Текст книги "Сущность"

Автор книги: Фрэнк Де Фелитта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Когда она вылезла из грузовика у кафе, то поблагодарила Гаррета, села в свой «Шевроле» и поехала обратно в хижину по морю грязи, а перед ее мысленным взором стояло лишь желтое ранчо вдали.

В начале лета в воздухе стояло много пыли и цветочной пыльцы. Билли начал хрипеть и кашлять. Карлотта закрыла его лицо мокрым носовым платком, но, очевидно, проблема была в другом. У малыша начался жар, его лицо то бледнело, то краснело, а глаза словно заволокло пеленой. Ни владелец хижины, ни люди в кафе не знали, в чем дело. Единственный врач уехал на джипе вверх по северному рукаву реки.

Билли заболел. Его дыхание прерывалось, звучало как скрежет напильника по доске. Из крошечных глаз и носа текла слизь. Он с трудом дышал, извивался на кровати и плакал. Карлотта поехала в кабинет врача. В записке говорилось, что он вернется из Норт-Форка минимум через две недели.

Пыль завывала в кронах деревьев. Опавшие осенние листья липли к стенам хижины.

Карлотта поехала в Норт-Форк, как можно аккуратнее маневрируя по изрытой колеями дороге. Билли рядом с ней хрипел в трех порванных одеялах. Он опирался на спинку сиденья, кашлял и плевался. Вдалеке она узнала ранчо, которое когда-то видела с высоты над городом.

Она подъехала к воротам, остановила машину и вышла с Билли на руках. Пожилая пара сказала ей, что доктор объехал Саут-Форк с другой стороны, вокруг каньона, и в том районе нет телефонов.

Они усадили ее на мягкий диван. Мужчина подошел к телефону и повернул ручку.

– Боб? Это Джеймисон. Слушай, сюда приехала женщина с больным младенцем… Нет, не ко мне. Она из города. Ты можешь сюда подъехать?.. Что?.. Да, хорошо. Мы будем ждать.

Карлотта дрожала на диване. Очевидно, она плохо питалась. У нее был бледный, нездоровый вид. Пара решила, что ей и самой не помешает врач.

– Слушай, – сказал мужчина, – не волнуйся. Приедет человек, который хорошо смыслит в медицине. Он многому научился у индейцев. Так что мы просто подождем его.

Через час послышался грохот грузовика, спускающегося по склону горы. Карлотта встала и поняла, что у нее жар: ноги налились свинцом. Гарретт вышел из грузовика с небольшой сумкой в руках.

– Мистер Гарретт, – слабо сказала девушка, улыбаясь и протягивая руку, – я так давно вас не видела.

– Карлотта! Я и не знал… так это Билли?

Не сказав больше ни слова, он прошел в затемненную спальню. Они вскипятили воду, смешали несколько трав, и Гарретт провел ночь на стуле, присматривая за младенцем. Карлотта сидела в спальне, потом заставила себя поесть, затем снова вернулась в комнату. Билли спал прерывисто, невнятно постанывая, его лицо было покрыто испариной, глаза остекленели. Затем мужчина медленно погрузился в глубокий сон. Карлотта наклонилась, чтобы посмотреть. Гарретт вздрогнул и проснулся.

– Спит, – сказал он.

– Похоже, у него жар.

– Сейчас хуже всего. К утру температура спадет.

Ближе к рассвету Карлотта уснула. Гарретт накрыл ее индейским одеялом, которое лежало рядом. Пожилая пара спала на диване в гостиной, затем они проснулись и начали готовить завтрак. Билли проспал все, не обращая внимания на шум.

– Ну вот! – сказал Гарретт. – Лоб стал холоднее.

Гарретт достал несколько трав, искупал в них малыша и послушал его дыхание. Через несколько часов он заметил, что у Карлотты сильное переутомление.

К середине дня стало понятно, что Билли лучше. Его лицо уже не было таким красным, а к обеду он открыл глаза. Гарретт отвез Карлотту с Билли обратно к хижине, а пожилая пара пригнала «Шевроле» и уехала обратно на своей машине. Гарретт взглянул на крошечную грязную хижину и покачал головой.

– Так не годится, – тихо сказал он.

Наклонился над плитой, открыл духовку, заглянул внутрь. Затем проверил дымоход.

