. Зато грехов – хоть отбавляй.

– ...Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем... – чуть грустно проговорила девушка.

– О, да вы знакомы не только с искусством северного Возрождения, но и с Екклесиастом! – изумился Александр. – Здравствуй, племя молодое, незнакомое! Хочется немедленно познакомиться со столь славной представительницей...

– Настя, – улыбнувшись, перебила его девушка.

– Александр Борисович, – чуть склонил голову Турецкий.

– Я, Александр Борисович, вообще-то больше люблю философию древнего мира. Конфуций, Лао-цзы, притчи царя Соломона, древние греки... Действительно, нет ничего нового под солнцем, и не скажешь лучше, чем-то кто-то из древних уже сказал об этом. Ну вот мы почти приехали. У следующего светофора остановите, пожалуйста.

Саша отметил про себя, что останавливаться ему совсем не хочется.

– Что ж, удачи вам, Настя!

Автомобиль замер у бровки тротуара.

– Знаете что? Вы такой замечательный! Я хотела бы вас отблагодарить.

– Это как же? – навострился Александр.

– Приходите вечером в бар «Голливудские ночи». На Варварке. Я там работаю.

– Стриптизершей? – испугался Турецкий.

– Нет, что вы! Официанткой. Там половина нашего курса подрабатывает. Деньги-то нужны.

– Это точно. Деньги еще никто не отменял. И когда?

– Хоть сегодня. Я как раз сегодня работаю.

– Сегодня вряд ли.

– Ну... Когда захотите. Там интересно. Актеры бывают, режиссеры, всякие шоумены. Я через два дня на третий работаю. Мы открываемся в пять вечера. И до утра. Я вас фирменным коктейлем угощу.

– Спасибо, Настя! Давно меня девушки не угощали. Пожалуй, со времен студенческой юности, – с чувством произнес Турецкий

– Ну вот и вспомните юность! – Настя стрельнула в государственного советника юстиции озорными черными глазами и выскользнула из машины.

Саша, пережидая красный сигнал светофора, загадал: если она обернется, схожу в ее клуб, что уж такого-то? Если нет... Девушка дошла до перекрестка легкой, стремительной походкой. Еще мгновение – и она исчезнет. Сердце учащенно забилось. Уже на повороте Настя оглянулась, улыбнулась и махнула ему тонкой рукой в браслетах. Турецкий облегченно вздохнул. Сзади нетерпеливо сигналили. Светофор вовсю пылал зеленым. Александр нажал на газ, насвистывая арию Тореадора.

Устроить праздник на троих не удалось. Накануне торжества позвонил Грязнов и заявил, что он все равно заявится поздравить любимую жену лучшего друга, независимо от того, захочет ли его увидеть виновница торжества.

– Захочет! – обрадовался Турецкий.

Ирина рассердилась на самоуправство мужа.

– Ну что ты? Славка же свой человек! – оправдывался Александр.

– А может, я хотя бы в свой праздник хочу побыть с тобой и Ниночкой? Могу я позволить себе такую роскошь раз в сорок лет? Славка придет, вы уйдете на балкон курить и будете говорить только о делах. Что, я не знаю, что ли?

– Клянусь, что говорить будем исключительно о тебе! Чтоб мне сдохнуть!

– Не надо мне пустых обещаний! И я не хочу, чтобы обо мне. Я хочу, чтобы со мной.

– А ты знаешь что? Ты пригласи Тамару. Может, она нашего Славку обворожит, замкнет на себя. И мы будем как бы вдвоем.

– Вот именно – как бы! Тем более что Грязнов не любит эмансипированных женщин.

– Я тоже, – отозвался Александр.

Ирина сердито фыркнула и ушла на кухню.

Тамара – давняя приятельница Ирины по студенческим временам, женщина свободная и приятная во всех отношениях – приглашение приняла с удовольствием.

