Текст книги "Сундук и привидение"

Автор книги: Фредерик Стендаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Стендаль
Сундук и привидение

Испанское приключение

В одно прекрасное майское утро 182* года дон Блас Бустос-и-Москера подъезжал в сопровождении двенадцати всадников к деревне Альколоте, расположенной в одном лье от Гранады. При его приближении крестьяне поспешно прятались по домам и закрывали двери. Испуганные женщины украдкой поглядывали из окон на свирепого начальника гранадской полиции. Небо покарало его за жестокость, сделав его лицо отражением души. Этот смуглый человек шести футов роста и ужасающей худобы был всего лишь начальником полиции, но сам гранадский епископ, не говоря уже о губернаторе, трепетал перед ним.

Во время героической войны против Наполеона, благодаря которой потомство отведет испанцам XIX века первое после французов место среди народов Европы, дон Блас был одним из самых знаменитых предводителей герильеров. В те дни, когда людям его отряда не удавалось убить хотя бы одного француза, он не ложился в постель: таков был данный им обет.

После восстановления на престоле короля Фердинанда дон Блас был сослан на галеры в Сеуту, где провел восемь лет в жестоких страданиях. Его обвинили в том, что, будучи в юности капуцином, он отрекся затем от монашеского звания. Впоследствии ему каким-то образом удалось вновь снискать милость властей. Дон Блас известен теперь своей молчаливостью; он почти никогда не говорит; но в былые годы насмешки, которыми он осыпал пленных, прежде чем их повесить, создали ему репутацию остроумного человека; его остроты повторяла вся испанская армия.

Дон Блас медленно ехал по деревенской улице, поглядывая своими рысьими глазками на дома, тянувшиеся по обеим ее сторонам. Когда он поравнялся с церковью, зазвонили к мессе; он скорее слетел, чем соскочил, с коня и на глазах у всех преклонил колена перед алтарем. Четверо его жандармов тоже опустились на колени вокруг его молитвенной скамеечки. Когда некоторое время спустя он поднял голову, в глазах его уже не было благочестия. Угрюмый взор начальника полиции был устремлен на молодого человека благородной осанки, усердно молившегося рядом с ним.

«Как могло случиться, – соображал дон Блас, – что человек, принадлежащий, судя по наружности, к высшим слоям общества, остался мне неизвестен? Он не появлялся в Гранаде с того времени, как я живу в этом городе. Он скрывается!»

Дон Блас наклонился к одному из своих жандармов и отдал приказ арестовать молодого человека, как только тот выйдет из церкви. За минуту до окончания мессы он и сам поспешно вышел и направился к постоялому двору, где расположился в общей зале. Вскоре туда привели молодого человека, казавшегося крайне удивленным.

– Ваше имя?

– Дон Фернандо де Ла-Куэва.

Хмурое лицо дона Бласа еще более помрачнело: оглядев арестованного, он заметил, что у дона Фернандо красивое лицо, светлые волосы и что, несмотря на опасность, которая ему грозила, черты его выражали полное спокойствие. Дон Блас задумчиво смотрел на молодого человека.

– Какую должность занимали вы при кортесах? – спросил он наконец.

– В тысяча восемьсот двадцать третьем году я учился в севильской коллегии; мне было тогда пятнадцать лет, ведь теперь мне девятнадцать.

– На какие средства вы живете?

Молодого человека, видимо, покоробила бесцеремонность этого вопроса; однако он сдержал себя и ответил:

– Мой отец, бригадир армии дона Карлоса Четвертого (да будет благословенна память этого доброго короля!), оставил мне небольшое имение поблизости от этой деревни; оно приносит мне двенадцать тысяч реалов дохода. Обрабатываю землю я сам с помощью трех слуг.

– Которые, без сомнения, вам очень преданы. Настоящий очаг герильи! – прибавил дон Блас с горькой усмешкой. – В тюрьму, в одиночку! – приказал он своим людям, уходя.

Несколько секунд спустя дон Блас уже сидел за столом и завтракал: «Шести месяцев тюрьмы, – решил он, – хватит, чтобы согнать с его лица яркие краски, свежесть и выражение дерзкой самонадеянности».

