Текст книги "Три часа между рейсами [сборник рассказов]"

Автор книги: Фрэнсис Скотт Фицджеральд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Этюд в гипсе [60]60
  Рассказ опубликован в ноябре 1939 г.


[Закрыть]

– Что сказал доктор – долго еще ждать? – спросила Мэри.

Здоровой рукой Мартин откинул простыню и продемонстрировал, что в покрывавшем его тело гипсовом панцире было спереди прорезано квадратное отверстие, из которого слегка выпячивались живот и нижняя часть грудной клетки. Вывихнутая рука Мартина была по-прежнему зафиксирована над его головой в невольно салютующей позиции.

– Иду на поправку, – заявил он. – Однако мне пришлось помучиться, пока уговорил Оттингера проделать это окошко. Не скажу, чтобы оно открывало прекрасный вид, но обрати внимание на этот проволочный набор.

– Ты уже показывал, – ответила жена вымученно-шутливым тоном.

Куски проволоки были аккуратно разложены на тумбочке, как настоящие хирургические инструменты, – разной длины с различными изгибами, чтобы сиделка могла проникнуть ими в любое место под гипсом, когда сопревшее тело начинало нестерпимо зудеть.

Мартину стало неловко из-за того, что он повторяется.

– Извини, – сказал он. – За два последних месяца я зациклился на медицине, ничто другое меня уже не трогает. По правде говоря, – добавил он почти без иронии, – сейчас эти болячки и есть вся моя жизнь.

Мэри приблизилась и села на его постель, а затем помогла ему приподняться, обхватив тонкими руками закованное в гипс туловище. Мартин был главным электриком на киностудии, и падение с тридцатифутовой высоты не стоило лично ему ни цента: лечение оплатила компания. И это наряду с тем фактом, что несчастье вновь сблизило супругов после четырехмесячной жизни порознь, являлось единственным светлым пятном на общем унылом фоне.

– Я ощущаю тебя даже через этот гипс, – прошептала она.

– По-твоему, это верный тон в такой ситуации?

– Думаю, да.

– Я тоже так думаю.

Через минуту-другую она встала и поправила перед зеркалом свои светлые волосы. Он уже добрую тысячу раз видел этот ее жест, но сейчас почувствовал в нем какую-то отстраненность, отчего ему стало грустно.

– Что собираешься делать сегодня вечером? – спросил он.

Мэри обернулась, слегка озадаченная:

– Странно, что ты задал мне этот вопрос.

– Почему? Обычно ты сама рассказываешь о таких вещах. Только через тебя я могу контактировать с миром светских развлечений.

– Но прежде ты всегда соблюдал договоренности. Мы же договорились не спрашивать об этом, когда расстались по обоюдному согласию.

– Не придирайся к мелочам.

– Я не придираюсь, но у нас была договоренность. А что до моих планов на вечер, то их у меня просто нет. Биман звал на премьеру фильма, но Биман нагоняет на меня скуку. Еще звонили французы.

– Кто именно из них?

Она подошла к постели и взглянула на него пристально:

– Сдается мне, ты ревнуешь. Разумеется, жена. То есть, говоря точнее, звонил он, но пригласил меня от имени жены – она тоже там будет. Никогда прежде не видела тебя таким.

У Мартина хватило сообразительности беспечно подмигнуть – мол, пустяки это все, забудем, – но Мэри, к сожалению, не удержалась от последней реплики:

– Я думала, тебе нравится, что я с ними общаюсь.

– То-то и оно. – Мартин старался говорить медленно и спокойно. – Именно с ними, а сейчас выходит, что с ним.

– В понедельник они уезжают, – сказала она, не дав ему закончить фразу. – Возможно, я его больше никогда не увижу.

С минуту длилось молчание. После того несчастья им было трудно находить темы для разговора, исключая моменты, когда между ними вновь проскакивали искры любви. Или хотя бы жалости – в последние две недели он был готов принимать и жалость. Что до их весьма смутных планов на будущее, то говорить об этом они могли только в «моменты любви».

