Текст книги "Из церковной хроники"

Автор книги: Фрэнк О'Коннор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

О'Коннор Фрэнк
Из церковной хроники

Фрэнк О'Коннор

Из церковной хроники

Перевод Т. Садовской.

Отец Кассиди отдернул шторку и по ту сторону решетчатого оконца исповедальни увидел девушку, внешность которой показалась ему необычной. В исповедальне было темно, но он различил, что девушка молода, пропорционально сложена и что у нее живое, милое лицо. Лицо это – бледное, продолговатое, чуть веснушчатое – поразило его, особенно высоко поставленные скулы, которые сообщали глазам неожиданную восточную раскосость.

Девушка была не городская – городских отец Кассиди знал в лицо, а многих и гораздо лучше, недаром у него была репутация не слишком строгого исповедника. Другие священники утверждали, что он не сегодня-завтра вообще бросит исповедовать из тех соображений, что греха, мол, никакого нет, а даже если и есть – не велика важность! Это было как раз в духе отца Кассидп, который отличался редкой непоследовательностью. Дело в том, что к каждому отдельно взятому грешнику он относился вполне беззлобно, но его переполняла темная и неясная ненависть вообще. Он ненавидел Англию, ненавидел ирландское правительство, и главное – он ненавидел буржуа, хотя, насколько можно было судить, никто из них не сделал ему ничего дурного. Это был грузный человек, увалень и тугодум, у него было угрюмое багрово-красное лицо, мясистые губы, колючие голубые глазки, короткая шея и подбородок, как у Полишинеля.

– Итак, дочь моя, – проворчал он тягуче и скорбно, – будто камни во рту ворочал, – итак, дочь моя, когда же ты в последний раз исповедовалась?

– Неделю назад, святой отец, – ответила девушка отчетливым и чистым голоском. Он немного удивился: на вертихвостку она не похожа, но все же явно не из тех девушек, что ходят к исповеди каждую неделю. Впрочем, женщин не поймешь: все они с фокусами – что праведницы, что грешницы.

– В чем же ты согрешила с тех пор? – подбодрил он ее.

– Я говорила неправду, святой отец.

– Что-нибудь еще?

р – Я говорила дурные слова, святой отец.

– Удивляюсь тебе, – сказал он с нарочитой серьезностью, – образованная девушка, к твоим услугам все богатства родного языка. Что же это были за слова?

– Я поминала имя господа всуе, святой отец.

– Мда, – сказал он, нахмурясь, – это не делает тебе чести. В том, что люди чертыхаются или ругаются, еще нет большой беды, но вот богохульство это совсем другое дело, хотя, по правде говоря, – прибавил он, потому что природная честность не позволила ему солгать, – в божбе как раз нет ничего такого уж страшного, редко когда это преднамеренное богохульство. Только сердце от таких вещей все-таки черствеет. Не давай себе волю в мелочах, и ты достигнешь истинного совершенства. Что еще?

– Еще я была пьяная, святой отец.

– Гм, – пробормотал он; так ему и показалось с самого начала – натура дерзкая, но, в сущности, неиспорченная. Ему нравилось, как она отвечает: смело и не Таясь, не виляет и скромность на себя не напускает, не то что большинство кающихся женщин. – Что значит пьяная? Немножко навеселе или по-настоящему?

– Вообще-то, я тогда на ногах не стояла, – чистосердечно ответила она и пожала плечами.

– Это, к твоему сведению, не пьяная называется, а пьяная в стельку. И часто ты пьешь?

– Я работаю учительницей в монастырской школе, поэтому часто не получается, – поведала она горестно.

– Стало быть, в монастырской школе, – повторил отец Кассиди, все больше заинтересовываясь. Монастырские школы и монахини были его очередной навязчивой идеей. Он утверждал, что они вконец задуривают головы ирландским женщинам. – Сейчас у тебя каникулы?

– Да, я еду домой.

– Ты что, не из этих мест?