Часовой, стоящий у входа в столовую, быстро поднял карабин; он преградил дорогу старику, который пытался проникнуть в столовую следом за слугой, подававшим блюдо. Дон Блас подошел к дверям; позади старика он увидел девушку, которая заставила его позабыть о доне Фернандо.

– Какая наглость врываться ко мне во время завтрака! Да войдите же, наконец, и объясните, что вам угодно, – произнес он.

Дон Блас, не отрываясь, смотрел на девушку; ее чело и глаза, казалось, излучали ту невинность и небесную благость, которыми дышат изображения прекрасных мадонн итальянской школы. Дон Блас не слушал старика и забыл о завтраке. Наконец он очнулся от грез: старик уже в третий или четвертый раз объяснял ему, что необходимо выпустить на свободу дона Фернандо де Ла-Куэва, который уже давно считается женихом его дочери Инесы, здесь присутствующей, и должен обвенчаться с нею в ближайшее воскресенье. При этих словах глаза грозного начальника полиции загорелись таким мрачным огнем, что ужас охватил не только Инесу, но и ее отца.

– Мы постоянно жили в страхе божием; мы ведь старые христиане, – пробормотал старик, – мой род очень древний, но я беден, и дон Фернандо – хорошая партия для моей дочери. Я не занимал никакой должности ни во время нашествия французов, ни до того, ни после.

Дон Блас не прерывал зловещего молчания.

– Я принадлежу к самой старинной знати Гранады, – продолжал старик, – и до революции, – сказал он, задохнувшись от гнева, – я отрезал бы уши дерзкому монаху, который посмел бы не ответить мне, когда я к нему обращаюсь.

Глаза старика наполнились слезами. Робкая Инеса вынула из-за корсажа маленькие четки, освященные прикосновением к чудотворной статуе Мадонны, и ее красивые руки судорожно сжали крест. Страшные глаза дона Бласа, не отрываясь, смотрели на эти руки, затем он перевел свой взгляд на стройный, хотя несколько полный стан молодой девушки. «Черты лица могли бы быть более правильными, – подумал он, – но никогда еще я не видел такой небесной грации».

– Ваше имя дон Хайме Арреги? – спросил он наконец старика.

– Да, – ответил тот, выпрямившись.

– Вам семьдесят лет?

– Шестьдесят девять.

– Да, это вы, – сказал дон Блас, выражение его лица немного смягчилось. – Я давно ищу вас. Король, наш повелитель, соизволил назначить вам ежегодную пенсию в четыре тысячи реалов. У меня в Гранаде хранится для вас этот королевский подарок за два года. Я вам вручу его завтра в полдень. Кстати, я вам докажу, что мой отец был богатым крестьянином из Старой Кастилии, таким же старым христианином, как и вы, и что я никогда не был монахом. Итак, оскорбление, которое вы хотели мне нанести, не попало в цель

Старый дворянин не посмел не явиться в назначенное время. Он был вдовцом и жил один с дочерью Инесой. Прежде чем отправиться в Гранаду, он отвел ее к деревенскому священнику и сделал самые подробные распоряжения, как будто не надеялся вновь с ней увидеться. Блас Бустос встретил его в парадной форме; через плечо у него была надета орденская лента. Дону Хайме он показался вежливым старым воякой, который старается придать себе добродушный вид и потому улыбается кстати и не кстати

Если бы дон Хайме посмел, он отказался бы от восьми тысяч реалов, врученных ему доном Бласом, и заодно от приглашения отобедать вместе с ним. После обеда грозный начальник полиции заставил его прочитать целый ворох документов, акт о крещении и даже свидетельство об освобождении от галер, из которого явствовало, что он никогда не был монахом.

Дон Хайме все время опасался какой-нибудь скверной шутки с его стороны.

– Мне сорок три года, – сказал наконец дон Блас, – у меня хорошая должность, приносящая мне пятьдесят тысяч реалов. Кроме того, я имею еще тысячу унций дохода, получаемых через неаполитанский банк. Я прошу руки вашей дочери доньи Инесы Арреги.

