Текст книги "Комната спящих"

Автор книги: Фрэнк Тэллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Хорошо, доктор, – кивнула та, высыпая таблетки из стеклянной банки в металлический лоток.

Выйдя из мужского отделения, я спустился в комнату сна. Едва я открыл дверь, как услышал чьи-то рыдания. Сидевшая за столом медсестра поспешно отвернулась, чтобы я не видел ее лица. Судя по полной фигуре и цвету волос, это была Мэри Уильямс. Хотя практикантка изо всех сил пыталась сдерживаться, акустика в подвале заставляла звучать громче ее всхлипывания и сопение. Я не желал лезть не в свое дело и смущать девушку, но показаться черствым и равнодушным тоже не хотелось. Немного подумав, решил, что нехорошо бросать бедняжку в таком состоянии. К тому же неохота было разыгрывать бездарный спектакль и даже в благих целях притворяться, будто должен немедленно бежать по неотложным делам.

Я подошел к ней и остановился в тусклом свете лампы. Мэри никак не отреагировала на мое приближение. Она сидела неподвижно, только плечи дрожали. Надо сказать, для женщины небольшого роста у Мэри были удивительно широкие плечи.

– Что случилось? – спросил я.

Она не ответила.

– Мэри!

Практикантка сглотнула и заерзала на стуле.

– Ну почему они меня в покое не оставят? – Голос ее звучал визгливо, истерически.

Примитивный инстинкт заставил меня настороженно обернуться и вглядеться в темноту.

– О ком вы?

Я дотронулся до плеча Мэри, и она повернулась ко мне. В глазах стояли слезы, взгляд был расфокусированный. Практикантка казалась испуганной и почему-то долго молчала.

– Доктор Ричардсон… – наконец произнесла она, как будто колеблясь.

– Мэри! – повторил я. – О ком вы говорили?

Она шумно втянула в себя воздух.

– Извините, доктор Ричардсон. Просто…

Мэри снова умолкла и попыталась успокоиться, но остановить слезы было не так-то просто.

– Кажется, я уснула. – Она еще раз порывисто вздохнула. – Кошмар приснился…

– Ах, вот оно что.

На столе лежала потрепанная книга в черном кожаном переплете. Мэри заметила мой интерес, схватила том и сунула в ящик стола. Потом сделала вид, будто просто решила навести на столе порядок, стала перекладывать ручки, пресс-папье, линейку. Ее попытки были столь неубедительны и нелепы, что мне стало жаль бедную девушку. Позолота с вытисненного на обложке книги креста уже в значительной степени осыпалась и все равно блестела в свете лампы. Похоже, Мэри читала молитвенник.

– Ну как, успокоились? – спросил я.

– Да, – ответила Мэри. – Извините.

Я чувствовал, что она хочет о чем-то спросить, и, кажется, догадался о чем.

– Не волнуйтесь, – сказал я, поняв причину ее тревоги. – Я не скажу сестре Дженкинс.

Мэри облегченно вздохнула. Я взял со стола формуляр и сделал вид, что читаю.

– Наверное, страшный был кошмар.

Снова поерзав на стуле, Мэри ответила:

– Да. Страшный.

Поспешно встала и подошла к кроватям, явно давая понять, что не хочет продолжать разговор.

Мариан Пауэлл застонала, и Мэри тут же метнулась к ней. Я наблюдал, как Мэри переворачивает подушку и заправляет выбившийся край простыни под матрас.

Я спросил себя, зачем Мэри берет с собой молитвенник на ночное дежурство в комнате сна. Она не заметила, но я уже два раза видел на ее столе эту книгу. Мэри – девушка простая, и обманывать совсем не умеет.

«От доктора Питера Бевингтона

Оук-Лодж

Предместье Бигглсуэйда

Бедфордшир

30 апреля 1955 года

Доктору Хью Мейтленду

Клуб «Брекстон»

Карлтон-Хаус-террас

Сент-Джеймс

Вестминстер

Лондон SW1

Привет, Хью!

