Текст книги "Как стать леди"

Автор книги: Фрэнсис Бёрнетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Я тоже никогда не была богатой, – ответила Эмили, – и никогда не буду. Вы в несколько ином положении, – смутившись, добавила она.

Леди Агата снова слегка покраснела.

Эмили Фокс-Ситон сочла уместным пошутить:

– Потому что глаза у вас, как незабудки!

Леди Агата подняла свои незабудковые глаза, в которых светилась печаль.

– О, порой мне кажется, что совсем не важно, есть у тебя хоть какие-то глаза или нет, – произнесла она с горечью.

Эмили Фокс-Ситон с удовольствием призналась себе, что после этого разговора красавица прониклась к ней симпатией. Их сближение, начавшееся над шарфом для неизвестного рыбака, шарфом, который они вынесли на лужайку и затем оставили среди разбросанных по креслам и диванчикам ковриков и подушек, продолжилось. Кстати, шарф потом вместе с ковриками и подушками занесли в дом слуги – они уже привыкли находить на лужайке связанные из белой и серой шерсти шарфы и шапки, поскольку леди Мария привлекла к работе всех гостей Моллоуи. Вечером леди Агата зашла в комнату Эмили, чтобы та объяснила, что делать со спустившейся петлей, и это посещение стало чем-то вроде отправной точки, после которой они начали обмениваться визитами.

Тем временем положение леди Агаты все осложнялось. Ситуация дома складывалась наихудшим образом, и замок Клер маячил на ее горизонте, словно грозный призрак. Некоторые торговцы, которым, по мнению леди Клерауэй, следовало бы проявлять терпение и ждать, пока ситуация изменится и им, наконец, заплатят, начали проявлять бесстыдное нетерпение. А ввиду того, что в следующем сезоне предстоит вывозить в свет Аликс, это доставляло значительные неудобства. Ни одну девушку нельзя представить и соответствующим образом выпустить в большой мир, где у нее может появиться хоть какой-нибудь приличный шанс, без определенных на то затрат. Для семейства Клерауэй затраты означали кредиты, и в тех местах, где леди Клерауэй писала об ужасном поведении торговцев, чернила расплывались от пролитых ею слез. Порою, писала она в отчаянии, кажется, что семье экономии ради надо укрыться в замке Клер, как в окопе, но как тогда быть с Аликс и ее сезоном? А ведь есть еще и Миллисент, и Хильда, и Ева…

Не раз незабудковые глаза леди Агаты затуманивались от слез. Доверие, возникшее между двумя девушками, становилось все прочнее по причинам самым простым. Эмили Фокс-Ситон не могла припомнить, в какой именно момент она поняла, что светская красавица пребывает в тоске и беспокойстве, леди Агата также не могла вспомнить, когда начала все больше откровенничать с Эмили. Агату утешали разговоры с этим рослым, простым, безыскусным созданием – пообщавшись с Эмили, она уже не чувствовала себя такой подавленной. Эмили Фокс-Ситон часто и по-доброму восхищалась красотой Агаты, что возрождало ее веру в себя. По правде говоря, Агата сама всегда считала себя красивой и верила, что привлекательность и составляет ее основной капитал. Эмили восхищалась этой красотой и даже не думала усомниться в ее всемогуществе. Она жила в мире, в котором брак не имел никакого отношения к любви и романтике, в этом же мире жила и Агата. Конечно, хорошо, если девушке нравится мужчина, вознамерившийся на ней жениться, но это не главное – если он прилично себя ведет, если он покладист, если у него имеются средства, то, совершенно естественно он ей в конце концов обязательно понравится, во всяком случае, она будет ему благодарна за удобную или даже роскошную жизнь и за то, что она не останется обузой для родителей. Это было таким облегчением для всех – сознавать, что девушка «устроена», и прежде всего это было огромным облегчением для самой девушки. Даже романы и пьесы больше не походили на волшебные сказки, в которых в первой главе околдованный красотою молодой человек и юная красавица влюблялись друг в друга, а затем, претерпев череду красочных невзгод, добирались до последней главы, в которой женились в полной уверенности, что впереди их ждет только бесконечное блаженство. Ни леди Агата, ни Эмили не воспитывались на подобного рода литературе, обе они росли в атмосфере, где к сказкам относились скептически.