Но обворожить непреклонного Вячеслава ей не удалось. Вообще весь этот день не задался. С утра Турецкий отправил жену в парикмахерскую, храбро взвалив на себя хлопоты по приготовлению праздничного застолья. Гвоздем программы должны были стать языки по-французски. Подробная инструкция по доведению уже отваренных и «освежеванных» телячьих полуфабрикатов до состояния готового блюда лежала на кухонном столе. Александру надлежало натереть яблоки и сыр. В полученную смесь добавить майонез, множество специй, обмазать этим добром лежащие на поддоне языки, засунуть все это хозяйство в духовку. Контакт двадцать минут при температуре такой-то. Не сводить глаз! Не забыть выключить!

Но во время контакта блюда с духовкой пришел Грязнов. Они приняли по малой, заговорили о работе, черт ее побери. Ушли на балкон курить... Нинка, которой был перепоручен контроль за блюдом, зависла на телефоне... Кончилось тем, что Ирина влетела к ним рассерженной фурией – запах гари распространялся по лестничной клетке. Языки по-французски безнадежно сгорели. И как ни пытались Слава с Александром утешить именинницу, она вдруг горько расплакалась. Тут как раз заявилась эмансипированная Тамара. Увидела подругу в слезах, учуяла запах горелой пищи и понимающе хмыкнула. Затем, уже за столом, провозгласила тост за совершенство женщин и убожество мужчин. Тут уж не выдержал Александр. Схватив рюмки и бутылку «Хеннеси», он увлек Славу на балкон...

Раздражение против Ирины не оставило его и поздним вечером, когда они уже лежали в постели.

– Я одного не понимаю: неужели эти несчастные языки стоят испорченного всем вечера? – процедил сквозь зубы Александр.

– Ты вообще много чего не понимаешь, – откликнулась жена.

Турецкий сердито отвернулся и засопел, делая вид, что спит. Слыша, как тихо всхлипывает Ирина, и почему-то не желая ее утешить.

Глава 4
Невидимый меч

Они сидели в небольшом, безлюдном кабачке. Бояринов, оказывается, знал массу таких уединенных местечек в шумной и суетной Москве. Пили вино, поедали всякую морскую живность и говорили, говорили...

– Скажите, Верочка, это ведь не первый ваш брак, правильно?

– Да. Третий. Но, в отличие от двух предыдущих, абсолютно счастливый, – откликнулась Вера Горбовская.

Бояринов лишь рассмеялся этаким мефистофельским смехом.

– Что вы смеетесь, Антон?

– Да полноте! «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Это стало штампом, но все истины банальны.

– Ну почему же нет? А у нас – есть, – с вызовом ответила Вера.

– И чем этот ваш брак отличается от двух предыдущих?

– Чем? – Она задумалась, покусывая веточку зелени. – Знаете, оба предыдущих были стандартны для людей нашей профессии. Полная свобода, параллельность существования.

– Они тоже были актерами, ваши прежние супруги?

– Нет, первый был художником. Это, впрочем, почти то же самое. Если не хуже. Натурщицы и все такое... По молодости казалось унизительным требовать супружеской верности. Тем более что все мы, по сути, живем на площади, все друг друга знают. И всем хорошо известно, кто с кем спит. Единственное средство защиты – делать вид, что тебе безразличны измены мужа, и... изменять самой. Это на самом деле очень разрушительно для брака.

– Да? Но многие актерские семьи именно так и живут. Годами, десятилетиями.

– Да, это так. Но я, видите ли, из очень патриархальной семьи. Мой отец хоть и москвич, но не коренной. Он осел в Москве после института, женившись на маме. А вообще он из сибирской домостроевской семьи. Где по воскресеньям всей семьей лепили пельмени, где мой дед был строг и скор на расправу. И сам отец был таков же. Тоже мог пройтись ремнем.

– По вашим, как я воображаю, нежнейшим ягодицам? – изумился Бояринов.