– Я сейчас поднимусь на ноги, – сказал он внезапно. – Нет, не помогай мне и не зови сиделку. Я сам справлюсь.

С одного бока гипс сковывал его бедро, доходя почти до колена, но он сумел подползти к краю постели и с огромным усилием поднялся на ноги. Затем – также без посторонней помощи – завернулся в халат и доковылял до окна. В открытом бассейне отеля плескалась и резвилась молодежь.

– Ну, мне пора идти, – сказала Мэри. – Тебе принести что-нибудь завтра? Или сегодня вечером, если заскучаешь?

– Не сегодня. Ты же знаешь, по вечерам я всегда в дурном настроении – да и тебе не стоит дважды в день проделывать такой долгий путь. Отправляйся – и удачного тебе вечера.

– Вызвать сиделку?

– Я сейчас сам ее вызову.

Однако он с этим не спешил и после ухода Мэри остался стоять на том же месте у окна. Он понимал, что терпение ее небеспредельно и что возродившаяся было любовь теперь угасает вновь. Случившееся с ним несчастье сыграло роль временной дамбы, лишь ненадолго задержавшей разрушительный потоп, который начал назревать несколько месяцев назад.

Когда в шесть вечера, как обычно, начались сильные боли, сиделка дала ему препарат с содержанием кодеина, после чего смешала коктейль и заказала ужин – один из тех плотных ужинов, которые он очень тяжело переваривал с той поры, как оказался заключен в свой индивидуальный гипсовый бункер. На этом дежурство сиделки закончилось, и она на четыре часа оставила его в одиночестве. То есть наедине с Мэри и французом.

С французом он никогда не встречался и знал лишь его имя, но Мэри однажды мимоходом заметила: «Жорис во многом похож на тебя, только не вполне сформировавшийся – несколько инфантильный».

После тех ее слов воображаемое общение с Мэри и французом в долгие периоды между семью и одиннадцатью вечера становилось для него день ото дня все более мучительным. Он с ними беседовал, катался на автомобиле, посещал кинотеатры и разные вечеринки – иногда в компании призрачной жены Жориса, что было довольно слабым утешением. Он также находился рядом, когда они занимались любовью, но и это было еще терпимо, поскольку он мог их видеть и слышать. Хуже было, когда они как бы ускользали и скрывались, – и в такие минуты его живот конвульсивно сжимался под гипсовым панцирем. Так случалось, например, когда ему виделся француз, приходящий в гости к Мэри, и на этом видение обрывалось. Он страдал от неизвестности, от невозможности выяснить, каковы в действительности их отношения.

– Я сказала ему, что люблю тебя, – говорила Мэри, и он ей верил. – Я сказала, что никогда не смогу полюбить никого, кроме тебя.

И все же он не мог представить себе чувства Мэри, когда она ожидала Жориса в своей квартире. Он не мог угадать ее действия после того, как она попрощается с ним у двери: закроет ее и отвернется с облегчением или же пройдется туда-сюда по гостиной, а потом сядет, раскроет книгу, но тут же опустит ее на колени и рассеянно уставится в потолок. Или же ее телефон зазвонит снова – еще для одного пожелания спокойной ночи.

Подобные мысли ничуть не беспокоили его в первые два месяца после их расставания, когда он еще был здоров и крепко стоял на ногах.

В половине девятого он снял трубку и набрал ее номер – линия оказалась занята и не освободилась при следующей попытке четверть часа спустя. В девять звонок не прошел из-за сбоя на станции; в четверть десятого никто не взял трубку, а в половине десятого ее телефон снова был занят. Мартин поднялся с постели, кое-как натянул брюки, а рубашку и пальто смог надеть только с помощью вызванного коридорного.

– Проводить вас, мистер Харрис? – спросил тот.

– Нет, спасибо. Скажи таксисту, что я уже спускаюсь.