– Здесь нет никакой вентиляции, – сказал Гарретт. – Неудивительно, что вы заболели. И крыша совсем никудышная. Осенью дождь будет лить прямо в дом. И что будешь делать, когда пойдет снег?

Карлотта стояла в углу, наблюдая за этой проверкой.

– Все совсем плохо, – говорил Гарретт себе под нос. – Я и не думал, что тут все настолько пришло в негодность.

– Я боялась просить хозяина, – сказала девушка.

– Вам есть куда поехать?

Карлотта замешкалась.

– Нет.

– Через пять месяцев вы тут замерзнете как ледышки.

– Я… я не знаю, что делать.

Гаррет пнул небольшую поленницу. Прогнившее дерево рассыпалось на мягкие куски. Теперь стало понятно, что девушка полностью зависит от него.

– Ну, – сказал он, понимая глаза, – я могу поставить парочку новых стропил.

– О нет, мистер Гарретт, не стоит…

– Надо было давно мне сказать, – сказал он почти злобно. Он злился не на нее, а на себя. Знал ведь, что она уязвима и без мужчины.

– Я не знаю…

– Нужно верить людям, Карлотта, – добавил он. – Мы здесь полагаемся друг на друга.

Они намазали хлеб маслом и положили сверху толстые куски ветчины. Карлотта, кажется, ждала, пока Гарретт примет решение. Усталость и изоляция лишили ее уверенности в себе. Теперь ей не к кому было обращаться, кроме этого седовласого задумчивого мужчины.

– Сбегать нормально, – мягко сказал он. – Но нужно понимать, куда бежать.

Карлотта не ответила. Гарретт изъяснялся открыто. Он не пытался строить из себя кого-то другого. И она тоже впервые захотела быть честной и прямой.

– Я боялась оставаться на месте, – просто пояснила она. – Хотела уехать хоть куда-то.

Гарретт вскипятил воду и запарил чай. Кран не закрывался до конца, и мужчина покачал головой.

– Жизнь идет вперед, – сказал он, – а не назад.

– Вы верующий? – спросила Карлотта.

У него был приятный смех, открывающий ровные белые зубы.

– Нет. Я не религиозен. По крайней мере, не конвенционально. Я люблю землю. Саму жизнь. Вот мой бог.

– Мой отец был проповедником, – с отвращением сказала Карлотта. – Думаю, он так и не нашел своего Бога.

Солнце уже село. Гарретт перевернул деревянную коробку и сел на нее. Они пили чай с медом и лимоном. Часы протекали медленно. Карлотта рассказала ему о своем отце – о закрытом, амбициозном человеке, ужасно разочарованном в жизни.

– Жить вдали от себя сложно, Карлотта, – сказал Гарретт. – Кто-то должен научить тебя быть одной.

Ей становилось легче, когда она слышала его речь. Будто из ее души вырезали рак. Карлотта вдруг поняла, что рассказывает ему довольно личные вещи. И осознала, что величайшее сокровище на земле – человек, которому можно доверять. В Гарретте она видела другой набор ценностей, что-то более человеческое. Скромный и уверенный в себе. Сдержанный. И с этой спокойной точки зрения она рассматривала свою собственную жизнь. И осудила ее, на этот раз уверенная, что все наладится. Карлотта могла начать новую жизнь. Здесь. Там, где борьба с природой сформирует ее новый образ.

– Кажется, солнце встает, – тихо сказал Гарретт.

– Да. Как красиво! Небо такое чистое…

– К середине лета оно будет вставать за горами. Ты видела, как оно меняется за год? Все движется по кругу. Все обновляется.

Карлотта посмотрела на него. И поняла, что пялится. Но теперь она не маленькая девочка. Ей не нужно быть такой. Между двумя людьми могут быть нормальные отношения.

Гарретт тоже смотрел на нее. Прямо. Пронзая взглядом. В воздухе висело все невысказанное. Девушка подошла к кровати и взяла Билли.

– Его дыхание восстановилось, – сказала она.