– Нет, меня он пальцем не трогал. А вот брату доставалось. Мы все побаивались его. Но и любили. Он был кормильцем, защитником. И он, а не мама разрешил мне сниматься еще девчонкой. Он верил в меня.

– А ваши мужья? – напомнил Бояринов, не забывая подливать Вере вина.

– Мужья? Я уже объяснила. Невообразимая легкость бытия. Разъезды, гастроли, съемки, редкие встречи и неизбежная отчужденность. А мне подспудно хотелось стабильности, незыблемости.

– И вы нашли ее в Олеге?

– Да, представьте, – словно стараясь что-то доказать, ответила Вера.

– Он ведь, кажется, моложе вас? Лет на...

– Десять. А что? – опять с вызовом ответила Вера.

Но по тому, как мгновенно залилось краской ее лицо, Бояринов понял, что попал на болевую точку.

– Господи, да абсолютно ничего! На самом деле вы выглядите моложе, чем он.

– Меня совершенно не волнует, как я выгляжу, – надменно произнесла она.

– Вот как? – лукаво улыбнулся Бояринов.

– Вернее, я уверена в себе. И в своей внешности.

– Господи, Верочка! Да я с первой минуту общения уверял вас, что вы – обворожительная женщина. Что вы – вне возраста. Что ваша загадочная сексуальность сведет с ума любого мужчину от семи до семидесяти лет!

Вера рассмеялась.

– Ну наконец-то! А то я уж испугался, что потеряю свою звезду. Поймите, я расспрашиваю вас не из пустого любопытства. Я должен знать о вас и об Олеге все. Как семейный врач, как адвокат, если угодно. Я должен чувствовать своих Ирину и Максима – героев фильма. Эти вымышленные образы, они будут воплощены в ваши с Олегом тела, в ваши души, сердца.

Вера завороженно смотрела на Бояринова. Мягкий, проникающий в сознание голос, который обволакивает, заставляет быть послушной и покорной.

– Так все-таки что вы нашли в Олеге? – с безжалостностью натуралиста, препарирующего нечто живое и трепещущее, вернулся к своему Бояринов.

– Разве я не ответила? Олег – воплощение надежности, преданности. Я чувствую себя с ним защищенной. Дело ведь не в возрасте, как вы сами говорите, Антон. Как женственность не зависит от возраста женщины, так и мужественность определяется отнюдь не годами мужчины.

– Ах, Верочка, как я рад, что судьба свела меня с такой интересной женщиной! Вы – потрясающая! Но почему вы исчезли из киношной жизни? Я не видел ваших работ лет... семь, пожалуй.

– Да. У нас родилась дочь. Поздний ребенок. И Олег всегда был против того, чтобы я работала. Он сам достаточно успешный актер и может прокормить нас с дочерью. А я, признаться, к моменту нашего романа устала от напряженной работы и в театре, и в кино. Я была рада передышке. К тому же в быту я женщина не капризная и довольствуюсь малым.

– То есть он запер вас в клетке, ваш Олег?

– Ну... Почему запер... Я сама...

Голос ее зазвучал неуверенно. Бояринов снова подлил вина в бокалы.

– Как же мне удалось завладеть вами обоими? Я имею в виду, разумеется, предстоящую работу.

– Это я настояла. Когда от вас позвонили с этим предложением, я уговорила Олега. Вы – один из лучших режиссеров...

– Один из лучших? – переспросил Бояринов, и взгляд его вмиг стал жестким и холодным.

– Хорошо, лучший. Я просто не хотела, чтобы вы заподозрили меня в лести, – испуганно поправилась Вера.

– Все правильно, вы умница, – сухо рассмеялся Бояринов. – Так вы получили предложение и настояли на том, чтобы его принять?

– Да. Олег, если честно, сначала был против. Но я его убедила.

– То есть вы все-таки тоже что-то решаете в семье?

– Разумеется. – Теперь уже голос Веры приобрел металлические нотки.