У обеих жизнь складывалось непросто, и обе хорошо представляли, что их ждет впереди. Агата знала, что она должна выйти замуж или увянуть, раствориться в узком мирке скуки и обыденности. Эмили знала, что у нее вообще нет никаких перспектив пристойного брака. Она не имела соответствующего окружения, была слишком бедна и не настолько хороша собою, чтобы привлекать восхищенные взоры. Более-менее прилично содержать себя, время от времени получать поддержку от своих более удачливых друзей, являя себя миру – если повезет! – не совсем уж нищей – вот и все, на что Эмили могла рассчитывать. Но она была уверена, что леди Агата имеет право на большее. Эмили не задумывалась о причинах такого своего отношения или о том, почему у леди Агаты есть такие права, она просто принимала это как данность. Она самым искренним образом была заинтересована в судьбе леди Агаты и испытывала к ней абсолютно откровенную симпатию. Когда лорду Уолдерхерсту случалось беседовать с леди Агатой, Эмили беспокойно на него поглядывала. Это была поистине материнская тревога – Эмили пыталась разгадать его намерения. И ведь какая хорошая партия! Из него получится замечательный муж – и не стоит забывать о трех имениях и восхитительных бриллиантах… Леди Мария описывала ей некую тиару, и Эмили частенько представляла себе, как сверкает она на изысканно низком лбу леди Агаты. Тиара куда больше к лицу ей, чем мисс Брук или миссис Ральф, хотя и они носили бы ее с гордостью. Она не могла не понимать, что в состязании за тиару придется в равной степени считаться и с блистательной миссис Ральф, и с задорно-хорошенькой мисс Брук, но леди Агата все-таки, казалось, в большей степени достойна этого приза. Эмили заботилась о том, чтобы ее подопечная всегда выглядела наилучшим образом, и когда письма из дома навевали на леди Агату уныние, когда она бледнела из-за плохих вестей, Эмили старалась ее приободрить.

– Полагаю, нам не помешала бы короткая прогулка, – говорила она. – А потом вы могли бы вздремнуть. Выглядите немного усталой.

– О, как любезно! – как-то раз сказала Агата. – Вы так беспокоитесь из-за моего цвета лица, из-за того, как я выгляжу!

– На днях лорд Уолдерхерст сказал мне, что вы единственная из известных ему женщин, которая всегда прекрасно выглядит! – таков был ангельски тактичный ответ Эмили.

– Правда?! – воскликнула, слегка покраснев, леди Агата. – Сэр Брюс Норман на самом деле мне тоже так однажды сказал. Я ответила, что это самое приятное из всего, что может быть сказано женщине. Тем более, – добавила она со вздохом, – что утверждение далеко не всегда соответствует истине.

– Лорд Уолдерхерст считает, что все именно так, – возразила Эмили. – Вы же знаете, он не из тех, кто ведет праздные разговоры. Он человек серьезный!

Ее собственное восхищение лордом Уолдерхерстом граничило с благоговением. У него действительно были безупречные манеры, он очень порядочно вел себя со своими арендаторами, он патронировал несколько уважаемых благотворительных обществ. Для некритичного ума Эмили Фокс-Ситон этого было достаточно, чтобы лорд Уолдерхерст и внушал ей почтение, и казался привлекательным внешне. Она знала, хоть и не очень близко, многих благородных персон, которые не могли идти с ним ни в какое сравнение. По взглядам своим Эмили принадлежала к ранневикторианской эпохе и уважала то, что достойно уважения.

– Я плакала, – призналась леди Агата.

– Этого-то я и опасалась, леди Агата.

– На Керзон-стрит все совсем безнадежно. Утром я получила письмо от Миллисент. Она следующая за Аликс и пишет… о, много чего пишет! Когда девушки видят, что что-то от них ускользает, они становятся очень раздражительными. Миллисент семнадцать, она очень миленькая. У нее волосы словно красное золото, а ресницы в два раза длиннее моих, – леди Агата снова вздохнула, и ее губы, так похожие на розовые лепестки, предательски задрожали. – Они все расстроились из-за того, что сэр Брюс Норман уехал в Индию, – добавила она.

– Но он же вернется! – воскликнула Эмили и необдуманно добавила: – Правда, это может быть слишком поздно. А он видел Аликс? – внезапно спросила она.

На этот раз Агата уже не порозовела, а покраснела: у нее была тонкая кожа, и каждое движение души было слишком хорошо заметно.

– Да, он ее видел, но она была в учебной комнате… И я не думаю…

Она резко замолчала и застыла, устремив взор в открытое в парк окно. Выглядела она совсем несчастной.