Дон Хайме побледнел. Наступило короткое молчание. Затем Блас продолжал:

– Не скрою от вас, что дон Фернандо де Ла-Куэва замешан в нехорошем деле. Его разыскивает министр полиции, ему угрожает гаррота (особый способ удавления, применяемый при казни дворян) или, по меньшей мере, ссылка на галеры. Я провел там десять лет и смею вас уверить, что это совсем не весело (при этих словах он наклонился к уху старика). Через две или три недели я получу, вероятно, от министра приказ перевести дона Фернандо из Альколотской тюрьмы в Гранаду. Приказ этот будет приведен в исполнение поздно ночью; если дон Фернандо сумеет в темноте бежать, я закрою на это глаза из уважения к дружбе, которой вы удостаивали его. А потом пусть он уезжает на год или два на Майорку; никто его не тронет

Старик ничего не ответил; он был подавлен и с трудом добрался до своей деревни. Полученные деньги жгли ему руки.

«Не есть ли это, – думал он, – плата за кровь моего друга дона Фернандо, жениха Инесы?»

Дойдя до дома священника, он бросился в объятия дочери.

– Дитя мое, – воскликнул он, – монах хочет на тебе жениться!

Инеса быстро осушила слезы и попросила позволения обратиться за советом к священнику, который был в это время в церкви, в своей исповедальне. Несмотря на все бесстрастие старца, объяснявшееся его преклонными годами и саном, он заплакал. После долгого совещания было решено, что девушка либо должна согласиться выйти замуж за дона Бласа, либо этой же ночью бежать. Донья Инеса и ее отец как-нибудь доберутся до Гибралтара, а оттуда уже морем в Англию.

– А на какие средства мы будем там жить? – спросила Инеса.

– Вы можете продать дом и сад,

– Кто их купит? – спросила молодая девушка, заливаясь слезами.

– У меня есть сбережения, около пяти тысяч реалов, – ответил священник, – я с радостью отдам их вам, дочь моя, если вы считаете, что не можете выйти замуж за дона Бустоса.

Две недели спустя сбиры Гранады в парадных мундирах окружили церковь св. Доминика. Под ее мрачными сводами даже в яркий полдень трудно разглядеть что-нибудь. А в этот день никто, кроме приглашенных, и не посмел бы войти в нее.

В боковой капелле, где горели сотни свечей, сияние которых огненным лучом прорезывало сумрак церкви, можно было издали различить человека, преклонившего колена на ступеньках алтаря; он был намного выше всех окружающих. Голова его была благочестиво склонена, худые руки скрещены на груди. Вскоре он поднялся, и все увидели его мундир, увешанный орденами. Он вел под руку молодую девушку, легкая и юная походка которой составляла резкий контраст с ее печальным видом. В глазах молодой супруги сверкали слезы; выражение ее лица, сохранявшего ангельскую доброту, несмотря на терзавшее ее горе, поразило толпившийся у церкви народ, когда она садилась в карету.

Нужно сказать, что после женитьбы дон Блас стал менее жесток; казни сделались реже; осужденных не убивали, как прежде, выстрелом в спину, их просто вешали. Он стал давать приговоренным к смерти разрешение проститься с семьей перед казнью.

Однажды он сказал жене, которую безумно любил:

– Я ревную тебя к Санче.

Санча была молочная сестра и подруга Инесы. Она жила в доме дона Хайме в качестве горничной его дочери и последовала за ней в Гранаду, во дворец, где теперь поселилась Инеса.

– Когда я ухожу, Инеса, – продолжал дон Блас, – вы остаетесь с Санчей. Она очень мила, она забавляет вас; а я всего лишь старый солдат, выполняющий свой суровый долг. Я не обманываюсь на свой счет: во мне мало привлекательного. Из-за Санчи с ее смеющимся лицом я кажусь вам еще более старым, чем на самом деле. Возьмите ключ от моей шкатулки; дайте ей денег, сколько хотите, но сделайте так, чтобы она уехала, исчезла, чтобы я не видел ее больше.

Вечером, когда дон Блас вернулся домой, он сразу же заметил Санчу, занятую своими обычными делами. Ярость охватила его; он быстро подошел к ней; она, подняв глаза, твердо смотрела на него тем особенным, свойственным испанкам взглядом, в котором смешаны страх, мужество и ненависть. Через несколько мгновений на лице дона Бласа появилась улыбка.

