Текст книги "Рожденный дважды"

Автор книги: Фрэнсис Пол Вилсон (Уилсон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3

1

Грейс Невинс вытирала пыль с самой большой из своих скульптур Младенца и одновременно жевала хрустящую ржаную галету. Двенадцатидюймовая фарфоровая статуэтка изображала скорее не младенца, а юношу в золотой короне с земным шаром в руках, на верхушке которого красовался крест. Таких скульптур у нее было четыре. Они стояли в гостиной по углам в направлении четырех сторон света и все еще были облачены в рождественские одеяния. Однако скоро предстоит переодеть их. Близится Великий пост; в следующую среду – его первый день. Пост предписывал темные пурпурные облачения.

Грейс перешла к распятиям. Всего их у нее насчитывалось двадцать два, и на тех, что были богато украшены резьбой, собиралось особенно много пыли. Затем Грейс занялась восемью скульптурами Божьей Матери, начиная с небольшой, всего в шесть дюймов, которую она привезла из Национального собора в Вашингтоне, и кончая мраморной красавицей высотой в три фута, стоявшей в собственном миниатюрном гроте в углу против двери. В гостиной также висело шесть картин с изображением сердца Иисуса. Освященные пальмовые ветви, почти год обрамлявшие их рамы, потемнели от времени и стали ломкими. Ну что ж, не беда, в любом случае они отжили свой срок. В начале апреля, когда наступит Вербное воскресенье, она украсит картины свежими ветвями.

Грейс собиралась приступить к скульптурам, изображавшим молитвенно сложенные руки, и святым реликвиям, как вдруг раздался зуммер домофона. Кто-то стоял у входа в дом. Грейс услышала голос Кэрол, и сердце у нее забилось от радости. Она нажала кнопку и впустила ее.

Всегда приятно увидеться с единственной племянницей.

Пока Грейс ждала, когда Кэрол одолеет три этажа лестницы, она ощутила какое-то смутное беспокойство, растущее смятение, беспричинное и необъяснимое. Она попыталась отмахнуться от него.

– Кэрол! – сказала она, когда племянница появилась, и Грейс потянулась, чтобы обнять и поцеловать ее. – Как я рада тебя видеть!

Грейс была на четверть века старше и на три дюйма ниже ростом, чем Кэрол, но весила, вероятно, вдвое больше. Одно время Грейс была обеспокоена своим излишним весом. Дело дошло до того, что она даже начала заниматься в группе «Мы следим за своим весом», но потом решила не утруждать себя понапрасну. На кого она хочет произвести впечатление? Мужчине не было места в ее жизни, а Господу, разумеется, будет безразлично, сколько она весит, когда предстанет пред ним на Страшном Суде. Она говорила себе: чистота души важнее размера талии.Гораздо важнее печься о состоянии своей души. Смотри-ка, замечательная тема для религиозной дискуссии: «Мы следим за чистотой свой души». Очень броское название.

– Ну, как ты, тетя Грейс? – спросила Кэрол. – Надеюсь, мы не помешали. Мы оказались в городе и...

– Мы?

– Да, Джим тоже здесь.

Радость Грейс по поводу неожиданного визита несколько поугасла при виде Джима, выглядывавшего из-за спины племянницы, но ничто не могло погасить ее окончательно.

За исключением растущего в ней беспокойства. Она подавила его.

– Привет, тетя Грейс, – сказал Джим, протягивая руку.

Грейс быстро пожала ее.

– Привет, Джим. Это сюрприз для меня, что вы приехали... оба.

– А мы вообще в городе из-за Джима, – весело сказала Кэрол.

Грейс провела их в квартиру. Беря у них пальто, она со страхом ждала, что Джим, как всегда, пройдется по поводу ее религиозных реликвий. Через минуту он действительно заговорил.

– Есть ли прибавления в вашей коллекции, тетя Грейс?

– Да, несколько.

– Это хорошо.

Она ожидала очередного скептического замечания, но он молча стоял, заложив руки за спину, и вежливо улыбался.

