Текст книги "Мисс Микс"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Annotation

«Самым ранним воспоминанием моего детства ясно рисуется большой дикий утес и слышится шум морских волн, разбивающихся о него. На утесе стоят три пеликана с вызывающим видом. На заднем плане низко нависли темные тучи небосклона, а на первом плане – две морские чайки и гигант баклан зорко посматривают на тело утопленницы. Несколько браслетов, коралловые ожерелья и другие драгоценности дополнят картину…»

Фрэнсис Брет Гарт

Фрэнсис Брет Гарт

Мисс Микс

Самым ранним воспоминанием моего детства ясно рисуется большой дикий утес и слышится шум морских волн, разбивающихся о него. На утесе стоят три пеликана с вызывающим видом. На заднем плане низко нависли темные тучи небосклона, а на первом плане – две морские чайки и гигант баклан зорко посматривают на тело утопленницы. Несколько браслетов, коралловые ожерелья и другие драгоценности дополнят картину.

Одна из этих картин, рисующихся воображению, непременно, по моему мнению, согласуется с характером человека. Почему – я никогда не была в состоянии объяснить причину. Вероятно, ребенком я видела эту картину в какой-нибудь иллюстрации, или мать моя видела ее во сне до моего рождения.

Я была очень некрасивый ребенок. Когда я глядела на себя в треугольный зеркальный осколок, который всегда носила с собою, в нем отражалось бледное лицо, усеянное веснушками, с желто-зелеными волосами цвета водоросли, когда солнце прямо ударяет на нее над водою. Говорили, что глаза мои бесцветны; они были светло-серые; единственным украшением моего лица был большой, высокий, открытый лоб с висками белыми и блестящими как фарфор у дверных ручек.

Все в вашей семье были гувернантками. Мат моя была гувернанткою, и сестра также. Когда мне минуло тринадцать лет, и моя старшая сестра подала мне объявление м-ра Рожестера эскв., вырезанное из «Times'а» того дня, я уже приняла это как свое назначение. Тем не менее таинственное предчувствие чего-то в будущем чудилось мне во сне всю ту ночь, когда я лежала на своей белоснежной постельке. На следующее утро, связав две картонки в два шелковых платка и захватив ящичек с гребенками, я покинула навсегда коттедж Минервы.

* * *

Блундербор-Голл – местопребывание Джемса Рожестера эсквайра было окружено со всех сторон мрачными соснами и печальными кипарисами. Ветер уныло завывал в длинных аллеях парка. Когда я подошла к дому, – я заметила какие-то таинственные фигуры мелькнувшие в окнах, а дьявольский рев и хохот раздался в ответ на мой звонок. Пока я старалась побороть в себе мрачные предчувствия, экономка, застенчивая и запуганная старушка, впустила меня в библиотеку. Я вошла под тяжестью разнообразных ощущений. На мне было узенькое платье из темной саржи, отделанное черным стеклярусом. Толстая, зеленая шаль была заколота у меня на груди. На руках были черные полу-митенки, отделанные стальными пуговками; на ногах – широкие резиновые галоши, принадлежавшие ранее моей бабушке. В руках я держала синий зонтик. Проходя мимо зеркала, я не могла удержаться, чтобы не взглянуть на себя и не могла не заметить, что была некрасива.

Я взяла стул, села в уголок и, сложив руки, спокойно ожидала прихода хозяина дома. Раз или два, тишину нарушил страшный гул, точно звон цепей, пронесшийся по всему дому, слышались проклятия, произносимые глухим мужским голосом. Внутренне я старалась приготовить себя ко всякой случайности и неожиданности.

– Вы, кажется, испугались мисс? Вы ничего не слышите милая моя? – сказала нервно экономка.

– Ровно ничего, – ответила я спокойным голосом; но в ту минуту ужасающий крик и шум передвигаемых стульев в комнате над тою, в которой я находилась, заглушил мой ответ. – Наоборот, здешняя тишина сделала меня так страшно нервною. – Экономка одобрительно взглянула на меня и тотчас заварила мне чай.

Я выпила семь чашек; когда я принималась за восьмую, я услыхала треск, и следом за тем в разбитое окно в комнату кто-то прыгнул.

* * *

Этот треск отнял у меня самообладание. Экономка наклонилась ко мне и шепнула.

– Успокойтесь. Это м-р Рожестер, он предпочитает входить иногда таким образом. Он шутит, ха! ха! ха!

