Текст книги "Мечи Ланкмара"

Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Черный котенок потерся о его ногу. Фафхрд ласково взял его, поднес к лицу и проговорил:

– Интересно, киска, не из кошачьей ли ты Чертовой Дюжины? А может, они просто послали тебя, чтобы ты в нужный момент меня разбудил?

Котенок с важностью улыбнулся в жестоко покусанное и исцарапанное лицо Северянина и замурлыкал.

Над водами Внутреннего моря вставал прозрачный рассвет. Сначала показались две шлюпки с «Каракатицы», битком набитые матросами; сидевший на кормовой банке одной из них удрученный Слинур, узнав Фафхрда и Серого Мышелова, встал на ноги. Затем друзья разглядели галеру «Акула» и три других зерновоза – «Тунца», «Карпа» и «Морского Окуня», и на горизонте, далеко к северу, зеленые паруса двух драккаров Моварла.

Откинув левой рукой волосы со лба, Мышелов ощутил под пальцами небольшую шишку. Он понял, что там засела гладкая серебряная стрела Хисвет.

7

Снедаемый жаждой и любовным томлением, Фафхрд проснулся и сразу догадался, что уже далеко за полдень. Он в общих чертах помнил, где находится и что с ним произошло, однако события конца прошлого дня вырисовывались покамест довольно туманно. Северянин находился в положении человека, который стоит на клочке земли среди высящихся в отдалении горных пиков, но не знает из-за низко стелющегося тумана, что находится между ним и горами.

Он находился в лесистом Кварч-Каре, главном из Восьми так называемых Городов – ей-же-ей, ни один из них и в подметки не годился Ланкмару, единственному месту на Внутреннем море, которое по праву могло считаться городом. А в данный миг Северянин лежал в своей комнате, помещавшейся в несуразном и низком, но вместе с тем довольно уютном деревянном дворце Моварла. Четыре дня назад вместе с грузом леса, взятым на борт расчетливым Слинуром, Мышелов ушел на «Каракатице» в Ланкмар, чтобы доложить Глипкерио о благополучной доставке четырех пятых посланного зерна, коварном предательстве Хисвина и Хисвет и вообще обо всем этом сумасшедшем рейсе. Фафхрд, однако же, предпочел остаться на время в Кварч-Каре – ему тут было весело, главным образом потому, что он познакомился с некой любвеобильной и хорошенькой забавницей по имени Гренлет.

Фафхрд лежал на уютной постели, но почему-то чувствовал себя несколько скованно, – наверное, не разулся, или даже не разделся, а может, даже не снял пояс с топором, лезвие которого, по счастью, спрятанное в толстые кожаные ножны, впивалось теперь ему в бок. Но вместе с тем у Фафхрда было ощущение, что он одержал славную победу, – какую, он не помнил, но все равно было приятно.

Не открывая глаз и не сдвинув ни одну часть тела даже на толщину истертой ланкмарской монеты, Фафхрд попытался сориентироваться. Слева, в пределах досягаемости, на крепко сколоченном ночном столике должна стоять вместительная оловянная фляга с легким вином. Он даже вроде бы чувствовал его прохладный аромат. Отлично.

Справа, еще ближе, чем фляга, – Гренлет. Фафхрд ощущал излучаемое ею тепло и слышал храп девушки, надо сказать, довольно громкий.

Но вот была ли это именно Гренлет? И только ли Гренлет? Накануне вечером, прежде чем Северянин отправился поиграть, она была крайне весела и даже обещала познакомить его со своей рыжеволосой и пылкой сестрой из Уул-Хруспа, где они держали множество скота. Может быть, и она?… Как бы там ни было, тоже хорошо, даже еще лучше.

