Текст книги "Ветеран"

Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Фриц Лейбер
Ветеран

Тип, откликавшийся на кличку «Лейтенант», лихо расправился с очередной солидной дозой «Левенсбрау». Он только что закончил повествование о необычной артиллерийской дуэли между немцами и русскими на Украинском фронте. И каким же великолепным фейерверком обменивались тогда позиции противников!

Макс небрежно помахал рукой, не расставаясь с зажатой в ней небольшой бутылкой любимого светлого пива, и его взгляд заволокла дымка воспоминаний.

– В тот раз, когда пушки причинили такой огромный ущерб Копенгагену, – промолвил он, – все небо было исчерчено пурпурными полосами; городские колокольни резко вырисовывались на фоне яркого зарева, а мачты со спущенными парусами на британских кораблях походили на лес из крестов…

– Неужели союзники высадились и в этом месте? Первый раз слышу! – заявил кто-то притворно безразличным тоном.

– Это было при Наполеоне, – уточнил Макс. – В 1807 году. Тогда красные мундиры обстреляли город, чтобы затем завладеть датским флотом.

– Похоже, Макс, ты там присутствовал, – поинтересовался утвердительным тоном Вуди. Фраза вызвала дружный смех всех членов нашей компании, сгрудившихся вокруг стойки. В том, чтобы пропустить стаканчик-другой у продавца спиртного, нет ничего особенно веселого, а поэтому любая возможность подурачиться воспринимается присутствующими с энтузиазмом.

– А почему на корабельных мачтах не было парусов? – опять спросил кто-то.

– Потому что таким образом корабли, ведущие стрельбу, меньше рисковали поджечь свои собственные снасти. Такая штука, как паруса, вспыхивает в два счета, да и деревянный корабль зажечь не труднее, чем вязанку хвороста. Именно поэтому стрельба раскаленными ядрами так и не получила широкого распространения в морских сражениях. Да, кстати, раскаленные ядра в полете очень похожи на «большие красные огни» форта Мак-Генри, – невозмутимо продолжал Макс. – Я имею в виду тот случай, когда в дело были пущены легендарные ракеты Конгрева. И «разящие молнии» снарядов, выпущенных мортирами с кечей, оповестили мир о появлении артиллерии, способной вести прицельную стрельбу. При желании, в американском гимне можно найти подробное описание истории вооружений. – Макс огляделся с удовлетворенной улыбкой. – Ты прав, Вуди, я был там. Точно так же, как был вместе с марсианскими конфедератами, когда они сравняли с землей Коперник во время Второй колониальной войны. И, точно так же, как я сидел в индивидуальной ячейке в окопах Копейбавы через миллиард лет от нашего времени. С этими чертовыми лучами с боевых венерианских кораблей, переворачивающими все вокруг вверх дном, я развлекался тем, что не позволял Земле разлететься вдребезги.

На этот раз все заржали, как ненормальные. Вуди медленно кивал головой, повторяя «Копенгаген, Коперник, и… как там он назвал третье местечко? Ну и фантазия у парня!» Лейтенант орал: «Еще бы, ты там бывал, да только в фантастических книжонках!»

Что касается меня, то я думал: «Господи, спасибо тебе за то, что среди нас есть немного чокнутые. В особенности, спасибо тебе за то, что есть отчаянные типы, которые не струхнут сказать то, что думают, но и не полезут в бутылку, если над ними посмеются. Так что никто не сможет понять, рассказывают ли они свои истории для хохмы, или верят в них, как в катехизис. В этой компании нет ни одного человека, кто принимал бы Макса всерьёз хотя бы на полпальца, но его все любят, потому что он никогда не обижается на подначивание».

– Я только хотел подчеркнуть, – продолжал Макс серьезным тоном, как только общее веселье немного поутихло, – что в деле вооружений нет ничего нового под Луной.

– А что, римляне тоже использовали ракеты? – спросил кто-то, перед этим уже интересовавшийся падением Копенгагена. На этот раз я смог определить, что любопытным был сам Сол, торчавший за стойкой.