– О! Вот теперь я верю. Верю, что ваш сибирский характер не размяк окончательно перед очарованием молодого супруга. Браво!

– Не размяк, – подтвердила Горбовская. – Кроме того, существует и мотив материальный. Наша дочь часто болеет, и мы решили строить дом за городом. Заработков Олега хватает на жизнь, но для строительства дома этого не достаточно. Он вынужден был смириться и согласиться на ваше предложение.

– Что ж, грех говорить, но нездоровье вашей девочки, дай ей Бог окрепнуть, вернуло вас вашим зрителям, почитателям вашего таланта, среди которых и ваш покорный слуга.

Вера улыбнулась. Она была пьяна этаким легким опьянением не только от вина, но и от свободы, которой давно не ощущала, от того, что эта свобода была ей приятна, как приятно было сознание того, что она нравится, очень нравится Бояринову. И от того, что свобода эта была узаконена, что ли. То есть входила в производственный процесс. И поэтому не вызывала угрызений совести. В конце концов, у них подписан контракт, они с Олегом хорошо заработают. А как работать над ролью, это решает режиссер. А она ни при чем.

«И пусть сегодня он укладывает Сонечку! Пусть разогреет себе ужин, – с непонятным раздражением против мужа подумала Вера. – Я избаловала его. В конце концов, это я принесла нам выгоднейший контракт, это на меня пойдет зритель. Это в меня влюблен режиссер!»

Вера Горбовская вернулась домой глубоко за полночь. Бояринов довез ее на такси до подъезда, вышел из машины и долго еще не отпускал Веру, держа ее руки в своих, что-то говоря, глядя на нее проникновенным взглядом.

Олег видел все это в бинокль. Ему было стыдно, но он смотрел, как Бояринов долго целует руки его жены. Одну, потом другую. Смотрел на ее лицо, раскрасневшееся, с полузакрытыми глазами...

Да что же это? Что же это делается? Вера взглянула на окна, и Олег отшатнулся, нервно заходил по комнате.

Какого черта он дал согласие на эту работу?! Ведь предупреждали его! Ему говорили ребята из театра – не суй голову в пасть ко льву. Но эти предостережения только раззадорили его: смешно ему, молодому, успешному мужчине, ревновать жену, которая старше его на десять лет, к другому мужчине, который годится ему, Олегу, в отцы. Пусть он хоть трижды талантлив и признан!

И Вера – она так дорожила их очагом, их маленькой крепостью, в которую они никого не пускали. И вот оно!

В дверях щелкнул замок. Олег выскочил в прихожую. От Веры распространялся запах вина.

– Ты... пьяна? – изумился Золотарев.

– Нет, просто выпила, – не своим, чужим, холодным голосом ответила Вера. – Как Сонечка?

– Ты вовремя вспомнила о дочери. Она уже три часа как спит.

– И что? Я работала.

– Вино, посиделки неизвестно где, возвращение полночь-заполночь – это что, входит в работу?

– Не кричи – разбудишь дочь.

Она прошла мимо него, поправляя волосы, и он ощутил запах мужского парфюма, исходящий от ее рук.

– От тебя пахнет его запахом! – вскричал Золотарев. – Этим его одэколоном, – с издевкой проговорил он, – как там? «Дерьмо гусара»?

– Ты с ума сошел? Что ты несешь? – раздался ее голос уже из ванной.

Он прошел за ней. Жена мыла руки, разглядывая себя в зеркале. И ее взор был все еще там, на улице, возле машины. Увидев перекошенное от злости лицо мужа, Вера повернулась к нему.

– Ну что ты злишься? Разве так уж часто я возвращаюсь домой поздно? – спокойно проговорила она. – Мне кажется, это впервые за несколько лет. Обычно это я поджидаю тебя до середины ночи.

– Неправда! До какой середины, что ты мелешь?

– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! – В ее голосе появился металл. – Я была с режиссером! Мы работали над ролью! Ты что же, ревнуешь меня к нему? Это же смешно!