Эпизод с сэром Брюсом Норманом был коротким и каким-то невнятным. Начиналось все прекрасно. Сэр Брюс встретил красавицу на балу, они танцевали, и даже не раз. В сэре Брюсе привлекали не только его длинная знатная родословная и угольные шахты – он приятно выглядел, у него были смеющиеся карие глаза и острый ум. Танцевал он очаровательно и отпускал шутливые комплименты. Короче, представлялся отличной партией. Агате он понравился. Эмили подозревала, что даже очень понравился. Матушка Агаты тоже ему симпатизировала и полагала, что и он не остался равнодушен. Они несколько раз общались в свете, а потом встретились на лужайке Гудвуда[5]5
  Крикетный клуб в парке Гудвуд – один из старейших крикетных клубов в мире.


[Закрыть], и он объявил, что отправляется в Индию. Он отбыл, а Эмили предположила, что каким-то образом в этом обвиняют леди Агату. Родители не были до такой степени вульгарны, чтобы открыто ей об этом заявить, но она это чувствовала. Младшие же сестры единодушно дали ей это понять. От нее не скрыли, что если бы Аликс, или золотоволосая Миллисент, или даже Ева, которая была похожа на цыганку, поучаствовали бы в таком сезоне, да еще в платьях от Дусея, да в сочетании с их замечательным цветом лица, изящными подбородками и носиками, то ни один их знакомый по доброй воле ни за что не удрал бы от них на пароходе компании P&O в Бомбей.

В утреннем письме темперамент Миллисент взял верх над правилами хорошего тона, поэтому милая Агата и расплакалась. Поэтому же пересказанные Эмили слова лорда Уолдерхерста показались ей столь утешительными. Да, он уже не молод, но он очень приятный человек, и некоторые экзальтированные особы от него без ума. Очень, очень приятные слова.

Итак, они прогулялись, и щеки леди Агаты вновь обрели цвет. За ужином она была просто очаровательна, и вечером у нее образовался целый круг придворных. На ней был розовый наряд, голову ее украшал венок из цветов шиповника, она была вся такая тонкая и воздушная, что походила на нимфу Боттичелли. Эмили заметила, что лорд Уолдерхерст обратил на нее особое внимание. Он сидел в удобном угловом кресле и посматривал на леди Агату через монокль.

У леди Марии всегда находилась для Эмили какая-нибудь работа. Эмили обладала отменным вкусом в составлении букетов, и с самого начала ее визита так сложилось, что аранжировка цветов стала ее обязанностью.

На следующее утро она рано отправилась в сад, чтобы собрать еще не отряхнувшие росу розы. Она как раз тянулась за восхитительной «Миссис Шарман Кроуфорд», как произошло нечто, заставившее ее стыдливо опустить подоткнутую было юбку. А именно: к ней направлялся маркиз Уолдерхерст. Инстинкт подсказал ей, что он хочет поговорить о леди Агате Слейд.

Пожелав ей доброго утра, он заметил:

– А вы встали раньше леди Агаты.

– Она чаще бывает за городом, чем я, – ответила Эмили. – Когда мне выпадает счастье гостить за городом, мне хочется проводить на открытом воздухе все время. По утрам здесь так славно! Совсем не так, как у меня на Мортимер-стрит.

– Вы живете на Мортимер-стрит?

– Да.

– И вам там нравится?

– Там очень удобно. Мне повезло, у меня прекрасная хозяйка. Она и ее дочь очень ко мне добры.

Утро действительно было божественное. На цветах еще лежала роса, но солнышко уже начинало припекать, и в воздухе стоял густой аромат. Маркиз сквозь монокль посмотрел на синее небо, на деревья, в которых музыкально курлыкали горлицы.

– Да, – согласился он, – пожалуй, это явно отличается от Мортимер-стрит. Вам нравится сельская жизнь?

– О, да, – выдохнула Эмили, – о, да!

Она не была мастерицей длинных речей и не смогла бы сказать что-то кроме «О, да!» о своей любви к сельским пейзажам, к этим звукам и запахам. Но когда она подняла на него свои большие добрые карие глаза, в них была такая сила чувства, что слова и не требовались – такое с ней случалось часто, когда взгляд говорил о ее переживаниях выразительнее слов.

Лорд Уолдерхерст смотрел на нее сквозь монокль с тем же видом, с каким он обычно на нее смотрел – ровно, без раздражения, но и без всякого интереса.