– Это и заметно, – спокойно возразила я. Свободный порыв возвышенной души, порывающей нити, накладываемые обычаем. И я обернулась к нему. Он ни разу не взглянул на меня. Он стоял спиною к камину, ярко освещавшему его геркулесовскую фигуру. Лицо его было мрачно и выразительно; нижняя его челюсть была широкая и замечательной величины. Я была поражена его громадным сходством с гориллою. Внимательно следила я затем, как он своими мускулистыми пальцами рассеянно вязал узлы из кочерги. Вдруг он повернулся ко мне.

– Находите ли вы меня красивым, юная барышня?

– Вы не классически красивы, – возразила я спокойно, но в вас есть, если я могу так выразиться, отвлеченное мужество, искренний, цельный барбаризм, который, поглощая естественность… – но я остановилась, потому что он зевнул в эту минуту и показал при этом чрезмерную величину нижней челюсти; я заметила, что он уже забыл обо мне. Он обратился к экономке.

– Оставьте нас.

Старуха с поклоном удалилась.

М-р Рожестер умышленно повернулся ко мне спиною и молчал в течении двадцати минут. Я крепче завернулась в свою шаль и закрыла глаза.

– Вы гувернантка? – сказал он, наконец.

– Да, сэр.

– Существо, преподающее географию, арифметику и обращение с глобусами, ха! – несчастное женское отродье, жалкий образец девичества с преждевременным запахом чайных листьев и нравственности… Уф!

Я молча наклонила голову.

– Слушайте, барышня! – сказал он мне сурово; – ребенок, которого вы будете обучать – моя воспитанница – незаконный. Она родилась от моей любовницы, – простой девки… А! мисс Микс, что вы теперь думаете обо мне?

– Я восхищаюсь – возразила я спокойно – вашею откровенностью. Презренная деликатность заставила бы вас утаить это. В вашей откровенности я узнаю полную общность мысли и чувства, какая должна существовать у оригинальных натур.

Я подняла глаза; он уже позабыл о моем присутствии и стаскивал с себя сапоги и сюртук. Исполнив это, он опустился в кресло у камина и лениво водил кочергою по волосам. Я не могла удержаться, чтобы не пожалеть его. На дворе страшно шумел ветер, дождь с силою стучал в окна. Я тихо подошла к нему и села на низеньком стуле подле него.

Он повернулся и, не приметя меня, в рассеянности положил мне ногу на колени. Я сделала вид, что не примечаю. Но он вздрогнул и посмотрел вниз.

– Вы еще все здесь… Tête de carotte! Ах, я забываю. Вы говорите по-французски?

– Oui, monsieur.

– Taisez-vous! – сказал он резко, с замечательно-чистым акцентом. Я послушалась. Ветер страшно завывал в трубе, свеча слабо горела. Я невольно вздрогнула.

– А, вы дрожите, барышня!

– Ужасная ночь!

– Ужасная! Вы это называете ужасным, ха! ха! ха! Смотрите! вы, жалкий, ничтожный атом, смотрите! – он ринулся вперед и, выскочив в окно, сложил руки и замер, точно статуя среди бушующей бури. Он простоял не долго и через несколько минут вернулся обратно через каминную трубу. Глядя, как он вытирает ноги о мое платье, я приметила, что он забыл о моем присутствии.

– Вы гувернантка? Чему вы можете учить? – спросил он неожиданно, вдруг заглянув мне в лицо.

– Хорошим манерам! – ответила я спокойно.

– Ха! учите меня!

– Вы ошибаетесь, – сказала я, натягивая митенки. – Ваши манеры не требуют искусственной, особенной выдержки, в сущности вы вежливы; эти порывы и суровое обращение естественны, а естественность – настоящая основа уменья прилично держать себя. Ваши инстинкты нравственны; я вижу, вы религиозны. Как замечает св. Павел – см. главы 6, 8, 9 и 10…

Он схватил тяжелый шандал и пустил им в меня. Я покорно, но ловко увернулась от удара.

– Извините меня, – заметил он, причем его нижняя челюсть немного отвалилась. – Извините меня, мисс Микс – но я не переношу св. Павла. Впрочем, довольно – вы поступаете ко мне.