Она рассмеялась.

Он схватил ее за плечи, развернул, заставил наклониться, поднял подол шелкового платья. Его движения были грубыми. Он почти хотел причинить ей боль.

– Что ты делаешь? Мне больно! – Она вырывалась. – Пусти! Я не хочу так!

– А я хочу! – сквозь зубы проговорил Олег, не выпуская ее, еще крепче сжимая стройное тело, раздвигая ногами ее ноги. – Я хочу! Я твой муж! И будет так, как хочу я!

Они не спали всю ночь. Впервые они лежали по разным краям широкой постели, не желая касаться друг друга. Словно между ними лежал невидимый, обоюдоострый меч.

– Ну вот, нечто такое же будет и в павильоне. Примерно так же, примерно... – рассеянно говорил Бояринов, пропуская Веру вперед, в большую комнату со светлыми, плотными шторами.

Он прошел к окнам и распахнул их. Осенний ветер ворвался внутрь, надувая парусами плотную ткань. Комната была пуста. Вернее, она была заполнена. Она казалась заполненной огромной, старинной кроватью красного дерева. Темно-синее шелковое покрывало, на котором разметались подушки, зачехленные розовым, бордовым, желтым шелком. Белые стены. Вмонтированные в них светильники с матовыми плафончиками.

Все. Больше в комнате не было ничего. Ни стола, ни стула.

Вера остановилась.

– Ну что же вы? Не робейте. Проходите, осваивайтесь. Завтра нечто подобное будет на съемочной площадке.

Вера подошла к кровати.

– Это ваше супружеское ложе?

– Нет, что вы, помилуйте. – Бояринов рассмеялся. – Мы с Ольгой Андреевной живем параллельно. Не мешаем друг другу. У нее музыка и ученицы, у меня фильмы и актеры. И это нас вполне устраивает. Садитесь, Вера. Я сервирую столик и вернусь.

– Куда же садиться? – улыбнулась она.

– На кровать, куда же еще? Или вам больше нравится сидеть на полу?

– Я больше привыкла к стульям.

– Отвыкайте. Предстоящие две недели вы проведете исключительно в постели. Вы будете в ней спать, есть, любить, страдать. Вы будете в ней жить. Садитесь и обживайтесь.

Он вышел. Вера села на край постели, глядя в окно. Ветер отбросил штору в сторону, и она увидела вишневый сад, полный старых уже, как Фирс, деревьев.

Он привез ее к себе на дачу. В дом, наполненный легендами и призраками, так, по крайней мере, чудилось Вере.

Дверь скрипнула, Бояринов вкатил столик. Вино, фрукты, что-то там еще... Впрочем, совершенно неважно, что именно. Она чувствовала, что ее начинает бить нервная дрожь. И испугалась за себя, за все, что осталось в Москве и к чему она должна будет вернуться. Ну и пусть! Он сам во всем виноват, ее замечательный муж!

– Что с вами, Верочка? Вы дрожите вся.

– Прохладно, – еле выговорила она.

«Да что же это? Нужно взять себя в руки. Я же не девчонка, черт возьми! Неужели я не могу противостоять ему?» – пронеслось в ее мозгу.

– Знаете что? Давайте-ка выпьем коньяку! Осенняя сырость. Нужно было попросить прислугу затопить камин. Я не успел позвонить.

Даже это «прислуга», непременно кольнувшее бы ее раньше, еще две недели тому назад, прошло мимо сознания.

– Давайте! Коньяк и вправду будет кстати.

Он щедро плеснул в пузатые бокалы из бутыли темного стекла. Она и этикетку не рассмотрела. Все было неважно. Кроме того, что она сидела рядом с ним на краю постели, задрапированной синим шелком.

– Ну-с, за успех нашего безнадежного мероприятия! – Бояринов протянул ей бокал, взял другой. Они чокнулись. Его глаза были совсем рядом. Странные, непонятного цвета глаза, которые втягивали ее, словно в черную дыру.