Ее сердце забилось быстрее. Это было что-то сродни желанию. Только утонченное. Более нежное, настолько неуловимое, что она боялась, что чувство вот-вот рассеется и оставит ее прежней Карлоттой, которая убежала от самой себя. Она обернулась и увидела, что он спокойно стоит позади нее. Гарретт вытянул руку, его пальцы нежно приподняли локоны, упавшие ей на лицо. Он улыбнулся печальной, умной улыбкой, за которой скрывалась боль одиночества. Это лицо показалось ей странным. С глубокими морщинами, жесткое; но глаза всегда в поиске радости. Карлотта впервые почувствовала, как человек, мужчина, видит в ней такого же человека и хочет ее так, как желает того она.

– Нужно заботиться о себе, Карлотта, – тихо сказал Гарретт. – Или ты никогда не сможешь жить так, как тебе предназначено.

Карлотта улыбнулась, сначала неуверенно. Она не знала, что делать. Не понимала, что он имел в виду. Так далеко от города, от других людей, полагаться можно было только на себя. Не было никаких кодексов поведения, никаких правил, никаких ложных мыслей. Только два человека в комнате. Солнечный свет врывался в окно, освещая деревянные стены.

– Всего двадцать миль вверх по каньону, – сказал Гарретт, проследив взглядом за ее, – у реки.

В голове Карлотты пронеслась тысяча мыслей.

– Да, – тихо отозвалась она. – Ладно. Я соберу вещи.

Из кабины грузовика она бросила последний взгляд на свой разваливающийся домик и на «Шевроле», застрявший и поблескивающий в грязи. Дальше по дороге, через несколько телеграфных столбов, был Ту-Риверс. Она обернулась, держа Билли на коленях. Перед ней открывался новый пейзаж, более пустынный, изрезанный долинами и каньонами. Она никогда раньше не видела такой дикой местности. И больше не оглядывалась назад.

Ранчо Гаррета находилось на небольшом плато. Под ним протекали два ручья, питаемые родниками в каньонах. За небольшим пастбищем возвышались огромные красные скалистые горы. Днем они отбрасывали на ранчо свою защитную тень, а зимой защищали от ветров.

Карлотта украсила комнаты тканями из города. Научилась готовить простые блюда из кукурузы, перца и фруктов. Кормила кур, нескольких свиней и доила коров. Ее лицо загорело, движения стали естественными и решительными. Она забыла, каково это – бояться.

Гаррет верил в природу. Если человек отрезает себя от мира, то погибает. Теряет свой дух, радость, ощущение жизни. Во всем, что он показывал Карлотте, был урок. Узкая рыба в водорослях прудов. Полевые цветы и папоротники. Шныряющие по расщелинам ящерицы. Человек был таким же диким и преходящим, как они все, но одаренным сознанием.

Он писал стихи, описывающие наступление зимы. О льде, сползающем по поверхности каменных стен. О следах, появляющихся в мягкой грязи. О желтых цветах, пробивающихся сквозь тающий лед. И над каждым стихотворением он работал снова и снова, пока оно не становилось кратким и совершенным, точным и простым, как галька на дне горного ручья.

Однажды они поехали к краю каньона. Далеко внизу от индейских поселений в долинах поднимался дым.

– Но ты должна знать, Карлотта, – сказал Гарретт, – кое-что могла мне дать лишь ты. Я не могу это описать. Будто у реки вдруг появился второй источник.

– О, Боб, – улыбнулась она. – Ты подарил мне саму жизнь.

– У тебя всегда был этот дар. Но тебя окружали неверные люди. Они не давали тебе жить.

– Но их больше нет. В моей жизни.

Гарретт наблюдал, как дым изгибается на ветру и исчезает. Они шли по красному песку, их лица согревало заходящее солнце.

– Эти люди, – продолжила Карлотта, – они не существовали даже для себя. Теперь я это знаю.

– Прости их. Они были в ловушке. Не контролировали свои жизни.

– Я их прощаю. Но все же не хочу видеть снова.

Гарретт взглянул на Карлотту. Ему не нравилось видеть гнев. И все же он понимал, что эти шрамы слишком глубоки. Поэтому ничего не сказал, полагая, что время и пустыня залечат все раны.

Карлотта забеременела. Во всем, что Гаррет делал, он находил новые источники жизненной энергии. Он носил разноцветные початки кукурузы и полевые цветы и вешал их на ворота и створки дверей. А затем сам принял роды. Карлотта три дня лежала в кровати, кормя малышку. А затем встала работать, привязав Джули к спине, как делали индейцы.

