Текст книги "Гэбриель Конрой (сборник)"

Автор книги: Фрэнсис Брет Гарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

4. ОТЕЦ ФЕЛИПЕ

Когда Артур Пуанзет после часовой скачки по раскаленным дюнам осадил коня у трапезной миссии, он мог убедиться на собственном примере, что дал донне Марии добрый совет. Одежда его высохла, и никаких внешних следов его приключения нельзя было даже заметить. Еще примечательнее было, пожалуй, то, что и внутренних следов почти не осталось. Тому, кто не был знаком с исключительным эгоцентризмом Пуанзета, было бы затруднительно представить себе мораль и психику этого человека, который весьма легко впитывал новые жизненные впечатления и так же легко избавлялся от них без всякого ощущения непоследовательности или какой-либо душевной неловкости. Те же, кто хорошо знал Пуанзета, заранее сказали бы, что он ни разу не вспомнит о женщине, которую спас, и ни на минуту не станет затруднять себя мыслями, проистечет что-либо из его поступка или же нет. Когда он случайно столкнулся с миссис Сепульвида у Соснового мыса, то стал гадать, какой выигрыш или, напротив, потерю принесет с собой крушение старосветских традиций в Сан-Антонио; когда же расстался с ней, то немедля вернулся к тем же размышлениям и был погружен в них до самого момента, когда отец Фелипе встретил его у входа в трапезную. Я не хочу утверждать, что он не испытал никакого удовольствия от своего поступка; суть моей мысли в том, что этим удовольствием его чувства и ограничились. Да еще, быть может, уверенностью (хоть он ее ничем и не обнаружил), что раз он сам доволен собой, то, значит, и все должны быть им довольны.

Если донна Мария действительно сочла, что его обращение с ней грешило сухостью и некоторой неучтивостью, она, наверное, сильно удивилась бы, поглядев, как он встретился с отцом Фелипе. Артура словно подменили; он был любезен и обходителен со стариком, полон безыскусственной мальчишеской доверчивости, сердечен и заботлив от души. Она тем более удивилась бы, если бы увидела старика священника, на которого изливал свои чувства Артур. Без сомнения, это был добрый, почтенный и достойный человек, но внешность его была самая неказистая и одеяние – престранным. Обшлага у священника пожелтели от нюхательного табака; что же касается до ботинок, которые он носил, то они были настолько велики ему и до того бесформенны, что производили на каждого самое комическое впечатление.

Было видно, что Артур уже давно завоевал расположение старика. Протянув молодому человеку свои пухлые коричневые руки, священник улыбнулся, назвал его «сын мой»и пригласил войти в миссию.

– Почему же ты не предупредил меня, что приедешь? – спросил отец Фелипе, когда они оба расположились на маленькой веранде, выходившей в сад миссии, прихлебывая шоколад и покуривая сигаритос.

– Я только третьего дня узнал, что еду. Отыскались вдруг какие-то новые дарственные вашего бывшего губернатора, и владельцы хотят законно оформить свои права. Мои компаньоны оба заняты, и мне поручили поехать и проверить на месте обстоятельства дела. По правде говоря, я обрадовался случаю познакомиться с таинственной донной Долорес; а если нет, хотя бы получить личный отказ принять меня, – как оба мои компаньона.

– Нет, милый мой дон Артуро, – сказал падре, делая слегка протестующий жест рукой. – Боюсь, что и у тебя ничего не выйдет. У нее сейчас началась неделя поста, а в это время она не принимает решительно никого, даже по срочному делу. Поверь мне, милый мальчик, подобно всем другим – а может быть, и более, чем другие, – ты фантазируешь там, где надлежит рассуждать Донна Долорес прячет свое лицо не для того, чтобы будить любопытство мужчин. Увы, – бедное дитя! – ей приходится скрывать уродующую ее злосчастную татуировку. Ты ведь знаешь, она наполовину индианка. Она неразумна, суетна, быть может, но ведь надо и понять ее, она – женщина. – И философический падре отметил последнее слово легким пожатием плеч, достойным его святого покровителя.

