Текст книги "Три часа между самолетами"

Автор книги: Фрэнсис Скотт Фицджеральд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Фицджеральд Френсис Скотт
Три часа между самолетами

Ф.Скотт Фицджеральд

Три часа между самолетами

1

Дональд понимал, что шансов у него мало, но настроение было подходящее, сил полно, делать все равно нечего, а вся докучливая работа осталась позади. Сейчас он вознаградит себя. Если удастся.

Самолет приземлился, Дональд ступил на землю, летняя ночь прерий поглотила его, и он пошел к глинобитному домику на краю аэропорта, выстроенному в духе старых железнодорожных вокзалов. Он не знал, жива она или нет, по-прежнему ли в этом городе и какую носит фамилию. Он волновался все сильнее, когда листал телефонную книгу, отыскивая номер ее отца, который за эти двадцать лет вполне мог умереть.

Нет. Судья Хармон Холмс – Хиллсайд, 3194.

Он попросил позвать мисс Нэнси Холмс. Женский чуть насмешливый голос ответил:

– Нэнси теперь миссис Уолтер Гиффорд. А кто ее спрашивает?

Но Дональд повесил трубку. Он выяснил, что хотел, а времени у него было всего три часа. Он не помнил никакого Уолтера Гиффорда – и когда листал телефонную книгу, снова встревожился. Она ведь могла, выйдя замуж, переехать в другой город.

Нет. Уолтер Гиффорд – Хиллсайд, 1191. Он облегченно вздохнул.

– Я слушаю!

– Здравствуйте. Можно попросить миссис Гиффорд? Это говорит ее старый знакомый.

– Я вас слушаю.

Он сразу узнал – или это только почудилась ему? – своеобразное очарование ее голоса.

– Это говорит Дональд Плант. Мы с вами виделись в последний раз, когда мне было двенадцать лет.

– Да? – с вежливым удивлением спросила она; но он так и не понял, рада ли она и узнала ли его.

– Дональд! – повторила она. Теперь в ее голосе слышалось нечто большее, чем просто попытка вспомнить. – ...Когда ты возвратился? – Потом теплее: Где ты?

– На аэродроме. Через несколько часов улетаю.

– Так приезжай.

– А не поздновато ли?

– Господи, нет, конечно! – воскликнула она. – Я сижу дома одна, тяну виски с содовой. Скажи шоферу...

По дороге Дональд перебирал в памяти их разговор. Его слова "на аэродроме" доказывали, что он по-прежнему богат и респектабелен. Нэнси одна – и это могло означать, что она теперь не очень привлекательная особа и у нее нет друзей. Муж, возможно, в отъезде или уже спит. И может быть, оттого, что мысленно он всегда видел ее десятилетней девочкой, упоминание о виски покоробило его. Но он тут же с улыбкой подумал, что ведь ей уже около тридцати.

Дорога свернула к дому, и в дверях освещенной комнаты возникла прелестная темноволосая женщина со стаканом в руке. Он наконец воочию увидел ее, вздрогнул и, выходя из такси, спросил:

– Миссис Гиффорд?

Она включила свет над подъездом и не отрываясь глядела на него широко открытыми, испытующими глазами. Потом сквозь недоумение проступила улыбка.

– Дональд, это и правда ты! Как мы все меняемся. Вот это встреча!

Они вошли, перебрасываясь ничего не значащими фразами, повторяя: "Сколько лет, сколько зим", – и у Дональда екнуло сердце. Отчасти оттого, что ему представилась их последняя встреча, – когда она, задрав нос, проехала мимо на велосипеде, – а отчасти из страха, что говорить будет не о чем. Как на сборе бывших однокашников: чувствуешь, что прошлого не вернуть, и изб всех сил скрываешь это в суете шумного веселья. Он с ужасом понял, что эта встреча может оказаться тягостной и пустой. И очертя голову начал:

– Ты всегда была хорошенькая. Но я не ожидал, что ты стала такая красавица.

Это подействовало. Он вовремя сообразил, что к чему, сделал смелый комплимент, и из скучающих друзей детства они превратились в малознакомых людей, которые нравятся друг другу.

– Хочешь виски? – спросила она. – Нет? Не подумай, ради бога, что я пью втихомолку, просто сегодня меня заела хандра. Я ждала мужа, а он дал телеграмму, что задерживается на два дня. Он очень милый, Дональд, и очень красивый. Вроде тебя, и волосы такие же, – она запнулась, – по-моему, он увлекся кем-то в Нью-Йорке, не знаю...