Время от времени она навещала индианок по ту сторону гор. Научилась сама красить ткань. Лечить детскую сыпь травами. Украшать рубашки, хоть и более неуклюже по сравнению с индейцами. Она больше не думала о жизни до Боба Гарретта. До него жизни не было. Теперь были только солнце, горы, дети и ранчо. Гарретт видел, как она изменилась.

– Я вижу это в тебе, – однажды сказал ей Боб. – Что-то вроде рек и ветров снаружи. Может, это душа. Я не знаю, как это описать. Но оно движется в тебе, и там нет страха жить.

Карлотта загадочно улыбнулась.

– Что смешного? – спросил он.

– Внутри меня что-то движется.

– Что ты…

– Собери индейской кукурузы, Боб.

– Ты уверена?

– Да, конечно.

– О, Карлотта! Это так замечательно…

– Будет мальчик, – сказала она. – Как ты. Я очень этого хочу.

Был поздний вечер. Снаружи завыл койот. Гарретт засмеялся, его лицо светилось от этой новости.

– Ты слышишь? – спросил он. – Ему так одиноко. У него никого нет.

Карлотта потянулась к мужскому лицу и прижала ладонь к щеке.

– Зато у нас есть, – сказала она. – И всегда будет.

Он мягко поцеловал ее пальцы.

– Всегда, – с трудом выговорил он.

И так родился их второй ребенок – девочка, – которую тоже принимал Боб. Сменялись сезоны. Другой жизни не было. Карлотта не знала иного. Не было другой Карлотты, кроме той, которую сделал из нее Гаррет. Она отдалась ему, и он сделал из нее нечто прекрасное и нежное.

Ранней весной 1974 года Гарретт прислонился к столбу забора. На земле все еще лежал снег, и колючая проволока свисала с его рук в перчатках. Тающие струйки воды плыли у него перед глазами.

Он зашел на ранчо. Карлотта никогда не видела его таким уставшим.

– О, Боб! – плакала она, когда он, бледный, лег на кровать.

– Все хорошо…

– Я позову врача!

– Ш-ш-ш. Дай мне минутку.

Он проспал весь день. К вечеру начался дождь. Его дыхание становилось все глубже и медленнее.

– Я люблю тебя, Карлотта, – слабо проговорил он. – Никогда не забывай.

– О, Боб, не надо. Я пойду… привезу врача из Ту-Риверс…

– Нет-нет. Останься со мной. Еще ненадолго.

Затем Боб погрузился в бредовый сон. Он звал ее, словно искал. Время от времени открывал глаза, но, казалось, не видел ее. Ранним утром дети сидели на стульях возле кровати. Ждали.

– Карлотта, – прошептал Гарретт.

Она наклонилась ближе.

Он пытался что-то сказать. Слова жужжали у нее в ушах, как злые пчелы. В них не было смысла. Они звучали сердито, дико и бессвязно – сдавленный предсмертный хрип, будто Гарретт давился своей слюной.

– Карлотта… я… не могу… дышать. Не… не… бросай… меня. Не… бросай… меня…

Грудь перестала подниматься. Боб опустился во тьму. Осталось только тело, неожиданно тяжелое, бледное, незнакомое. Теперь, без души, оно выглядело чужим, даже пугающим.

– О, Боб! – плакала Карлотта.

Но грудь мертвеца казалась тяжелой и пустой. В этом было что-то отталкивающее, предательское. Она чувствовала себя виноватой за эти мысли. И все же это было правдой. Спальня приобрела зловещий вид. Едва знакомый.

Карлотта пошла на кухню умыться. Дети наблюдали за ней, не зная, что делать, осознавая только, что в их жизни произошли большие перемены. Медленно, пока она смотрела, как дождь заливает двор, превращая его в грязную равнину, Гарретт начал отдаляться от нее. То, чему он ее научил, начало испаряться. Впервые почти за десять лет она не знала, что делать.

Ночью она догадалась вымыть и переодеть тело. Сняла рубашку, затем закрыла за собой дверь. Луна зловеще поблескивала сквозь мокрые от дождя окна. Лицо старика теперь стало увядшим и изможденным. На нем остались лишь впадины глаз. Карлотта взяла мягкую губку и воду, вымыла тело старика, худые бедра, длинные ноги и жилистые руки. Все равно что мыть сухое дерево. Куда делась душа, которая приводила в движение ее жизнь?