– Быть может, все это и так, но говорят, она красотка, – возразил Артур с шаловливым лукавством, которое любил противопоставлять всяким серьезным рассуждениям. Даже в разговоре с падре привычка брала свое.

– Ах, дон Артуро, пустые россказни, – нетерпеливо возразил отец Фелипе, – обыкновенная девушка-индианка, смуглая, как поле, выжженное солнцем.

Артур скорчил гримасу, которая могла равно выражать как сомнение, так и согласие с собеседником.

– Что же, тогда придется нам рыться в бумагах вдвоем с вами. Bueno! Давайте их сюда, и поскорее покончим с этим делом.

– Poco tiempo1616
  здесь: сейчас, успеем (исп.)


[Закрыть], – улыбаясь, ответил отец Фелипе. Потом добавил более серьезным тоном: – Почему ты так говоришь о предстоящем деле? Разве у тебя нет к нему профессионального интереса? Молодой начинающий адвокат, младший компаньон в солидной фирме! Значит ли это, что юриспруденция тебя не увлекает?

Артур засмеялся.

– Нет, отчего же. Профессия не хуже всякой другой.

– А право спасти погибающего? Оправдать невинно осужденного? Бороться с несправедливостью? Разве это не благороднейшая задача, сын мой? Ах, дон Артуро, ведь именно потому и ты, и твои коллеги так дороги всем нам, всем, кто пострадал от ваших судов, от ваших corregidores1717
  губернаторов (исп.)


[Закрыть].

– Разумеется, – поспешил согласиться Артур, отмахиваясь от сердечных слов священника с привычной легкостью, которая в данном случае говорила не столько о скромности, сколько о самолюбии, не позволяющем принимать незаслуженную похвалу. – Да и прибыль от того, в конечном счете, немалая. «Честность приносит выгоду», – как учил основатель нашей философии.

– Как ты сказал? – переспросил священник.

С педантической точностью Артур перевел на испанский знаменитое изречение Франклина и с наслаждением увидел, как остолбеневший отец Фелипе в священном ужасе воздел руки и возвел очи к небу.

– Это и есть ваша американская нравственность? – вопросил он наконец.

– Без сомнения. Добавьте к тому Перст Судьбы. И еще – Звезду Империи. Без всего этого мы не были бы здесь, и я не имел бы чести быть с вами знакомым, – сказал Артур по-английски.

Отец Фелипе растерянно поглядел на своего молодого друга. Артур мгновенно стал снова почтителен и перешел на испанский. Чтобы переменить тему разговора и развеять неловкость, он принялся юмористически описывать свое утреннее приключение. Его попытка имела Лишь частичный успех. Отец Фелипе заинтересовался его рассказом, но смеяться не стал. Когда Артур кончил, он подошел к молодому человеку и, опустив пухлую руку на его кудрявую голову отцовским жестом – профессиональным и привычным, – повернул его к себе лицом.

– Взгляни-ка мне в глаза, дон Артуро. Я старый человек. Не сердись, если я попытаюсь дать тебе полезный совет. Слушай внимательно. Ты из тех мужчин, которые любят женщин и сами нравятся женщинам. Прости меня, но это так, – добавил священник, заметив улыбку Артура и легкий румянец, мгновенно выступивший у него на щеках. – Разве я не прав? Тут нечего стыдиться, дон Артуро! Не здесь, – продолжал он, указывая вдохновенным жестом на стену трапезной, где висело раскрашенное изображение святого Антония, – не здесь станем мы легкомысленно судить о женских чарах Вдова богата; ты это знаешь. Она хороша собой. Она впечатлительна. Ты оказался холоден к профессии, которую себе избрал. Что следует отсюда? В тебе дремлют инстинкты, как бы это выразить яснее, способности и таланты, о практическом применении которых ты еще не помышлял Ты прирожденный любовник. Не сердись на меня, ты владеешь четырьмя S: sano, solo, solicito y secreto1818
  здоровый, одинокий, услужливый, скрытный (исп.)


[Закрыть]. Так вот, прислушайся к совету старика. Претвори свои слабости, – нет, пожалуй, это слишком строго сказано! – забавы и мечты своих юных лет в могущество зрелого возраста. Ну, что ты мне ответишь?