– Дорогая Санча, – промолвил он, – сказала ли вам донья Инеса, что я дарю вам десять тысяч реалов?

– Я принимаю подарки только от своей госпожи, – ответила она, не опуская перед ним глаз.

Дон Бустос вошел в комнату жены.

– Сколько заключенных сейчас в тюрьме Торре-Вьеха? – спросила она у него.

– Тридцать два в одиночках и, кажется, двести шестьдесят в верхних этажах.

– Дайте им свободу, и я расстанусь с моим единственным другом.

– Не в моей власти исполнить ваше требование, – ответил дон Блас и за весь вечер не произнес больше ни слова.

Инеса, вышивавшая у лампы, видела, что кровь то приливает, то отливает от его лица; она отложила работу и принялась перебирать четки. Молчание длилось весь следующий день. Ночью в тюрьме Торре-Вьеха вспыхнул пожар. Двое заключенных погибли; остальным, несмотря на бдительность начальника полиции и его жандармов, удалось бежать.

Инеса ни слова не сказала дону Бласу, он ей тоже. На следующий день, вернувшись домой, дон Блас не нашел Санчи; он крепко обнял Инесу.

Прошло полтора года со времени пожара в Торре-Вьеха; запыленный с ног до головы путешественник соскочил с коня у дверей убогого постоялого двора в горной деревушке Суйя, в одном лье к югу от Гранады, тогда как Альколоте находится к северу от нее.

Это предместье Гранады образует как бы волшебный оазис среди сожженных солнцем равнин Андалузии. В Испании нет более живописного уголка. Но только ли любопытство привлекало сюда путешественника? По костюму его можно было принять за каталонца. На его паспорте, выданном на Майорке, действительно была виза, проставленная в Барселоне. Хозяин постоялого двора был очень беден. Передавая ему свой паспорт, выданный на имя Пабло Родиля, каталонец посмотрел ему в глаза.

– Хорошо, сеньор, я вас предупрежу, если гранадская полиция осведомится о вас.

Путешественник заявил, что хочет осмотреть эту прекрасную местность; он уходил до восхода солнца и возвращался в полдень, в самую сильную жару, когда все обедали или отдыхали.

Дон Фернандо целые часы проводил на холме, поросшем молодыми пробковыми деревьями. Оттуда был виден старинный дворец гранадской инквизиции, в котором жили теперь дон Блас и Инеса. Глаза его не могли оторваться от почерневших стен дворца, возвышавшегося, подобно великану, над городскими домами. Покидая Майорку, дон Фернандо дал себе слово не заезжать в Гранаду; но однажды он оказался не в силах противостоять охватившему его порыву; он направился к узкой улице, на которой высился дворец инквизиции.

Войдя в лавку ремесленника, он под каким-то предлогом задержался там и завел разговор с хозяином. Ремесленник показал ему окна комнаты доньи Инесы. Эти окна находились очень высоко, в третьем этаже.

Когда наступил час сиесты, дон Фернандо, терзаемый муками ревности, пустился в обратный путь. Ему хотелось заколоть неверную Инесу, потом себя. «Слабая, ничтожная душа! – повторял он в бешенстве. – Она способна его полюбить, если внушит себе, что так велит ей долг».

На повороте улицы он столкнулся с Санчей.

– Эй, милая! – воскликнул он, не глядя на нее. – Меня зовут Пабло Родиль, я живу в Суйе на постоялом дворе под вывеской «Ангел». Можешь ли ты прийти завтра к большой церкви во время вечерней службы?

– Да, – ответила она, также не глядя на него.

На следующий день дон Фернандо встретился с Санчей, и, ни слова не говоря, они направились к гостинице. Она вошла в его комнату, никем не замеченная. Фернандо запер дверь.

– Ну как, что с ней? – спросил он со слезами на глазах.

– Я больше не служу у нее, – ответила Санча. – Вот уже полтора года, как она отказала мне от места без всякой причины, даже без объяснения. Я, право, думаю, что она любит дона Бласа.