Она одела тело в лучшую одежду Гарретта. В черный костюм, который он надевал всего раз. В тот день, когда он обвенчал их обоих у ручья. Теперь это было лишь жестоким напоминанием о начале той жизни. Она ощущала только стук дождя по крыше. Слышала, как вода стекает по фундаменту дома. Уходя, она закрыла дверь. И не спала в ту ночь.

На рассвете она поняла, что шла сильная гроза. Дождь не прекращался. И не прекратится еще неделю или больше. Грузовик увязал в грязи. Еды и дров было достаточно, чтобы жить там еще долго. Но она не могла. Не с мертвым телом в спальне.

Сначала было лишь нежелание. Затем оно переросло в тревогу. Карлотта зашла в спальню и открыла дверь. Чтобы доказать самой себе, что она – новая Карлотта, та Карлотта, которая ничего не боится. Из окна на седые волосы падал яркий нездоровый серебристый свет, глаза казались странно скошенными, почти раскосыми. Она наклонилась и закрыла веки.

Внезапно Карлотта подумала, что, если так и просидеть неделю в доме, тело начнет разлагаться. Черный холодок пробежал по ее спине, как волна тошноты. Что, если дожди никогда не прекратятся? Она чувствовала, как внутри у нее все начинает разваливаться.

В ту ночь она спала урывками. Дети завернулись в индейские одеяла на полу в гостиной. Куда ей пойти? Хотелось побежать в спальню, встряхнуть Гарретта, разбудить его, умолять снова вытащить ее из ямы, в которую она провалилась. Но на этот раз ее некому было вывести. Карлотта, которую сформировал Боб, начала спадать, как кожа со змеи. На ее месте осталась прежняя Карлотта, Карлотта, которой нужно было сбежать. И это она умела лучше всего. Она больше не знала, кто она такая и почему здесь.

Когда наступило третье утро, а во дворе разлилось пять дюймов воды, Карлотта поняла, что попала в ловушку. Природа собиралась отомстить за все эти хорошие годы. Собиралась убить ее. Но сначала – потребовать свою плату. Никогда еще Карлотта не испытывала такого чудовищного и чуждого безразличия к силам природы.

Теперь она понимала, что оказалась в опасности. Дело не в еде, дровах и питьевой воде. Не в дожде и грязи. А в ее сознании. Оно сдавало. Нужно было действовать, и быстро. Но как? Ей уже было страшно заходить в спальню, она не могла туда пойти. Дети чувствовали, как изменилась мать. Она стала пугаться звуков ветра и дождя.

Поздно ночью Карлотта почувствовала этот запах. Он волной хлынул из спальни. Она резко села, держась за голову. Или ей приснилось? Ночь никогда не казалась такой черной, странной, непроницаемо темной. Но вот он. Витает в воздухе. Или только в ее голове? Тонкий, но безошибочно узнаваемый запах испорченной плоти. «Всего три дня», – подумала она. Но в комнатах тепло. Она собрала детей, кое-какие пожитки и погрузила в грузовик.

Карлотта хотела открыть дверь спальни. Поцеловать Гарретта в последний раз. Но его там не было. Лишь отвратительные останки, которые менялись и почти двигались в ее воображении. Она задумалась, может ли доверять своему восприятию. Попросила Билли найти дорогу в ревущей ночи. Ему было приятно взять на себя ответственность взрослого, но он тоже боялся. Вместе они вывели грузовик на шоссе. Это было чудовищно, непристойно, вся чистота десяти лет жестоко и мерзко превратилась в гротескное напоминание об ужасе жизни.

Дети наблюдали за мрачными сценами. Карлотта смотрела на каньон. Всю землю накрыло водой. Единственный перекресток бурлил темными, сердитыми водами. Карлотта сдала назад. Фары выхватили мертвое животное, плывущее по течению. Она нажала на акселератор, а затем отпустила сцепление.

Передние колеса зацепились за разбитый асфальт под ревущим потоком. Ветка врезалась в дверь кабины. Двигатель взвыл, забулькал, и колеса ушли вбок под напором потока. В свете фар была видна только плещущаяся вода, черная, с белыми пенящимися брызгами на капоте.

