Текст книги "Длинная дорога в Аммеру"

Автор книги: Фрэнк О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

О'Коннор Фрэнк
Длинная дорога в Аммеру

Фрэнк О'Коннор

Длинная дорога в Аммеру

Перевод М. Шерешевской

Каждый вечер ее можно было видеть с кувшинчиком в руке на дороге в лавку мисс О., куда она тащилась за пивом, – бесформенная, словно куль, старуха в клетчатом, вылинявшем до цвета табачной пыли платке, который пригибал ей голову на грудь, где она придерживала его, сжимая в горсти складки; холщовый фартук и пара мужских башмаков без шнурков дополняли ее наряд. Набрякшие глаза казались тугими комочками плоти, а розовое, словно вырезанное из редиски, старческое лицо было сведено надвигавшейся слепотой. Старое сердце служило плохо, и она то и дело останавливалась передохнуть, ставила кувшинчик на землю и прислонялась к стене, спуская на плечи тяжелый платок. Мимо проходили люди; она пугливо разглядывала их; они здоровались с ней, а она поворачивала голову и долго смотрела им вслед. Пульс жизни бился в ней все тише, щшгь с трудом можно было уловить его слабое, неохотное биение. Иногда, в порыве странной робости, она отворачивалась к стене, доставала из-за пазухи табакерку и, отсыпав щепотку на тыльную сторону кисти, нюхала табак. Табачная труха оседала на носу, верхней губе, осыпала ветхую черную кофточку. Подняв отекшую кисть к глазам, старуха придирчиво и укоризненно рассматривала ее, словно желая понять, почему рука уже не служит ей верой и правдой. Затем отряхивалась, подхватывала кувшин, утиралась подолом и тащилась дальт"

ше, держась поближе к стене и громко постанывая.

Добравшись до дома – небольшого строеньица, лепившегося на уступе холма – она сбрасывала башмаки, вываливала на стол горшок картошки и вместе со стариком сапожником, который снимал у нее угол, ела ее, счищая кожуру пальцами и макая в кучку соли на столе, а к кувшинчику с пивом они прикладывались по очереди. Жилец был веселый, философического склада старик, звали его Джонни Торнтон.

После ужина они сидели при свете очага, разговаривая о былом своем деревенском житье, о соседях, давно уже умерших, о духах, эльфах, приворотах и наговорах.

Ее сына, приносившего ей месячное содержание, всегда коробило, когда он заставал их за подобными разговорами. Состоятельный торговец, он держал бакалейную лавку на Южной главной улице, владел собственным домом в Санди Уэлл и был бы только счастлив, если бы мать разделила с ним окружавшее его великолепие – ковры, фарфор и часы с боем. Он сидел, насупившись, между двумя стариками, поглаживал длинный подбородок и силился понять, почему они с таким упоением толкуют о смерти, к которой относились, как в старину, не страшась перехода в мир иной.

– Ума не приложу, что вам за радость от таких разговоров? – не выдержал он однажды.

– Каких таких, Пет? – спросила мать, кротко улыбаясь.

– Бог мой, – сказал он. – Вы только об одном и говорите: покойники, могилы, те, кто были, сплыли и быльем поросли.

– Ах ты! Ах ты! Почему же нам их не помянуть? – невозмутимо возразила старуха, пытаясь застегнуть раскрывшуюся на груди кофточку. – Разве там, на небесах, нас не больше, чем здесь?

– А что с того – все равно вы никого там не ете, да и не увидите даже! – воскликнул он.

– Как же не узнаю, Пет? – рассердилась она. – Не узнаю Тумисов из Лэкро или Дрисколов из Аммеры?

– Ишь как вы уверены, что я повезу вас в Аммеру, – сказал он, поддразнивая мать.

– Как же иначе, Пет? – спросила она, утираясь подолом и глядя на него со своей виноватой бессмысленновопрошающей улыбкой. – А куда ты меня повезешь?

– А что, паше место на кладбище недостаточно хорошо для вас? – спросил он. – Рядом с собственным сыном и внуками?

– Неужто ты и впрямь хочешь похоронить меня в городе? – Она вся съежилась, уставившись на огонь, и лицо ее приобрело надутое, упрямое выражение. – Я вернусь в Аммеру – туда, откуда пришла.