А вот под пухлыми пуховыми подушками…. Ага, вот почему он чувствует себя таким счастливым! Вчера вечером он обобрал их всех до нитки – до последнего золотого ланкмарского рилька, до последнего золотого кварнарского гронта, до последней золотой монеты, отчеканенной в Восточных Землях, Квармалле и где угодно. Точно, теперь он вспомнил: он обставил их всех, причем в простую игру «шесть-семь», в которой банкомет выигрывает, если ставит в банк столько же монет, сколько играющий держит в кулаке. А эти болваны из Восьми Городов прибегали просто к детской уловке: старались сделать кулак побольше, когда держали в нем шесть монет, и сжимали покрепче, когда монет было семь. Да, он вывернул их карманы и кошельки наизнанку, а под конец поставил четверть своего выигрыша против маленького оловянного свистка со странной гравировкой, который якобы обладал магическими свойствами, – и выиграл его тоже! А потом он распрощался с ними и ушел – счастливый, нагруженный золотом, словно галеон, – ушел в постель к Гренлет. Но была ли там Гренлет? Трудно сказать.

Фафхрд позволил себе один сиплый зевок. Что еще нужно человеку для счастья? Слева вино. Справа – красивая девушка, вернее, даже две; из-под одеяла крепко и приятно пахло фермой, а что может быть сочнее рыжеволосой дочки фермера (или скотовода)? А вот под подушками…. Фафхрд с наслаждением покрутил головой и хоть и не почувствовал затылком толстенького мешочка с золотыми – слишком много было толстых подушек, – но представил его очень отчетливо.

Он попытался вспомнить, что его заставило под конец сделать столь опрометчивую ставку. Какой-то бахвал с бородой колечками заявил, что у него есть маленький оловянный свисток, доставшийся ему от ворожеи, с помощью которого можно вызвать тринадцать весьма полезных тварей…. это напомнило ему о ворожее, которая очень давно рассказывала про то, что все животные имеют Чертову Дюжину правителей…. и ему захотелось подарить этот свисток Серому Мышелову, который всегда был неравнодушен ко всяким магическим штучкам…. – да, так оно и было!

Не открывая глаз, Фафхрд лежал и восстанавливал в памяти ход событий. Внезапно он наудачу вытянул левую руку, сжал пальцы на горлышке фляги – она даже запотела! – осушил половину – нектар! – и поставил сосуд на место.

Затем правой рукой он погладил девушку – Гренлет или ее сестру? – от плеча до бедра.

Под рукой Северянин ощутил короткую щетину, а ее обладательница, почувствовав любовное прикосновение, замычала.

Вытаращив глаза, Фафхрд рывком сел в постели, и сразу же солнечный свет, лившийся сквозь небольшие открытые окна, затопил его желтизной и высветил чудные деревянные панели ручной полировки, которыми была обшита комната, играя на арабесках их текстуры. Рядом с Северянином, на таком же количестве мягких подушек, лежала, по-видимому, чем-то опоенная, толстая, длинноухая, рыжеватая телка с розовыми ноздрями. Внезапно Фафхрд почувствовал, что его сапог упирается в копыто, и поспешно отдернул ногу. Рядом с телкой не было ни девушки, ни даже еще одной телки – вообще никого.

Он сунул правую руку под подушку. Пальцы нащупали знакомый, прошитый двойным стежком кожаный кошель, однако был он не туго набит золотом – если, конечно, не считать тоненького оловянного свистка, – а плоским, как сархеенмарский блин из пресного теста.

Фафхрд резко откинул одеяло, так что оно на миг вздулось, словно парус, оборванный шквалом. Сунув отощавший кошель за пояс, он выскочил из кровати, схватил свой двуручный меч в мохнатых ножнах, намереваясь воспользоваться им в качестве дубинки, и бросился сквозь тяжелые двойные шторы в дверь, остановившись лишь на миг, дабы не дать пропасть вину.

Несмотря на охватившее его бешенство, Фафхрд, поспешно допивая флягу, вынужден был признать, что в известном смысле Гренлет поступила с ним честно: его партнерша по постели была женского пола, рыжая, родом бесспорно с фермы и отличалась – для телки – вполне привлекательной внешностью, а в ее тревожном мычании проскальзывали нежные нотки.