Прости, что пишу по рабочему вопросу прямо в клуб, но, учитывая обстоятельства, ты поймешь, что так лучше всего. Возникла трудная ситуация, и я очень рассчитываю на твою помощь. Пока всех подробностей сообщать не стану. Если, прочтя это письмо, сможешь что-то предложить, пожалуйста, позвони. Мы с Элспет едем на пару недель в Норфолк с Мойрой и Джеффри, но с 16 мая снова впрягусь в ярмо.

К нам в Оук-Лодж поступила пациентка, мы называем ее Селия Джонс. Сейчас объясню, в чем дело. Она явно благородного происхождения, возраст – на вид за пятьдесят. Более десяти лет пациентка находится в состоянии ступора. Я здесь работаю с сентября, и с тех пор эта женщина не произнесла ни слова. Двигается мало, иногда вообще застывает. Однако ест хорошо, особенно с тех пор, как мы начали давать ей инсулин для стимулирования аппетита (5 кубиков). На животе у пациентки шрам от кесарева сечения. Я уже все перепробовал. Бензедрин, дринамил, три курса электрошоковой терапии, даже метразол, и никакого эффекта.

А теперь самое интересное – мы тут узнали, что пациентка по имени Селия Джонс, проходившая лечение в больнице Святого Данстана в Степни, погибла в январе 1941 года во время бомбежки люфтваффе. Я там работал одно время и всегда вспоминаю добрым словом доктора Уилсона. У него были пышные бакенбарды, и одевался он как типичный представитель Викторианской эпохи. Весь персонал погиб, включая доброго старого Уилсона. Можешь себе представить, что там творилось после бомбежки. Пациентов развезли кого куда, и неудивительно, что немного напутали. Все документы сгорели. В общем, получается, что личность так называемой Селии Джонс неизвестна. Мы из нее слова вытянуть не можем и до сих пор не выяснили, кто она. Вот такая загадка. Люблю трудные задачи, а тут еще одно интригующее обстоятельство – если состояние больной хоть чуть-чуть улучшится, она сможет назвать свое имя. Ну как, есть идеи?

Надеюсь, у вас с Дафной все хорошо. Элспет просила передать привет.

С добрыми пожеланиями, Питер.

Доктор Питер Бевингтон,

заведующий отделением.

P. S. Слушал вчера вечером твое выступление по радио. Здорово ты разнес этого мошенника с его психоанализом. У бедняги даже голос дрожал. Персонификация в бессознательном! Ну и бред! Думал, глупее фрейдизма ничего придумать нельзя, но юнгианцам это удалось!»

Глава 7

С каждым днем темнело все раньше. Стаи птиц взмывали над болотами и устремлялись на юг, выстроившиеся в небе косяки напоминали развевающиеся знамена. Смутная, туманная линия горизонта была окрашена красновато-коричневым и пурпурным, цвета расплывались, точно на акварельном рисунке.

Приближались холода, а мы с Джейн продолжали тайно встречаться. Она прокрадывалась ко мне в комнату не реже двух раз в неделю, а один раз мы осмелились провести вместе все воскресенье.

Мы лежали в кровати, наслаждаясь блаженной, удовлетворенной негой двух любовников, и лениво переговаривались. Мимоходом я упомянул, что хотел бы узнать больше о пациентках комнаты сна, об их жизненных историях. Джейн перекатилась на грудь и посмотрела на меня прекрасными зелеными глазами. Тушь размазалась по щекам, и в таком виде она была невероятно соблазнительна – этакая плохая девчонка.

– Интересно, – произнесла Джейн, не сводя с меня глаз.

– Что именно?

– Что ты такой неравнодушный.

– Я же психиатр, – рассмеялся я.

– Да, но… – Джейн потянулась за пачкой сигарет и дала мне прикурить. – Ты про меня знаешь много, а я про тебя ничего не знаю.

– Рассказывать особо нечего.