– А леди Агате нравится загородная жизнь? – поинтересовался он.

– Она любит все прекрасное, – ответила Эмили. – Я считаю, что у нее такой же чудесный характер, как и лицо.

– Неужели?

Эмили отошла на пару шагов к розам, карабкавшимся по серо-красной стене, и принялась срезать бутоны и складывать их в корзину.

– Она во всем очаровательна, – сказала она. – По характеру, в манерах – во всем. Она не способна никого разочаровать или совершить ошибку.

– Она вам так нравится?

– Она была добра ко мне.

– Вы часто говорите о том, как люди к вам добры.

Эмили замерла в смущении. Она поняла, что вела себя не очень умно, и, будучи по натуре застенчивой, вообразила, что тем, что, словно попугай, повторяла одну и ту же фразу, нагнала на него скуку. Она залилась краской.

– Но все люди добрые, – пролепетала она. – Я… Видите ли, мне нечего им дать, но я все время от них что-то получаю…

– Надо же, как вам повезло, – произнес он, спокойно ее разглядывая.

Она почувствовала себя очень неловко, и когда он оставил ее, чтобы присоединиться к вышедшей на лужайку другой ранней пташке, ощутила одновременно и облегчение, и легкую грусть. По какой-то таинственной причине он нравился Эмили Фокс-Ситон. Возможно, постоянные разговоры о нем подогрели ее воображение. Он ни разу не сказал ей ничего такого уж умного или значительного, но ей казалось, что все им сказанное было и умным, и значительным. Он вообще не отличался разговорчивостью, однако никогда не выглядел глупцом. В свое время он произнес несколько речей в Палате лордов, нельзя сказать, чтобы блестящих, но разумных и исполненных достоинства. Он также написал два памфлета. Эмили испытывала глубочайшее уважение к чужому уму, и часто – стоит признать – принимала за глубокий ум то, что таковым отнюдь не являлось. Она была не привередлива.

Во время своих летних выездов в Моллоуи леди Мария устраивала деревенский праздник. Она давала такие праздники уже сорок лет, и это оживляло летнюю страду. Несколько сотен деревенских ребятишек объедались булочками и пирогами, запивая их чаем из глиняных кружек, после чего сражались за призы в разных соревнованиях и вообще развлекались, как могли. В этом леди Марии помогали добровольцы из числа ее гостей.

В помощники вызывались далеко не все, хотя все находили праздники милыми. Никто не возражал против резвящихся детей, а некоторые даже заражались их беззаботным весельем. И Эмили Фокс-Ситон оказалась, по мнению леди Марии, просто бесценной помощницей в этом начинании. На нее было так легко переложить всю нудную организационную работу, не чувствуя при этом никаких угрызений. А дел была масса, хотя Эмили Фокс-Ситон и не воспринимала их как что-то тяжелое и сложное. Ей бы и в голову не могло прийти, что она делает для леди Марии куда больше, чем подрядилась (если можно так выразиться), как никогда она не думала о том, что ее светлость, дама интересная и достойная всяческого восхищения, была по сути совершенной эгоисткой и никогда ни с кем не считалась. И пока Эмили Фокс-Ситон не выказывала явных признаков усталости, леди Мария и не помышляла о том, что она может уставать, как все люди из плоти и крови, и что ее ноги, пусть молодые и сильные, тоже могут болеть от бесконечной беготни туда-сюда. Леди Мария была счастлива, что приготовления к празднику идут так гладко и что Эмили в любой момент у нее под рукой. Эмили составляла списки и вела подсчеты, разрабатывала планы и делала покупки. Она вела переговоры с деревенскими матронами, которые пекли пироги и булочки и кипятили огромные медные чайники, она выбирала женщин, которые станут помогать нарезать пироги, мазать маслом хлеб и подавать все это, заказывала навесы, палатки, столы – ей приходилось держать в голове массу вещей.

– Действительно, Эмили, – сказала леди Мария, – не представляю, как я обходилась без вас все эти сорок лет. Впредь вы всегда будете заниматься такими праздниками в Моллоуи.

