Текст книги "Апостол зла"

Автор книги: Фрэнсис Пол Вилсон (Уилсон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Мне нужен тот, кто привез Дэнни Гордона. Кто из вас?..

Отец Райан вдруг оказался на ногах прямо перед врачом.

– Я! С ним все в порядке? Он выжил?

Врач сел и вытер рукой лицо. Ренни заметил, что рука дрожит.

– Никогда в жизни не видел ничего подобного этому мальчику, – произнес он.

– Никто никогда в жизни не видел! – крикнул священник. – Но он будет жить?

– Я... я не знаю, – сказал врач. – Я имею в виду не раны. Я встречал людей, покалеченных еще хуже в автомобильных авариях. Я имею в виду, что он должен быть мертв. Он должен был быть мертв, когда вы его сюда везли.

– Да, но он не был, – сказал отец Райан, – так в чем же...

– Дело в том, что он потерял слишком много крови, чтоб выжить. Вы его нашли. Много там было крови?

– Сплошь залито. Я, помню, еще подумал, что никогда не воображал, что в человеческом теле столько крови.

– Правильно подумали. А когда вы его обнаружили, кровь еще шла?

– М-м-м... нет. Я тогда не обратил на это внимания, но теперь вспоминаю... нет. Кровотечения не было. Я решил, что из него вся кровь вытекла.

– Точно! – подтвердил врач. – Именно так и случилось. Из него вытекла вся кровь. Вы слышите, что я говорю: в теле мальчика не было крови, когда вы его сюда привезли! Он был мертв!

Ренни почувствовал, как спина у него леденеет. Этот док похож на свихнувшегося. Может, он в самом деле после попойки.

– Но он был в сознании! – крикнул отец Райан. – Он стонал!

Врач кивнул.

– Знаю. Он оставался в сознании в течение всей операции.

– Иисусе! – охнул Ренни, чувствуя, будто кто-то двинул ему кулаком в живот.

Отец Райан рухнул назад на диван.

– Мы не нашли ни одной вены, – говорил в пустоту доктор. – Все плоские и пустые. Такое бывает при гиповолемическом шоке[19]19
  Гиповолемический шок наступает в результате обезвоживания организма.


[Закрыть], но мальчик не был в шоке. Он был в сознании и плакал от боли. Так что я сделал разрез, обнажил вену и ввел катетер. Пытался добыть каплю крови для анализа, но вена была сухая. Тогда мы принялись быстро вводить декстрозу[20]20
  Вид глюкозы, виноградный сахар.


[Закрыть]и физиологический раствор и переправили его наверх, чтобы начать зашивать. И там уже развернулось истинное безумие.

Врач помолчал, а Ренни увидел на его лице выражение, которое замечал иногда у старых копов, оттрубивших лет по тридцать, вообразивших, что все уже повидали и больше ничто никогда их не удивит, а потом жесточайшим образом убеждавшихся, что город не обнажает до конца свою изнанку и всегда держит кое-что про запас для умников, вообразивших, что все уже повидали. Этот док наверняка воображал, что уже все повидал. А теперь убедился, что это не так.

– Он не поддался наркозу, – продолжал врач. – Хал Левинсон двадцать лет при мне анестезиологом. Один из лучших. Может быть, самый лучший. Он испробовал все, что мог – от пентатола до галотана и кетамина и обратно, и ничего не подействовало на этого ребенка. Даже глубокая спинномозговая блокада не заставила его потерять сознание. Ничего не действовало. – Голос его становился громче. – Вы меня слышите? Ничего не действовало!

– И... и вы не стали оперировать?

Лицо врача еще больше обмякло.

– О, я стал «оперировать». Я «прооперировал» его в лучшем виде. Я влез в живот этого ребенка, сложил туда все внутренности, как подобает, а потом зашил. Я зашил также раны на руках и ногах. И он дергался и крутился при каждом стежке, так что нам пришлось его привязать. Да, мы снова собрали его целиком. Он сейчас в реанимации, только я не знаю зачем. Ему не надо отходить от наркоза, поскольку наркоза не было. У него не осталось крови, и я не могу ее влить, поскольку у нас нет образца, чтобы определить группу. Он должен быть мертв, но он стонет от боли, не издавая ни звука, поскольку голосовые связки полетели к чертям после всех прежних криков и визгов.