– Ты никогда не рассказываешь о родителях, о семье…

– О бывших девушках? – игриво перебил я.

Джейн выхватила у меня изо рта сигарету, затянулась сама и выпустила дым мне в лицо.

– Не только.

– Ну хорошо, что ты хочешь узнать?

– Ничего особенного, самые обычные вещи. То, что люди рассказывают друг другу, когда знакомятся.

– А по-моему, мы уже и так очень хорошо знакомы, – пошутил я и сжал ее ягодицы. – Разве нет?

Джейн сделала вид, что сердится.

– Ты понял, о чем я!

– Думал, ты мне спасибо скажешь.

– За что?

– За то, что не утомляю тебя деталями. Вообще-то жизнь у меня скучная.

– Ну и пусть, мне все равно интересно.

– Ты просто не хочешь меня обижать.

– Неправда.

Я вздохнул:

– Ладно, если настаиваешь… Только потом не жалуйся, что тебя не предупреждали. – Джейн снова протянула мне сигарету, я несколько раз затянулся, собрался с мыслями и произнес: – Начнем с самого начала. – Я сам не заметил, как процитировал первую фразу пьесы, которую слушал по радио. Отчего-то запомнилась. Я еще раз повторил: – Начнем с самого начала.

Джейн пихнула меня под ребра. Так же делают с граммофоном, когда пластинка застревает и перестает крутиться.

– Ранние годы помню смутно, но, кажется, детство у меня было счастливое. Жили мы в Кентербери, у отца там была медицинская практика. Пациенты его любили, но с нами, дома, он держался строго. Не сказать чтобы совсем сурово, но и чувств своих особо не показывал. Впрочем, для его поколения это нормально, тогда все мужчины так себя вели. Что еще можно сказать об отце? Порядочный человек, надежный, работящий – в общем, каменная стена. А вот мама совсем не такая. Энергичная, взбалмошная, немножко нервная, все время иронизирует, но папа ее юмор не улавливает. На самом деле они разные, как ночь и день. В школе мама училась только до четырнадцати, зато очень много читает и обожает стихи. Заставляла меня учить наизусть Китса и Кольриджа: «В стране Ксанад благословенной дворец построил Кубла Хан…» – и все в таком духе. До сих пор помню. После войны родители переехали в Борнмут. Отец все еще работает.

– Часто с ними видишься?

– Реже, чем хотелось бы.

– Плохо ладите?

– Они очаровательные люди. Просто…

– Что?

– Времени не хватает.

– Как думаешь, мне бы понравилась твоя мама?

– Да. С ней не соскучишься. Кое-кто назвал бы маму эксцентричной, а с возрастом у нее это качество только усиливается.

Я рассказал о школе, Кембридже, обязательной военной службе, работе в Эдинбурге. И тут особенно остро почувствовал, что в моей упорядоченной жизни не хватает чего-то захватывающего, значительного. Видимо, я похож на своего серьезного, педантичного отца больше, чем хочу признавать. О былых подругах не сказал ни слова, и Джейн не настаивала. Это мне понравилось. Все бывшие подруги из меня подробности клещами тянули. Даже Шейла задала пару вопросов, пусть и в своей обычной легкомысленной манере.

Закончив рассказ, я сложил руки на груди и проговорил:

– Вот, пожалуйста. Теперь довольна?

Джейн потянулась ко мне, поцеловала и после долгой паузы спросила:

– Ты, похоже, не очень любишь говорить о себе?

Она оказалась наблюдательнее, чем я думал.

– Разве это так плохо, – натянуто улыбнулся я, – интересоваться другими людьми больше, чем собственной персоной?

– Наверное, нет, – задумчиво произнесла Джейн, но прежде чем успела спросить еще что-нибудь, я начал целовать ее и целовал до тех пор, пока взаимная страсть не сделала всякие разговоры невозможными.