Коридорный ушел, а он направился в ванную комнату, зацепил ногой низкий порог и, неловко опершись на здоровую руку, ударился головой об умывальник. Рассечение было несильным; он заклеил ранку пластырем, оглядел себя в зеркале – на редкость нелепый вид, – вернулся к телефону и в последний раз набрал номер Мэри. Ответа не последовало. После этого он покинул отель – не потому, что так уж хотел навестить Мэри; просто он испытывал потребность куда-нибудь переместиться, сменить обстановку, и никакое другое место ему не пришло в голову.

В половине одиннадцатого Мэри, уже в ночной рубашке, ответила на телефонный звонок:

– Спасибо за беспокойство, Жорис, но, сказать по правде, у меня ужасно болит голова. Я ложусь спать.

– Мэри, послушай, – настаивал Жорис. – Так вышло, что у Марианны тоже разболелась голова и она уже легла. Это последний вечер, когда мы сможем увидеться наедине. Между прочим, ты как-то хвасталась, что у тебя никогда не болит голова.

Мэри засмеялась:

– Так и есть. Но я очень устала.

– Обещаю, что пробуду у тебя не более получаса – слово чести. Я здесь рядом, на углу.

– Нет, – сказала она, и легкий налет раздражения добавил отказу категоричности. – Если хочешь, завтра мы можем вместе позавтракать или пообедать, а сейчас я отправляюсь в постель.

Ее прервал звук снаружи – что-то массивное привалилось к двери квартиры, а затем раздались три отрывистых, нетвердых звонка.

– Там кто-то пришел, перезвони мне утром, – сказала она, быстро положила трубку и накинула халат. – Кто там? – осторожно спросила она, подойдя к двери.

Вместо ответа, послышался звук оседающего на пол тела.

– Кто это?

Снаружи донесся тяжкий стон, и она испуганно попятилась. Высоко в двери имелось маленькое окошко со ставнем наподобие тех, через которые нелегально продавалось спиртное во времена «сухого закона». Уверившись что стонавший – кто бы он ни был, пьяный либо раненый, – распростерт на полу, Мэри привстала на цыпочки, открыла окошко и выглянула в коридор. С этой позиции ей удалось разглядеть лишь чью-то окровавленную руку, и она поспешно захлопнула ставень. Еще через минуту, оправившись от испуга, она выглянула снова.

На сей раз она заметила нечто знакомое, хотя впоследствии не могла вспомнить, что именно показалось ей таковым – то ли сама по себе кисть руки, то ли краешек гипса над ней, – но этого оказалось достаточно для того, чтобы она сразу же открыла дверь и склонилась над Мартином.

– Вызови доктора, – прошептал он. – Я упал с лестницы.

Глаза его закрылись, а она бросилась к телефону.

Его лечащий врач прибыл одновременно с бригадой «скорой помощи». В случившемся не было ничего необычного – просто маленький триумф невезения. На первом же лестничном пролете, который он взялся преодолеть за восемь недель после травмы, Мартин оступился и машинально попробовал удержать равновесие с помощью ни на что не годной загипсованной руки, после чего уже в падении развернулся и ободрал здоровую руку о перила. Затем он еще пять минут ползком взбирался по лестнице до ее двери.

Мэри хотела воскликнуть: «Почему? Почему?» – но отвечать все равно было некому. Мартин пришел в сознание в тот момент, когда его перемещали на носилки, чтобы везти в больницу, гипсовать новые переломы и начинать все сначала. Заметив Мэри, он быстро произнес:

– Не приезжай ко мне больше. Я не хочу, чтобы кто-то был рядом, когда… когда… Поклянись, что не приедешь.

Ортопед обещал позвонить ей в течение часа. И когда через пять минут раздался звонок, Мэри – все еще как оглушенная – подняла трубку в уверенности, что это новости от него.

– Я сейчас не могу говорить, Жорис, – ответила она, опознав голос. – Только что случилось страшное несчастье…

– Может, нужна моя помощь?

– Нет, все уже позади. Пострадал мой муж…

И тут Мэри осознала, что ей сейчас необходимо чем-то занять себя, как-то скрасить одинокое ожидание звонка от врача.

– Поднимайся ко мне, – сказала она. – Если потребуется, ты отвезешь меня в больницу.

До его прихода она оставалась сидеть у телефона – и вскочила на ноги, услышав звонок в дверь.