– Нет, я в деревне живу.

– Так, значит, это монастырь виноват в том, что ты пьешь? – спросил он с несокрушимой серьезностью.

– Ну, – лукаво ответила она, – сами знаете – монахини...

– Да, – согласился он, и хотя голос его звучал скорбно, он улыбался, глядя на нее сквозь переплет, решетки, – твои родители знают, что ты пьешь? – спросил он озабоченно.

– Да, то есть мама умерла, а отец ничего не говорит.

Даже разрешает нам выпить иногда вместе с ним.

– И что же, он это из принципа делает или потому, что вас боится? сухо поинтересовался священник.

– Ну, я думаю, всего понемножку, – весело сообщила она, откликаясь на его весьма необычную, сдержанную манеру острить.

Для женщины это была редкость, и он сразу же почувствовал к ней расположение.

– Твоя мать давно умерла? – спросил он с участием.

– Семь лет назад, – ответила девушка, и он сообразил, что семь лет назад она была совсем еще ребенком и, значит, выросла без материнского совета и ласки.

Свою мать он боготворил и всегда жалел сирот.

– Я хочу, чтобы ты поняла, – сказал он с отеческой заботливостью и сложил руки на толстом животе, – не будет ничего худого, если ты иногда выпьешь винца.

Я сам, бывает, пропускаю стаканчик. Но все же на твоем месте я не превращал бы это в привычку. Понимаешь, я – другое дело, у старика священника все самые страшные соблазны уже в прошлом, но твоп-то еще только поджидают тебя. А пьянство – это такая штука, которая засасывает человека. Но тебе бояться нечего, помни только, что твоя матушка смотрит на тебя с небес, и ты никогда не собьешься с пути истинного.

– Благодарю вас, святой отец, – проговорила она, и он тотчас же заметил, что его простые слова действительно глубоко ее тронули, – с этим будет покончено раз и навсегда.

– Знаешь, я так бы и сделал на твоем месте, – сказал он серьезно и на секунду задержал взгляд на ее лице, – ты девушка умная, тебе и так доступны все, какие захочешь, радости жизни. Что еще?

– У меня были дурные мысли, святой отец.

– Ну, – сказал он с горечью, – дурные мысли у нас у всех бывают, – ты старалась от них избавиться?

– Нет, святой отец.

– У тебя есть друг?

– По-настоящему нету. Так, кое-кто увивается.

– Кое-кто – это даже хуже, чем никто, – сказал он сурово, – нужно, чтобы у тебя был друг. Вот увидишь, найдутся старые зануды, которые будут уверять тебя в обратном, но это, разумеется, чистейший вздор. Все твои дурные мысли от избытка воображения. Что-нибудь реальное вернее всего тебя от этого излечит. Что еще?

Девушка молчала всего секунду, прежде чем ответить, но отцу Кассиди хватило и секунды, и ее слова не застали его врасплох.

– Я была в плотской близости с мужчиной, святой отец, – проговорила она тихо и отчетливо.

– Что?! – воскликнул он, воззрившись на нее с изумленным видом. – В плотской близости с мужчиной? В твои годы?

– Да, я знаю, – сокрушенно пробормотала она, – это ужасно.

– Да, это ужасно, – медленно и торжественно отозвался он. – Сколько же раз это случалось?

– Один раз, святой отец, то есть два, но тогда же.

– Он женат? – спросил он, нахмурясь.

– Нет, святой отец, не женат, по крайней мере мне так кажется, прибавила она, вдруг засомневавшись.

– Ты была в подобных отношениях с мужчиной, – сказал с упреком отец Кассиди, – и даже не знаешь, женат он или нет?

– Я была уверена, что он не женат, – сказала она с непритворным огорчением. – Да так оно и было, когда я видела его в последний раз до этого, хотя, конечно, прошло уже пять лет.

– Пять лет? Но ты тогда была совсем еще маленькой.