– Нет. Они специализировались на катапульте, которую позднее называли «кранекен». Хотя… Если подумать как следует, то можно припомнить слова одного моего знакомого легионера, рассказывавшего, что, по его мнению, Архимед использовал ракеты с греческим огнем, чтобы поджечь оснастку римских галер в Сиракузах, а совсем не дурацкие громадные зеркала, которые были чистейшей выдумкой.

– Ты хочешь сказать, что ты не единственный участник этих рассказов про вечного вояку, сражающегося во всей вселенной? – Хриплый голос Вуди прозвучал издевательски торжественно, отразив, при этом, максимальную степень удивления.

– Ты еще спрашиваешь! – бросил Макс, неожиданно вспылив. – А как, по-твоему, тогда могут снова и снова возникать и повторяться войны?

– На кой черт повторять войну? – весело спросил Сол. – Что, одного раза бывает недостаточно?

– Уж не думаешь ли ты, что можно путешествовать во времени, не встревая при этом в конфликты той или иной эпохи?

Я тоже добавил немного перца в завязавшуюся острую дискуссию:

– В любом случае, то, что тебе сказал римский легионер, делает из Архимеда первого изобретателя ракет на жидком топливе.

Макс искоса глянул на меня и улыбнулся.

– Да, конечно, – подтвердил он через несколько секунд размышления. – Но, разумеется, только на этой планете.

При этих словах общее веселье, несколько уже поутихшее, вновь забушевало вокруг нас. Сквозь смех и галдеж я услышал тираду Вуди:

– Она великолепна, твоя идея о повторении войн… Особенно, когда имеешь дело с этими чертовыми лучами…

Затем вмешался Лейтенант со своим чикагским акцентом:

– Значит, ты всерьёз утверждаешь, что дрался на Марсе?

– Вообще-то да, но история, которую я вам рассказывал, случилась на Луне. Я был участником экспедиционного корпуса, присланного с красной планеты.

– Ах, вот как! Теперь, если позволишь, я хотел бы узнать у тебя…

Когда я говорю, что интересуюсь чокнутыми, я говорю искренне. Любители летающих тарелочек, маньяки сверхчувственного восприятия, религиозные фанатики, философы или психологи с мозгами немного набекрень, даже просто симпатичные чудаки с великолепным воображением, как в случае Макса, – я помещаю их всех на один и тот же пьедестал. Это единственные личности, высоко несущие знамя индивидуализма в нашу бесцветную конформистскую эпоху; только они ещё в состоянии успешно сопротивляться современным тенденциям к стандартизации человека и бесконечным поискам мотивации его поступков. Единственным источником опасности для них (а также для наркоманов, проституток и других, выпадающих из общего ряда личностей) являются люди определенного типа с исключительно практичным складом ума, рассматривающие их как возможный источник прибыли. Поэтому я говорю всем немного тронувшимся: «Оставайтесь всегда независимыми. Никогда и никому не давайте и ни от кого не принимайте ни единого цента. Берите пример с Макса».

В это время между Максом и Лейтенантом завязалась дискуссия о проблемах, возникающих перед артиллеристами при стрельбе в безвоздушном пространстве или при слабом тяготении; эта тема была слишком специальной, чтобы поддерживать общую эйфорию. Поэтому Вуди запустил ещё один пробный шар:

– Послушай, Максимилиан! Если ты, таким образом, должен шататься по всем закоулкам Вселенной до скончания времен, то тебе вряд ли приходится часто бить баклуши? Как же это получилось, что у тебя нашлось время поддавать вместе с нами?

– Мне самому это не совсем понятно, – ответил Макс тем же тоном. – Но дело в том, что я оказался в нештатной ситуации из-за небольшой ошибки в моём командировочном удостоверении, и теперь мне приходится ждать, пока меня не обнаружат однополчане, чтобы я смог присоединиться к их подразделению. Если, конечно, до тех пор меня не сцапает подземный враг.