Когда наступила ночь, я проверил, нет ли кого на лестнице или в вестибюле, и, убедившись, что путь свободен, подал знак Джейн. Она чмокнула меня в щеку и на цыпочках подкралась к двери. Еще секунда – и Джейн скрылась.

Хотя значительная часть моих мыслей была посвящена ей, меня до сих пор тревожило странное происшествие, случившееся в нашу первую ночь. Темную фигуру, загораживающую лунный свет, еще можно было объяснить, заглянув в медицинский справочник, но звук двенадцати томов, падающих на пол с большой высоты (замечу – Джейн тоже слышала грохот), и наглядное доказательство в виде треснутых корешков – это уже серьезнее. Разумного объяснения не находилось.

Я слышал о полтергейсте – шум в доме, шорохи, передвижение предметов. В детстве я читал о духах с жадным любопытством и наивным восторгом, но никак не думал, что когда-нибудь сам столкнусь с чем-то подобным.

Придя к выводу, что происходящее не укладывается в рамки традиционной науки, я решил рассмотреть другие варианты и вспомнил целый ряд странных случаев, которые до тех пор игнорировал – попросту не обращал внимания. Вздох в пустой ванной, упавшая на лестницу ручка, подозрительное поведение Мэри Уильямс, два обручальных кольца: одно – необъяснимо исчезнувшее, другое – так же необъяснимо появившееся. Я даже готов был всерьез отнестись к утверждениям Майкла Чепмена, будто его кровать двигают.

Мысль о том, что мертвые возвращаются специально для того, чтобы совершать мелкие проказы, всегда казалась мне нелепой. И все же торопиться с выводами не следовало, ведь разумной альтернативы, объясняющей все странности, так и не нашлось. К своему удивлению, едва я это признал, как почувствовал облегчение, будто именно к этому выводу и стремился. В то же время совсем отказываться от научного в пользу сверхъестественного не хотелось. Я сформулировал гипотезу, а любые гипотезы нужно проверять. Конечно, проведение эксперимента в моем случае исключалось, но можно собирать информацию и искать связи между фактами.

Я вспомнил, как Мейтленд устроил для американских гостей экскурсию по больнице, призывал Розенберга и Страттона обратить внимание на резные перила главной лестницы и указывал на доспехи якобы пятнадцатого века. И в Лондоне, во время собеседования в клубе «Брекстон», Мейтленд со знанием дела рассказывал о недавнем прошлом здания. Когда он приехал в следующий раз, я притворился, будто интересуюсь резьбой, и спросил, откуда известно, что это работа Роберта Гринфорда. Намерения мои состояли в том, чтобы завести разговор об истории Уилдерхоупа, и тогда любые вопросы о предыдущих обитателях будут выглядеть вполне естественно.

– В книге прочел, – ответил Мейтленд.

– О прерафаэлитах?

– Нет. Не слишком люблю это направление в искусстве. На мой вкус, слишком много сказочного – все эти рыцари, ангелы, феи… Не находите?

Тут Мейтленд будто задумался, и мне пришлось напоминать о своем вопросе.

– Так что это была за книга? В которой говорилось про Гринфорда?

– История Уилдерхоупа, – отозвался Мейтленд. – Случайно наткнулся в мужском отделении, в комнате отдыха за журналами о крикете.

– И кто же ее написал?

– Один историк, лежал тут в госпитале для выздоравливающих во время войны. Надо думать, от скуки не знал, чем заняться. Хотите, можете почитать. Правда, написано очень сухо.

В тот же день Мейтленд вручил мне тонкую книжицу в линялом тканевом переплете желтого цвета. Я едва сумел разобрать название: «Уилдерхоуп-Лодж – охотничья резиденция Викторианской эпохи». Внизу стояло имя автора – Хьюберт Спенс и название издательства – Джордж Дж. Харрап и K°, Кингсуэй, Лондон.