Ошеломленный Ренни смотрел, как на глазах врача выступают слезы.

– Я его сшил, но знаю, что он не выздоровеет. Ему больно, а я не могу прекратить эту боль. Единственное, что поможет этому ребенку – смерть, но он не умирает. Кто он? Откуда он? Что с ним случилось? Есть о нем где-нибудь какие-нибудь медицинские свидетельства?

Отец Райан захрустел пальцами.

– Здесь! Он прошел полное неврологическое обследование прямо здесь, в прошлом году; с ним работала группа исследователей-педиатров.

Врач с трудом поднялся на ноги. Он был еще бледней, чем раньше.

– Вы хотите сказать, что я найду в нашем архиве сведения об этом ребенке? Стало быть, он действительно существует, и это не ночной кошмар? – Он тяжело вздохнул. – Может, они делали анализы крови.

Когда он поворачивался, чтобы уйти, отец Райан схватил его за руку.

– Могу я его увидеть?

Врач покачал головой.

– Не сейчас. Возможно, попозже. После того как я посмотрю, удастся ли влить ему кровь.

Он вышел за дверь, и вошел Коларчик.

– Они только что привезли этого парня из дома.

– Лом! – Священник рванулся вперед. – Дайте мне...

Ренни приложил ладонь к его груди и толкнул назад. Мягко.

– Вы покуда останетесь здесь, отец. Я хочу, чтобы вы его опознали, а пока оставайтесь здесь.

– Если похож на Тедди Рузвельта, значит, он. Но скажите мне вот что. Я арестован?

– Нет. Но вы вляпались в это дело по уши, так что, ради общего блага, останьтесь здесь.

– Об этом не беспокойтесь. Пока Дэнни здесь, и я буду здесь.

В это Ренни поверил без всякого труда.

Наручники несколько смазывали картину, но этот парень, Герберт Лом, действительно был вылитый Тедди Рузвельт. Только очков не хватало. И он либо торчал в полной отключке, либо закатывал чертовски удачное шоу? самое потрясающее, какое Ренни когда-либо приходилось видеть.

Ренни уселся напротив Лома. Глаза этого парня глядели куда-то в пространство, на Марс, что ли.

– Ваша фамилия Лом? Герберт Лом? – спросил Ренни.

– Не тратьте слов даром, сержант, – посоветовал доставивший его полисмен, нахальное отродье по фамилии Хевенс. – Никто от него ничего не добился за всю дорогу от участка. Однако по корочкам в бумажнике это Лом.

– Вы в дом заходили?

– Нет. К тому времени еще не заступил на смену.

– Кто-нибудь рассказывал вам о том, что там делается?

Хевенс пожал плечами.

– Говорят, спальня наверху сплошь залита кровью.

Точно то же сказал отец Райан. Ренни подверг одежду Лома тщательной визуальной инспекции.

– Он был в этом одет, когда вы его брали?

– Да. Вы что, думаете, мы его переодели, что ли?

Язык когда-нибудь доведет Хевенса до беды, только не Ренни это организует. Во всяком случае, не сегодня. Его слишком интересует вопрос, почему ни на одежде, ни на руках Лома нет крови.

– Криминалисты его осматривали?

– Да. Вычистили под ногтями, пропылесосили одежду и все такое.

– Ему сообщили об акте Миранды?[21]21
  Так называемый акт Миранды – постановление Верховного суда сшасогласно которому, задержанному по подозрению в преступлении нельзя задавать никаких вопросов, пока он не будет предупрежден о праве воспользоваться услугами адвоката и о том, что закон защищает его от принуждения к самооговору.


[Закрыть]

– Раза три, при свидетелях.

– Он не попросил адвоката?

– Он даже в сортир не попросился. Он ничего не говорит и ничего не делает, чего бы ему ни велели, только вот посмотрите.