Вот тут-то и произошло нечто странное. В тот самый момент, когда Макс упомянул про подземного врага (что вызвало, разумеется, новую вспышку веселья, хотя и не такого буйного, как прежде) и когда Вуди провозгласил с ухмылкой:

– Ну, вот, теперь еще и подземная угроза. Что скажете об этом, парни?

Я как раз думал о том, что привнёс в мою жизнь Макс за последние две недели, о его почти эпическом стиле рассказчика, который он использовал, чтобы так живо рассказывать о прошлом, и ещё о чем-то кроме этого… Именно тогда я увидел пару красных глаз. Красных, как раскалённые угли, ярко светившихся на уровне мостовой в уже сгустившейся на улице темноте и явно следивших через запыленное стекло витрины за всем, что происходило в лавке.

Вы знаете не хуже меня, что витрины и стеклянные панели буквально заполонили современную Америку; они встречаются повсюду – от пригородных павильонов до фешенебельных салонов красоты; нельзя не упомянуть при этом и апартаменты в небоскребах, и административные офисы, занятые большими боссами. Они проникли даже в плавательные бассейны, где сплошные поверхности из стекла достигают семи метров в высоту. Я говорю это к тому, что лавочка Сола не была исключением из общего правила (впрочем, мне сдаётся, что закон требует этого в обязательном порядке от всех, торгующих спиртным). Получилось так, что из всей компании только один я сидел лицом к витрине. Снаружи была темная безлунная ночь, дул сильный ветер. Улица, на которой устроился Сол, выглядела не слишком уютной даже днём и в хорошую погоду; кроме того, на противоположной стороне тоже были магазины, витринные стекла которых могли бросать необычные отблески. Поэтому я, заметив черную, неясно различимую голову с горящими, словно уголья, глазами, подумал, прежде всего, что это или два окурка, раздуваемые ветром, или, что вероятнее, задние фонари повернувшего за угол на перекрёстке автомобиля, отразившиеся в витрине напротив. Впрочем, через секунду всё исчезло – или машина скрылась за углом, или ветер унёс окурки в сторону. Тем не менее, у меня сохранилось странное тревожное чувство, настолько поразительным было совпадение этой оптической иллюзии и фразы Макса про подземного врага.

Надо полагать, что моё волнение не осталось незамеченным окружающими, потому что Вуди, у которого глаза всегда на макушке, весело окликнул меня:

– Что с тобой, Фред? Это лимонад так действует тебе на нервы, или от трепотни Макса стало тошно даже тебе, его лучшему другу?

Мак бросил на меня проницательный взгляд. Возможно, он тоже каким-то образом уловил мое внутреннее беспокойство, потому что тут же прикончил свою бутылку с пивом и сказал:

– По-моему, пора и по домам.

Хотя эта фраза и не была адресована непосредственно мне, он почему-то не сводил с меня глаз. Я тоже поставил свою бутылку на стойку. Там еще оставалось на треть лимонада, слишком сладкого на мой вкус, хотя это и был самый горький содовый напиток, какой только можно было найти у Сола. Затем Макс рывком подтянул к подбородку застежку металлической молнии своей куртки, я повторил это движение, и мы вышли из дверей лавочки, встреченные на пороге порывом ледяного ветра.

– Завтра вечером, – крикнул нам на прощанье Лейтенант, – мы обсудим более совершенный вариант космической пушки!

Сол бросил вслед своё обычное:

– Держитесь верного курса!

Что касается Вуди, то он провозгласил, подняв бутылку:

– Пока, солдаты Вселенной!

Я без труда мог угадать, что за закрывшейся дверью он продолжал:

– Этот Макс, он совершенно чокнутый, да и Фредди не лучше! Подумать только – пить лимонад! Тьфу!

Очутившись на улице, мы тут же вступили в борьбу с ветром, стараясь защитить глаза от пыли. Нам нужно было пройти всего три квартала, чтобы добраться до маленькой квартирки Макса – его гурби, как можно сказать, если не бояться упрёка в лингвистических излишествах.

Я нигде не видел большого черного пса с красными глазами; впрочем, я и не надеялся увидеть его.