Это было совсем не похоже на Джима. Возможно, Кэрол предупредила его, чтобы он вел себя как можно лучше. Кэрол такая душечка! Да, дело, очевидно, в этом. Иначе ее муж насмешничал бы, как в прошлый раз, когда он прохаживался относительно дурного вкуса Младенца по части выбора одежды и предостерегал о пожарной опасности, которую представляли собой старые сухие пальмовые ветви.

Она глубоко вздохнула. Смятение буквально душило ее. Ей требовалась помощь. Она подошла к стеклянному бюро и достала недавно приобретенное ею сокровище: кусочек темно-коричневого дерева на шелковой подстилке в прозрачной пластиковой коробочке. Она молила Бога, чтобы прикосновение к нему изгнало душившее ее беспокойство. Но этого не произошло. Она протянула коробочку Кэрол.

– Посмотри, это – святыня, частица животворного Креста Господня.

Кэрол кивнула:

– Да? Я очень рада. – И передала реликвию Джиму.

Грейс увидела, как лицо его побагровело, он прикусил нижнюю губу. Кэрол бросала на мужа предостерегающие взгляды. Он сдержался и проговорил:

– Замечательно.

– Знаю, что вы думаете, – сказала Грейс, беря у него реликвию. – Вы думаете, что если собрать все проданные кусочки Креста Господня, получится древесины не меньше, чем в лесу Шварцвальд в Германии. – Она положила коробочку назад в бюро. – Многие религиозные авторитеты тоже относятся к этому скептически. Возможно, они правы. Но я предпочитаю считать это одним из чудес, которые творил Иисус. Таким же, как чудо с рыбой и с хлебами, помните?

– Конечно, – сказал Джим. – Тот же принцип.

На этом они закрыли тему. Она предложила им чаю, но они отказались. Когда все сели, Грейс спросила:

– Что привело вас в город из просторов Лонг-Айленда?

Грейс заметила, что Кэрол вопросительно взглянула на Джима. Он пожал плечами и сказал:

– Расскажи ей. Все равно это станет общеизвестно на той неделе.

Грейс стала рассеянно слушать о смерти доктора Родерика Хэнли, о приглашении Джима на чтение его завещания и о том, почему у них есть основания считать, что Джим – сын Хэнли.

Грейс было трудно сосредоточиться на рассказе Кэрол. Внутреннее напряжение ее достигло предела. Она едва с ним справлялась. Но дело было вовсе не в новости, услышанной ею, беспокойство охватило ее без всякой причины. И с каждой минутой становилось все нестерпимее.

Грейс не хотела, чтобы Кэрол заметила ее состояние, но в то же время чувствовала, что ей необходимо выйти из комнаты, хоть на несколько минут.

– Как интересно! – сказала она, поднимаясь с места. – Пожалуйста, извините меня на минутку.

Грейс потребовалась вся ее воля, чтобы не побежать, когда она направлялась в ванную. Она заставила себя осторожно закрыть дверь и прислонилась к раковине. Сияющие белизной плитки и фарфор замкнутого, похожего на камеру, пространства только усилили ее мучительные ощущения. В зеркале отразилось бледное, покрытое капельками пота лицо.

Грейс зажала чудотворный медальон в одной руке и ладанку – в другой. У нее было такое чувство, будто ее сейчас разорвет. Она изо всех сил прижала кулаки к губам, едва удерживая рвущийся крик. Она никогда не испытывала ничего подобного. Неужели она сходит с ума?

Нельзя, чтобы Кэрол и Джим видели ее такой. Она должна отослать их. Но как? И тут же пришло решение.

Она заставила себя вернуться в гостиную.

– Я хотела бы обсудить с вами все это, дорогая, – сказала она, моля Бога, чтобы у нее не сорвался голос, – но в это время дня я все недели перед постом читаю «Розарий». Вы не хотите присоединиться ко мне? Сегодня я читаю «Тайну пятую славных тайн».

Джим вскочил и посмотрел на часы.

– Ого! Уже время отправляться ужинать.

Кэрол сразу же поддержала его.