Коп вздернул Лома на ноги, и тот встал и стоял без движения. Коп толкнул его в кресло, и он остался сидеть. Коп опять поднял Лома и подпихнул его вперед. Он сделал два спотыкающихся шага и пошел по прямой. Коп не остановил его, и он двигался прямо на стену. Наткнулся, остановился и замер лицом к стене.

– Прямо робот долбаный.

Ренни не стал спорить. Он послал Коларчика привести из комнаты отдыха отца Райана.

– Он? – спросил Ренни священника, когда тот вошел. Тонкие черты отца Райана перекосились, и он зарычал.

– Ты, грязный...

Он вцепился Лому в горло, и понадобились все силы Коларчика и второго полисмена, чтобы оттащить его. Лом даже глазом не моргнул.

Коп был прав – долбаный робот.

– Я зафиксирую это как официальное опознание, – за явил Ренни. – А пока, отец, если не возражаете, вернитесь в кабинет.

Когда священника увели, Ренни обратился к полисмену.

– Сведите нашего приятеля вниз, в приемный покой, и пусть они его обследуют. Я не желаю, чтоб кто-то сказал, что мы не оказали ему медицинской помощи при задержании.

Он посмотрел на часы. Два часа ночи. Уже Рождество. А он даже не позвонил Джоан. За это придется расплачиваться.

И он поспешил к телефону.

Дежурный врач перехватил Ренни в холле примерно через полчаса.

– Эй, лейтенант...

– Я сержант.

– Ну сержант. Где вы, черт побери, откопали этого парня?

Этот врач был молод, около тридцати, с длинными темными волосами, с серьгой в правом ухе и с аккуратной бородкой. Смахивал на раввина. На ярлычке на его белом халате значилось «А. Штейн, доктор медицины».

– Лома? Мы задержали его за покушение на убийство. А может, и за убийство, если отыщем когда-нибудь его жену, так что... Чего вы качаете головой?

– Мистер Лом ни в каком случае не сможет предстать перед судом.

В желудке у Ренни екнуло – приговор Штейна выглядел окончательным и бесповоротным.

– Он умер?

– Можно и так сказать. Мозг у него умер.

Что за дерьмо! Он симулирует, прикидывается, будто у него эта, как ее... ката... ката...

– Кататония. Но он не кататоник. И не прикидывается. Такое нельзя симулировать.

– Так что с ним?

Штейн поскреб в бороде.

– Я пока не уверен. Но скажу вам одно: исследование нервных рефлексов позволяет поставить его на уровень, средний между земляным червем и турнепсом.

– Благодарю, док, – едко сказал Ренни. – Вы очень нам помогли. А теперь, может, найдете мне специалиста, который знает, что люди с мертвым мозгом не умеют разгуливать как ни в чем не бывало. Тогда, может, мне удастся провести настоящее обследование.

Штейн покраснел, и Ренни сообразил, что сквитался. Штейн схватил его за руку.

– Ладно, умник, пошли. Я тебе кое-что покажу.

Ренни последовал за ним в приемный покой, где в дальнем углу в кабинетике за занавесками на кушетке лежал Герберт Лом. Один.

– Где Хевенс?

– Коп? Я за кофе его послал.

– Вы оставили подозреваемого одного? – гневно вопросил Ренни.

– Мистер Лом никуда не денется, – заявил Штейн. Он вытащил из кармана халата фонарик-карандашик и обошел кушетку с другого конца. – Идите сюда и смотрите.

Ренни подошел поближе и взглянул на бесстрастное лицо Лома.

– Смотрите на его зрачки. Смотрите, какие они широкие. – Штейн направлял лучик фонарика в каждый глаз, придвигая и отдаляя его. – Видите какие-нибудь изменения?

Зрачки не дрогнули ни на волосок.

– Расширены и неподвижны, – объяснил Штейн. – Теперь сюда смотрите.

Он дотронулся пальцем до левого глазного яблока Лома, Ренни моргнул, а Лом нет.

– Не надо иметь степень доктора медицины, чтобы догадаться, что это ненормально, – сказал Штейн. – Проверим еще. Смотрите ему в глаза.

Он взял Лома за голову обеими руками – одной за подбородок, другой за макушку – и покачивая ее в стороны несколько раз, потом взад и вперед, как кивающую марионетку. Глаза Лома ни разу не шелохнулись, взгляд его был устремлен вперед, куда бы ни поворачивалась голова.