Вера залпом осушила бокал, ничего не почувствовав, словно это была вода, а не коньяк.

Бояринов с легкой усмешкой следил за ней, пригубливая янтарный напиток.

– Однако, как лихо вы расправились с этой французской штучкой!

– Да, очень мягкий коньяк. И ароматный.

– Ну что вы так нервничаете, Вера? – голосом семейного доктора участливо спросил Бояринов.

– Не знаю. Налейте еще, пожалуйста.

Он исполнил ее просьбу. Вера выпила и заговорила отрывисто, быстро, торопясь сказать то, что хотела сказать, пока страх не сковал ее, не сомкнул ее уста:

– Я отвыкла сниматься. Я вдруг поняла, что могу испугаться камеры. Я боюсь, что буду стесняться себя, своего тела... Я боюсь, что завтра сорву съемку...

– Что вы, Верочка, ну что вы? Вы – самая обворожительная женщина из всех, кого я знаю.

Он шептал ей на ухо всякие нежности, а его руки не спеша, со вкусом снимали шаль с ее плеч, расстегивали пуговицы блузки, осторожно гладили ее плечи, шею. Его губы едва касались ее волос, мочки уха, спускались вниз к ключицам, к впадинке между ними. И снова вверх. Он погрузил пальцы в гриву густых волос, перебирая их где-то на затылке, у самой шеи. И от этого по ее коже, по всему телу пробежала сладкая дрожь. Он был очень нежен. Он готовил ее долго, терпеливо, неутомимо. И наступил момент, когда чувство стыда оставило ее, и лишь желание, неукротимое желание захватило, закружило, поглотило ее...

Они возвращались в Москву вечером. Водитель уверенно вел машину, рассекая темноту светом фар. Вера молчала, кутаясь в шаль.

– Ну что ты? – Бояринов обнял ее плечи. – Что опять? Что тебя тревожит?

– Олег как взбесился. Ревнует.

– Да?

Она не видела, как самодовольная усмешка скривила его рот.

– Что ж, пусть слегка поревнует. Такую женщину ревновать не грех. А то он расслабился слишком, твой Олег. Он нужен нам напряженный, как сжатая пружина. Самодовольных героев-любовников пусть играет в своем театре.

И странно, эти жесткие, если не жестокие слова казались ей справедливыми.

Павильон был готов. Каждый из членов съемочной группы находился на своем месте. Первый съемочный день нового проекта Антона Бояринова начался.

– Все готовы? Тишина! Мотор! – раздался властный голос Бояринова.

Перед камерой выскочила девица с неизменным «дубль один». На широкой постели, застеленной темно-синим шелком, полулежала, опершись на руку, Вера. Обнаженные плечи, грудь. Струились по спине густые русые волосы.

Напротив нее в той же позе полулежал ее партнер и муж, Олег Золотарев. Глаза Веры были полузакрыты. Она говорила своим глубоким, чарующим голосом, медленно роняя слова:

– Это было удивительно... Этот сон... Я никогда раньше не видела этого мужчину, я не знаю его... Но... Он был так нежен со мною... Знаешь, он так трепетно касался пальцами моей шеи, лица. – Рука Веры проделала тот же путь, лаская себя, словно незнакомец из сна был здесь, рядом с нею, и водил ее рукой. – И потом... его рука в моих волосах... Его пальцы перебирают пряди, медленно, чувственно. Они добираются до кожи затылка, низко, почти у самой шеи. И от этого дрожь пробегает по телу... – При этих словах обнаженные плечи и грудь Веры покрылись мурашками. – И все, все, что он делал... Ах, как это было восхитительно...

Она открыла глаза, взглянула на партнера. Он смотрел на нее с ужасом.

Он – не герой фильма Максим, а ее муж, Олег Золотарев.

Камера взяла крупный план.