– Ну понятно, – согласилась она. – Тогда он ухаживал за моей сестрой Кэт, но ей-то он был не нужен.

Она как раз со своим теперешним мужем крутила роман, а его просто так придерживала, чтобы веселей было.

Я все это видела и готова была ее убить, потому что оп ко мне так хорошо относился. Из всех, кто приходил к нам в дом, он один обращался со мною, как со взрослой.

Но мне было всего только четырнадцать, и он скорей всего считал, что я для него слишком молода.

– А ты как считаешь? – язвительно поинтересовался отец Кассиди. Он почему-то решил, что эта девица не сознает всей тяжести своего греха, это ему не нравилось.

– Ну, наверно, так оно и было, но я чувствовала себя просто ужасно, когда меня отсылали спать, а он оставался вдвоем с Кэт, которой на него было наплевать, я-то знала. А теперь, когда мы встретились, все, что было, вернулось. У меня внутри все как будто оборвалось. Нет, так только с первым бывает... Словно у него над тобой какая-то власть.

– Если тебе тогда было четырнадцать лет, – сказал отец Кассиди, не откликнувшись на столь очевидное приглашение поговорить о чарах первой любви, – сейчас тебе всего девятнадцать.

– Верно.

– А тебе известно, – продолжал он сосредоточенно, – что если ты не избавишься от этого ужасного порока раз и навсегда, он будет преследовать тебя до седых волос?

– Думаю, это так, – сказала она неуверенно, но было совершенно ясно, что она отнюдь так не думает.

– Ты думаешь! – яростно фыркнул он. – Можешь мне поверить. И самое ужасное заключается в том, – продолжал он, стараясь говорить как можно более веско, – что где один, там и десяток, и не жди, что это будут порядочные люди, первый встречный, любой паршивый оборванец сделает с тобой все, что захочет. И так изо дня в день, до самой старости – все тот же страшный смертный грех.

– И все-таки я не знаю! – с горячностью воскликнула она, подавшись к нему. – По-моему, людей сплошь и рядом толкает на это любопытство.

– Любопытство? – изумленно повторил он.

– Ну да, вы понимаете, о чем я говорю, – сказала она нетерпеливо, вокруг этого разводят такую таинственность!

– А что, по-твоему, следует делать, – с ехидством осведомился он, трубить об этом на каждом перекрестке?

– Ах, бог его знает, но все лучше, чем так, как некоторые, – торопливо заговорила она, – вот возьмите, к примеру, мою сестру Кэт. Между нами, конечно, два года разницы, она меня воспитала и так далее, но все-таки мы всегда были как подруги. Она мне свои любовные записки показывала, а я ей свои. То есть, я хочу сказать, мы обо всем говорили на равных, но с тех пор, как она вышла замуж, ее не узнать. Ни с кем, кроме других замужних женщин, она вообще не разговаривает, и вот они сойдутся где-нибудь в углу и шепчутся, шепчутся, а войдешь в комнату, так начинают говорить о погоде, словно ты дитя малое. Тут поневоле начнешь воображать бог знает какие чудеса.

– Только не надо мне объяснять, что такое безнравственность, – сердито оборвал ее отец Кассиди, – мне это и без тебя прекрасно известно. Начинаете вы с любопытства, а кончаете развратом. Ни один порок на свете не овладевает человеком так быстро и не действует на его душу так разрушительно. Советую тебе, милая моя, не цитать на этот счет никаких иллюзий. Этот человек говорил тебе что-нибудь о женитьбе?

– Нет, кажется, – задумчиво ответила она, – но это, конечно, ничего не значит, он легкомысленный такой, веселый, ему это просто могло не прийти в голову.

– Ничего другого я и не ожидал, – сурово подтвердил отец Кассиди, обстоятельства позволяют ему жениться?

– Думаю, да. Он же хотел жениться на Кэт, – ответила она, теряя всякий интерес к разговору.

– Ну, а твой отец, можно ему поручить, чтобы он договорил с этим человеком?