– Мы в самом деле должны уходить, тетя Грейс, – сказала она. – Поедем вместе с нами поужинать. Мы собирается на Малберри-стрит.

– Спасибо, дорогая, – ответила Грейс, доставая их пальто из стенного шкафа, – но у меня сегодня спевка хора, и потом, я дежурю с одиннадцати, до семи на Ленокс-Хилл.

– Все еще остаешься медсестрой? – улыбаясь, спросила Кэрол.

– И буду ею до самой смерти. – Грейс сунула им пальто, сдерживаясь, чтобы не закончить: «Уходите! Уходите, пока я не лишилась рассудка у вас на глазах».

–Как жаль, – пробормотала она, – что вы спешите!

Кэрол заколебалась. Она раскрыла рот, намереваясь что-то сказать, но Грейс выхватила из кармана благословенные самим Папой любимые хрустальные четки.

– Да, да, – подхватила Кэрол. – Мы спешим. Я скоро заеду к тебе. Приглашение на ужин остается в силе.

– Я буду очень рада.

Кэрол задержалась у дверей.

– С тобой все в порядке?

– Да, да. Со мной Иисус.

Она поцеловала Кэрол, помахала на прощание рукой Джиму, закрыла за ними дверь и бессильно прислонилась к ней. Чем это кончится – судорогами или истерикой? Что с ней происходит?

Что бы это ни было, лишь бы не на глазах у других. Она понимала, что остаться одной в таком состоянии опасно для жизни, но вдруг она скажет нечто неподобающее, не предназначенное для посторонних ушей. Она не может пойти на такой риск, чем бы это ей ни грозило.

Постой-ка...

Смятение... страх, тревога... Они отступали. Так же беспричинно, как появились. Они постепенно покидали ее.

Грейс с рвением стала читать «Розарий».

2

– Как по-твоему, она в порядке? – спросила Джима Кэрол, когда они вышли на холодную, продуваемую ветром Восточную Двадцатую улицу. – Мне показалось, с ней творится что-то неладное.

Кэрол искренне любила эту маленькую толстушку с сияющими голубыми глазами и красными, как яблочки, щечками. Грейс – единственная ее родня.

Джим пожал плечами.

– Может, это из-за меня, или на нее действует вся эта бутафория, среди которой она живет.

– О Джим!

– Поверь, Кэрол, хотя она меня не любит, я считаю, что Грейс – милая старушка. Тем не менее она фанатично религиозна, и, возможно, это как-то на ней сказывается. Посмотри на ее гостиную? Она набита парнями, приколоченными к крестам! Со всех столиков тянутся молитвенно сложенные руки, отсеченные от туловища. И не одно, а шесть изображений кровоточащего сердца на стенах.

– Ты прекрасно знаешь, что это – сердце Иисуса. – Она подавила улыбку. Стоит поощрить Джима, и он разойдется вовсю. – Хватит, Джим! Серьезно, я беспокоюсь за нее. Она выглядела нездоровой.

Он внимательно посмотрел на нее.

– А ты и вправду волнуешься за нее. Знаешь, похоже, она в самом деле была немного не в себе. Может, нам стоит вернуться?

– Нет, мне показалось, что сегодня гости ей в тягость. Может быть, я заеду к ней завтра, чтобы узнать, как она себя чувствует.

– Хорошая мысль. Возможно, надо было настоять, чтобы она поехала с нами чего-нибудь выпить.

– Ты же знаешь, она не пьет.

– Да, но зато пью я, и в данный момент с удовольствием выпью стаканчик. Двастаканчика. Многостаканчиков.

– Не переусердствуй, – предупредила она, чувствуя, что он настроен хорошенько кутнуть.

– Ладно.

– Я серьезно, Джим. Хоть раз заговоришь о раках, и мы немедленно уедем домой.

– О раках? – спросил он с видом оскорбленного достоинства. – Я никогда не говорю о раках.

– Ты прекрасно знаешь, что говоришь, когда выпьешь лишнего.

– Что ж, может быть, но выпивка не имеет к этому никакого отношения.