Общая зала была еще одним чудом из полированного дерева – в королевстве Моварла, очень молодом, главным богатством был лес. В раскрытые окна заглядывали зеленые ветви деревьев. Со стен и потолков смотрели барельефы фантастических демонов и крылатых девушек-воинов. Тут и там к стенам были прислонены красиво отполированные луки и копья. Широкие двери вели во двор, где в зеленой тени листвы нетерпеливо переступал ногами гнедой жеребец. В городе Кварч-Каре могучих деревьев было раз в двадцать больше, чем домов.

В зале расположились человек двенадцать, одетых в зеленое и коричневое, – они пили вино, играли в настольные игры и беседовали. Это были крепкие чернобородые молодцы, каждый ростом чуть ниже Фафхрда.

Северянин сразу заметил, что они очень смахивают на типов, которых он накануне вечером обобрал до нитки. И тут, кипя от ярости и подогретый только что выпитым вином, он не сдержался и совершил роковую неучтивость.

– Где это воровское отродье Гренлет? – заорал он, потрясая над головой мечом в ножнах. – Она украла из-под подушки весь мой выигрыш!

Молодцы, как один, вскочили на ноги и схватились за рукоятки мечей. Самый кряжистый из них шагнул к Фафхрду и ледяным тоном осведомился:

– Ты что, варвар, хочешь сказать, что благородная девица из Кварч-Кара делит с тобой ложе?

Фафхрд сразу понял, какую страшную ошибку он допустил. О его связи с Гренлет было известно всем, но никогда не упоминалось вслух: мужчины Восьми Городов почитают своих женщин и позволяют им заниматься любыми беспутствами. Но горе тому чужеземцу, который заговорит об этом.

Однако Фафхрд все еще находился во власти безудержного гнева.

– Благородная? – вскричал он. – Да это ж врунья и шлюха! Ее руки, словно две белые змеи, тянутся под одеялом не к мужской плоти, а к золоту! И к сему этому сия пастушка похоти пасет свое стадо у меня в постели!

Дюжина мечей с лязгом вылетела из ножен. К Фафхрду вернулась способность соображать, но, похоже, слишком поздно. У него оставалась лишь одна возможность остаться в живых. Парируя на ходу мечом в ножнах поспешные удары Моварла, он бросился к двери, пересек двор, вскочил верхом на гнедого и с места пустил его в галоп.

Когда подковы жеребца начали высекать искры из узкой и кремнистой лесной дороги, Фафхрд рискнул оглянуться и был вознагражден видом своей желтоволосой Гренлет, которая, безудержно хохоча, высунулась в одной сорочке из верхнего окна.

Но тут у него над головой злобно запели стрелы, и Фафхрд принялся выжимать из гнедого все, на что тот был способен. Проскакав лиги три по петляющей дороге, что идет сквозь густой лес на восток вдоль побережья Внутреннего моря, он решил, что все случившееся было уловкой, которую придумали вместе с Гренлет обыгранные им молодцы, дабы вернуть свое золото, – а кто-то из них, возможно, возвратил себе и возлюбленную, – и что стрелы были специально выпущены мимо цели.

Он остановил жеребца и прислушался. Погони не было. Что и требовалось доказать.

Но возврата назад не было тоже. Даже сам Моварл вряд ли сумел бы защитить Фафхрда после того, что тот сболтнул относительно дамы.

Между Кварч-Наром и Клелг-Наром не было ни одного порта. Получалось, что ему придется проскакать весь этот отрезок пути, стараясь не встретиться с минголами, осадившими Клелг-Нар, если он хочет вернуться в Ланкмар и получить свою долю награды за благополучную доставку в порт всех зерновозов за исключением «Устрицы». Это было крайне досадно.

Но ненависти к Гренлет Северянин не испытывал. Жеребец казался крепким, у седла болтались объемистая сумка с провизией и солидная фляга с вином. Вдобавок жеребец своей мастью несколько напоминал ту самую телку. Шутка грубая, но неплохая.

К тому же он не мог отрицать, что в постели Гренлет была восхитительна – «коровка» что надо, стройная и большая затейница.