Артур снисходительно усмехнулся. Он вспомнил, как вознегодовал только что священник, услышав от него некую моральную аксиому. Приняв притворно негодующий вид и откинувшись в кресле, он спросил с комическим пафосом:

– А что, отец мой, если сердце мое уже занято, если оно пылает искренней страстью к другой? Уж не даете ли вы мне совет изменить этому чувству? Страшно подумать!

Отец Фелипе не улыбнулся. По-детски ясная мудрость и учтивость на его широком, смуглом, гладко выбритом лице уступили на минуту место какому-то новому неизъяснимому выражению. Взглянув на Артура своими маленькими черными глазками, он сказал:

– Ты полагаешь, сын мой, что способен на искреннее чувство? Испытывал ли ты в жизни что-либо, кроме страсти к новым впечатлениям и эгоистических желаний?

Артур чопорно поднялся:

– Поскольку речь идет о клиентке нашей фирмы и вашей прихожанке, отец мой, давайте не станем заходить слишком далеко. Едва ли будет прилично, если я явлюсь на завтрашнее деловое свидание к этой даме со следами смущения на лице. А теперь по поводу наших бумаг, – продолжал Артур, обретая прежнюю непринужденность. – Надеюсь, что прелестная невидимка снабдила вас всеми необходимыми документами и мы с вами без особого труда составим резюме. Я вас слушаю.

– Должен разочаровать тебя, сын мой, – сказал отец Фелипе. – Когда я затронул этот вопрос, она оказалась еще неразговорчивее обычного. Мне кажется, что если бы не я, она вообще не стала бы отстаивать свои права. Да и сейчас, если я правильно ее понял, она хочет пойти на мировую с этим разбойником – прости меня за резкость, – с этим, как вы выражаетесь, претендентом на преимущественное право владения. Но я теперь ни в чем не участвую. Все обстоятельства дела известны твоей приятельнице, миссис Сепульвида; у нее и документы. Повидайся с ней. Ты все еще огорчаешься, что не увидишь свою индейскую клиентку? Уверяю тебя, друг мой, ты будешь полностью вознагражден, побеседовав с ее очаровательной заместительницей; к тому же донна Мария одной крови с тобой и одной расы. Постарайся позабыть все, что я тебе о ней говорил. Впрочем, ты не позабудешь, Ах, дон Артуро, я тебя знаю лучше, чем самого себя! Ну, хватит. Пройдемся по саду. Ты не видел наших виноградников. С тех пор, что ты был здесь в последний раз, я вырастил новый сорт винограда.

– Слаще вашего старого винограда я не едал, отец мой, – сказал Артур, когда они проходили тенистой маслиновой аллеей.

– Да, да. А индейцы, те вообще его не возделывали. Собирали в диком виде, да и то лишь для того, чтобы изготовлять краску из кожуры. Мешают ее с какой-то кислотой, состав которой хранят в тайне, и натираются, чтобы сделать свою медно-красную кожу еще краснее. Ты не слушаешь меня, дон Артуро, а зря; твоя таинственная клиентка, донна Долорес, как раз такого медно-красного цвета.

Так, развлекая веселой беседой своего спутника и указывая ему на разные любопытные мелочи – на перегруженные плодами ветви престарелой смоковницы, на трещину в глинобитной стене храма, оставшуюся от последнего землетрясения, – отец Фелипе с характерной церемонной учтивостью вел его по древнему саду миссии. Постепенно взаимное доверие и дружеская близость собеседников были восстановлены, и, когда отец Фелипе ненадолго отлучился, чтобы сделать некоторые распоряжения для устройства гостя, недавняя размолвка была уже забыта.