– Почему? Почему? – наконец произнесла она сквозь рыдания. – Я ведь была готова приехать к нему в отель сегодня вечером, но он этого не захотел.

– Он не был пьян?

– Нет, он практически не пьет. Пожалуйста, подожди здесь, пока я не оденусь и не приведу себя в порядок.

Полчаса спустя из больницы сообщили, что вывихнутое плечо Мартина вправлено и наложен гипс; теперь он под наркозом и проспит до утра. Жорис Деглен был чрезвычайно заботлив, уложил ее на диван, подсунул под спину подушку и умудрялся каждый раз по-новому отвечать на ее непрестанные «почему?» – у Мартина случилось помутнение рассудка, он страдал от одиночества и т. д., а в какой-то момент высказал правду, о которой догадывался с самого начала: Мартин просто-напросто ревновал.

– Именно так, – сказала Мэри с горечью. – Предполагалось, что в браке каждый из нас сохранит свободу, да только я свободной не была. Всей моей свободы хватало лишь на пару шажков влево-вправо у него за спиной.

Зато теперь она была свободна – свободна как ветер. Попозже, когда Жорис сказал, что не будет спешить с уходом и почитает в гостиной, пока она не уснет, Мэри отправилась в спальню уже с ясной головой. Раздевшись во второй раз за этот вечер, она несколько минут простояла перед зеркалом, поправляя волосы и освобождаясь от всех мыслей о Мартине, кроме той, что он сейчас спит и не испытывает боли.

А потом она открыла дверь из спальни в гостиную и спросила:

– Ты не зайдешь сюда пожелать мне спокойной ночи?

Потерянное десятилетие [61]61
  Рассказ опубликован в декабре 1939 г.


[Закрыть]

Разного рода люди наносили визиты в редакцию еженедельника, и Оррисон Браун по долгу службы вступал с ними в разного рода отношения. За пределами офиса он мог именоваться «Одним из штатных редакторов», но в рабочее время был всего лишь кудрявым парнем, который еще год назад редактировал дартмутский «Блуждающий огонек», [62]62
  «Jack-о-Lantern» – студенческий юмористический журнал Дартмутского университета. Прообразом Оррисона Брауна послужил Бадд Шульберг (1914–2009), сценарист, писатель и продюсер. В Голливуде конца 1930-х гг. он познакомился и подружился с Фицджеральдом, который ранее, во время учебы в Принстоне, был одним из авторов и редакторов «Тигра» – студенческого издания сродни дартмутскому «Огоньку».


[Закрыть]а сейчас хватался за любые, даже малоприятные, поручения – от расшифровки неразборчивых рукописей до роли мальчика на побегушках по имени «Эй, как тебя».

Он проводил до кабинета главного редактора очередного посетителя – высокого бледного мужчину лет сорока, с величественной светлой шевелюрой и видом не то чтобы смущенным, не то чтобы робким и не то чтобы по-монашески отрешенным от мира сего, но имевшим понемногу от каждого из этих трех определений. Имя на визитной карточке – Луис Тримбл – вызвало у Оррисона какие-то смутные ассоциации, но, поскольку других зацепок не имелось, он не стал ломать над этим голову, пока звонок вызова на его рабочем столе и ранее приобретенный опыт не подсказали, что сегодня ему предстоит обед в компании мистера Тримбла.

– Мистер Тримбл – мистер Браун, – представил их друг другу мистер Обед-За-Мой-Счет. – Оррисон, мистер Тримбл очень долго отсутствовал. Во всяком случае, ему кажется, что очень долго – без малого дюжину лет. Кое-кто на его месте был бы только рад выбросить из своей жизни последнее десятилетие.

– Что верно, то верно, – сказал Оррисон.

– Сегодня я завален работой и не могу выйти пообедать, – продолжил шеф. – Отведи его в «Вуазен», в «Клуб двадцать один» [63]63
  Дорогие и престижные рестораны в центральной части Манхэттена.


[Закрыть]или еще куда-нибудь по его выбору. Мистер Тримбл полагает, что ему надо многое увидеть.