– Туда, где мы голодали и холодали, – с негодованием сказал Пет.

– Туда, где лежит твой отец, сынок.

– И у да, конечно, куда ж еще! Только ни мой отец, ни дед не сделали для вас и половины того, что сделал я. Сколько раз я рыскал по улицам Корка, чтобы добыть для вас несколько грошей.

– Да, рыскал, ничего не скажу, рыскал, – подтвердила она, глядя в огонь и вся трясясь. – Ты был мне хорошим сыном.

– А сколько раз у меня живот подводило от голода, – продолжал он, проникаясь жалостью к самому себе.

– И это верно, – пробормотала она. – Верно, верно, все верно. Тебе частенько приходилось щелкать зубами.

А что еще было делать при тех достатках, с какими мы остались?

– А теперь паш семейный склеп недостаточно хорош для вас! – сказал с упреком сын. В его тоне прозвучала неподдельная горечь. Человек слабовольный, он ревновал мать к мертвым, к власти, которую они имели над ней.

Она взглянула на него все с той же виноватой, полубессмысленной улыбкой, прикрыв окруженные морщинками старческие глаза, и распухшими, безжизненными, словно деревяшки, пальцами принялась приглаживать желтоватые завитки у висков – что обычно делала, когда приходила в волнение.

– Нет уж, ты отвези меня в Аммеру, Пет, – чуть но плача попросила ока. – Отвезгт меня к своим. Мне не будет покоя среди чужих. Я буду вставать и бродить окрест.

– Ну и глупости, мамаша! – сказал Пет с возмущенным видом. – Нынче такие штуки не в моде.

– Я здесь ради тебя не останусь! – в бессильной ярости хрипло крикнула вдруг старуха и, схватившись за выступ над очагом, поднялась на ноги.

– А вас никто и не спросит, – отрезал он.

– Я буду являться к тебе с того света, – с усилием прошептала она, держась за выступ и наклоняясь к сыну с кривой ухмылкой.

– Еще большая глупость, – сказал он, презрительно тряхнув головой. Все эти духи, эльфы, привороты.

Она сделала шаг к нему и остановилась, распрямляя ладонями два желтоватых завитка, ее полумертвые глаза щурились и мигали в свете свечи, отечные, изрезанные морщинками щеки напоминали растрескавшуюся эмаль.

– Пет, – сказала она, – в день, когда мы уезжали из Аммеры, ты обещал привезти меня назад. Ты тогда был еще совсем мальчишкой. Собрались соседи, и напоследок я сказала им – уже на дороге: "Мой сын Пет дал слово, и он привезет меня сюда, к вам, когда придет, мой срок..." Это было так, клянусь перед всевидящим богом, что зрит меня сейчас с небес. Я все приготовила. – Она шагнула к полке под лестницей и вынула два свертка. С благоговением развернув их, она низко склонилась над ними и, казалось, слова ее были адресованы себе самой: – Вот два медных шандала и свечи к ним, освященные. А вот и саван. Я сама выветривала его на веревке каждый месяц.

– Да вы совсем рехнулись, мамаша, – сказал Пет сердито. – Ведь это сорок миль! Сорок миль, да все по, горам!

Она вдруг двинулась на него, шаркая босыми ногами и потрясая в воздухе рукой со скрюченными пальцами, и не только ее лицо, но и тело казалось слепым от старости. Хриплый, надтреснутый старушечий голос перешел на крик:

– Я привезла тебя оттуда, а ты отвезешь меня туда! Даже если на это пойдет твой последний грош, а тебе и твоим детям придется доживать свой век в богадельне – даже тогда ты отвезешь меня в Аммеру. И не по короткой дороге. Запомни, что я тебе велю. Не по короткой, по длинной! По длинной дороге в Аммеру, вокруг озера, по той, по которой я везла тебя оттуда.

Я прокляну тебя страшным проклятием, если ты повезешь меня короткой дорогой через горы. И ты остановишься у старого ясеня в начале проулка, откуда виден наш дом, и помолишься за всех, кто состарился в нем, и за всех, кто ребенком играл на дощатом полу. А потом... Пет! Пет Дрискол! Ты меня слышишь? Ты слушаешь, что я тебе говорю?