– Мы называем это «кукольные глаза». Это значит, что мозг у него в глубокой заднице. У него отсутствуют высшие мозговые функции – не работает ничего, кроме ствола мозга, да и то. Это турнепс.

– Стало быть, он не симулирует? – уточнил Ренни, хоть и так уже знал ответ.

– Никоим образом.

– А как насчет наркотиков? Что показали анализы крови?

Штейн отвел глаза в сторону.

– Мы их не делали.

– Вы хотите сказать, что у вас парень с дохлым мозгом, а вы не проверили, не накачан ли он героином, или марихуаной, или кокаином?

– Мы не смогли взять у него ни капли крови, – сказал Штейн, все еще глядя в сторону.

Рука с ледяными пальцами, медленно пощекотала Ренни вдоль позвоночника.

– О, будь я проклят! Неужто еще один?

– Вам и про мальчика тоже известно? – поинтересовался Штейн, взглянув теперь на него. – Кажется, всей больнице уже известно. Что за чертовщина творится, сержант? Кто-то привозит обескровленного, изувеченного мальчишку, которого не берет анестезия, ваши копы привозят этого... этого зомби, без пульса, без кровяного давления, без сердцебиения, а он сидит, стоит, ходит. Я не могу взять у него кровь – я даже проткнул бедренную артерию, или, по крайней мере, то место, где, по моему мнению, должна быть бедренная артерия. Мы ввели катетер в мочевой пузырь, чтобы взять мочу, и вытащили его сухим. Жутковато становится.

– Может, мозг у него и поврежден, – согласился Ренни, борясь с ознобом. Для одной ночи по горлышко хватит всякого дерьма из ужасников. – А нельзя ему голову просветить рентгеном или еще чем-нибудь?

Штейн просветлел.

– Можно кое-что получше. Можно запустить МР и получить все, что надо.

Штейн умчался готовить МР, что бы это ни было, а Ренни остался с неодушевленным, глазеющим в пространство Ломом.

– Меня ты не одурачишь, парень, – прошептал он, наклоняясь к нему. – Я тебя выведу на чистую воду и позабочусь, чтоб ты расплатился за все, что сотворил с этим парнишкой.

И чуть не отскочил назад, когда рот Лома скривился в зубастой ухмылке.

Ренни все еще трясся, сидя рядом с кабинетом, где находился МР – магнитный резонатор. Ухмылка Лома длилась всего один миг, потом снова сменилась отсутствующим выражением, которое он сохранял всю ночь, но этого мига было вполне достаточно, чтобы убедить Ренни, что у него в руках нынче незаурядный артист.

И это поистине замечательно. Как будто все дело и без того не перекручено, чтобы вдобавок заполучить в качестве главного подозреваемого артиста, способного впадать в транс почище Гудини.

Штейн спустился в холл и плюхнулся на сиденье рядом с Ренни. Он принес пару рентгеновских снимков. Выглядел он неважно, но силился улыбнуться.

– Стоите на страже? – спросил Штейн.

– Собственно говоря, сижу.

Ренни уселся здесь, когда Лома ввезли в кабинет, и намеревался сидеть до тех пор, пока его не вывезут. В кабинет с магнитным резонатором был только один вход, он же выход – вот этот. Он сидел здесь, чтобы лично предотвратить еще какой-нибудь трюк Лома, например, с исчезновением. Ренни следовало бы находиться внутри, прямо рядом с машиной, да только ему предложили оставить снаружи все железное. Все, что может исказить магнитное поле или еще что-нибудь в этом роде. Это значило вытащить пистолет и снять значок; ему даже велели оставить бумажник, ибо магнитные полоски на кредитке тоже могли повлиять на магнитное поле.

Все это, на взгляд Ренни, смахивало на бред из «Звездных войн», но он собирался приближаться к Лому не иначе как вооруженным до зубов. Так что пришлось обосноваться снаружи.

– Я вам сказал, сержант, что мистер Лом никуда не уйдет. Вообще никуда.