– Ты никогда не говоришь о них, когда трезв.

– Просто эта тема не возникает.

– Поехали поедим, – вздохнула она, пряча улыбку.

3

Позже, успокоившись, Грейс присела на край кровати и стала обдумывать то, что Кэрол сказала ей о Джиме, будто он наследник Хэнли.

Она чувствовала себя хорошо: «Розарий», тарелка горячего густого грибного супа, и будто ничего с ней не было. Уже через несколько минут после отъезда Кэрол и Джима все как рукой сняло.

Приступ безотчетной тревоги – вот что это было. Она столько раз видела такие приступы за время работы медсестрой в отделении «Скорой помощи», но никогда не думала, что подобное может случиться с ней. Немного фенобарбитала, несколько добрых слов, и больная, обычно худенькая, много курившая молодая женщина (я-то, конечно, совсем не похожа на такую),отправляется домой с явными признаками улучшения.

Но что же могло вызвать такой приступ?

Комплекс вины?

Очень может быть. В журналах для медсестер она читала статьи о том, что в большинстве случаев чувство тревоги возникает от сознания вины.

Конечно, оснований чувствовать себя виноватой у нее предостаточно.

Но Грейс не хотелось думать ни о прошлом, ни о нервном срыве, который она только что пережила. Она обратила свои мысли к тому, о чем говорила Кэрол. Удивительное дело, оказывается, Джим – сирота, о чем Грейс не имела ни малейшего представления. Оказывается, он упомянут в завещании.

В завещании доктора Хэнли.

Грейс смутно помнила, что в первые дни Второй мировой войны работала у какого-то доктора Хэнли, ухаживала за новорожденным мальчиком в доме ученого, примерно в двадцати кварталах от центра в Тёртл-Бэй. Она состояла при ребенке няней и жила там. Мать младенца вообще не появлялась. Доктор никогда не упоминал о ней, словно ее вовсе не существовало.

Не тот ли самый это доктор Хэнли?

А младенец? Может, это Джим Стивенс?

Это казалось невероятным, но по времени все сходилось. В годы войны Джим был младенцем. Джим Стивенс вполне мог быть тем самым ребенком.

Надеюсь, что это не он,подумала Грейс.

Потому что с тем ребенком было что-то не так, и дом тоже был какой-то странный. Грейс не могла понять, почему ей было там не по себе, но определенно обрадовалась, когда работа закончилась всего через несколько дней.

Вскоре после этого она оставила дурную стезю и вернулась в лоно Церкви.

Она хотела, чтобы Кэрол тоже обратилась к Церкви. Ее огорчала мысль, что ее единственная племянница больше не католичка. Она винила в этом Джима. Кэрол утверждала, что Джим тут ни при чем. Просто Церковь больше «не соответствует духу времени». Похоже, все теперь только и толкуют что о «духе времени». Но разве Кэрол не видит, что Церковь как орудие Божественного промысла выше, чем нечто столь преходящее, как «дух времени».

Нет, все это похоже на рассуждения Джима. Он – неизлечимый скептик. Церковь учит, что нет человека без надежды на спасение, но Грейс была убеждена, что Джим подвергает это утверждение тяжкому испытанию. Она только уповала на то, что общение с ним не грозит погибелью душе Кэрол.

И в самом деле, Кэрол, по-видимому, счастлива с ним, она выглядит счастливее, чем когда-либо прежде после гибели родителей. А ведь это очень похвально, если человек делает другого счастливым.

Может быть, Джим небезнадежен. Грейс пообещала себе молиться за души обоих.

Заботу о душе человеческой, особенно о своей собственной, Грейс почитала первейшим своим долгом. Ведь до того, как вернуться в лоно Церкви, когда ей было под тридцать, она едва не погубила свою душу. С тех пор она трудилась над тем, чтобы очистить ее, налагая на себя епитимью, совершая добрые дела и взыскуя отпущения грехов.