Сунув руку в свой похожий на блин кошель, Фафхрд извлек из него оловянный свисток – единственный кварч-царский трофей, если не считать воспоминаний. На одном боку свистка виднелась вереница непонятных букв, на другом было изображено лежащее животное из семейства кошачьих. Фафхрд покачал головой и ухмыльнулся. Надо ж было напиться и свалять такого дурака! Северянин хотел было выбросить свисток, но вспомнил о Мышелове и сунул вещицу назад в кошель.

Тронув каблуками коня, Фафхрд двинулся в сторону Клелг-Нара, насвистывая мрачноватый, но вместе с тем бодрящий мингольский марш.

***

Невон – громадный пузырь, поднимающийся из вод вечности. Как пузырек в шампанском…. или, по мнению некоторых моралистов, как пузырь смердящего газа, всплывающий из глубин зловонного, кишащего червями болота.

Ланкмар – материк, крепко сидящий на твердой внутренней поверхности пузыря, который зовется Невоном. С горами, холмами, городами, равнинами, извилистой береговой линией, пустынями, озерами, болотами и пашнями – главное, пашнями, источником благосостояния всего материка, пашнями, лежащими по обоим берегам Хлала, величайшей из рек.

И на северной оконечности материка, на восточном берегу реки Хлал, возлюбленной изобильных пашен, – город Ланкмар, древнейший в мире. Ланкмар с его массивными стенами для защиты от варваров и диких зверей и с его толстыми полами для защиты от всего ползающего, пресмыкающегося и грызущего.

В южной части города Ланкмар располагается Зерновая застава с двадцатифутовой толщины стеной и тридцатифутовой ширины воротами, в которых так часто раздается скрип влекомых волами телег, везущих в Ланкмар его сухое, золотистое и съедобное сокровище. Есть там и Главная застава, еще более внушительная и величественная, есть и Крайняя застава – немного поменьше. За Зерновой заставой располагаются южные казармы для солдат в черных мундирах, потом идут богатые кварталы, парк Удовольствий и площадь Тайных Восторгов. За ней находится Бардачная улица, а также улицы иных ремесленников. От Болотной заставы до доков город пересекает улица Богов с ее множеством пышных, вздымающихся к небу храмов богов, прописанных в Ланкмаре, и единственным приземистым черным храмом истинных богов Ланкмара – более похожим на древнюю гробницу, если бы не его высокая, квадратная и вечно молчаливая колокольня. Далее идут трущобы, застроенные бревенчатыми лачугами без окон. И наконец, глядя северными окнами на Внутреннее море и западными на Хлал, стоят северные казармы, а за ними на прочной, обтесанной волнами скале высится цитадель и Радужный дворец сюзерена Глипкерио Кистомерсеса.

Балансируя поставленными на серебряное головное кольцо подносом со сластями и наполненными до краев серебряными кубками, юная служанка осторожно, словно циркачка на канате, двигалась по зеленым плиткам прихожей, ведшей в Голубую палату вышеозначенного дворца. На шее, запястьях и стройной талии девушки были надеты черные кожаные кольца. От колец на запястьях к кольцу на талии тянулись тонкие серебряные цепочки, которые были чуть короче, чем ее предплечья – очередная причуда Глипкерио, который считал, что служанка не должна и пальцем прикасаться к его еде и даже подносу и обладать совершенным чувством равновесия. Если не считать кожаных колец, девушка была совершенно обнажена, а если не считать коротко подстриженных ресниц, все ее тело было гладко выбрито – еще одна изысканная прихоть монарха, не желавшего, чтобы в его суп попал хоть один волос. Девушка очень походила на безволосую куклу, которую еще не одели и которой не успели нарисовать брови.

Плитки цвета морской волны, которыми были выложены пол и стены прихожей, имели шестиугольную форму и были размером с ладонь крупного мужчины. В большинстве своем они были гладкими, и только на некоторых виднелось изображение какого-нибудь морского существа – моллюска, трески, осьминога или морского конька.