– А я вам сказал, что он мне ухмыльнулся. Он водит вас за нос, док.

– Гм-гм... Это было непроизвольное мускульное сокращение.

Ренни приготовился посоветовать Штейну предпринять еще одно мускульное сокращение, когда в дверь высунулась голова техника, обслуживающего магнитный резонатор.

– А! Доктор Штейн! У нас тут небольшая проблема.

Ренни вскочил, хватаясь за пистолет 38-го калибра. «Так я и знал!»

– Где он? Что он сделал?

Техник был тощеньким черным парнишкой в короткой защитной форме. Он глянул на Ренни, как на идиота.

– Кто? Пациент? Ничего он не сделал, приятель. Успокойся. Это компьютер. Выдает полное дерьмо.

Следуя за техником в кабинет, Штейн оглянулся на Ренни через плечо.

– Идете?

Ренни хотел сказать, что для одной ночи ему по горлышко хватит всякого дерьма, а потом решил, что еще немножко погоды не сделает.

– Иду, конечно. Почему бы нет?

Он поплелся за ними к контрольной консоли с рядами мониторов. Увидел, как Штейн подался вперед и уставился на один из экранов, как лицо его вытягивается и бледнеет в тон обоям на стене перед ним, имеющим цвет яичной скорлупы.

– Вы шутите, да? – сказал Штейн. – Это дерьмо собачье, Джордан. Если вам кажется, что это смешно...

– В чем дело? – спросил Ренни.

– Слушайте, старик, – отвечал техник Штейну. – Если б я мог заставить машину показать это дерьмо просто ради забавы, вы думаете, я бы здесь работал?

– В чем, черт возьми, дело? – спросил Ренни.

Штейн опустился в кресло перед консолью.

– Это голова мистера Лома, – указал он на экран перед собой. – Вид сбоку. Сагиттальный разрез[22]22
  Сагиттальный разрез проходит в передне-заднем направлении по центру черепа и шеи до грудины, точно между ноздрями.


[Закрыть].

Ренни это видел. Нос был на правой половине экрана, затылок – на левой.

– Похоже на рекламу средств от насморка, – заметил Ренни.

Штейн засмеялся. В смехе явственно прозвучала истерическая нотка.

– Да, носовые пазухи у него в порядке. Но кое-чего не хватает.

– Чего?

Штейн постучал по экрану кончиком карандаша, указывая на большую пустую полость за носом и пазухами.

– Вот тут полагается быть мозгу.

Холодная рука вновь прохватила Ренни по спине, на этот Раз проплясала.

– А его нет?

– Согласно этой картинке, нет. А также никаких признаков спинного мозга.

– Стало быть, ваша машина порет хреновину! Он... он должен быть мертв!

– Спасибо, что подсказали, – поблагодарил Штейн и повернулся к технику: – Просвечивайте дальше и дайте мне грудную клетку.

Техник кивнул и нажал несколько кнопок. Скоро на экране засветился пустой круг.

– Что за дерьмо, старик? – сказал техник Джордан. – Где его легкие? Где его чертово сердце?

– Вот и я спросил то же самое, когда увидел вот это, – сообщил Штейн, протягивая Джордану принесенные им рентгеновские снимки. – Я пытался себя убедить, что они чересчур высоко задрали трубку, но не сумел.

– Дерьмо! – сказал Джордан, поднося снимки к притушенной флуоресцентной лампе над головой.

– В чем дело? – спросил Ренни, понимая, что смахивает на заезженную пластинку, но не в силах сказать ничего более. Теперь он блуждал в полном мраке.

Джордан протянул ему снимки. Ренни не имел ни малейшего представления о том, что должен на них увидеть.

– Что?

– Пусто, приятель, – объяснил техник. – Грудь у этого парня абсолютно пустая.

– Ну ладно, бросьте, – сказал Ренни. Ему становилось плоховато.

– Он не шутит, – подтвердил Штейн. – Просто что бы послать все к чертям, Джордан, давайте посмотрим желудок.

Джордан снова поколдовал над консолью, и экран заполнило другое изображение. Штейн взглянул на него, потом крутнулся в кресле, повернувшись к Ренни. На его физиономии блуждала безумная улыбка, а глаза начинали закатываться.