Она схватила его за плечо, впившись взглядом в его длинное унылое лицо – она хотела знать, как он принимает ее наказ.

– Слышу, – ответил он, пожимая плечами.

– Потом, – голос ее перешел на шепот, – ты встанешь перед соседями и скажешь... запомни, что я тебе говорю! – ты скажешь: "Люди, это Эбби, дочь Бетти Хейг, она сдержала слово: она вернулась к вам".

Старуха произнесла эти слова любовно, тихо улыбаясь – как строки старинной песни, которые твердила из ночи в ночь. В них был весь Западный Корк: открытая всем ветрам дорога через пустоши в Аммеру, голые серые холмы в паутине изгородей, межевавших карликовые наделы, и побеленные домики, с непроницаемым видом глядевшие из-за чахлых кустов падуба, которые, уклоняясь от ветра, поворачивали свои листья изнанкой то сюда, то туда.

– Ладно, – сказал Пет, вставая. – Заключим с вами честную сделку.

Старуха сощурила глаза и вперила их в его безвольное, понурое лицо; казалось, она его не слышит.

– Этот дом мне недешево обходится. Вы исполните мое давнишнее желание переедете ко мне, а я обещаю отвезти вас в Аммеру.

– Нет, – ответила она угрюмо, беспомощно поводя плечами – убитая и потерянная старуха, утратившая остатки жизненных сил.

– Ну что же, – сказал Пет. – Поступайте, как знаете. Это мое последнее слово. Решайте – либо да, либо нет. Переедете ко мне, будет вам могила в Аммере, останетесь здесь – придется лежать на кладбище в Корке.

Она проводила его до дверей – согнувшись в три погибели и совсем втянув голову в плечи, – но, вернувшись, распрямилась, достала табакерку, взяла из нее понюшку.

– Охота тебе печалиться, – сказал Джонни. – У него семь пятниц на неделе: к завтрему передумает.

– Может, передумает, а может, и пет, – сказала она горестно и, распахнув заднюю дверь, вышла во двор.

Ночь была звездная, из раскинувшейся внизу лощины доносился шум города. Она глянула наверх – на бескрайнее небо над задней стеной, – и горько разрыдалась.

– Ох, Аммера моя, Аммера! Далеко ты, моя Аммера. Не добраться мне туда ни сегодня, ни завтра. А пом-ру, так похоронят на чужбине, далеко ото всех, кого знала, и разделит нас дальняя дорога.

Кому-кому, а старине Джонни следовало бы – садовая его голова! сообразить, что затевает старуха, когда на ночь глядя она поползла, цепляясь за нерила, вниз к перекрестку. Там, напротив освещенных окон трактира, не выпуская трубки пзо рта, стоял со своим крытым грузовичком Ден Риган, промышлявший извозом. Вся округа обращалась к нему по мере надобности.

Эбби поманила его, и они отошли в темное местечко у затянутой плющом калитки. С глубокомысленным, сосредоточенным видом Риган выслушал все, что она сочла нужным ему сказать; он хмыкал, кивал, утирал нос рукавом или переходил на другой край тротуара, чтобы высморкаться и сплюнуть в канаву, ж с его лица ни на мгновение не сходило напряженное, осмотрительное выражение.

Кому-кому, а Джонни следовало бы сообразить, что это означало и почему его старая приятельница, всегда талая щедрая, теперь сидит у потухшего очага, скупясь развести огопь, а по пятницам требует с него квартирную плату, не входя в его обстоятельства, и даже отказывает ему в глотке пива, которым они всегда друг друга угощали. Он считал, что это была перемена перед смертью и что денежки идут в кошель, который она прячет на труди. Ночью она пересчитывала их у себя наверху при свете огарка, монеты выскальзывали из ее безжизненных пальцев, ж он слышал, как она ревела коровой, ползая по голым доскам и вслепую собирая их в горсть. Потом до его слуха доносилось поскрипывание кровати – опа ворочалась с боку на бок, – бряканье четок, когда она снимала их с изголовья, и старческий гвлос, который, то подымаясь, то опускаясь, читал молитву. Иногда пронзительный речной ветер будил его до зари, и он тоже слышал ее бормотанье: бормотанье, зевок, чирканье спички – она смотрела на будильник – о, эти нескончаемые ночи старости! – и затем снова бормотанье, бормотанъе и молитва.