Служанка была уже почти на полпути к узкому, закрытому шторами сводчатому проходу, ведшему в Голубую палату, когда ее взгляд остановился на одной из плиток, располагавшихся не доходя до прохода, чуть слева. На плитке был изображен морской лев. Словно крышка крошечного люка, один ее край приподнимался над полом на толщину большого пальца, а из щели на служанку смотрели блестящие, близко посаженные черные глазки.

По телу девушки с ног до головы пробежала дрожь, но из плотно закушенных губ не вырвалось ни звука. Кубки тихонько зазвенели, поднос начал было соскальзывать с головы, но девушка быстрым движением восстановила равновесие и начала длинными опасливыми шагами обходить страшную плитку справа, так что край подноса почти касался стены.

И тут, под краем подноса, как будто это был козырек крыльца, в стене открылась, как дверь, гладкая зеленая плитка, и из дыры высунулась морда черной крысы с оскаленными зубами.

Девушка, продолжая хранить молчание, отскочила в сторону. Поднос начал падать у нее с головы. Она попыталась поднырнуть под него. Плитка в полу отскочила в сторону, и оттуда появилась черная крыса с длинным извивающимся телом. Поднос ударил служанку по плечу, она безуспешно попыталась подхватить его скованными руками, но он с грохотом ударился о пол. В луже вина зазвенели кубки.

Когда серебристый звон затих, слышен был лишь топот босых ног убегавшей служанки. Один из кубков в последний раз катнулся по полу, и в просторной прихожей наступила тишина.

Лишь сотни две ударов сердца спустя она была нарушена, и снова топотом босых ног – на сей раз целой кучки людей, двигавшихся оттуда, куда убежала служанка. Первыми, осторожно оглядываясь по сторонам, вошли два бритоголовых и смуглых повара в белых куртках, вооруженных мясницкими ножами и длиннозубыми вилками. За ними – два нагих и начисто обритых поваренка с ворохом мокрых и сухих тряпок и метлой из черных перьев. Далее шла дрожащая служанка, держа серебряные цепочки в ладонях, чтобы не звякали. За ней следовала чудовищной толщины женщина в толстом черном шерстяном платье, ворот которого доходил до двойного подбородка, рукава – до припухших костяшек пальцев, а подол – до земли, явно скрывая слоновьи ноги толстухи. Ее волосы были собраны в громадную башню, во множестве мест проткнутую длинными булавками с черными головками, в результате чего казалось, что женщина несет на голове какую-то колючую планету. Похоже, что так оно и было, потому что на ее одутловатом лице лежала печать угрюмости и злобы всего мира. Черные глазки смотрели из складок жира твердо и недоверчиво, а редкие черные усики на верхней губе напоминали призрак черной сороконожки. Неимоверных размеров живот был перетянут широким кожаным поясом, с которого свисали ключи, плетки, ремни и кандалы. Поварята искренне верили, что женщина нарочно растолстела до таких габаритов, чтобы все эти предметы не звенели друг о друга, когда она незаметно подкрадывалась к своим подчиненным.

Королева кухни и повелительница дворца проницательным оком уставилась в прихожую, после чего развела заскорузлыми ладонями и сурово посмотрела на служанку. Все плитки были на обычном уровне.

Служанка, словно участвуя в пантомиме, горячо закивала головой, показала на плитку с изображением морского льва, затем, вся дрожа, приблизилась к винной луже и тронула ее пальцем ноги.

Один из поваров быстро присел и принялся постукивать костяшками пальцев по плитке с морским львом, потом вокруг нее. Звук везде был одинаково глухим. После этого он попытался подцепить плитку вилкой, но безуспешно.

Служанка подбежала к стене и стала судорожно шарить изящными ручками в поисках так испугавшей ее дверцы. Другой повар простучал стену, однако тоже ничего не обнаружил.

Подозрение в глазах экономки сменилось уверенностью. Словно грозовая туча, меча из глаз молнии, она приблизилась к служанке и, резко выкинув вперед бесформенные руки, ловко пристегнула один из ремешков к серебряному кольцу на кожаном вороте девушки. Щелчок застежки был самым громким из раздававшихся до сих пор в прихожей звуков.