– Папа?! – изумленно переспросила она. – Но я Совершенно не хочу впутывать его в эту историю!

– Хочешь ты или нет, – проговорил отец Кассиди, теряя наконец терпение, – это к делу не относится. Сама ты можешь с ним поговорить?

– Думаю, что да,– – ответила она, недоуменно улыбаясь, – только о чем?

– О чем? – с яростью переспросил священник. – Об одном ничтожном обстоятельстве, на которое он не счел нужным обратить внимание. Вот о чем.

– Что, попросить, чтобы он на мне женился? – опешила она. – Но я не хочу за него замуж.

Несколько секунд отец Кассиди, не говоря ни слова, с тревогой смотрел на нее сквозь решетку. В церкви становилось темно, и на одно короткое мгновение ему показалось, что он стал жертвой тщательно разыгранной и в высшей степени безвкусной шутки.

– Скажи мне, пожалуйста, – вежливо спросил он, – кто из нас двоих сошел с ума – ты или я?

– Но, право же, святой отец, – заговорила она с горячностью, – я про все про это и думать давно забыла.

Раньше-то, конечно, я ни о чем другом и не мечтала, и это было чудесно, но такое не может повториться.

– Что не может повториться? – спросил он резко.

– То есть, я хочу сказать, наверное, может, – сказала она и взмахнула молитвенно сложенными руками, словно они были скованы, – но самого чуда уже не вернуть. У Терри легкий характер, он добрый, только жить с ним я бы не смогла. Уж больно он безответственный.

– А к тебе, по-видимому, это не относится! – вскричал отец Кассиди, теряя наконец терпение. – Да ты подумала, дочь моя, какому риску ты себя подвергаешь?

Кто даст тебе работу, если у тебя будет ребенок? Придется уехать из страны, зарабатывать себе на хлеб. Что с тобой тогда будет? Послушай-ка меня: твой первейший долг выйти замуж за этого человека, если его вообще можно заставить жениться, хотя, должен сказать, – добавил он и тряхнул своей тяжелой головой, – я в этом сильно сомневаюсь.

– Честно говоря, я сама в этом сомневаюсь, – сказала она, пожав плечами. Этот жест ясно выразил, что она думает о своем Терри, и едва не доконал отца Кассиди.

Он смотрел на нее еще секунду или две, и вдруг в его многострадальной старой голове шевельнулась совершенно невероятная мысль. Он вздохнул и прикрыл глаза рукой.

– Скажи мне, – глухо спросил он, – когда это случилось?

– Прошлой ночью, святой отец, – ответила она кротко, словно почувствовав облегчение оттого, что он наконец пришел в себя.

"Боже, – подумал он в отчаянии, – я был прав!"

– Значит, это произошло в городе? – продолжал он.

– Да, святой отец. Мы встретились в поезде по дороге в город.

– Где же он сейчас?

– Сегодня утром он поехал к себе домой, святой отец.

– А ты почему этого не сделала?

– Не знаю, святой отец, – ответила она озадаченно; видимо, этот вопрос раньше не приходил ей в голову.

– Почему ты сегодня утром не поехала к себе домой? – гневно повторил он. – Чем ты весь день занималась в городе?

– Кажется, гуляла, – неуверенно ответила она.

– И, разумеется, никому ничего не рассказала?

– Мне некому было, – уныло отозвалась она и добавила, пожав плечами, так или иначе, о таких вещах людям не рассказывают.

– Нет, конечно, – сказал отец Кассиди и мрачно добавил про себя, только священнику.

Теперь он ясно видел, что его одурачили. Эта маленькая потаскушка слоняется по городу сама не своя от восторга и жаждет выболтать кому-нибудь свой секрет, а он, как последний дурак, по доброте душевной покорно подставляет ей собственное ухо. Шестидесятилетний философ готов слушать, что наплетет ему девятнадцатилетняя Ева о яблоке. Никогда он этого себе не простит!