Снискать прощения Господа была труднее всего. Она много раз получала отпущение грехов у приезжавших в Нью-Йорк епископов, но не была уверена, что благоволение, о коем она молила Всевышнего, снизошло на нее и душа ее чиста от скверны прошлых грехов. Груз их так велик! В молодости она совершала грехи, о которых даже страшно подумать. Это были такие ужасные прегрешения, что она стыдилась признаться в них даже на исповеди. Сколько жизней она отняла! Грейс была твердо убеждена: узнай кто-нибудь из священников о совершенных ею в молодости грехах, ее безусловно отлучили бы от Церкви.

Это убило бы ее. Церковь оставалась для Грейс теперь единственным источником душевного покоя.

Она взглянула на часы, стоявшие у кровати; циферблат был вмонтирован в руки, сложенные в молитве. Если не поторопиться, она опоздает на спевку хора. Грейс не хотела лишить себя этой светлой радости. Она испытывала такое умиротворение, когда славила Господа пением!

4

– Похоже, переусердствовали сегодня с чесноком, – сказал Джим, крутя вилку с макаронами в густом золотистом соусе из моллюсков.

Они открыли для себя «Амалию» в прошлом году. Это был маленький ресторан на Хестер-стрит, рядом с Малберри-стрит, где официантов не шокировала привычка Джима есть мясное блюдо до макаронного. Все посетители «Амалии» ели за одним длинным столом, покрытым скатертью в красную клетку. Однако сегодня Стивенсы сидели в уголке, отдельно от остальных.

– Так вкусно! – сказал Джим. – Ты уверена, что не хочешь попробовать хотя бы немножко?

Кэрол покачала головой:

– Доедай сам.

Глаза у него покраснели от обилия выпитого. Коктейль перед ужином и вино к столу. Кэрол, которая едва притронулась к еде, выпила только один бокал соаве, а теперь, когда ужин подходил к концу, на столе осталась пустая бутылка из-под соаве и почти пустая от кьянти.

– Трудно поверить, что я наконец нашел своего отца, – говорил Джим. – А на будущей неделе я, возможно, узнаю также, кто моя мать. Ведь это здорово, правда?

Кэрол заботливо вытерла салфеткой пятнышко соуса с подбородка Джима, думая о том, как она любит этого зрелого мужчину и того маленького потерянного мальчика в нем, который все еще ищет своих мамочку и папу.

Он взял ее руку и поцеловал пальцы.

– А это за что? – спросила она, тронутая его лаской.

– За то, что терпишь меня.

– Что за глупости!

– Нет, я серьезно. Я знаю, насколько эгоцентричен, когда речь заходит о поиске моих родителей. Тебе это должно быть скучно. Поэтому спасибо за то, что поддерживаешь меня... Как всегда.

– Все, что важно для тебя, важно и для меня.

– Это легко сказать, произнести эти слова, но ты так действительно думаешь.

– Легко сказать, когда любишь.

– Я в этом не уверен. Ты поощряешь меня продолжать писать романы, которые никто не печатает.

– Это только вопрос времени. – Она хотела, чтобы он не терял надежды и писал, даже если издательства регулярно возвращали бы ему рукописи.

– Будем надеяться, что это так. Но самое важное другое – ты никогда не давала мне почувствовать, что я должен бросить писать, и никогда не попрекала меня моими неудачами, когда мы ссорились.

Она подмигнула ему.

– Это долгосрочная инвестиция. Я знаю, ты станешь известным писателем, разбогатеешь, и хочу, чтобы ты считал, будто обязан этим мне.

– А, значит, в основе финансовые соображения? Думаю, что в таком случае... Подожди минутку.

Он внезапно отпустил ее руку и стал копаться вилкой в остатках соуса. Потом подцепил небольшой кусочек и положит ей на тарелку.

– Как по-твоему, похож на рака?

– Вот именно! – ответила она, отталкивая его руку, протянутую к бутылке кьянти.

– В чем дело? – возмутился он. – Что случилось?

– Время пить кофе.

У него загорелись глаза.

– С ликером?

– Просто черный, без ничего. Даже, пожалуй, эспрессо!

– Ой-ой-ой!