В коротком вступлении рассказывалось об обстоятельствах написания книги, далее шло подробное описание здания и его отличительных особенностей. Нашлась целая глава о «Домашней утвари», которая в те времена включала полотна Россетти и Берн-Джонса, редкий китайский комод и швейцарские часы семнадцатого века в футляре из позолоченной бронзы. Но в основном в книге говорилось о сэре Джеральде Гезеркоуле, человеке, по заказу которого был построен Уилдерхоуп, и его архитекторе, Роберте Лиле. История семейства Гезеркоул от нищеты в семнадцатом веке до получения дворянского титула ко времени Первой мировой войны была в подробностях рассказана в невероятно скучном «Приложении», но я не нашел ничего, объяснявшего возвращение неупокоенных духов, жаждущих мести. Никаких убийств, подозрительных смертей, нарушенных клятв или сомнительных предков, занимавшихся нечистыми делами. Только утомительное перечисление успехов на ниве торговли, филантропических деяний и этапов, предшествовавших вхождению в высшие классы общества. Книга меня разочаровала.

Но бросать расследование я не собирался.

* * *

В пятницу Джейн снова поднялась ко мне. Мы лежали в кровати, сплетничали о других медсестрах, и тут я упомянул о Мэри Уильямс.

– Заметила, какая она нервная? Будто все время ждет нападения.

Я рассказал, как Мэри резко остановилась на лестнице, будто сзади ее схватили за волосы. Надеялся, у Джейн тоже найдется что рассказать, но она просто сказала:

– Очень мило, что ты беспокоишься о Мэри. Да, она сильно нервничает. Надо почаще с ней заговаривать и быть приветливее, а главное, защищать, когда сестра Дженкинс выйдет на тропу войны.

– Представляешь? – Я решил зайти с другой стороны. – Когда у нее ночное дежурство в комнате сна, Мэри всегда берет с собой молитвенник.

– Не знала, – с легким удивлением ответила Джейн.

– Любопытно, зачем?

– Чтобы молиться, – чуть раздраженно ответила Джейн – мол, не задавай глупых вопросов.

Я хотел было рассказать, как застал Мэри в слезах, но это было бы некрасиво по отношению к ней.

Но и эта новая неудача меня не остановила. Я отправился к Майклу Чепмену.

Мы с ним регулярно играли в шахматы, и в результате Чепмен начал делать большие успехи. Больше не приходилось поддаваться – Чепмен обыгрывал меня, даже когда я старался победить. Пожалуй, это был хороший знак – больной приобрел способность сосредотачиваться и мыслить упорядоченно. Конечно, Чепмен до сих пор очень болен, но теперь к его словам можно было относиться с бо́льшим доверием.

В комнате отдыха, как всегда, никого больше не было. Из-за стены раздавался громкий храп.

Чепмен посмотрел на доску, поерзал и произнес:

– Если удастся закрепить ладью на седьмой горизонтали, это даст огромное преимущество, а если две – победа обеспечена.

Чепмен с силой потер руки, будто стараясь таким образом ускорить мое поражение. Его ладьи так и крушили моих пешек, угрожая полным разгромом.

– Да, – согласился я. – У меня шансов мало.

Чепмен хохотнул:

– Вообще никаких, доктор Ричардсон. Ну что, будете признавать поражение?

– Нет, еще подожду.

Чепмен покачал головой. На его лице нетерпение мешалось с весельем. Я попытался спасти короля, и Чепмен забрал еще одну пешку. Всего за два хода мой противник одержал сокрушительный триумф.

– Поздравляю, Майкл. – Я пожал ему руку. – Великолепно.

От похвал Чепмен только отмахнулся и начал теребить пояс халата. Предзакатное солнце освещало каждую глубокую морщину на его лице. Я предложил Чепмену сигарету, и мы закурили в дружеском молчании.

Наконец я кашлянул и обратился к нему:

– Майкл?

Чепмен повернулся ко мне.

– Вы спрашивали, зачем медсестры по ночам двигают вашу кровать.

– Да, – настороженно протянул Чепмен.

– А я ответил, что вам показалось. У вас до сих пор такое ощущение?