Оставшись один, Артур повернул назад, к распахнутому алтарному входу в храм. Он постоял у входа, потом, повинуясь внезапному желанию, вошел внутрь. Старая церковь, как и все прочее в Сан-Антонио, не претерпела за последние сто лет никаких перемен; во внутреннем убранстве храма не было, пожалуй, ничего такого, чего Артур не видел бы уже в других миссиях. Древние стропила были с варварской пышностью покрашены в красный и коричневый цвет; устрашающие восковые фигуры святых недвижно и беспомощно взирали стеклянными глазами из своих ниш; дева Мария в длинном белом одеянии и шелковых шлепанцах держала на руках младенца Иисуса, запеленатого в отделанную галуном коленкоровую тряпку; была здесь и Мария Магдалина в традиционном уборе испанской аристократки XVIII века. На стенах висели в полагающемся количестве дурно написанные картины. Покровитель городка, изображенный во весь рост, был нарисован столь дряхлым и отвратительным на вид, что, конечно, ни одна уважающая себя женщина даже не подумала бы его совращать; а если бы нашлась такая, это явилось бы чудом еще более поразительным, чем воля святого к сопротивлению. На других картинах были изображены истязания мучеников и Страшный суд с тщательно выписанными устрашающими деталями.

Но одна картина, висевшая под самым нефом, приковала к себе взор Артура. Это было расцвеченное фантазией художника изображение Хуниперо Серра, проповедующего святое слово дикарям. Должен сознаться, что внимание молодого человека привлек не героический и добродетельный миссионер и не сентиментальный сюжет картины; он глядел на грациозную полунагую девушку-индианку, в покаянном, по-детски трогательном порыве склонившуюся у ног отца Хуниперо Серра. Во взгляде этой девушки было столько мольбы о прощении, а греховность так не вязалась с поэтическим обликом этого невинного и беспомощного существа, что Артур почувствовал, как сердце заколотилось у него в груди. Быстро отвернувшись, он стал рассматривать другие картины; но взгляд молодой индианки не давал ему покоя, словно преследовал его. Я, кажется, уже предупреждал читателя, что затронуть душу Артура было нелегко. Хоть он и был наделен от природы впечатлительностью и поэтическим воображением, ни атмосфера храма, ни самый замысел картины не оказали на него ни малейшего действия. И все же – полумашинально – он опустился на скамью, положил руки на дубовые перила и склонил на них голову. В эту минуту пухлая рука легла ему на плечо.

Артур резко обернулся; встретив сострадательный взгляд священника, он был в одно и то же время растроган и раздосадован.

– Не сердись, дитя мое, – ласково сказал отец Фелипе. – Я, должно быть, прервал твои мысли.

Несколько более резко, чем обычно в беседе со священником, Артур пояснил, что задумался о сложном юридическом казусе.

– Ах, вот что! – тихо откликнулся священник. – А почему же у тебя на глазах слезы, дон Артуро? Нет, здесь что-то другое! – добавил он про себя, взяв молодого человека под руку и медленно ведя его в выходу из храма в сад, озаренный солнцем.

5. В КОТОРОЙ ДОННА МАРИЯ ПРОИЗВОДИТ ДОЛЖНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ

Ранчо Преблаженного Рыбаря глядело прямо в море, как то и полагалось ему. Если покойный владелец ранчо обнаружил подлинное религиозное рвение, выбирая место для постройки дома, то его прелестная вдова проявила не менее глубокий здравый смысл в совершенствовании своего обиталища и внесла в первоначальный план много непредусмотренных практических улучшений. Суровый абрис замкнутого в глухой ограде низкого квадратного строения из необожженного кирпича был смягчен и приукрашен женской фантазией. Черепичная крыша как бы вытянулась вперед к фасаду, чтобы прикрыть обширную веранду, опирающуюся на увитые диким виноградом колонны, а коридор с креслами для отдыха, наперекор всем испанским обычаям, был преобразован во внешнюю галерею. Внутренний дворик был уничтожен совсем. Чтобы ослабить сумрачное впечатление от тяжеловесной мексиканской архитектуры, на помощь были призваны веселые французские ситцы, изящные кружевные тюли, яркие цветные драпировки. Веранда была уставлена бамбуковыми креслами и кушетками – новинками из Китая; полосатый венецианский тент приглушал сверкание моря. При всем том донна Мария, вынужденная считаться с общественным мнением, которое неодобрительно взирало на все эти новшества и даже склонно было рассматривать их как прямое нарушение вдовьего траура, не рисковала полностью рвать с традициями. Если в одном углу ее гостиной стояло фортепьяно, то в другом была арфа. Если на крышке фортепьяно можно было найти свежеразрезанный роман, то на мраморном столике посреди гостиной лежал, для всеобщего обозрения, требник. Если на камине красовались богато украшенные французские часы, на которых бронзовая пастушка легкомысленно отсчитывала быстротекущее Время, то чугунное распятие на стене напоминало гостям о Вечности.