Карлотта боялась вернуться назад, боялась остановиться. Двигатель ревел. «Слишком поздно», – подумала она. В темноте ничего не было видно. Затем грузовик поднялся, вынырнул из воды, и они все сидели и дрожали на возвышении за затопленной частью шоссе. Ранчо осталось позади. Только на кухне мерцал красный огонек, там, где плита все еще давала тепло пустой комнате. В спальне было темно. Она не видела даже окон в спальню. Там был Гарретт. Она пыталась представить его таким, каким он был – охотничья куртка, ботинки, загорелая грудь, – но видела лишь тьму.

– Миссис Моран?

– Что?

– Миссис Моран, вас уже ждут врачи.

В дверях стояла пожилая медсестра с фальшивой улыбкой. Карлотта внезапно вспомнила, где находится. Она сидела среди плоских людей в плоском белом мире.

– Да, – пробормотала она. – Конечно.

Она зашла в зал. Сначала на глаза попался Шнайдерман в дальнем углу у стены. Перед ней стояли четыре врача, один из которых – женщина.

– Прошу, присаживайтесь, – сказал доктор Вебер. Сначала он представился сам, потом указал на других. Женщину звали доктор Шевалье. Седого мужчину, на которого все смотрели с уважением, – доктор Уилкс. А последнего – доктор Уолкотт, это был крупный, нервный мужчина. Карлотта села на жесткий стул и скрестила ноги.

– Может, придвинем стулья поближе? – предложил доктор Вебер. – Не хочу, чтобы миссис Моран чувствовала себя как под микроскопом.

Последовала суета, пока все врачи двигались вперед. Карлотта подумала, что они все были какими-то бледными, даже анемичными. Их лица казались несчастными, одержимыми и одинокими.

– Вы завтракали? – спросила доктор Шевалье. – Может, хотите кофе?

– Нет. Спасибо.

Все как в кабинете доктора Шнайдермана. Она говорила, они слушали. Но это была не обычная беседа. Это была странная коммуникация, следующая правилам, известным только врачам.

– Скажите, Карлотта, – начал доктор Вебер, – каково вам здесь находиться?

– Должна признать, странно.

– В смысле не как на вечеринке, где все друг друга знают?

– Именно, – ответила Карлотта. – Все какие-то необычные.

– То есть незнакомые?

– Нет. Дело не в этом…

– Продолжайте.

Карлотта замолчала. Она смотрела на врачей, а врачи смотрели на нее. Ужасно неприятное чувство. Ей хотелось защититься.

– Например, ваша одежда, – продолжила она. – Бабочки уже давно не носят.

Все рассмеялись. Карлотта и не думала шутить, но обрадовалась, что сняла напряжение.

– Сами понимаете, Карлотта, – сказал доктор Уилкс, крутя свою красную бабочку, – мы, специалисты, погрязли в работе. Не следим за тенденциями.

Он снял бабочку и положил в карман.

– Вам бы еще расстегнуть верхнюю пуговицу, – заметила Карлотта.

Мужчины смеялись, пока доктор Уилкс возился с рубашкой. Он по-доброму улыбнулся Карлотте. Она начала воспринимать их как людей, а не врачей. Медленно забывала свой страх. В зале постепенно образовалась тишина.

– Вы считаете нас странными? – спросил доктор Вебер.

Теперь тишина была давящей. Настрой снова стал серьезным.

– Карлотта, – мягко заговорила доктор Шевалье, поднимая голову, – может, мы кажемся вам нереальными?

– Нереальными? Да. Хорошее слово. Все это как-то нереально.

– Значит, мы только притворяемся, что сидим здесь?

– Именно. Я будто могу протянуть сквозь вас руку.

– Словно мы бестелесны?

– Конечно, я знаю, что это не так. Я лишь говорю о том, как все это ощущается.

– А другие врачи?

– То же самое.

– А доктор Шнайдерман?

– Нет. Думаю, он здесь.

– А вы?

– Я… ну…

Карлотта на минуту задумалась, не обращая внимания на взгляды врачей. Затем подняла голову и кивнула.

– Да, – решила она. – Даже больше остальных. Я на самом деле не здесь.

– А где вы? – спросил доктор Уолкотт крайне ровным голосом.

– Нигде.

– Значит, вы не существуете.

– Мой разум существует. И тело тоже. Но я – нет.

– Но настоящая вы… где вы?

Карлотта заерзала на стуле. Она не ожидала таких точных вопросов. Прямо как на экзамене. Доктора вежливо и внимательно слушали. Но было сложно объяснить, как ощущается настоящее.