Тримбл вежливо запротестовал:

– Не стоит беспокоиться, я не заблужусь.

– Я в курсе, старина. Никто не знает этот город лучше, чем ты знавал его в былые дни, и, если Браун начнет докучать тебе пояснениями насчет «самодвижущихся безлошадных экипажей» и так далее, просто отошли его обратно в офис. Сам же постарайся вернуться к четырем, договорились?

Оррисон взял с вешалки свою шляпу.

– Вы отсутствовали десять лет? – спросил он, когда они спускались в лифте.

– Они тогда начинали строить Эмпайр-стейт, – сказал Тримбл. – Это какой был год? [64]64
  Работы на строительной площадке Эмпайр-стейт-билдинг начались в январе 1930 г.


[Закрыть]

– Кажется, двадцать восьмой. Впрочем, как сказал шеф, вам повезло не видеть многого из того, что здесь творилось.

Затем, в качестве пробного шара, он добавил:

– Вероятно, вдали отсюда вы повидали вещи поинтереснее.

– Я бы так не сказал.

Когда они вышли на улицу, лицо Тримбла сразу напряглось при виде ревущего транспортного потока, и это навело Оррисона еще на одну догадку.

– Должно быть, вы провели эти годы вдали от цивилизации?

– Вроде того.

Столь краткий и неопределенный ответ показал Оррисону, что этот человек не станет ничего объяснять, пока сам того не пожелает. Одновременно ему в голову пришла мысль: «А может, он провел тридцатые в тюрьме или психушке?»

– Вот и прославленный «Клуб двадцать один», – сообщил он. – Пообедаем здесь или вы предпочитаете другое место?

Тримбл не спешил с ответом, внимательно разглядывая старинное здание.

– Я помню время, когда «Двадцать один» еще только набирал обороты, как и «Мориарти», [65]65
  «Мориарти» – фешенебельный ирландский паб в Филадельфии, который, подобно нью-йоркскому «Клубу 21», прославился в начале 1920-х гг. как «заведение для избранной публики», где подавались запрещенные спиртные напитки.


[Закрыть]– сказал он и продолжил почти просительным тоном: – Вообще-то, я рассчитывал прогуляться немного по Пятой авеню, а после перекусить в каком-нибудь заведении, где смогу повидать современную молодежь.

Оррисон взглянул на него искоса, снова вспомнив о серых стенах, запорах и решетках. «Уж не хочет ли мистер Тримбл, чтобы я свел его с приятными девушками без комплексов?» – подумал он. Однако по виду мистера Тимбла было непохоже, что у него на уме нечто подобное, – лицо его выражало лишь искреннее и глубокое изумление. Посему Оррисон попытался вспомнить, не связано ли его имя с антарктическими подвигами адмирала Бэрда [66]66
  Ричард Ивлин Бэрд(1888–1957) – американский полярный исследователь, с 1928 по 1947 г. организовавший и возглавивший четыре экспедиции в Антарктиду.


[Закрыть]или с летчиками, пропавшими в бразильских джунглях. В том, что человек он незаурядный, сомнений не было. Но пока что единственными намеками, могущими прояснить его прошлое (но ничего не прояснявшими), были его по-деревенски опасливая реакция на светофоры и стремление идти по тротуару, держась поближе к витринам магазинов и подальше от проезжей части. Однажды он замер перед витриной галантереи, бормоча:

– Надо же, креповые галстуки… [67]67
  Летние галстуки из крепа были популярны в 1910-х – начале 1920-х гг.


[Закрыть]Я их не видел со времен колледжа.

– А где вы учились?

– В Массачусетском технологическом.

– Знатное место.

– На следующей неделе собираюсь туда съездить. А теперь давайте поедим где-нибудь здесь… – (К тому времени они пересекли уже почти все Пятидесятые улицы.) – Выбирайте место.

За углом как раз находился весьма недурной ресторан со столиками под небольшим навесом.

– Так что же вам хочется увидеть в первую очередь? – спросил Оррисон, когда они сели за свободный столик.