* * *

Почему я придавал такое значение Максу, его военно-историческим фантазиям и нашей дружбе?

Пожалуй, чтобы разобраться в этом, стоит начать с моего детства. Я был робким, замкнутым ребенком, росшим без братьев и сестёр, на которых мог бы опереться в первых жизненных коллизиях. Точно так же, я никогда не переживал того обычного для большинства детей периода, когда мальчишка входит в состав группы одногодков.

Параллельно с возмужанием, пришедшемся на период между двумя войнами и закончившемся примерно в 1939 году, я постепенно превратился в убеждённого либерала, ненавидевшего войну с силой, тяготевшей скорее к мистицизму, чем к какой-либо реальной причине. В связи с этим, я необычно гордился тем, что упорно избегал военной службы на всём протяжении второй мировой войны. Правда, я всё же позволил себе работать на большом военном заводе, не желая следовать героическим путём истерического пацифизма.

Но затем наступила неизбежная реакция, вызванная той специфической особенностью либерального склада ума, которая всегда позволяла мне разглядеть, хотя и с некоторым опозданием, второй аспект любой проблемы. Я начал интересоваться профессией военного, вообще солдатами и их жизнью, потом – робко восхищаться ими. Сначала почти непроизвольно, затем всё с большим и большим интересом я осознавал необходимость и даже некоторую романтичность военной деятельности, которую для меня олицетворял часовой (нередко такой же одинокий, как я), охраняющий окруженный враждебным миром лагерь, определяемый нами как братство единомышленников, или, в более широком смысле, как наша цивилизация. Необходимость такого часового очевидна, несмотря на известную истину, согласно которой война неизбежно приводит человека к иррациональному поведению, к проявлениям жестокости и садизма, создавая при этом благоприятную обстановку для торговцев оружием, реакционеров и прочей нечисти.

Вскоре я стал расценивать свою нелюбовь ко всему военному как попытку в какой-то степени скрыть свою трусость; это послужило основанием для решения любым способом отдать должное второму аспекту истины. Нет ничего проще, чем считать себя храбрецом только потому, что у тебя появилось желание стать им. В нашем до предела цивилизованном обществе редко предоставляется возможность совершить какой-либо мужественный поступок. Такая возможность – нечто совершенно противоположное спокойной жизни и повседневной суете, к которым так привычен горожанин, живущий в условиях мирного времени; они – эти возможности – как правило, могут появиться в жизни каждого мужчина только в годы юности. Таким образом, тот, кто мечтает ступить на дорогу доблести, может годами ждать, пока ему не представится подходящий случай; а потом он может от неожиданности испортить всё за несколько секунд.

В итоге я пришёл, хотя и весьма сложным путём, к внутреннему протесту против своего примитивного пацифизма.

Первоначально это проявлялось в чисто литературном плане – я стал буквально глотать посвящённые войне книги, написанные как для специалистов-историков, так и для рядовых читателей; кроме того, я не делал различия между реалистическими произведениями и фантастикой. Я старался усвоить военную специфику, военный жаргон разных эпох, запомнить сведения об организации вооруженных сил разных стран, их стратегии, тактике и вооружении. Такие герои, как Трос Самофракийский[1]1
  Трос (или Трой, др. – греч. Trwj) – персонаж древнегреческой мифологии. Сын афинского царя Эрихфония, внук Дардана, отец Ила, Ассарака и Ганимеда, мифический царь Фригии и эпоним г. Трои.


[Закрыть] или Горацио Хорнбловер[2]2
  Горацио Хорнблауэр (англ. Horatio Hornblower) – вымышленный персонаж, офицер Королевского Британского Флота в период наполеоновских войн, созданный писателем С. С. Форестером, впоследствии герой фильма и телесериала. Один из популярнейших в англоязычном мире героев военно-морских приключений.