Чепмен дернул головой:

– Да.

– Расскажите, пожалуйста, как именно это происходит.

– Я просыпаюсь… кругом темно… и кровать движется.

– Как?

– Вперед-назад.

– Если в палате темно, почему вы так уверены, что это делают медсестры?

Чепмен прижал палец к нижней губе.

– А кто еще?

– А вам не приходило в голову, что это может быть… – я запнулся, – кто-то другой?

– Другой пациент?

– Нет.

– Кто же тогда? – Чепмен наморщил лоб, и я испугался, что совсем его запутал. Разговор шел труднее, чем я предвидел.

– Простите, – извинился я. – Просто хотел… – Я снова запнулся. – Хотел узнать, высыпаетесь ли вы. Вот и все. А с медсестрами я поговорю.

Чепмен будто съежился. Щека нервно задергалась, он начал оглядываться через плечо. Я его расстроил, и мне стало стыдно за то, что поставил собственные нужды выше интересов пациента.

Вечером, сидя в кабинете, я все еще переживал из-за Чепмена. Более того, я засомневался, будет ли толк от моего расследования. Ничего нового так и не узнал, а если и дальше буду задавать странные вопросы, выставлю себя в нелестном свете. Учитывая, что произошло дальше, в ситуации содержалась значительная доля иронии. Ложась спать, я окончательно убедил себя, что лучше выкинуть из головы полтергейст, уделять больше внимания Джейн, заняться новыми исследованиями и не отвлекаться от работы.

Постепенно я погрузился в приятное забытье, предшествующее засыпанию.

* * *

Вздрогнув, я проснулся. Царила тишина, но мне казалось, что меня разбудил какой-то громкий звук. Казалось, в воздухе до сих пор ощущалось эхо. Я включил лампу и замер, прислушиваясь. Слегка поскрипывало дерево, а за плинтусом раздавался шорох – должно быть, мыши. Я встал и вышел в коридор. Разболтавшаяся ручка двери напротив начала дергаться, и я взялся за нее. Едва пальцы дотронулись до меди, подрагивание прекратилось, но стоило отпустить ручку, и она снова пришла в движение. Ничего особенного в этом не было – обычные сквозняки. Но тут я заметил, что дверь в мой кабинет приоткрыта, а ведь я точно закрывал ее перед тем, как ложиться спать. Помню, как запирал задвижку и услышал приятный щелчок. Уилдерхоуп – здание старое, щелей здесь более чем достаточно, но чтобы сквозняк открыл запертую дверь… Казалось, коридор удлинился в несколько раз, – так долго я шел. Я заглянул в кабинет, но внутри было темно.

– Эй, – тихо окликнул я. – Есть здесь кто-нибудь?

Я шагнул через порог и включил свет. От потрясения у меня отвисла челюсть, и я так и стоял с открытым ртом, как идиот. Комната выглядела так, будто в ней устроили пьяную гулянку. Стул возле письменного стола был опрокинут, а пол усеивало нечто напоминающее конфетти. Я наклонился и понял, что это обрывки обычной писчей бумаги, разодранной в мелкие клочья. На них виднелись обрывки слов, написанных моим почерком. Это был чистовик статьи об эдинбургском эксперименте.

– Господи! – вслух выдохнул я.

Я выронил обрывки на ковер. И снова услышал движение под плинтусом.

Тут я почуял резкий запах, на который при обычных обстоятельствах обратил бы внимание гораздо раньше. Пахло гарью. Вскочив на ноги, я бросился искать источник возгорания. Окурки в пепельнице давно уже потухли. Я пошевелил пальцем бело-серый пепел и убедился, что он холодный. В корзине для мусора обнаружились две черные обгоревшие спички, но ни на одном из скомканных клочков бумаги следов огня не было.

Мне необходимо было знать, что здесь творится. Вдруг меня осенило – есть человек, к которому можно обратиться за ответами. Я должен поговорить со своим предшественником. Нужно разыскать Палмера.