– Любит дона Бласа! – воскликнул дон Фернандо и вытер слезы. – Ко всем несчастьям еще это!

– Когда она меня отпускала, – продолжала Санча, – я бросилась к ее ногам: я умоляла объяснить причину постигшей меня немилости. Она холодно ответила: «Так хочет муж», – и больше ни слова. Вы ведь знаете, она и раньше была набожной, теперь же вся ее жизнь – одна сплошная молитва.

Желая угодить правящей клике, дон Блас добился, чтобы половина дворца инквизиции, в котором он жил, была отдана монахиням ордена св. Клары. Монахини поселились во дворце и недавно закончили устройство своей церкви. Донья Инеса целые дни проводила там. Когда дона Бласа не бывало дома, ее наверняка можно было застать коленопреклоненной перед алтарем.

– Она любит дона Бласа, – повторил дон Фернандо.

– Накануне того дня, когда она меня выгнала, донья Инеса говорила со мной...

– Весела ли она? – прервал ее дон Фернандо.

– Не весела, но всегда в спокойном и ровном расположении духа. Совсем не та, какой вы ее знали. Нет больше приступов резвости и дурачества, как выражался наш священник.

– Подлая! – воскликнул дон Фернандо, взволнованно расхаживая по комнате. – Вот как она соблюдает клятвы, вот как она меня любит! Даже никакой печали! А я...

– Я уже объясняла вашей милости, – снова начала Санча, – накануне моего ухода донья Инеса говорила со мной так же ласково, так же дружески, как в былые дни в Альколоте. А на следующий день холодные слова «так хочет муж», вот все, что она мне сказала, вручая при этом подписанную ею бумагу, по которой мне назначалась пенсия в восемьсот реалов.

– Ах, дайте мне эту бумагу! – сказал дон Фернандо. Он покрыл поцелуями подпись Инесы.

– Говорила ли она обо мне?

– Никогда, – ответила Санча, – так что старый дон Хайме однажды в моем присутствии даже упрекнул ее за то, что она совсем позабыла их милого соседа. Она побледнела и ничего не ответила. Но, проводив отца до двери, тотчас же побежала в часовню и заперлась там.

– Я просто дурак, вот и все! – воскликнул дон Фернандо. – О, как я ее ненавижу! Не будем больше говорить о ней. Счастье, что я все-таки заглянул в Гранаду. Но еще большее счастье, что я встретил тебя... А ты как живешь?

– Я держу лавочку в деревушке Альбарасене, в полулье от Гранады. У меня есть прекрасные английские товары, – продолжала она, понизив голос, – которые мне приносят контрабандисты из Альпухарры. В моих сундуках тканей больше чем на десять тысяч реалов. Я счастлива.

– Понимаю, – сказал дон Фернандо, – у тебя возлюбленный среди этих молодцов из альпухаррских гор. Я никогда больше не увижу тебя. Вот возьми на память эти часы...

Санча собралась уходить; он снова остановил ее.

– А что, если я проникну к ней? – спросил он.

– Она убежит от вас, хотя бы для этого ей пришлось выпрыгнуть в окно. Будьте осторожны, – добавила Санча, приблизившись к Фернандо. – Как бы вы ни переоделись, сыщики, которые шныряют вокруг дома, арестуют вас.

Устыдясь своей слабости, Фернандо не произнес больше ни слова. «Завтра же, – решил он, – я уезжаю обратно на Майорку».

Через неделю он случайно проходил по деревушке Альбарасене. Разбойники только что захватили капитана О'Доннеля, которого заставили целый час пролежать на животе в грязи. Дон Фернандо увидел Санчу, которая спешила куда-то с озабоченным видом.

– Мне некогда с вами разговаривать, – сказала она. – Идите за мной.

Лавочка Санчи была закрыта. Она торопливо укладывала английские ткани в большой сундук из черного дуба.

– Быть может, на нас сегодня ночью будет нападение, – сказала она Фернандо. – Атаман разбойников – личный враг контрабандиста, моего друга, и мою лавочку они разграбят в первую очередь. Я только что из Гранады; донья Инеса, которая все же очень добра ко мне, позволила спрятать в ее спальне самые дорогие товары. Дон Блас не увидит этого сундука, набитого контрабандой. Если же на беду он и заметит его, то донья Инеса найдет какое-нибудь объяснение.