– Я будто помню настоящую себя, – наконец ответила она. – Настоящую Карлотту. Я любила ее, но теперь она исчезла. У меня осталось только воспоминание. Как о том, кого я знала когда-то давно.

– Настоящая Карлотта Моран, – четко проговорила доктор Шевалье, – мертва?

– Нет. Она уехала.

– Когда?

– Не знаю.

– Когда вы заболели?

– Может, раньше.

Доктор Вебер внимательно изучал молодую женщину напротив. Он задумался, не повторяет ли она предположения доктора Шнайдермана. Ординаторы, даже самые лучшие, часто намекают пациентам на диагнозы. Он вдруг понадеялся, что Карлотта не вывернет любые случайно сказанные слова. Она казалась очень восприимчивой ко всем врачам и быстро размышляла, пытаясь угадать, что они все думают и почему.

– Эта Карлотта когда-нибудь вернется? – спросил доктор Вебер.

– Иногда мне кажется, что нет.

– Что бы могло ее вернуть?

– Выздоровление.

– И тогда вы станете настоящей Карлоттой?

– Да. Тогда она снова станет целой. И нападения прекратятся. Она и я снова станем едины.

– Очень проницательно, Карлотта, – сказала доктор Шевалье.

Доктор Вебер теперь был уверен, что женщина повторяет неосознанные намеки Шнайдермана. Придется за этим последить.

В зале снова воцарилась тишина. Окна были закрыты, становилось душно. Казалось, все ждали, пока она что-нибудь скажет, но говорить было нечего. Наконец снова заговорил доктор Уолкотт. Он говорил таким выверенным голосом, с такими приятными интонациями, что она чувствовала притворство, и у нее возникли подозрения.

– Что это за восточное создание, Карлотта? – спросил он. – Почему оно вас беспокоит?

– Я не знаю, доктор Уолкотт.

– Каждый раз это одно и то же существо?

– Это не существо. Это человек. И у него есть помощники.

– Послушайте, Карлотта. Хоть он и предстал перед вами, но он реален? Реален так же, как и я? Или реален как-то иначе?

Карлотта покраснела. Ее запутали. Очевидно, доктор Уолкотт спрашивал, сошла она с ума или нет. Это унизительно. Но все же она решила ответить правду.

– Когда он напал первый раз, я думала, он реален. Затем я убедилась, что это был сон. Когда он напал на меня в машине, я решила, что он ненастоящий, но тут он взял руль. А потом, когда я действительно увидела его, понадеялась, что он реален.

– Что вы думаете сейчас? В этом зале, с нами?

Карлотта на мгновение замешкалась.

– Доктор Шнайдерман объяснил мне, что это был сильный сон.

– И вы ему верите?

– Я пытаюсь. Но не верю.

– Почему?

Карлотте казалось, будто ее разрезают на операционном столе. Она не ожидала такого изнурительного осмотра.

– Из-за отметин на теле, – ответила она, ее голос перестал быть таким твердом. – Они на местах, куда я не могу дотянутся сама. Даже во сне. Я не сама себя кусаю.

– Что-то еще?

– Мой дом… там остались порванные шторы, трещины на потолке. Я этого не делала. Билли не делал. Никто не делал. И дети его чувствуют. Они его слышат. Ощущают запах. И Билли…

– Что?

– Он ранил Билли.

Доктор Уолкотт кивнул.

– Да, мы знаем. Но разве вы не описывали, что во время этих нападений будто просыпаетесь?

– Ну да, я говорила доктору Шнайдерману, все вокруг как бы плывет, становится нереальным, а потом все происходит. А после все проходит, и я думаю, не было ли это фантазией или вроде того. А на шее и руках остаются синяки, шторы порваны, дети все видят или слышат. И поэтому даже после нападений я думаю, что все было по-настоящему.

– Ясно.

К Карлотте вернулось самообладание. Ее смущал сам вопрос того, реально это или нет. У нее кружилась голова, потому что она не знала. Тело холодело от самой мысли.

– Вам не кажется странным, что он говорит с вами на английском, Карлотта? – спросила доктор Шевалье. – В смысле, раз он восточной национальности…

– Если честно, доктор Шевалье, странным мне кажется все, – ответила Карлотта.