* * *

Я последовала за экономкою, застенчиво указывавшею мне дорогу в мою комнату. Когда мы вступили в темную залу во флигеле, я приметила, что она была заперта железными дверями и окружена решеткою. Три двери в коридоре тоже имели решетки. Странный шум – точно кто-то ходит – и рев рассвирепевших животных проносился по зале. Пожелав экономке покойной ночи и взяв свечку, я вошла в свою спальную.

Я сняла платье и, надев желтый фланелевый капот, вовсе не подходивший в цвету моего лица, собралась заснуть, читая «Риторику Блера» и «Нравственную философию» Пэля. Только-что я погасила свечу, как в коридоре раздались голоса. Я внимательно вслушивалась, и узнала грубый голос м-ра Рожестера.

– Вы дали корм № 1-му – спросил он.

– Да, сэр, – ответил угрюмый голос, видимо принадлежавший слуге.

– Что с № 2?

– Теперь она мало ест, но через день иди два поправится.

– No… А № 3?

– В страшной ярости, сэр. Нет силы справиться с дурным расположением её духа.

– Тс!

Голоса смолкли, и я заснула крепким сном. Мне снилась тропинка в лесу, по которой я иду. Вдруг ко мне подошла горилла; когда она близко стояла подле меня, я узнала черты м-ра Рожестера. Он придерживал рукою бок, точно от боли. Я приметила, что он ранен. Он узнал меня и назвал по имени, но в ту же минуту видение исчезло; мне снилось теперь, что я в селении Ашантиев; вокруг огня плясали группы негров, принимая участие в диком празднестве Оби. Я проснулась, но в уме у меня все еще звенела их музыка.

– Гока-пока-воки-фум!

– Боже мой! неужели я сплю!.. Я ясно расслышала голоса под полом и почувствовала запах гари. Я встала с неясным предчувствием чего-то дурного, и поспешно положив вату в уши и обвязав полотенцем голову, завернулась в шаль и побежала вниз. Дверь в комнату м-ра Рожестера была открыта. Я вошла.

М-р Рожестер, по-видимому, крепко спал; он не просыпался, несмотря на клубы дыма от пылавших занавесок его кровати. Вокруг комнаты негритянка высокого роста и сильного сложения полуодетая, – на голове её красовались перья – бешено плясала под звуки костяных кастаньет, – картина имела сильно языческий характер.

Я не потеряла присутствия духа. Смело опрокинув рукомойник, лоханку и ведро с помоями на пылавшую постель, я побежала в сад, и вернувшись оттуда с трубою для поливки, направила слабую струю на м-ра Рожестера. При моем появлении, гигант-негритянка убежала. М-р Рожестер зевнул и проснулся. Капли воды струились с него, когда он встал с постели; я объяснила ему причину моего присутствия. Он нисколько не казался возбужденным, испуганным или расстроенным. Он с любопытством взглянул на меня.

– И так, вы рисковали жизнью, чтобы спасти меня? о, милая наставница детей!

Я сильно покраснела и крепко закуталась в шаль, надетую поверх моего капота из желтой фланели.

– Вы любите меня, Мери Джен, – не отрицайте этого! Вы дрожите, и это доказывает, что я прав.

Он прижал меня и сказал нежно своим чудным глубоким голосом:

– Что ножки, – не промочили ли вы их?

Я поняла, что он намекает на мои ноги. Я взглянула вниз и увидала, что в своей поспешности я надела его на старые, резиновые галоши. Мои ноги были не крошки и вовсе не малы, и эта обувь не прибавляла им красоты.

– Пустите меня, сэр, – сказала я спокойно. Это совершенно не прилично; дурной пример для вашего ребенка. – И я с твердостью, но осторожно, высвободилась от него. Я подошла в двери. На минуту он, казалось, погрузился в глубокую думу.

– Вы говорите, что здесь была негритянка?

– Да, сэр.

– Гм! № 1, полагаю.

– Это первый нумер, сэр?

– Моя первая, – возразил он, значительно и саркастически улыбаясь. Затем он стал обращаться со мною по прежнему, швырнул мне сапоги в голову и велел убираться. Я спокойно удалилась.