– Он пустой! – провозгласил Штейн. – Ни мозга, ни сердца, ни легких, ни печени, ни внутренностей! Он абсолютно пустой! Ходячая оболочка! – И захохотал.

Смех Штейна испугал Ренни не меньше, чем сказанное.

– Эй, док, полегче!

– Идите в задницу со своим «полегче»! Мы говорим, что у нас тут какой-то зомби! Этого быть не может! Это безумие! Это невозможно, разрази меня в душу!

В комнате с мониторами установилась тишина, а все трое сидели и глазели друг на друга.

– Что будем делать с этим парнем? – спросил Джордан.

– Он подозреваемый номер один в деле об убийстве, – напомнил Ренни.

Джордан улыбнулся.

– Попробуй его допроси.

– Не в таком состоянии. Кроме того, при всем этом дерьме, что тут происходит нынче ночью, ходить-то он может.

При мысли об этом все перевернулось внутри у Ренни. Никто не должен оставаться безнаказанным, сотворив такое с ребенком.

– Сегодня он никуда не уйдет, – пообещал Штейн. Он обратился к Джордану: – Выкатывайте его отсюда. Я заберу его обратно в приемный покой, и никто... – он покосился на Ренни, – никто никуда его больше не увезет, пока я не получу полных свидетельств о том, что здесь происходит.

Пока Лом остается под наблюдением, Ренни нет дела до того, в каком месте его держат. А когда все это кончится, может, найдутся ответы на некоторые вопросы.

Например: где миссис Лом?

* * *

Ожидание убивало Билла. Ожидание и невероятная история, рассказанная хирургом о Дэнни. Нет крови? Не поддается анестезии? Находится в сознании во время операции? Все чувствует? Как это может быть?

Он содрогнулся. Что здесь происходит? Столь чудовищное преступление не укладывается в рамки здравого смысла, но то, что сделано с Дэнни – и, очевидно, делается с ним до сих пор, – выходит даже за рамки безумия и переходит – во что? В сверхъестественное?

Бедный Дэнни. Господи, он хочет видеть его, быть с ним, найти способ утешить его. Лишь одно не позволяло ему закатить сцену и потребовать, чтобы его пустили к мальчику как законного попечителя и защитника, – последние слова, которые сказал ему Дэнни почти исчезнувшим голоском, которые до сих пор эхом звучат у него в мозгу. И каждый слог вколачивается гвоздем в разные уголки черепа.

«Почему вы не пришли, отец Билл? Вы же сказали, что придете, если я позвоню. Почему вы не пришли?»

– Я пришел, Дэнни! – вслух произнес он сквозь сжимающий горло комок. – Я пришел! Только пришел слишком поздно!

И тут зазвонил телефон. Одним звонком, который не прекращался. Он никогда раньше не слышал такого телефонного звонка. Что, так работают телефоны здесь, в больнице? Он продолжался снова и снова. Билл огляделся, надеясь, что кто-то ответит. Но он был один в комнате всю ночь.

И тогда ему пришло в голову, что это, возможно, звонят ему. Может быть, Дэнни увезли из реанимации и хотят, чтобы он поднялся. Но разве они не связались бы сперва с копом на посту у дверей?

Не имеет значения. Надо прекратить этот трезвон. Он пересек комнату и взял трубку.

– Комната отдыха для врачей...

На проводе был ребенок, маленький мальчик, голосок трепетал на какой-то нотке между визгом и всхлипываньем. Билл узнал его сразу.

Голос Дэнни.

– Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Приди-и-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня. Не позволяйте ему убивать меня. Я не хочу умирать!

– Дэнни? – сказал Билл в трубку, а потом закричал: – Дэнни, где ты?

Голосок зазвучал снова.

– Отец, пожалуйста, придите и заберите меня! Приди-и-ите! Отец, отец, отец, я не хочу умирать. Пожалуйста, придите и заберите меня...