Девушка трижды отчаянно качнула головой. Дрожь ее усилилась, потом вдруг прекратилась вовсе. Экономка потащила ее назад, и она послушно пошла, безвольно опустив голову и плечи, а когда толстуха дернула за ремешок вниз, служанка упала на четвереньки и быстро засеменила по-собачьи.

Под наблюдением одного из поваров, кухонные мальчишки принялись проворно убирать в прихожей, заворачивая каждый кубок в тряпку, прежде чем положить его на поднос – чтобы ненароком не звякнуть. Глазами они испуганно шарили по бесчисленным плиткам пола и стен.

Стоя на чуть покачивающемся на волнах носу «Каракатицы», Мышелов сквозь редеющий туман любовался высокой ланкмарской цитаделью. Вскоре немного восточнее показались четырехгранные башни дворца сюзерена, каждая из которых была отделана камнем своего цвета, а южнее – торчащие, словно трубы, зернохранилища. Первую же встретившуюся им лодку Мышелов подозвал к «Каракатице». Невзирая на укоризненное фырканье черного котенка и запрет Слинура и прежде чем шкипер успел дать команду его задержать, Мышелов соскользнул вниз по длинному багру, которым лодочник зацепился за борт «Каракатицы». Легко спрыгнув в лодку, он одобрительно похлопал по плечу державшего багор парня и, пообещав хорошо заплатить, велел побыстрее доставить его к дворцовой пристани. Когда багор был убран, Мышелов пробрался на корму лодки, три гребца взялись за весла, и суденышко полетело на восток по илистым коричневатым водам устья реки Хлал.

В порядке утешения Мышелов крикнул Слинуру:

– Не бойся, я сделаю Глипкерио потрясающий доклад, превознесу тебя до неба, а Льюкина – до высоты дождевой тучи!

Затем он стал смотреть вперед, то улыбаясь, то хмурясь своим мыслям. Мышелов немного жалел, что ему пришлось оставить Фафхрда, который, когда «Каракатица» покидала Кварч-Нар, был по уши погружен в беспробудное пьянство и нескончаемую игру с приспешниками Моварла, ребятами не промах – каждую зарю эти лбы едва соображали от вина и крупных проигрышей, однако к середине дня вновь начинали испытывать жажду, а их кошели каким-то чудесным образом снова наполнялись.

Однако радость Мышелова была сильнее сожалений – ведь теперь он один передаст Глипкерио благодарность Моварла за четыре судна с зерном и сам расскажет ему об удивительных приключениях с драконом, крысами и людьми – их повелителями, а быть может, и коллегами. К тому времени, как Фафхрд с тощим кошельком, но, скорее всего, распухшей головой вернется из Кварч-Нара, Мышелов уже обоснуется в прекрасных покоях во дворце Глипкерио и сможет слегка уесть своего друга, предложив тому свое гостеприимство и благорасположение.

Мышелов лениво размышлял о том, где сейчас могут находиться Хисвин с Хисвет и вся их небольшая компания. Быть может, в Сархеенмаре, может, в Илтхмаре, а вернее всего, они уже едут оттуда на верблюдах в какой-нибудь уголок Восточных Земель, подальше от мстительных Глипкерио и Моварла. Невольно Мышелов поднял левую руку к виску и ощупал небольшую шишечку. Все случившееся уже казалось ему сном, и он не мог питать подлинной ненависти к Хисвет и ее прислужнице Фрикс. Злобные угрозы Хисвет – это, понятное дело, элемент любовной игры. Он не сомневался, что какой-то частью своего существа Хисвет по нему тоскует. К тому же он оставил ей гораздо более серьезную отметину. Что ж, не исключено, что когда-нибудь он встретит ее в каком-нибудь затерянном уголке мира.

Мышелов понимал, что все эти дурацкие мысли о прощении и забвении вызваны отчасти его сильнейшим желанием поскорее подыскать себе какую-нибудь более или менее подходящую девушку. По меркам Мышелова Кварч-Нар при Моварле стал весьма пуританским городом, и за время его короткого там пребывания ему встретилась лишь одна сбившаяся с пути девица, некая Гренлет, которая предпочла идти по кривой дорожке не с ним, а с Фафхрдом. Но Гренлет была хоть и хорошо сложена, однако больно уж высока ростом; теперь же Мышелов вернулся в Ланкмар, в котором знал кучу мест, где мог бы удовлетворить свое желание.