* * *

Воспитанница моя была прелестная девочка, говорившая великолепно по-французски. Вероятно потому, что мать её была француженка танцовщица. Хотя ей всего шесть лет, тем не менее видно было, что она уже раз шесть влюблялась. Однажды она сказала мне:

– Мисс Микс, питали ли вы к кому-нибудь сильную страсть? Чувствовали ли вы когда-нибудь здесь трепет? – и она положила свою ручонку на узкую грудь и мило вздохнула; – при этом чувствовали ли вы полнейшее отвращение к конфетам и карамелькам, и казался ли мир вам пустым, неинтересным, как разбитый флакон от лавровишневых капель.

– Так вы испытали это, Нина? – сказала я спокойно.

– О, да, милая. Вот, например, Буттон наш паж, вы знаете, я очень любила его, но папа прогнал его. Затем грум Дик, – но он смеялся надо мною, и я так была несчастлива! – говоря это, она приняла, совсем по-французски, трагическую позу. – Завтра утром будут здесь гости, – прибавила она, болтая наивно по-детски, – возлюбленная папы Бланш-Марабу будет тоже. Знаете, говорят, она будет моею мамою.

Эти слова как удар поразили меня! Но я спокойно приподнялась со стула и, погладив слегка ребенка, вышла из комнаты.

Следующая неделя в Блундербор-Гаузе прошла вся в удовольствиях и увлечениях. Где была решетка, там эту часть замка заложили камнями, и полуночные крики меня более не беспокоили. Но я сильнее созвала свое унизительное положение. Я должна была прислуживать леди Бланш при её туалете, помогать ей украшать себя. Зачем? Чтобы пленять его? О, нет, нет! но к чему эта дрожь, эта слабость? Неужели он в самом деле ее любит? Я видела, как он щипал ее, как бил дерзок с нею. Но я вспомнила, что он швырял и в меня подсвечником, и мое сумасбродное сердце успокоилось.

Мы пировали ночью, как вдруг неожиданное послание вынудило м-ра Рожестера покинуть своих гостей. – Веселитесь, дураки, – прибавил он вполголоса, проходя мимо меня. – Дверь за ним затворилась, и он уехал.

Прошло полчаса. Во время танцев раздался пронзительный крик, и среди расступившейся толпы падавших в обморок женщин и испуганных мужчин, вошла в комнату страшная мужская фигура. Сразу в нем можно было признать разбойника, сильно вооруженного: он держал в каждой руке по пистолету.

– Чтобы ни один человек не выходил из этой комнаты! – сказал он громовым голосом. – Дом окружен, вы не можете спастись. Первый, который переступит вон тот порог, будет убит как собака. Господа, прошу вас идите друг за другом в линию и подавайте мне ваши кошельки и часы.

Находя ослушание бесполезным, все хотя весьма неохотно, но подчинились ему.

– Теперь, сударыни, прошу вас передать мне ваши бриллианты и драгоценности.

Это приказание еще менее охотно исполнили. Бланш, подавая разбойнику браслет, старалась спрятать под лифом бриллиантовое ожерелье, подарок м-ра Рожестера. Но с дьявольским хохотом силач вырвал его у неё и, сильно дернув молодую девушку за ухо, оттолкнул ее в сторону. Настала моя очередь. С трепещущим сердцем я пробиралась к разбойнику и упала к его ногам. – Сэр, я бедная гувернантка, пощадите меня.

– Ого! гувернантка! Дайте мне ваше жалованье за последний месяц. Отдайте мне то, что вы украли у вашего господина, – и он чертовски засмеялся.

Я спокойно взглянула на него и сказала тихо: – Я ничего не украла у вас, м-р Рожестер!

– А, узнали! Тс! слушайте, барышня, – он сердито шепнул мне: – скажите еще одно слово, чтобы помешать моим планам – и вы умрете; помогите мне, и…

И он исчез.

Через несколько минут все общество, за исключением меня, заперли в погреб. В следующий момент приблизили факелы к богатым драпировкам, и весь дом запылал. Я почувствовала, как сильная рука схватила меня, кто-то тащил меня на пригорок, откуда можно было смотреть на пожар замка. Это был м-р Рожестер. – Гори! – сказал он, – грозя кулаком на горевший замок. Затем, упав на колени передо мною, торопливо произнес:

– Мери-Джен, я люблю вас; то, что служило помехой нашему соединению, уже исчезло, или скоро исчезнет. В том замке были заключены мои три сумасшедшие жены. Одна из них, как вам известно, пыталась убить меня… Ха! вот мое мщение. Но будете ли вы моею?

Я без слов бросилась к нему на шею.

…

«Вестник Европы», № 11, 1882