Миссис Сепульвида была все утро дома – ждала гостя. Она лежала в манильском гамаке, привешенном к деревянным стойкам веранды; лицо ее, скрытое за сеткой гамака, можно было разглядеть лишь наполовину; в другом конце гамака виднелся кончик крохотного ботинка. Не нужно думать, что донна Мария намеревалась принять своего гостя, лежа в гамаке, – ничего подобного; она приказала слугам известить ее в ту же секунду, как только незнакомый caballero покажется на дороге, ведущей к дому. Не скрою от читателя, что донна Мария, вопреки совету, данному Артуром, успела рассказать во всех подробностях происшествие у Соснового мыса не только своим близким подругам, но также и всем домочадцам. Ранняя стадия женского интереса к представителю мужского пола характеризуется чрезвычайной болтливостью. Лишь позже, когда женщина начинает понимать, что увлечение ее серьезно, она делается скрытной и молчаливой. Сейчас, на второй день после приключений, донна Мария готова была простодушно повествовать о своем герое всем и каждому.

Не помню, описал ли я внешность донны Марии. Если нет, то лучшей возможности мне, пожалуй, не представится. В гамаке она выглядела совсем миниатюрной; движение часто преувеличивает истинный рост женщин; лежа, они кажутся нам меньше. Довольно густые каштановые волосы донны Марии были уложены не самым лучшим образом, в пансионе, пятнадцать лет тому назад, ее приучили гладко причесывать виски. Взгляд карих глаз был приятным; красноватость век могла быть объяснена ее недавним горем и даже в каком-то смысле подобала ее вдовьему положению. В уголках маленького рта залегло по-детски капризное выражение. Следует еще сказать о ровных белых зубках и о переменчивом цвете лица, который мгновенно сообщал как о состоянии духа ее, так и тела. На вид ей было под тридцать, и внешность ее была той безошибочно определяемой внешностью замужней дамы, которой, увы, даже самые любящие и заботливые мужья так быстро наделяют женщину, избранную ими, чтобы холить и нежить до конца ее дней. Личный вклад покойного дона Хосе Сепульвида, обозначенный не менее четко, чем клеймо на принадлежащем ему скоте, легко было различить в тонких линиях, которые шли от ноздрей молодой женщины до самых уголков рта, в запрятанной в них раздражительности или грусти. Прочитавший эти знаки, наверно, сумел бы рассказать о страсти покойного Сепульвида к медвежьей охоте и к бою быков, а также и о склонности его к некоей сеньоре Икс из Сан-Франциско, склонности, ослабить которую не могли ни отдаленность Сан-Антонио, ни бдительность донны Марии.

Когда через час Пепе явился к своей госпоже, чтобы передать ей визитную карточку Артура Пуанзета и просьбу принять его по делу, донна Мария была несколько разочарована. Если бы он, миновав всех ее слуг, стремительно вбежал на веранду и внезапно предстал перед нею, принося извинения за свою дерзость, это как-то больше пошло бы ему, как герою, да и ближе было бы к общему тону ее мечтаний. Обиженно вздохнув и приказав Пепе привести джентльмена в гостиную, донна Мария грациозно соскользнула со своего гамака и направилась в спальню. «Он соблюдает светские правила так же строго, как если бы дон Хосе был жив», – подумала она, разглядывая себя в зеркале.