[Закрыть] стали предметом моего тайного поклонения наряду с курсантами-космонавтами Хайнлайна и Балларда и другими героями космоса. Наступил, однако, момент, когда всего этого стало мне недостаточно. Теперь мне были нужны живые солдаты – во плоти и крови; таких вояк я, в конце концов, нашел в небольшой компании, собиравшейся вечерами у Сола. Как ни странно, но продавцы спиртного, в лавках которых можно выпивать, не отходя от прилавка, имеют клиентуру с более дружелюбным и содержательным характером, чем владельцы баров. Может быть, это связано с тем, что в лавках нет ни электропроигрывателей, ни бильярда; здесь вы не встретите ни уличных красоток, охотящихся за очередной жертвой, ни ищущих ссоры забияк, ни типов, жаждущих нализаться до бессознательного состояния. Как бы то ни было, именно у Сола я познакомился с Вуди, Лейтенантом, Бертом, Майком, Полом и, естественно, с самим Солом. Разумеется, любой случайно оказавшийся здесь посторонний решил бы, что видит обычную компанию мирных пьянчуг, а не опытных бойцов. Но я уловил два-три незначительных признака, побудивших меня чаще заглядывать к Солу. Сначала я незаметно сидел в углу, прихлебывая время от времени свой символический лимонад, но мне не пришлось долго ожидать плодов своей настойчивости. Компания быстро развязала языки настолько, чтобы добраться до начала цепочки воспоминаний, в которых присутствовали Северная Африка, Сталинград, Анцио, Тихий океан, Корея… Мне было с чем поздравить себя.

Потом у Сола появился Макс – примерно около месяца тому назад. Я сразу же узнал в нем человека, которого всегда мечтал встретить. Помимо того, что он был военным до мозга костей, в нем ярко проявилась та же, что и у меня, склонность к военной истории. Конечно, его эрудиция была несравненно более обширной, чем у меня; по сравнению с Максом, я был жалким любителем. Помимо всего прочего, он обладал совершенно неотразимым юмором, характерным для несколько свихнувшихся типов. В конце концов, он почувствовал ко мне по-настоящему дружеские чувства, какие могут возникнуть только между двумя мужчинами-единомышленниками. Вскоре мы стали чем-то большим, чем парой завсегдатаев кабачка. Макс оказался именно тем человеком, который был мне необходим, хотя я тогда не имел ни малейшего представления о его целях и намерениях, да и вообще о том, что он представлял из себя.

Разумеется, он не стал навязываться в друзья к посетителям Сола в первый же вечер. Он удовольствовался тем, что молча пил свое пиво, мало-помалу прощупывая территорию, почти так же, как это было со мной. Но столько черт в нем напоминало ветерана – общий облик, мощные плечи, загорелое обветренное лицо, несколько усталая улыбка, глаза, повидавшие, казалось, все на свете – что компания, как мне кажется, охотно приняла бы его в свой круг с самого начала. На третий или четвертый день, когда Берт заговорил о контрнаступлении Рунштедта на Арденнском выступе, Макс вмешался в разговор, рассказав о том, что он видел в эти дни в Бастони. По беглому взгляду, которым обменялись Берт и Лейтенант, я понял, что новичок был принят, и что отныне он стал седьмым членом нашей группы. Что касается меня, то я оставался завсегдатаем-любителем, присутствие которого просто терпят, потому что я никогда не скрывал полное отсутствие у меня военного опыта.

Через некоторое время Вуди выдал нам историю, выдуманную от начала до конца, и вот тут-то и началась хохма о ветеране всех времен и всех миров. Именно с этого момента все, сказанное Максом, стало нам казаться смешным, хотя вообще-то мы должны были видеть в нем всего лишь чудака, немного помешанного на истории и обожающего излагать предмет своего увлечения в несколько своеобразной форме. Не исключено, что так думал не только я, но и остальные члены нашей компании. Однако рассказы новичка отличались такой правдоподобностью описаний, таким, сказал бы я, изяществом, что в них чувствовалось нечто большее, чем просто результат специфического помешательства. Иногда в его рассказах о сражениях, происходивших за миллионы километров или миллионы лет от нас, звучала такая ностальгия, что Вуди просто задыхался от смеха – пожалуй, это была самая искренняя оценка, какую только мог заслужить у него талант такого рассказчика, как Макс.