Веселая и общительная по природе, Эмили радовалась радостям других. В такой атмосфере она просто расцветала. Во время бесконечных походов в деревню она с удовольствием наблюдала, как все явственнее на детских личиках проступало волнение, каким счастливым предвкушением светились их глазенки, и улыбалась им в ответ. В день праздника она в очередной раз зашла в дом, в котором пеклись пироги, и дети сопровождали ее до самого крыльца, они толпились вокруг, хихикая и подталкивая друг друга. Когда она вышла, они осмелели настолько, что обступили ее – отчасти из любопытства, отчасти от нетерпения: ну когда же, наконец, последует обещанное угощение? Они улыбались, щеки у них раскраснелись, и Эмили улыбалась им в ответ, испытывая такую же, как и они, детскую радость. Она получала от их предвкушения такое удовольствие, что и не думала о том, сколько ей пришлось трудиться, готовя праздник. Она придумала множество новых развлечений, и это именно она, с помощью садовников, превратила обычные палатки в крытые пышной зеленью шалаши, украсила цветами столы и ворота в парк.

– А вы все бегаете! – сказал ей лорд Уолдерхерст, когда она в очередной раз спешила мимо собравшихся на лужайке гостей леди Марии. – Вы хоть представляете, сколько вы уже сегодня времени на ногах?

– Мне это нравится, – ответила она на бегу, краем глаза заметив, что он сидит чуть ближе к леди Агате, чем раньше, и что Агата в своей воздушной белой шляпе выглядит совсем как ангел – так ярко сияли ее глаза, так светилось лицо. Она выглядела по-настоящему счастливой.

«Наверное, он говорит ей всякое такое, – подумала Эмили. – Как счастлива она будет! У него такие хорошие глаза. Он сделает счастливой любую женщину!» С ее губ сорвался легкий вздох. Она очень устала, хотя еще и не осознавала этого. Если бы она так не устала, ей бы ни на мгновение не пришла в голову мысль, что она, увы, не из тех женщин, которым говорят «всякое такое» или с которыми может случиться «всякое такое».

– Эмили Фокс-Ситон, – заметила леди Мария, обмахиваясь веером, поскольку было ужасно жарко, – дарит мне восхитительное ощущение. Она заставляет меня чувствовать себя великодушной. Да, мне следует отдать ей самые чудесные вещички из гардеробов моих родственниц.

– Вы отдаете ей вещи? – спросил Уолдерхерст.

– Ну, у меня самой не так уж много того, что я могла бы ей отдать. Но ей все пригодится. Наряды у нее ужасно трогательные: настолько ловко придуманы и сделаны, что производят, при всей их дешевизне, очень приличное впечатление.

Лорд Уолдерхерст вставил монокль и проводил взглядом прямую спину удаляющейся мисс Фокс-Ситон.

– Я считаю, – нежным голосом произнесла леди Агата, – что она по-настоящему красива.

– Так и есть, – признал Уолдерхерст, – очень привлекательная женщина.

Вечером леди Агата пересказала его слова Эмили, и та была настолько поражена, что даже покраснела.

– Оказалось, лорд Уолдерхерст знает сэра Брюса Нормана, – сказала Агата. – Разве это не удивительно? Он сегодня говорил со мной о нем. Сказал, что он очень умный.

– Вы сегодня хорошо побеседовали, не так ли? – спросила Эмили. – Вы оба выглядели такими… такими… Как будто получаете большое удовольствие от беседы.

– Вам показалось, что ему нравится наш разговор? Он был очень мил. Даже не знала, что он может быть таким приятным.

– А я никогда не видела его таким довольным, – ответила Эмили Фокс-Ситон. – Хотя, по-моему, ему всегда нравится беседовать с вами, леди Агата. А эта легкая белая шляпа, – добавила она мечтательно, – она вам очень идет.

– Ужасно дорогая, – со вздохом произнесла прелестная Агата. – Эти шляпы такие непрочные! Мама сказала, что покупать такую – настоящее преступление.

– Как замечательно было бы, – ободряюще воскликнула Эмили, – если бы… Если бы в таких вещах вообще не было нужды!

– О, это был бы настоящий рай! Люди не понимают, они думают, девушки такие легкомысленные, что им все так просто дается, что все это несерьезно. Но когда ты знаешь, что у тебя должны быть такие вещи, что они словно хлеб… Это ужасно!

– Но вещи действительно много значат, – Эмили призвала все свои силы на обсуждение данного предмета и с искренней озабоченностью добавила: – Вы надеваете новое платье и представляете собою совсем иную картину. А у вас есть что-то новое на сегодняшний вечер и на завтрашний?

– У меня есть два вечерних платья, которые я здесь еще не надевала. Я… Я их припасла на особый случай… Одно очень легкое черное, затканное серебром и с серебряной бабочкой на плече, вторую бабочку закалывают в волосы.