Мутная желтоватая вода внезапно сделалась прозрачной и зеленой. Лодка пересекла лиман реки Хлал и оказалась над Ланкмарской впадиной, бездонной и уходившей отвесно вниз у самого подножия источенного волнами утеса, на котором стояли цитадель и дворец. Гребцам пришлось провести суденышко вокруг неожиданного и странного препятствия – медного желоба шириной в человеческий рост, укрепленного на мощных бронзовых укосинах и спускавшегося от дворцового крыльца прямо к воде. Мышелов удивился: неужто во время его отсутствия Глипкерио пристрастился к водным видам спорта? А может, это новый способ избавляться от скверных слуг и рабов – сталкивать их в море, предварительно привязав к ногам соответствующий груз? И тут у верхушки желоба Мышелов увидел какой-то веретенообразный предмет длиной в три человеческих роста, сделанный из тускло-серого металла. Загадка.

Мышелов очень любил загадки, правда не столько решать, сколько придумывать, однако теперь ему было некогда. Лодка уже подошла к дворцовой пристани, и он с высокомерным видом предъявил поднявшим шум евнухам и часовым кольцо гонца, украшенное морской звездой, которое ему дал Глипкерио, а также пергамент с печатью Моварла в виде перекрещенных мечей.

На дворцовую шушеру большое впечатление произвел пергамент. Мышелова с поклонами проводили вдоль пристани, он поднялся по высоченной, весело раскрашенной деревянной лестнице и оказался в парадных покоях Глипкерио – роскошной зале с видом на море, которая была выложена голубыми треугольными плитками с рыбными барельефами.

Громадная зала была разделена пополам голубыми шторами. Два обнаженных бритых пажа поклонились Мышелову и раздвинули перед ним занавес. Беззвучные движения их гибких тел на голубом фоне навели Мышелова на мысль о каком-то подводном царстве. Он вступил в узкий треугольный проход и был тут же встречен негромким, но повелительным «Тс-с!».

Поскольку это шипение слетело с морщинистых уст самого Глипкерио, а длиннющий костлявый палец долговязого монарха был поднесен к означенным устам, Мышелов остановился как вкопанный. Голубые шторы с тихим шорохом сомкнулись у него за спиной.

Открывшаяся глазам Мышелова сцена буквально ошеломила его. Сердце на миг замерло – главным образом от злости на самого себя: увидеть такое он уж никак не ожидал.

Широкий сводчатый проход выходил на крыльцо, где стоял сигарообразный серый аппарат, который Мышелов заметил с воды у верхушки желоба. В его носовой части виднелась подвешенная на петлях крышка люка.

В ближнем конце залы стояла вместительная клетка с толстым дном и массивными прутьями, в которой сидело десятка два черных крыс: безумолчно пища, они сновали по клетке и время от времени с грозным видом сотрясали решетку.

В дальнем конце залы, у подножия винтовой лестницы, ведшей в самый высокий минарет дворца, стоял Глипкерио, в возбуждении вскочивший со своего парадного ложа, сделанного в форме морской раковины. Эксцентричный сюзерен был на голову выше Фафхрда, но тощ, как умирающий от голода мингол. Благодаря своей черной тоге он несколько напоминал погребальный кипарис. Чтобы хоть немного рассеять это гнетущее впечатление, Глипкерио надел на свою белокурую курчавую голову веночек из каких-то фиолетовых цветов.

А рядом с ним, легко, словно эльф, повиснув у него на руке и едва достигая ему до пояса, стояла облаченная в светлое шелковое платье Хисвет. На ее лице, от левой ноздри до подбородка розовел след, оставленный кинжалом Мышелова; шрам непременно придал бы ее лицу язвительное выражение, если бы девушка не смотрела на молодого человека с весьма милой улыбкой.