Стремление к шутке проявлялось у Макса даже тогда, когда мы были с ним вдвоем – неважно, на улице или у него дома (он ни разу не побывал у меня). Правда, в этом случае все излагалось гораздо более сдержанно и, сказал бы я, строго, так что в отдельных моментах мне даже казалось, что он отнюдь не старается изобразить себя членом какой-то могущественной организации, ведущей на протяжении столетий боевые действия с целью изменить ход истории, а просто хочет доказать мне, что человек – это существо, наделенное воображением, и что нашей первейшей обязанностью является развитие способности примерять к себе шкуру и разум существ, обитающих в других мирах, в других временах и в иных физических обличьях.

«Видишь ли, Фред, – сказал он мне однажды, – все объясняется развитием разума, этого ничтожного зернышка, прорастающего и пускающего корни через пространство и время. Но разум, словно паук, который плетет паутину от одного ума к другому, или как крот, прокладывающий свои ходы в глубинах подсознания, может развиваться бесчисленным количеством способов. И самые страшные конфликты – это войны на идеологической почве.

В конце концов, для меня было неважно, что он хотел сказать этим. Я старался придерживаться версии о его тихом помешательстве, и это был, на мой взгляд, единственно правильный способ поведения по отношению к ближнему (не важно, свихнувшемуся, или нет), по крайней мере, до тех пор, пока это можно было делать без насилия над собственной личностью. Общение с необычным человеком позволяет вам внести свежую струю в серость повседневности; к чему же пытаться погубить эту малость? В общем, это имеет непосредственное отношение к вашему умению жить, к эстетике, в конце концов.

С тех пор, как я познакомился с Максом, мне приходилось немало размышлять об этом аспекте этики. «Будь ты солдатом или канцелярской крысой, проповедником или карманным воришкой, – сказал он мне однажды, – твое социальное положение не имеет никакого значения до тех пор, пока ты можешь придерживаться определенных этических принципов. Лучше проиграть с блеском, чем натужно побеждать в мелочах, потому что в этом случае ты не получишь никакого удовольствия от успеха».

Нужно сказать, что Макс понимал мои внутренние терзания даже без моих откровений на эту тему. Он любил подчеркивать, что военный человек привычен к отваге, что таким образом он натренирован. Цель воинской дисциплины – обеспечить, чтобы при наступлении часа испытаний (этих нескольких секунд, что могут наступить в любой момент) солдат действовал отважно, без раздумий и колебаний. Здесь нет ничего общего с якобы типичной для солдата чертой характера, которой лишены гражданские типы. Страх? Страх испытывают все, утверждал Макс, за исключением весьма редких случаев, связанных с проявлениями психопатии или стремления к суициду. Единственная разница заключается в том, что у солдата страх не находится на сознательном уровне. Чем лучше он знает себя, свое окружение и ситуацию, с которой ему предстоит столкнуться, тем лучше он оказывается подготовленным к борьбе со страхом. В более общем виде эту мысль можно выразить следующим образом: если ежедневно подчиняться строгой дисциплине, требующей смотреть прямо вперед, если трезво оценивать могущие возникнуть препятствия и благоприятные ситуации, у вас будут все шансы на успех. Естественно, все это я представлял и раньше – кое-что я усвоил из книг, кое-что из бесед с ветеранами. Но мне всегда казалось, что эти же мысли, высказанные Максом, находили во мне гораздо более сильный отклик. Как я уже говорил раньше, Макс был именно тем другом, в котором я нуждался.

И вот этим вечером – а когда он рассказывал о Копенгагене, Копернике и Копейбаве, а мне почудились глаза, горящие красным светом в ночи, уже был поздний вечер, – мы возвращались домой пустынными улицами. Как раз в тот момент, когда мы вышли из лавки Сола, часы на университетской башне пробили одиннадцать. Я не думал ни о чем особенном; я просто провожал своего товарища, любившего болтать о заумных вещах. Вскоре мы должны были оказаться у него дома, чтобы опрокинуть рюмку на посошок, прежде чем окончательно расстаться.