Тримбл задумался.

– Пожалуй, людские затылки, – промолвил он наконец. – Их шеи, соединяющие головы с плечами. И еще я хотел бы услышать, что говорят две эти девочки своему отцу. Мне важен не смысл их слов, а то, как эти слова плывут в воздухе и угасают, как смыкаются губы по окончании фразы. Это вопрос ритма – Коул Портер вернулся в Штаты в двадцать восьмом [68]68
  Коул Альберт Портер(1891–1964) – американский композитор, который в 1917 г. обосновался в Париже, но вернулся в США через одиннадцать лет – после того, как его мюзиклы обрели успех на Бродвее.


[Закрыть]именно потому, что уловил зарождение здесь новых ритмов.

Оррисон уверился, что теперь зацепка найдена, но проявил завидную деликатность и не ухватился за нее сразу же. Более того, он сумел подавить в себе внезапное желание сообщить, что этим вечером в Карнеги-холле дают замечательный концерт.

– Хотелось почувствовать вес ложки, – меж тем говорил Тримбл. – Она такая легкая – просто маленькая чашечка с прикрепленной к ней ручкой. Тот косоглазый официант – мы с ним уже виделись, но он вряд ли меня помнит.

Однако, когда они покидали ресторан, официант взглянул на Тримбла пристально и даже с некоторым удивлением, словно опознал его, но не очень верил собственным глазам. На улице Оррисон со смешком заметил:

– За десять лет забыть можно многое.

– Я обедал здесь в прошлом мае… – начал Тримбл и запнулся.

«Да у него не все дома», – подумал Оррисон и внезапно перешел на тон заправского гида:

– С этой точки открывается превосходный вид на Рокфеллеровский центр. – Он сделал широкий указующий жест. – А также на Крайслер-билдинг и Армистед-билдинг – «папочку» всех этих новомодных высоток. [69]69
  Небоскребы Рокфеллеровского центра и Крайслер-билдинг, построенные в стиле ар-деко, являются главными символами Нью-Йорка 1930-х гг. (наряду с Эмпайр-стейт-билдинг). Здание Армистед-билдинг, якобы спроектированное героем рассказа, – плод авторского вымысла.


[Закрыть]

– Армистед-билдинг… – Тримбл послушно повернул голову в ту сторону. – Помню, как же – я сам его проектировал.

Оррисон кивнул, не так чтобы сильно удивленный, – за время службы в редакции ему с кем только не случалось общаться! Но та фраза насчет ресторанчика в прошлом мае…

Он остановился перед медной мемориальной табличкой у краеугольного камня здания и прочел вслух:

– Возведено в тысяча девятьсот двадцать восьмом году.

Тримбл кивнул:

– Как раз в том году я запил и уже не останавливался – каждый божий день в стельку. Так что я до сих пор его не видел.

– Ну и дела! – Оррисон несколько растерялся. – Хотите зайти внутрь?

– Я был там много раз. Но я никогда его не видел. Впрочем, сейчас меня интересуют совсем другие вещи. А это здание – полагаю, увидеть егоя уже не смогу. Сейчас я просто хочу понаблюдать за тем, как ходят люди, из чего пошита их одежда, какие на них ботинки и шляпы. И еще их глаза и руки. Могу я пожать вашу руку?

– Конечно, сэр.

– Благодарю вас. Благодарю. Вы очень добры. Наверно, со стороны это выглядит странновато, но прохожие подумают, что мы с вами прощаемся. Я собираюсь еще немного пройтись дальше по авеню, так что мы и впрямь сейчас расстаемся. Передайте своему шефу, что к четырем я буду в офисе.

Оррисон смотрел ему вслед, почти уверенный в том, что он сразу же завернет в какой-нибудь бар. Но этого не случилось, да и сам вид уходящего не порождал ни малейших ассоциаций с выпивкой.

– Боже правый! – промолвил Оррисон. – Запой длиною в десять лет.

И он с неожиданным любопытством ощупал ткань собственного пальто, а затем вытянул руку и прикоснулся большим пальцем к гранитной стене небоскреба.