– О, наденьте его сегодня! – с энтузиазмом воскликнула Эмили. – Когда вы спуститесь в нем к ужину, вы будете выглядеть так… Так по-другому! Я всегда думала, что когда блондинка впервые появляется в черном, это поразительно… Может, поразительно – и не то слово, однако… Да, наденьте его непременно!

И леди Агата надела. Эмили Фокс-Ситон зашла к ней перед ужином, чтобы помочь нанести последние штрихи. Она предложила заколоть чудесные белокурые волосы красавицы повыше и узел сделать попышнее, чтобы еще выразительнее трепетали в волосах леди Агаты легкие крылышки серебряной бабочки. И она сама приколола такую же бабочку к плечу ее черного платья.

– Восхитительно! – воскликнула она, отступив на шаг, чтобы полюбоваться результатом. – Позвольте мне спуститься на пару минут раньше вас, чтобы посмотреть, как вы входите.

В момент появления своей подопечной она сидела в кресле неподалеку от лорда Уолдерхерста и заметила, что он действительно был слегка поражен появлением леди Агаты. Монокль выпал у него из глаза, он подцепил его за шнурок и вставил обратно.

– Психея! – негромко воскликнул он, видимо, желая одним словом выразить свое мнение. – Психея!

Сказал он это скорее себе, чем Эмили или кому-то еще. Восклицание было удивленно-одобряющим, впрочем, особым энтузиазмом не отмеченным. После чего он весь вечер беседовал исключительно с леди Агатой.

Перед сном Эмили зашла к леди Агате, которая выглядела слегка взволнованной.

– В чем вы собираетесь пойти на завтрашний праздник?

– В белом муслиновом с кружевами, в той моей большой шляпе, с белым зонтиком и в белых ботинках, – ответила леди Агата. Было видно, что она нервничает, на ее щеках проступили красные пятна.

– А что у вас на завтрашний вечер?

– У меня есть бледно-голубое… Вы не присядете, дорогая мисс Фокс-Ситон?

– Нам обеим пора спать. Вы не должны выглядеть усталой.

Однако, заметив мольбу в глазах девушки, Эмили все-таки уступила и села.

С вечерней почтой пришло письмо с Керзон-стрит, еще более грустное, чем прежние. Леди Клерауэй вся извелась от материнского волнения, что было вполне понятно и даже довольно трогательно. Портниха подала на них в суд. Эта история, конечно же, попадет в газеты.

«Если не произойдет чего-нибудь, что сможет это как-то оттянуть, нам придется всем срочно возвращаться в замок Клер. И тогда все будет кончено. После этого никого из девочек уже нельзя будет вывозить. Они такого не любят», – писала леди Клерауэй.

Под «они» подразумевались, несомненно, те, кто задавали тон в лондонском свете.

– Вернуться в замок Клер, – дрожащим голосом произнесла леди Агата, – это все равно, что быть приговоренной к голодной смерти. Аликс, Хильда, Миллисент, Ева и я будем медленно умирать от голода, лишенные всего того, что делает жизнь девушки, рожденной в определенном сословии, хоть сколько-нибудь сносной. И даже если в ближайшие три или четыре года случится чудо, все равно для четверых из нас это будет слишком поздно – поздно даже для Евы. Тех, кто уезжает из Лондона, сразу забывают. Люди не могут не забывать. Да и как не забывать, если каждый год в свете появляются толпы новых девушек?

Эмили поспешила ее разуверить. Она была искренне убеждена, что им не придется возвращаться в замок Клер. Со всей присущей ей деликатностью она постаралась подарить леди Агате надежду, рассказав, какой эффект произвели серебряные бабочки.

– Полагаю, именно из-за бабочек лорд Уолдерхерст, увидев вас, сказал: «Психея! Психея!», – добавила она как бы между прочим.

– Правда?! – воскликнула леди Агата и тут же устыдилась своего восклицания.

– Да, – ответила Эмили, тактично напустив на себя самый равнодушный вид. – В черном вы выглядите такой неземной, такой воздушной, кажется, что еще немного – и вы улетите. Ну а сейчас вам пора спать.

Леди Агата проводила Эмили до дверей, пожелала ей спокойной ночи и тоненьким голоском добавила:

– О, мисс Фокс-Ситон! Вы так добры!

В глазах леди Агаты стояли слезы.