– Глядя на тебя, этому не поверишь, – сказал он. – Я был женат шесть лет и, было время, точно так же мучил себя. Но в один прекрасный день раз и навсегда покончил с ревностью. Когда моя жена умерла, я понял, что это было правильно. Теперь в памяти осталось только хорошее – ничто не испорчено, не запачкано, не за что корить себя.

Она внимательно смотрела на него, участливо слушала.

– Сочувствую, – сказала она. И, выждав сколько положено, продолжала: Ты очень изменился. Ну-ка, повернись. Я помню, отец говорил: "У этого парня есть голова на плечах".

– И ты не поверила?

– Нет, я задумалась. До тех пор я считала, что у всех есть голова на плечах. Мне это запомнилось.

– А что еще тебе запомнилось? – спросил он улыбаясь.

Нэнси вдруг встала и быстро отошла на несколько шагов.

– Ну, это уже нечестно! – с упреком сказала она. – Наверное, я была испорченной девчонкой.

– Вот уж нет, – твердо сказал он. – Знаешь, пожалуй, я все-таки выпью.

Нэнси наливала виски с содовой, все еще отвернувшись, и он сказал:

– Ты что думаешь, другие девчонки никогда не целуются?

– А ты о чем-нибудь другом можешь говорить? – спросила она. Но тотчас, смягчившись, добавила: – А чего, там! Все равно было хорошо. Как в песне поется.

– А помнишь, как катались на санях?

– Еще бы! А пикник у этой, у Труди Джеймс? И еще в Фронтенаке в то... ну, в общем, летом.

Сани он помнил лучше всего – как он целовал ее холодные щеки на соломе в углу саней, а она смеялась, запрокинув голову к белым, холодным звездам. Другая парочка сидела к ним спиной, и он целовал ее тонкую шею и уши, но ни разу – губы.

– И еще вечеринка у Маков, где играли в почту, а я не пошел, потому что болел свинкой, – сказал он.

– Я не помню.

– Ну как же, ты была там. И тебя целовали, а я с ума сходил от ревности... С тех пор я никогда так не ревновал.

– Странно, не помню. Может быть, я старалась забыть.

– Но почему? – удивился он. – Мы были совсем невинные дети. Знаешь, Нэнси, когда я рассказывал жене о своем детстве, я всякий раз говорил ей, что любил тебя почти так же, как ее. Но, наверное, не почти, а так же. Когда мы отсюда уехали, ты у меня застряла в сердце, как заноза.

– Тебя это так... так глубоко задело?

– Еще бы! Я... – Он вдруг сообразил, что они стоят в двух шагах друг от друга и он говорит так, словно и сейчас влюблен в нее, а она смотрит на него – и ее губа полураскрыты, а глаза затуманены.

– Говори, – сказала она. – Стыдно признаться, но мне приятно тебя слушать. Я не знала, что ты тогда так страдал. Мне казалось, что страдала только я.

– Ты! – вскричал он. – Неужели ты не помнишь, как бросила меня возле аптеки. – Он рассмеялся. – И еще показала мне язык!

– Совершенно не помню. Мне казалось, что это ты бросил меня. – Ее рука легко, словно в утешение, опустилась на его руку. – У меня наверху альбом с фотографиями, я его не открывала целую вечность. Пойду разыщу.

Минут на пять Дональд остался один и думал, как безнадежно по-разному люди помнят одно и то же событие и еще, что взрослая Нэнси столь же пугающе влечет его к себе, как влекла девочкой. За полчаса у него в душе появилось чувство, которого он не испытывал с тех пор, как умерла жена, и не надеялся, что еще испытает когда-нибудь.

Сидя рядом на кушетке, они открыли альбом. Нэнси поглядывала на него и счастливо улыбалась.

– Это все-таки так приятно, – сказала она. – Так приятно, что ты такой милый и так красиво вспоминаешь обо мне. Знаешь что?.. Знала бы я это тогда! Когда ты уехал, я ненавидела тебя!

– Как жаль, – мягко сказал он.

– Теперь – нет, – успокоила она его и добавила внезапно: – Поцелуй меня, и давай помиримся... Вот так верная я жена, нечего сказать, заметила она через минуту. – А ведь я, как вышла замуж, целовалась раза два, не больше.