Но в некоторых вещах Джопни был на редкость туп; он ни о чем не догадывался, пока однажды ночью она пе позвала его, и, подойдя со свечой в руке к подножью лестницы, он увидел ее на площадке в ночной рубахе, напоминавшей мучной мешок. Она стояла, держась одной рукой за косяк, а другой теребя жидкие пряди спутанных волос.

– Джонни! – проскрипела она в страшном возбуждении. – Он приходил сюда!

– Кто приходил? – сердито рявкнул снизу Джонни, еще не отойдя от сна.

– Майкл Дрискол, отец Пета.

– Э, да это тебе приснилось, – сказал он сердито. – Отправляйся обратно в постель, господь с тобой.

– Нет, не приснилось, – воскликнула она. – Я лежала, перебирая четки, сна не было ни в одном глазу, и вдруг он появился в дверях и поманил меня пальцем.

Сходи к Дену Ригану, Джонни, прошу тебя.

– Не пойду я ни к какому Дену Ригану, проси не проси! Тебе известно, который сейчас час?

– Утро уже.

– Да, утро! Четыре часа утра! Сейчас побежал, как же!.. Может, тебе нехорошо? – добавил он уже другим тоном, подымаясь вверх по лестнице. Хочешь, чтобы тебя отвезли в больницу?

– Нет, не нужна мне больница, – угрюмо отозвалась она и, повернувшись к нему спиной, зашлепала к себе.

Выдвинув ящик старого комода, она принялась шарить в нем, достала воскресное платье, шляпку, накидку.

– Так за каким шутом тебе понадобился Риган? – вскричал он с досадой.

– А тебе какое дело, зачем он мне нужен? – огрызнулась она, охваченная старческой подозрительностью. – Мне нужно ехать – а куда, не твоего ума дело.

– Ах ты, старая пьянчужка! Да ты просто бредишь! – закричал он. – Вон какой ветрище с реки тянет. Дом ходуном ходит. Вот тебе и помстилось. Выбрось-ка дурь из головы и ложись снова спать.

– Ничего я не брежу, – крикнула она в ответ. – А слышу я и вижу, слава богу, не хуже тебя. У меня все решено. Я возвращаюсь туда, откуда пришла. Возвращаюсь в Аммеру.

– Куда-куда? – спросил, раскрыв рот от изумления, Джонни.

– В Аммеру.

– Совсем спятила – дурнее даже, чем я думал. Ты что мнишь – Риган тебя туда повезет?

– Представь себе, повезет, – бросила она с презрением, рассматривая на свет ветхую нижнюю юбку. – Я его наняла, и мы уговорились, что он повезет меня туда в любой день и час.

– Значит, Риган еще дурнее.

– Убирайся прочь, – упрямо пробормотала она, презрительно щурясь и пожимая плечами. – Я возвращаюсь в Аммеру – он пришел за мной, мой муженек. Ночи напролет я молилась, не жалея четок, прося Всевышнего и пречистую Матерь его ке допустить, чтобы я умерла среди чужих. И теперь я знаю: мои старые кости будут лежать на высоком холме в Аммере.

Джонни легко дал себя убедить. Поездка сулила приятный день за городом и историю, которой он сможет повеселить всю пивнушку, а потом напоив Эбби чаем, он спустился к дому Дена Ригана и, прежде чем первый дымок показался над соседскими крышами, они были уже в пути. От возбуждения Джонни не мог усидеть на месте: ерзал, высовывался, окликал Дена в окошечко и бурно радовался, когда узнавал то или иноо поместье, которое не видел уже много лет. Отъехав на порядочное расстояние от города, они с Деном распили бутылочку, и пока сидели за столиком, старуха тихо дремала в машине. Ден Риган пошел разбудить ее и предложить глоток прохладительного, но она сначала вовсе его не узнала, а потом спросила, где они, и стала таращить глаза на пивную и старого пса, который, растянувшись на солнышке, спал у двери. Когда они второй раз сделали привал, она снова заснула и спала, тяжело и шумно дыша, с открытым ртом. Ден помрачнел.