Между ложем Глипкерио и клеткой с крысами стоял ее отец Хисвин. На его костлявом теле болталась черная тога, однако на голове до сих пор был надет облегающий шлем из черной кожи с длинными наушниками. Устремив горящий взгляд на клетку, он делал перед ней какие-то гипнотические пассы своими длинными пальцами.

– Черной бездны грызуны, – начал он заклинание свистящим от старости, но вместе с тем резким и повелительным голосом.

В этот миг из узкого прохода подле ложа появилась юная служанка с большим серебряным подносом на бритой голове, который был заставлен кубками и серебряными блюдами со всякой соблазнительной снедью. Кисти девушки были прикованы серебряными цепочками к обручу на талии, а стройные черные лодыжки соединены такой же цепочкой, позволявшей ей делать шаги всего в две ступни.

На этот раз Глипкерио молча простер к ней длинную узкую длань и снова приложил костлявый палец к губам. Стройная служанка замерла и осталась стоять недвижно, словно березка в безветренный день.

Мышелов хотел было сказать: «Могущественный сюзерен, это все злодейские чары. Вы якшаетесь с вашими смертельными врагами!», однако в этот миг Хисвет опять улыбнулась ему, и он почувствовал, как страшновато-восхитительный холодок пробежал от серебряной стрелки, засевшей в виске, по щеке и челюстям к языку, который мгновенно онемел.

Хисвин снова забормотал с легкой илтхмарской шепелявостью, напомнившей Мышелову стрекотание крысы по имени Григ:

 
Черной бездны грызуны
Сгинуть, как один, должны,
Обратиться в прах и переть!
Лезь клочками, крысья шерсть….
 

Черные крысы, сбившись в дальний от Хисвина конец клетки, возбужденно пищали и взвизгивали, словно объятые ужасом. Большинство из них встали на задние лапки и прильнули к решетке, будто смертельно перепуганные люди.

Вычерчивая в воздухе пальцами какой-то сложный и таинственный узор, старик продолжал:

 
….Тускни, меркни, крысий взгляд!
Приходи, могильный хлад!
Рассыпайся мозг, как дерть!
Шаг, другой – и в жилах смерть!
 

«И настала круговерть», – крысы, поворачиваясь на месте, словно актеры-любители, желающие облегчить и вместе с тем драматизировать свое падение на землю, стали очень убедительно валиться на пол клетки и друг на дружку и замирали, сомкнув мохнатые ресницы, безвольно откинув лысый хвост и вытянув кверху лапки с острыми когтями.

В зале послышались медленные шлепки – это рукоплескал Глипкерио своими огромными ладонями длиной в человеческую ступню. Затем этот орясина-монарх двинулся к клетке походкой столь быстрой и вместе с тем легкой, что нижние две трети его тоги стали напоминать шатер. Хисвет весело семенила рядом, а Хисвин принялся пересекать залу по длинной дуге.

– Ты зрел это чудо. Серый Мышелов? – тонким голосом осведомился Глипкерио, сделав знак гонцу подойти поближе. – Ланкмар наводнен крысами. Ты, который, судя по твоему имени, должен был бы нас защитить, несколько задержался с возвращением. Однако – хвала черным костям богов! – мой грозный слуга Хисвин и его несравненная дочь, еще ученица в чародейских делах, победили крыс, которые угрожали каравану с зерном, и, вовремя вернувшись сюда, приняли меры против нашей крысиной заразы – меры магические и несомненно успешные, о чем свидетельствует только что проведенный опыт.

С этими словами эксцентричный сюзерен, выпростав из-под тоги длинную обнаженную руку, потрепал Мышелова по подбородку, к великому неудовольствию последнего, которое, впрочем, ему удалось скрыть.

– Хисвин и Хисвет рассказали мне, – с мелодичным смешком продолжал Глипкерио, – что некоторое время подозревали тебя в сговоре с крысами – да это и неудивительно, если принять во внимание твою серую одежду и ладную приземистую фигуру, – и им пришлось тебя связать. Но все хорошо, что хорошо кончается, и я тебя прощаю.