Короче говоря, я не думал ни о чем сверхъестественном.

И в тот момент, когда мы свернули за угол перед домом, где жил Макс, он остановился, как вкопанный.

Миниатюрная квартирка Макса (комната плюс закуток для барахла) располагалась на третьем этаже здания, сложенного из почерневших от времени кирпичей, выходя окнами на улицу. Все балконы, по старой моде, находились вплотную к пожарной лестнице, изрядно проржавевшей. Ее нижнее звено имело противовес и опускалось на тротуар только в случае, если кто-нибудь из жильцов решал спуститься вниз таким необычным способом; сомневаюсь, что необходимость в этом когда-либо возникала.

Естественно, я тоже остановился рядом с Максом, когда тот внезапно замер на месте без какого-либо предупреждения. Макс смотрел вперед и вверх, явно сконцентрировав внимание на своем балконе. Было очень тихо, и я не увидел ничего особенного, если не считать того, что Макс или кто-то из жильцов оставил снаружи на пожарной лестнице большой сверток. Я не первый раз замечал, что это место служило для хранения всякого барахла, а иногда для сушки белья, несмотря на все предписания пожарной службы.

Итак, Макс продолжал стоять на месте, по-прежнему не сводя глаз с балкона.

– Послушай, брат, – пробормотал он наконец, – а что, если мы для разнообразия сходим на этот раз к тебе? Полагаю, твое давнишнее приглашение сохраняет силу?

Я тут же поддержал разговор в том же тоне:

– Спрашиваешь! Я же всегда предлагал зайти ко мне!

Я жил через два квартала от Макса; нужно было дойти до перекрестка, повернуть направо и еще немного пройти вперед.

– Прекрасно, значит, идем!

Я почувствовал в голосе Макса нотку нетерпения и уловил какую-то незнакомую вибрацию тембра. И мне показалось, что он почему-то торопится свернуть за угол. При этом он взял меня за локоть. Теперь он не смотрел на балкон, но я еще не успел отвести взгляд в сторону. В это время ветер неожиданно успокоился, и все вокруг затихло. И в тот момент, когда мы заворачивали за угол на перекрестке (если быть точным, то первым повернул Макс, увлекая меня за собой), я успел увидеть, что большой пакет, выброшенный на лестницу, зашевелился, и в ночной тьме зажглись огоньки. Это была пара глаз, светившихся, как горящие угли и следивших за нами с высоты третьего этажа.

Внешне я сохранил полную невозмутимость. Мне показалось, что Макс ничего не заметил, но я был потрясен увиденным. На этот раз не могло быть и речи об окурках или стоп-сигналах автомобиля – и то, и другое было слишком неправдоподобно на пожарной лестнице на уровне третьего этажа. Я чувствовал, что должен, во что бы то ни стало найти рациональное объяснение случившемуся. Но, так или иначе, я был вынужден признать, что нечто чужое… да, точнее не скажешь… нечто чужое бродило по нашему району Чикаго.

В каждом большом городе есть свои опасности, которые можно считать нормальными – это ночные банды, черноблузники, садисты и прочие одержимые. Короче, типы, которых всегда – с большей или меньшей вероятностью – ты ожидаешь встретить на ночной улице. Но никто, думаю, не может быть заранее подготовлен к встрече с чем-то совершенно чужим. Если вы услышали, как кто-то скребется в вашем подвале, то вы сразу подумаете о крысах. Разумеется, вы знаете, что крысы могут быть опасны. Но, в любом случае, вы не будете настолько напуганы, что не осмелитесь спуститься в подвал, чтобы посмотреть, в чем там дело. Вы ведь не ожидаете, что вместо крыс встретите там гигантских пауков-птицеядов…

Итак, ветра на улице в этот момент не было, и мы уже прошли примерно треть длины первого квартала, когда я услышал позади нас тихий, но отчетливый скрип металла, завершившийся громким стуком. Единственным объяснением этого стука мог быть удар об асфальт нижней части пожарной лестницы, опустившейся на землю под чьим-то весом.