5

Грейс была сегодня в ударе. Она слышала, как ее голос сливается с мощными звуками органа, наполнявшего своды собора Святого Патрика. Она брала высокие ноты так звучно, как ей редко удавалось. «Аве Мария» – ее любимый гимн. Она просила поручить ей сольную партию, и регент пошел ей навстречу. Теперь она старалась оправдать его ожидания.

Грейс обратила внимание, что другие хористы остались сидеть за ее спиной и слушают ее. К радости, которую она обычно испытывала от возможности славить Господа пением, добавилось чувство гордости. Ведь когда репетировал солист, другие хористы чаще всего выходили покурить или тихо беседовали где-нибудь в дальнем углу. Но сейчас все с восхищением слушали ее пение.

«Полный голос» – так сказал регент хора. Грейс нравилось это выражение. Да, у нее был сильный, полный голос. Он соответствовал ее сильному полному телу. Последние двадцать лет из своих пятидесяти трех она посвящала пению все свободное время, и годы труда дали хорошие плоды. Ее «Аве Мария» станет украшением пасхальной мессы.

Грейс в упоении вся отдалась пению, как вдруг заметила, что органист перестал играть. Она оглянулась и увидела искаженные ужасом лица своих коллег-хористов.

И тут Грейс услышала: одинокий высокий чистый голос выводил в молчании церкви простую, всего из нескольких нот, мелодию, похожую на псалом. Четвертная нота, за ней две восьмых и опять четверть. Фаре-фа-ми... фа-ре-фа-ми... -отдавалось у нее в ушах.

Потом она услышала слова: «Здесь Сатана... Здесь Сатана...» Они повторялись снова и снова.

Кто это поет?..

И внезапно Грейс поняла, что это выводит ее высокий мелодичный голос, и она не может остановиться. Она еще испытывала восторг, но к нему примешивался ужас, а голос пел все быстрее и быстрее.

«Здесь Сатана... Здесь Сатана... Здесь Сатана...»

6

В машине было тепло, и Джим задремал рядом с ней. Кэрол удерживала тяжелые веки, стараясь не заснуть; она вела старый «рэмблер» по Третьей авеню, мимо Пятидесятых улиц к мосту Куинсборо.

Кэрол с тревогой думала, как там тетя Грейс. Сейчас тетка, вероятно, на спевке хора, всего в нескольких кварталах к западу отсюда, в соборе Святого Патрика. Она выглядела неважно, но Кэрол надеялась, что все обойдется – она любила эту круглолицую маленькую старую деву.

Кэрол нашла въезд на мост и поехала через Ист-Ривер, ища глазами указатель выезда на скоростное шоссе на Лонг-Айленд. За их спиной в прозрачном ночном воздухе сверкал огнями город.

Особенно сильный порыв ветра пронесся через мост, и машина вильнула.

– Ты в порядке? – сонно спросил Джим, выпрямляясь на сиденье.

– Конечно, – ответила она, не отводя глаз от дороги. – Все хорошо, просто немного устала.

Кэрол не призналась, что ее тоже клонит в сон из-за выпитого за ужином вина.

– И я тоже. Хочешь, я поведу машину?

– Нет, благодарю, мистер Бонвиван.

– Молодец!

Джим любил кутнуть, и в таких случаях машину вела Кэрол.

Чтобы не заснуть, Кэрол включила радио. Здорово, если бы в их машине можно было ловить новую станцию, как в некоторых шикарных моделях. Ей нравились музыкальные передачи этой станции, но она охотно примирилась с группой «Гуд бойз» на WMCA. Любимая подростками бодрящая мелодия «Зеленый тамбурин» заполнила машину.

– Вот это был ужин! – воскликнул Джим.

– Один из лучших за последнее время.

Он обнял ее за плечи и прошептал ей на ухо:

– Люблю тебя, Кэрол.

– И я люблю тебя, милый.

Он устроился поближе к ней в уютном тепле машины. «Лемон пайперс» закончили петь, и Пол Маккартни начал «Хэлло, гуд-бай».