Когда Артур Пуанзет вошел в пустую гостиную, настроение его было далеко не благодушным. На лицах глазевших на него вакеро и в бросаемых исподтишка любопытствующих взглядах женской прислуги дома он прочел, что его вчерашнее приключение известно всем. Избалованный лестным вниманием женщин, Артур вдруг вообразил, что передача дел его клиентки в руки миссис Сепульвида была не чем иным, как заговором, вдохновленным отцом Фелипе для лучшего уловления его в брачные сети. Досада и раздражение Артура, вызванные вчерашними советами священника, еще не улеглись; боясь больше всего на свете прослыть человеком, поддающимся чужому влиянию, он решил ограничить предстоящую беседу строго деловыми рамками и настолько увлекся этой мыслью, что, кажется, даже готов был пренебречь обязательными правилами учтивости. Настроение его нисколько не улучшилось, когда миссис Сепульвида, уже позабывшая о своем недавнем разочаровании, легко и непринужденно вошла в комнату, в несколько церемонной полуиспанской манере осведомилась о состоянии его здоровья и, ничем более не напоминая о связавшем их происшествии, пригласила его садиться. Сама она опустилась в кресло по другую сторону стола, показывая всем своим видом любезную, хоть и несколько небрежную готовность выслушать то, что он намерен ей сказать.

– Полагаю, – сказал Артур, немедленно приступая к делу, чтобы побороть смущение и легкое недоброжелательство, которое он начинал испытывать к сидевшей напротив женщине, – полагаю, что в согласии с тем, что мне сообщили, наша беседа должна коснуться не только ваших личных дел, но также некоторых обстоятельств и документов, имеющих отношение к землям донны Долорес Сальватьерра. С чего вы пожелаете начать? Ближайшие два часа я полностью в вашем распоряжении, но, на мой взгляд, мы успеем больше, если займемся сперва одним делом, а потом уже другим.

– Тогда начнем с дел донны Долорес, – сказала донна Мария, – а мои пусть обождут. Я даже думаю, – добавила она лениво, – что моими делами мог бы заняться с тем же успехом один из ваших клерков. Каждый час для вас дорог; это так естественно. А я показала бы ему все бумаги и поделилась бы с ним моими ничего не стоящими соображениями. И он, дон Артуро, составил бы для вас резюме. В делах я совершенное дитя.

Артур улыбнулся и выразил жестом любезное сомнение. Несмотря на свою недавнюю решимость, он был слегка заинтригован дразнящим тоном донны Марии. Сохраняя тем не менее прежний сосредоточенный вид, он достал карандаш и раскрыл записную книжку. Заметив его приготовления, донна Мария тоже посерьезнела.

– Ах да! Как это легкомысленно с моей стороны. Я болтаю о себе, когда нужно обсуждать дела донны Долорес. Что ж, приступим. Прежде всего я хочу объяснить, почему я являюсь ее доверенным лицом. Мой супруг и ее отец дружили между собой и были связаны давними деловыми отношениями. Должно быть, вам уже говорили, что она всегда была замкнута, неразговорчива, преданна религии – почти как монахиня. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что ее одиночество связано с некоторой необычностью ее судьбы. Вы, конечно, знаете, – не так ли? – что мать донны Долорес была индианка. Несколько лет тому назад наш старый губернатор, оставшись бездетным вдовцом, вспомнил о своей заброшенной дочери. Выяснилось, что мать ее умерла, а девочка живет в качестве послушницы в какой-то отдаленной миссии. Он привез ее в Сан-Антонио, крестил ее, дал ей имя, удочерил, сделал своей законной наследницей. Она была еще совсем девчушкой, ей едва минуло четырнадцать или пятнадцать лет. У нее мог быть прелестный цвет кожи – наши метисы бывают иногда почти белые, – но варвары-индейцы, как это у них водится, покрасили ее еще в младенчестве каким-то неведомым и несмываемым зельем. Сейчас она медно-красного оттенка, вроде бронзовой пастушки вон на тех часах. Тем не менее я нахожу ее привлекательной. Быть может, я пристрастна. Я люблю ее. Но ведь вы, мужчины, капризны, когда разбираете оттенки женского лица! Удивительно ли, что бедная девушка ни с кем не видится и отказывается выезжать в свет? Я лично считаю это вопиющей несправедливостью. Простите меня великодушно, мистер Пуанзет! Вместо того чтобы доложить вам о деловых затруднениях вашей клиентки, я пустилась в рассказы о том, хороша ли она собой.