Она торопливо укладывала тюль и шали. Дон Фернандо смотрел на нее; вдруг он кинулся к сундуку, выбросил из него все шали и залез туда сам.

– Вы с ума сошли! – воскликнула испуганная Санча.

– Вот тебе пятьдесят унций, и убей меня бог, если я выйду из этого сундука раньше, чем он очутится во дворце инквизиции в Гранаде! Я хочу ее видеть!

Дон Фернандо остался глух ко всему, что говорила перепуганная Санча.

Она еще продолжала уговаривать дона Фернандо, когда вошел носильщик Санга, двоюродный брат Санчи, который должен был на муле отвезти сундук в Гранаду. Услышав шум приближающихся шагов, дон Фернандо быстро захлопнул над собой крышку сундука. Санча для верности заперла его на ключ. Оставить сундук открытым было бы слишком неосторожно.

Итак, в прекрасный июньский день, около одиннадцати часов утра, дон Фернандо в сундуке, на спине носильщика, вступил в Гранаду. Он чувствовал, что сейчас задохнется. Наконец они добрались до дворца инквизиции. Судя по времени, которое Санга употребил, чтобы подняться по лестнице, дон Фернандо рассчитал, что сундук внесли на третий этаж и, быть может, поставили в спальне Инесы.

Когда дверь закрылась и шум утих, он попытался с помощью кинжала сдвинуть с места язычок замка, запиравшего сундук. Ему это удалось. К своей неописуемой радости, он убедился, что действительно находится в спальне Инесы. Он увидел женские платья и около кровати – маленькое распятие, которое когда-то висело в ее комнатке в Альколоте. Однажды, после бурной сцены, она повела его туда и перед этим распятием поклялась ему в вечной любви.

Стояла удушливая жара, в спальне было темно. Жалюзи были спущены, так же как и длинные занавески из тончайшего индийского муслина, собранного в складки. Глубокая тишина нарушалась только легким журчанием струйки воды, бившей на несколько футов вверх из маленького фонтана в углу комнаты и стекавшей в черную мраморную раковину.

Слабый звук струящейся воды привел в трепет дона Фернандо, хотя ему случалось раз двадцать в жизни проявлять отчаянную храбрость. Очутившись в комнате Инесы, он отнюдь не испытывал того блаженства, о котором так часто мечтал на Майорке, строя всевозможные планы встречи с возлюбленной. Страстная любовь, дошедшая до безумия от безысходного однообразия тоскливой жизни, заполнила душу дона Фернандо, изгнанного, несчастного, разлученного со всеми близкими.

Теперь единственным чувством, волновавшим его, был страх вызвать неудовольствие Инесы, чистота и робость которой были ему хорошо известны

Если бы я не надеялся, что читатель немного знаком с причудливым и страстным характером южан, я устыдился бы за своего героя: дон Фернандо едва не лишился чувств, когда вдруг, вскоре после того как на монастырских часах пробило два, он услышал легкие шаги на мраморной лестнице. Они приближались к дверям спальни; он узнал походку Инесы и, боясь первого взрыва негодования женщины, преданной своему долгу, спрятался в сундук.

В комнате было жарко и темно. Инеса легла на кровать, и вскоре по ее ровному дыханию дон Фернандо понял, что она заснула. Тогда только он посмел подойти к ней; он увидел Инесу, которая в течение нескольких лет была его единственной мечтой. Очутившись наедине с ней, распростертой перед ним в невинном сне, он почувствовал страх. Это странное ощущение еще усилилось, когда он заметил, что за два года разлуки ее черты приобрели отпечаток холодного достоинства, которого он раньше никогда в ней не замечал.

И все же, глядя на нее, он проникся нежностью; легкий беспорядок летней одежды составлял такой очаровательный контраст с полным достоинства, почти строгим выражением лица!

Он понимал, что первым движением Инесы, когда она увидит его, будет попытка убежать. Он запер дверь на ключ и положил его в карман.