Доктор Вебер подавил улыбку.

– Он вас оскорбляет, – не сдавалась доктор Шевалье. – Почему?

– Я… я могу объяснить. Может, такой доктор, как вы, леди, не знает, но…

– Продолжайте.

– Ну. Некоторые мужчины, когда они… ну, с женщиной…

– Да?

– Они используют такие словечки. Очень грубые. Но не для того, чтобы обидеть. Это для них способ, чтобы как-то…

– Возбудиться?

– Да. Точно.

– Тогда почему он ранил вас в машине? Почему ранил Билли?

– Он меня предупреждал.

– Предупреждал о чем?

– Не сопротивляться.

Доктор Шевалье внимательно следила за Карлоттой, притворившись, что пьет кофе.

– Почему он нападает на вас, Карлотта? Почему не на кого-то другого?

– Видимо, он меня выбрал.

– Вы не думаете, что у него есть другие женщины?

– Я… я… никогда об этом не задумывалась.

– Никогда?

– Да.

– Но почему вы, Карлотта? Почему он выбрал вас?

– Не знаю, – пробормотала Карлотта. – Видимо, считает меня привлекательной.

Карлотта покраснела.

Доктор Шевалье немного подождала, а затем ответила:

– Это скажет что-то о вас как о женщине, если он уйдет? Если вас вылечат?

Карлотта чувствовала, что эта врач в твидовой юбке загнала ее в ловушку. Она быстро размышляла.

– Конечно нет, – ответила Карлотта. – Я ненавижу все это. Словно кошмар, от которого я не могу проснуться. Мне плевать, что думает он, я хочу только избавиться от него …

Доктор Вебер подал голос. Он почувствовал, что Карлотта на них разозлилась.

– Разумеется, вы правы, Карлотта, – сказал он. – Мы делаем все, что можем. Но такое нельзя загипсовать или забинтовать. Нам нужно время, чтобы выяснить, в чем именно проблема.

Карлотта смахнула с юбки невидимую нитку.

– Я не злюсь, – отозвалась она. – Но при этом не знаю, чем мне помогут все эти разговоры.

– Да, конечно. Я понимаю…

– Болтовня не помогает. Как с доктором Шнайдерманом.

– Прошу, поверьте, Карлотта. Мы делаем все, что в наших силах.

Карлотта кивнула. Но она казалась отвлеченной, отдаленной. Очевидно, она теряла уверенность в своих возможностях. После еще пары вопросов они встали, по очереди пожали ей руку, и сестра увела Карлотту из зала. Врачи остались сидеть, несколько сбитые с толку внезапным проявлением враждебности и сомнений.

Доктор Уилкс встал, откинул свои седые волосы, и другие врачи посмотрели на него снизу вверх. Казалось, он с абсолютной уверенностью руководил собранием.

– Доктор Шнайдерман, – позвал он, – подойдете к нам?

Шнайдерман подошел из дальнего конца зала. Он неловко сел рядом с доктором Шевалье. Доктор Уилкс покосился на раскрытый блокнот на маленьком столике у двери, перелистывая страницы одну за другой. Затем повернулся к Шнайдерману.

– Что вы думаете о первоначальном диагнозе? – спросил доктор Уилкс.

– Истерический невроз? Я все еще его придерживаюсь. Хоть и с беспокойством.

Доктор Уилкс покачал головой.

– Все изменилось, доктор Шнайдерман.

Воцарилось зловещее молчание. Шнайдерман нервно сглотнул, но промолчал.

– Когда она только пришла, диссоциация была связана только с нападениями. Помните? А теперь пациентка отчуждена от реальности. Она считает нас нереальными, призрачными фигурами. Это первое изменение.

– Да, сэр.

– Сначала во время нападений она слышала лишь ругательства. Теперь она придумала им объяснения. Он хочет заниматься с ней любовью. Зарождающиеся отношения. Мне это не нравится. Это второе изменение.

– Да, сэр. Я понимаю. И все же…

– Вообще-то, она даже гордится этим существом, – сказала доктор Шевалье. – Он подтверждает ее сексуальную привлекательность. Это другое, Гэри.

– Эти перемены очень важны, – сказал доктор Уилкс. – Перед нами не какой-то подросток с кризисом личности. Ситуация крайне нестабильна, в ней нет никакого равновесия.