Билл оторвал трубку от уха. Ужас от этих призывов растворился в непреодолимом, целиком охватившем его ощущении уже виденного и пережитого. И тогда он вспомнил, что это не первый такой звонок. Дэнни всхлипывал и выкрикивал те же слова прошлым вечером, когда звонил из дома Ломов. Самые последние слова перед тем, как умолк телефон. Последние слова...

...как раз перед тем, как Герб...

Билл не додумал до конца этой мысли. Он швырнул трубку и рванулся к дверям в холл. Какой-то гнусный ублюдок записал разговор и прокручивает его. Он здесь, в больнице. Это может быть только один человек.

Коп по имени Коларчик сидел снаружи. Он вскочил на ноги, когда Билл вырвался в коридор.

– Эй, отец! Вам нельзя выходить отсюда, пока сержант не скажет!

– Так найдите его! Мне надо увидеть Дэнни! Немедленно!

Коп, возясь с переговорным устройством, посмотрел вдаль коридора.

– А, вон он идет.

Билл увидел сержанта Аугустино и еще двух мужчин, белого и черного, которые катили четвертого на носилках по коридору. Лица у них были мрачными, в глазах застыло странное выражение. Глядя, как они приближаются, Билл гадал, что случилось, почему они выглядят такими натянутыми и неестественными.

– Сержант, мне нужно...

И тут он увидел, кто был на носилках. Это был гнусный извращенный сукин сын, изувечивший Дэнни.

Герб Лом.

Ярость взорвалась в нем ледяным черным пламенем, обжигая его, пожирая его. Он полностью потерял контроль над собой, утратил всякие соображения о контроле. Билл хотел только добраться до Лома. Он прыгнул вперед.

– Ты, ублюдок...

Он слышал крики, крики испуга и предостережения, но они с таким же успехом могли бы нестись с Луны. Коларчик, Аугустино, двое мужчин с ним – все исчезло из поля зрения Билла. Остались только сам Билл, коридор и Лом. И Билл точно знал, что собирается сделать: сдернуть Лома с носилок, поставить его на ноги и размазать о ближайшую – стену; а когда он пробьет эту стену, он швырнет его через коридор на другую, противоположную, и будет делать это снова и снова, пока ничего не останется ни от стен, ни от Герба Лома, кто бы ни рухнул первым. В своем роде это была прекрасная мысль.

Скрючив пальцы, он отшвырнул руки, которые пытались удержать его, и обрушился на Лома, целясь в центр блекло-зеленого больничного халата. Его кулаки ударили Лома в грудь...

...и не встретили сопротивления.

С тошнотворным треском грудная клетка Лома подалась, словно мягкий пластик, и кулаки Билла погрузились в нее по запястья.

И, милосердный Боже, там все было холодное. Значительно холодней льда... и пустота.

Билл выдернул руки и стал пятиться, пока не наткнулся на стену, где и остановился, глядя на грудь Герба Лома, на вмятину в больничном халате, провалившуюся глубоко внутрь. Он оглянулся на сержанта Аугустино и двух мужчин с ним. Они тоже смотрели на грудь Лома.

– Боже мой! – сказал Билл. Руки у него онемели и до сих пор ныли от холода.

Коларчик застыл позади и, раскрыв рот и тяжело дыша, глядел на носилки.

– Отец! Что вы сделали!

И тут тело Лома задрожало. Сначала мелкой дрожью как будто его бил озноб. Приступы дрожи не ослабевали, они постепенно становились заметней, явственнее усиливались, пока все тело не забилось в спазмах, в тряске, в конвульсиях столь жестоких, что загрохотали носилки.

А потом Лом стал разваливаться.

Билл сперва обратил внимание на грудь. Вмятина на больничном халате начала расширяться, и все больше зеленой ткани проваливалось в грудную клетку, словно особняки Флориды в гигантский провал во время землетрясения. Потом остальные части тела стали проваливаться под халатом – живот, ноги, руки. Казалось, они плавятся и тают.

Боже милостивый, они действительно плавились. Густая коричневая жидкость стала сочиться из-под халата и капать с носилок. Она испарялась в воздухе больничных коридоров. Запах стоял ужасающий.

Отвернувшись в приступе тошноты, Билл увидел, как голова Лома тает, превращается в красновато-коричневую лужицу на подушке и стекает на пол.