– Нет, почему же? – торопливо возразил Артур. – Рассказывайте все, что найдете нужным.

Миссис Сепульвида лукаво подняла пальчик.

– Ах, вот что, дон Артуро! Так я и думала! Как глупо, что я не позвала ее, чтобы вы сами могли составить о ней мнение.

Раздосадованный, что не может скрыть своего замешательства, и чувствуя, что краснеет, Артур хотел было объясниться, но собеседница его с истинно женским тактом заставила его замолчать.

– Позвольте, я продолжу. Мне чужды предрассудки здешних аристократических семейств в отношении расовых различий и цветов кожи; как и Долорес, я оказалась здесь среди чужих; мы подружились. Сперва она отвергала все мои попытки сблизиться с ней, я сказала бы даже, что она чуждалась меня сильнее, нежели всех прочих, но постепенно у нас установились дружеские отношения. Дружеские отношения, мистер Пуанзет, не близкие отношения. Вы, мужчина, можете не поверить мне, но донна Долорес весьма и весьма необычная девушка; еще не было случая, чтобы наша беседа с ней вышла за те пределы, где кончаются общие темы и начинаются личные. А ведь я ее единственный друг!

– А отец Фелипе, ее духовник?

Миссис Сепульвида пожала плечами и прибегла к обычной формуле сомнения в Сан-Антонио.

– Quien sabe?1919
  Кто знает? (исп.)


[Закрыть] Но я снова заболталась. Давайте вернемся к делу.

Поднявшись, она открыла ящик секретера, достала конверт и, вынув из него бумаги, стала их перебирать.

– Не так давно в Монтерее была обнаружена дарственная грамота, выданная дону Сальватьерра губернаторам Микельторрена; в бумагах Сальватьерры она нигде не значилась. Как выяснилось, эта дарственная отдана им лет пять тому назад дону Педро Руизу, проживающему в Сан-Франциско, в обеспечение займа, срок которого ныне истек. Дарственная, как видно по всему, в полном порядке и удостоверена надлежащими свидетельскими подписями. Дон Педро сообщает, что некоторые из подписавших ее свидетелей еще живы.

– Тогда следует оформить права на землю законным-путем?

– Вы абсолютно правы, но если бы дело обстояло так просто, никто не стал бы вызывать дона Артуро из Сан-Франциско, чтобы спросить у него совета. Дело сложнее. Дон Педро пишет, что имеется вторая дарственная на ту же землю, выданная другому человеку.

– Увы, в нашей практике мы сталкивались с этим уже не раз, – сказал Артур, улыбаясь. – Однако репутация Сальватьерры, его безупречная честность перевесят, я думаю, любые аргументы, которые сможет предъявить другая сторона. Плохо, разумеется, что его нет в живых и что дарственная обнаружена после его смерти.

– Но того, кому выдана вторая дарственная, тоже нет в живых, – сказала вдова.

– В таком случае претендент не имеет преимущества. Как его имя?

Миссис Сепульвида полистала свои бумаги.

– Доктор Деварджес.

– Как вы сказали?

– Деварджес, – повторила миссис Сепульвида, разбираясь в своих записях. – Довольно странное имя. Должно быть, иностранец. Нет, мистер Пуанзет, вам не стоит смотреть эти бумаги, пока я не перепишу их. Сплошь каракули; все равно вы ничего не разберете. Признаюсь, мне стыдно за мой почерк, но я спешила, чтобы не опоздать к вашему приезду. О, мистер Пуанзет, у вас совсем ледяные руки!

Вскочив со стула, Артур порывисто – чтобы не сказать грубо – схватил бумаги, которые держала донна Мария. Но вдова оказала шутливое сопротивление; делая вид, что борется с противником, она схватила и тут же отпустила руку Пуанзета.

– Как вы побледнели! Боже мой! Уж не простудились ли вы вчера утром? Я в жизни себе этого не прощу. Я выплачу глаза от горя.

Из-под слегка припухших век, грозивших неистощимым потоком слез, донна Мария метнула на собеседника опасный взгляд.