Он был взволнован, но еще больше смущен. Кого он целовал? Нэнси? Или только память о ней? Или эту милую робкую незнакомку, которая тут же отвернулась от него и перевернула страницу альбома?

– Погоди, – сказал он. – Я не успеваю разглядеть фотографии.

– Больше не надо. Я и сама не каменная.

Дональд произнес одну из тех банальностей, которые могут значить и очень много, и ничего.

– Правда, ужасно будет, если мы влюбимся друг в друга снова?

– Перестань! – Она рассмеялась, часто дыша. – Все прошло. Это была минута. Минута, которую мне надо забыть.

– Не рассказывай мужу.

– Отчего же? Я рассказываю ему все.

– Ему будет неприятно. Никогда такое не рассказывай мужчине.

– Хорошо, не буду.

– Поцелуй меня еще, – вырвалось у него, но Нэнси перевернула страницу и радостно показывала ему фотографию.

– Вот ты, – воскликнула она. – Смотри!

Он поглядел. Маленький мальчик в коротких штанишках стоит на пристани, позади него видна парусная лодка.

– Я помню тот день, когда тебя снимали. – Она с торжеством рассмеялась. – Снимала Китти, а я потом стащила у нее карточку.

Первую минуту Дональд не узнавал себя на фотографии, потом пригляделся и окончательно убедился, что это не он.

– Это не я, – сказал он.

– Нет, ты. Мы ездили в Фронтенак, вспомни, в то самое лето, когда мы... ну, когда мы лазили в пещеру.

– Какую пещеру? Я был в Фронтенаке всего три дня. – Он склонился к слегка пожелтевшей фотографии. – Нет, это не я. Это Дональд Бауэрс. Мы были немного похожи.

Теперь она глядела на него во все глаза, откинувшись назад, как-то сразу отдалившись.

– Но ты и есть Дональд Бауэрс! – воскликнула она. Ее голос звучал громче. – Хотя нет. Ты Дональд Плант.

– Я так и сказал, когда звонил.

Она вскочила, ее лицо исказилось.

– Плант! Бауэрс! Что я, с ума сошла? Или это виски? Я немного выпила перед тем, как ты приехал. Стойка! Что я тебе наговорила?

Он переворачивал страницу альбома, стараясь сохранить невозмутимость индейца.

– Ничего особенного, – сказал он. Перед его глазами снова и снова мелькали картины, в которых не было его: Фронтенак – пещера – Дональд Бауэрс. – Все-таки это ты меня бросила!

Нэнси говорила с другого конца комнаты.

– Никому об этом не рассказывай, – сказала она. – Пойдут слухи.

– А рассказывать-то и не о чем, – неуверенно ответил он. И подумал: "А ведь она и правда была испорченная девчонка".

Его вдруг охватила жгучая бешеная ревность к маленькому Дональду Бауэрсу – его, который навсегда покончил с ревностью. В пять шагов он оказался рядом с ней, и словно не было ни этих двадцати лет, ни Уолтера Гиффорда.

– Поцелуй меня еще, Нэнси, – сказал он и встал на одно колено возле ее кресла, положив ей руку на плечо. Но Нэнси отпрянула.

– Вы опоздаете на самолет.

– Ерунда. Я могу полететь на другом. Какая разница!

– Пожалуйста, уходите, – холодно сказала она. – И постарайтесь понять, каково мне сейчас.

– Неужели вы совсем меня не помните, – вскричал он, – неужели забыли Дональда Планта!

– Помню. Вас я тоже помню... Но все это было так давно. – У нее снова стал чужой голос. – Такси вызовите по номеру Крествуд, восемьдесят четыре восемьдесят четыре.

На пути в аэропорт Дональд все время покачивал головой. Он уже пришел в себя, но не мог до конца понять, что произошло. Только когда самолет, взревев, устремился в черное небо и они, оторвавшись от земли, сами стали маленькой планетой, отрезанной от остального мира, он подумал, что этот случай чем-то напоминает их полет Пять ослепительных минут он жил, как безумный, сразу в двух мирах. Неразделимо и безнадежно смешались в нем двенадцатилетний мальчик и тридцатидвухлетний мужчина.

А еще он многое потерял за эти часы между рейсами, но вторую половину жизни человек постоянно что-то теряет, а потому, вероятно, это было не так уж важно.

1941