И тут в нем заговорила горячая кровь рода Кассиди.

Ну нет, не все еще потеряно! Сам он яблока никогда не пробовал, по ему было известно о яблоках вообще и об этом яблоке в частности кое-что такое, чего иной мисс Еве не узнать никогда, даже если она будет кушать яблочки всю свою жизнь. Наверное, теория не всегда хороша, но случается, что она лучше практики.

"Прекрасно, голубушка, – с ожесточением подумал он, – посмотрим, кто из нас окажется умнее!"

Небрежным тоном он начал задавать ей вопросы. Они были весьма интимного свойства, такое мог себе позволить только врач или духовник, но, почувствовав себя, благодаря недавним событиям, женщиной искушенной и без предрассудков, она отвечала мужественно и прямо, стараясь побороть смущение. Лишь раз или два она не совладала с собой и запнулась, прежде чем ответить.

Отец Кассиди взглянул на нее украдкой: ему было интересно, как она это выдерживает, – и не мог сдержать восхищения. Но все же надолго ее не хватило. Сначала она смутилась, потом встревожилась и принялась хмурйться и ерзать, словно под платьем ее что-то кусало.

Он же делался все более мрачен и настойчив. Девушка не понимала, к чему он клонит, только чувствовала, что он один за другим срывает покровы с романтической истории и преподносит ей бездушное, грязное и циничное приключение, словно застывший кусок жирного мяса на тарелке.

– И что же он сделал потом? – спросил он.

– Ах, – с отвращением пробормотала девушка, – я не заметила.

– Ты не заметила! – язвительно повторил он.

– Да не все ли равно! – выпалила она с отчаяньем, пытаясь спасти последние уцелевшие обрывки иллюзий,

– Когда ты шла сюда исповедоваться, ты, кажется, думала, что не все равно, – сурово ответил он.

– Да, только после ваших слов все кажется просто отвратительным, взмолилась она.

– А разве это не так? – зашептал он, наклоняясь ближе к ней; теперь его губы были поджаты, брови сдвинуты. Он знал: она у него в руках.

– Ах нет, святой отец, – серьезно ответила она, – видит бог, нет. По крайней мере тогда я так не думала.

– Да уж, – сказал он безжалостно, – ты думала, что это замечательная история, и тебе не терпелось выложить ее сестрице. Теперь ты не будешь так спешить.

Прочти покаянную молитву.

Она повиновалась.

– Во искупление твоего греха прочтешь три раза "Отче наш" и три раза "Богородицу".

Такую епитимью он мог бы наложить на провинившегося ребенка, это был, конечно, удар ниже пояса, но искушение стегнуть ее еще раз напоследок было слишком велико. Он догадывался, что все его предостережения выветрятся у нее кз головы, но воспоминание об этой минуте будет надрывать ее мечтательное сердечко.

Потом он задернул шторку, но другую отодвигать не стал. За нею стонала от переполнявшего ее раскаянья какая-то шумная женщина. "Пьяна", догадался отец Кассиди по тому, как оглушительно она голосила. Он почувствовал, что должен глотнуть свежего воздуха.

Пол заскрипел под его ногами, когда он шел к дверям по проходу между скамьями своей тяжелой походкой полицейского, Смеркалось. Опустив голову и сцепив.

руки за спиной, он принялся расхаживать взад и вперед fro дорожке у домика священника. Он видел, как девушка вышла из церкви и спустилась по ступенькам, пройдя между тяжелыми резными колоннами портала, маленькая, сникшая и потерянная. Ступив на тротуар, она выпрямилась и беспечно передернула плечами, но тут же опять вся сжалась. В городе зажигались огни, цветные шары света расплывались в тумане. Когда он входил обратно в церковь, у него вдруг вырвался благодушный утробный смешок, и, проходя мимо статуи святой Анны, покровительницы девушек на выданье, он поймал себя на том, что чуть было ей не подмигнул.