– Какие пустяки! Просто я не выспался сегодня и много проехал верхом, – сказал Артур, потирая руки с несколько смущенной улыбкой. – Простите, я вас прервал. Продолжайте, пожалуйста. Остались ли у доктора Деварджеса наследники, которые могут претендовать на землю?

Но заставить вдову вернуться к деловому разговору было не так-то легко. Она решила, что Артуру необходимо выпить вина. Не угодно ли ему будет откушать, прежде чем они займутся вновь этими противными бумагами? Она устала. Она уверена, что Артур тоже устал.

– Но это моя профессия, – нетерпеливо возразил Артур. Однако тут же спохватился и, улыбнувшись, добавил, что чем скорее они покончат с делом, тем скорее он сможет насладиться гостеприимством хозяйки.

Лицо донны Марии расцвело улыбкой.

– Законных наследников, видимо, нет. Но там живет – как это у вас называется? – человек, самовольно завладевший землей.

– Скваттер? – коротко спросил Пуанзет.

– Да, – согласилась вдова со смешком. – Именно «скваттер». И зовут его, – ах, какой у меня ужасный почерк! – зовут его Гэбриель Конрой.

Не владея собой более, Артур снова протянул руку к бумагам. Вдова кокетливо отбежала к окну и закрыла бумагами свое смеющееся личико; к большому счастью для своего собеседника, ибо он был в эту минуту бел как полотно.

– Да, Гэбриель Конрой, – повторила миссис Сепульвида, – а с ним…

– Его сестра? – спросил Артур сдавленным голосом.

– Нет, сэр! – возразила с легким недовольством миссис Сепульвида. – Не сестра, а жена. Вы, юристы, почему-то всегда игнорируете замужних женщин.

Отвернувшись от нее и устремив взгляд на море, Артур молчал. Потом сказал, как ранее, непринужденно:

– Если вы будете столь любезны и позволите мне переменить мое недавнее решение, я выпью стакан вина с сухариком.

Миссис Сепульвида побежала к двери.

– Вы разрешите мне посмотреть пока ваши заметки? – спросил Артур.

– А вы не станете смеяться над моим почерком?

– Ни в коем случае.

Донна Мария шаловливо кинула ему конверт и выбежала из комнаты. Схватив драгоценные бумаги, Артур бросился к окну. Да, вот они, эти имена. Но ничего более. Он свободно вздохнул.

Было бы неверно думать, что его терзал испуг или раскаяние: он просто был поражен неожиданностью происшедшего. Как многие очень впечатлительные люди, он был не чужд суеверию. Услышав имя Деварджеса, он сразу припомнил и сопоставил анализ своего характера, данный вчера отцом Фелипе, грустное вечернее раздумье в храме, случайные обстоятельства, в силу которых именно он – а не его компаньоны – поехал на этот раз в Сан-Антонио, и поразительную находку никому не известной второй губернаторской дарственной, которую именно ему предстояло отстаивать в суде. Однако достаточно было Артуру освоиться со своими переживаниями, как к нему вернулась обычная быстрота и ясность мысли. Разумеется, он не станет добиваться признания дарственной грамоты Сальватьерры; отговорит от этого и других. Дарственная на имя Деварджеса, конечно, подлинная. Но почему она у Гэбриеля? Если он юридический наследник Деварджеса, почему он не оформит свои права законным порядком? И куда девалась Грейс?

Мысль о Грейс вызвала в его душе легкое сентиментальное чувство, но ни стыда, ни раскаяния он не испытывал. Он был бы искренне рад оказать ей добрую услугу. Поток времени унес с собой то, что было романтического в их отношениях; его нынешнее желание быть ей полезным, без сомнения, лишь свидетельствует о благородстве и изяществе его натуры. Он посоветует своей очаровательной клиентке пойти на компромисс, потом разыщет Гэбриеля и Грейс, потолкует с ними дружески и уладит дело к общему удовольствию. Разве не ясно теперь, что его внезапное волнение – результат чрезмерной совестливости и обостренного чувства чести? Да, он слишком утончен, слишком чувствителен для своей профессии! Только теперь он понял, какой дельный совет дал ему отец Фелипе. Нужно надежно застраховать себя от этих романтических бредней!