Я продолжал шагать вперед, но мои мысли разделились надвое: одна их часть была обращена на загадочный предмет позади нас, другая же часть судорожно разрабатывала самые невероятные гипотезы. Например, я подумал, что Макс может быть преступником, сбежавшим из концентрационного лагеря, находящегося на другом конце Вселенной. Охваченный ужасом, я вообразил, что если бы такие лагеря существовали в действительности, то они охранялись бы какими-нибудь чудовищными формированиями наподобие службы СС; само собой разумелось, что охранники должны были иметь в своем распоряжении собак, во всех отношениях подобных тому псу, которого я, как мне показалось, видел в окне лавочки Сола… И которого мог бы, по-видимому, увидеть еще раз, если бы осмелился бросить назад взгляд через плечо…

Казалось, нет в мире ничего более трудного, чем сжать зубы и заставить себя спокойно идти, а не кинуться куда-нибудь опрометью, потому что страх овладел всеми моими мыслями, всем моим существом. Нужно добавить, что молчание Макса отнюдь не помогало мне успокоиться.

Наконец, когда мы подошли ко второму кварталу, я почувствовал, что ко мне вернулось хладнокровие, и я смог рассказать Максу о том, что я увидел – или мне показалось, что я увидел – раньше в окне лавочки Сола и только что на пожарной лестнице. Реакция Макса поразила меня. Он спросил:

– Как расположена твоя квартира, Фред? Ты, кажется, говорил, что она находится на четвертом этаже?

– Да, это так. У меня там есть…

– Начни со входа, и рассказывай по порядку.

– Ты входишь сразу в гостиную, потом идет короткий коридорчик, затем в конце коридора кухня. В плане квартира похожа на песочные часы, понимаешь? В коридор выходят две двери – справа от входа дверь в ванную, слева – в мою спальню.

– Сколько окон в твоей квартире?

– Два окна в гостиной, одно в спальне. Между ними выходят отверстия вентиляционного канала. И еще два окна на кухне.

– Есть еще дверь на кухне?

– Да, дверь, которая выходит на балкон. Ах, да, чуть не забыл: эта дверь застеклена. Таким образом, можно считать, что на кухне три окна.

– А ставни? Они закрыты?

– Нет, я их никогда не закрываю.

Наш обмен вопросами и ответами был таким быстрым, что у меня не оставалось времени разобраться, что же было нужно Максу. Но он уже прекратил засыпать меня вопросами. Помолчав, он сказал:

– Послушай, Фред, я не требую, чтобы ты верил всему, что я наговорил у Сола – это был обычный трёп, чтобы поддержать беседу. Рассчитывать, что ты можешь поверить в это – значит, быть слишком требовательным к тебе… Но это черный пес… Ты веришь, что он существует на самом деле? Нет, нет! – Он схватил меня за руку. – Только не оборачивайся!

Я с трудом сглотнул.

– Теперь я верю в это.

– Хорошо. Продолжай шагать в том же темпе. Мне очень жаль, что я впутал тебя, старина, в эту историю. Но теперь я должен попытаться спасти нас обоих. Для тебя будет самым правильным, если ты не будешь обращать на это существо никакого внимания, словно ты ничего не замечаешь и ничего не знаешь. Животное не догадается, что я тебе все рассказал; оно не решится напасть на тебя, а будет стараться добраться до меня так, чтобы ты ничего не заметил. Вероятно, некоторое время оно будет держаться на расстоянии, если решит, что такая тактика позволит ему быстрее сцапать меня. Но вести себя таким образом оно будет недолго, потому что его плохо выдрессировали. Я же за это время постараюсь установить связь с моим отрядом… Моей ошибкой было то, что я не пытался сделать это раньше… Надеюсь, они смогут вытянуть меня из ловушки. Думаю, мне нужно около часа, чтобы связаться с моими парнями. Это, Фред, и будет срок, который я прошу тебя обеспечить мне.