Он пристально посмотрел на старуху и сплюнул.

Пройдясь по дороге туда-сюда, он раскурил трубку и принял решение.

– Не нравится мне ее вид, Джонни, – сказал он хмуро. – Не то я сделал, не то. Сейчас мне ясно – не то.

Теперь он останавливался каждые две мили, чтобы взглянуть, что происходит со старухой, а Джонни, сообразив, что предвкушаемые им развлечения, возможно, не состоятся, тряс ее и бранил. И от раза к разу лицо Дена приобретало все более серьезное и сосредоточенное выражение. И всякий раз он ходил туда-сюда по дороге, сморкаясь и сплевывая в канаву.

– Господи вразуми! – торжественно взывал он. – Только этого мне недоставало. Сып у нее – человек с положением. Он меня в порошок сотрет. И угораздило меня впутаться в семейные дела. Кровь-то, она гуще воды. Нам, Риганам, всегда не везло.

В первом же городке, оказавшемся на их пути, он свернул в полицейский участок и рассказал все начистоту – в своей трактовке.

– Так уж вы скажите судье, что я оказал вам содействие, – достойно заключил он убитым тоном. – Я закону всегда первый друг. И ничего не утаиваю – подрядился за фунт. Случись, она умрет, так, по моему разумению, это будет непреднамеренное убийство. А политикой я никогда не занимался и даже не интересовался. Спросите сержанта Дэли: он меня хорошо знает.

Когда Эбби очнулась, она лежала на больничной койке. Не видя своих вещей, она заметалась, и на ее истошный крик сбежалась толпа убогих старух.

– Тише, тише, тише! – зашамкали они. – Вещи сданы на хранение. Потом ты все получишь.

– Мне они сейчас нужны, – вопила Эбби, силясь сдвинуться с места, меж тем как старухи ее держали. – Пустите меня, воровки поганые! Ночные грабители!

Пустите меня! Ой, режут, режут! Караул!

Наконец к ней привели священника, говорившего поирландски, и он сумел ее успокоить. Когда он уходил, она тихо перебирала четки, поверив его обещанию проследить за тем, чтобы ее, несмотря ни на что, похоронили в Аммере. С наступлением сумерек четки выпали из ее отечных рук и она начала что-то бормотать поирландски. Сгрудившиеся вокруг очага старухи сочувственно шептались и охали. Из соседней церкви донесся "Ангелюс" молитва к пресвятой богородице. Эбби попыталась приподняться на локте, и голос ее перешел на крик:

– О Майкл Дрискол, муженек мой, добрый мой хранитель и сотоварищ, ты не забыл меня после стольких лет! Долгие годы я жила в разлуке с тобой и вот теперь иду к тебе. Мне пытались помешать, удержать меня среди чужих городских людей, но не могу я без тебя, без всех старых друзей моих. Не уходи, золотце мое! Подожди, укажи мне дорогу... Ох, соседушки мои, надрывалась она, тыча пальцем в темный угол, – это же муж мой, Майкл Дрискол. Вот увидите, он не оставит меня одну, не даст мне заблудиться. Подойдите же ко мне, соседушки, посветите фонарями, чтобы я видела, кто тут со мной. Ведь я всех-то вас знаю, всех различаю. Я ведь только глазами ослабла. Не тревожься, свет мой, душа моя, я иду, иду. После стольких лет, я иду к тебе...

Стоял погожий, залитый солнцем весенний день, когда ее повезли по дороге в Аммеру. Ослепительно – словно мириады мальков – сверкали озера. Потоки солнечных лучей, словно спадая с гигантского мельничного колеса, лились каскадами на горные цепи, на беленые домики и мелкий черношерстый скот, мелькавший среди карликовых полей. Все было так, как рисовалось ей в долгие ночи: похоронная машина остановилась у проулка, ведшего к стоявшему без крыши дому, и Пет с еще более унылым видом, чем обычно, сказал ожидающим соседям:

– Люди, это Эбби, дочь Бетти Хепг, она сдержала слово, и вот вернулась к вам.