Наконец наступил тот миг, от которого зависела вся его жизнь. Инеса слегка пошевелилась, вот-вот она должна была проснуться. Его осенила мысль стать на колени перед распятием, которое в Альколоте висело в ее комнате. Подняв отяжелевшие от сна веки, Инеса вообразила, что Фернандо умер в изгнании и что она видит перед собой его призрак.

Она застыла в кровати, выпрямившись и сложив руки.

– Несчастный, – тихо промолвила она дрожащим голосом.

Дон Фернандо, недвижно стоя на коленях вполоборота, чтобы видеть ее, указывал протянутой рукою на распятие; но от волнения он вдруг пошевелился. Инеса, совсем уже очнувшись от сна, внезапно постигла истину и кинулась к двери, которая оказалась запертой.

– Какая дерзость! – воскликнула она. – Уходите, дон Фернандо! – Она отбежала в самый дальний угол комнаты, к фонтану. – Не подходите, не подходите! – повторяла она срывающимся голосом. – Уходите отсюда!

В ее глазах светилось пламя чистейшего целомудрия.

– Нет, я не уйду, пока ты меня не выслушаешь. Вот уже два года я не могу тебя забыть. Всегда, днем и ночью, твой образ стоит перед моими глазами. Не ты ли поклялась на этом кресте, что вечно будешь моей?

– Уходите, – еще раз воскликнула она в гневе, – или я позову людей, и нас обоих убьют!

Она бросилась к звонку, но дон Фернандо опередил ее и сжал в своих объятиях. Дон Фернандо дрожал; Инеса это почувствовала, и силы, которые она черпала в своем гневе, покинули ее.

Дон Фернандо подавил в себе порыв любви и страсти; он весь проникся сознанием долга.

Он дрожал сильнее, чем Инеса, ибо чувствовал, что действует по отношению к ней как враг, но в ней он уже не встречал ни гнева, ни возмущения.

– Значит, ты желаешь гибели моей бессмертной души? – воскликнула Инеса. – Верь по крайней мере одному: я тебя боготворю и всегда любила тебя одного. Не было минуты в той ужасной жизни, которую я веду со времени замужества, когда бы я не думала о тебе. Это смертный грех. Я делала все, чтобы забыть тебя. Напрасно! Не ужасайся моему кощунству, мой Фернандо. Поверишь ли, в святом распятии, висящем тут, рядом с моей кроватью, я часто вижу не лик спасителя, который должен нас судить, а лицо того, кто напоминает мне клятву, которую я дала тебе, простирая к нему руки в моей комнате в Альколоте. Мы прокляты с тобой, прокляты навеки, Фернандо! – воскликнула она в порыве внезапного упоения. – Так будем же счастливы хоть те несколько дней, что нам еще осталось жить.

Эти слова рассеяли все опасения дона Фернандо; он снова был счастлив.

– Как! Ты меня прощаешь? Ты еще любишь меня?

Часы быстро летели; день близился к концу. Фернандо рассказал Инесе, как ему пришла мысль забраться в сундук. Внезапно они очнулись от очарования, услыхав громкие шаги на лестнице. Это дон Блас пришел за женой, чтобы отправиться с ней на вечернюю прогулку.

– Скажи ему, что ты почувствовала себя плохо от этой невыносимой жары, – прошептал дон Фернандо Инесе, – а я спрячусь в сундук. Вот ключ от двери; притворись, что ты не можешь открыть ее, поворачивай ключ в другую сторону, пока не услышишь, как щелкнет замок от сундука.

Все сошло как нельзя лучше. Дон Блас поверил недомоганию, вызванному необычайной жарой.

– Бедняжка! – воскликнул он и попросил прощения за то, что разбудил ее так поспешно.

Он поднял ее на руки и отнес на кровать, осыпая самыми нежными ласками; вдруг он заметил сундук.

– Что это такое? – спросил он, нахмурив брови.

В нем проснулась душа начальника полиции.

– И это у меня в доме! – повторил он пять или шесть раз, пока донья Инеса рассказывала ему про страхи Санчи и про то, как попал сюда сундук.

– Дайте мне ключ, – сказал он сурово.

– Я не хотела брать ключа, – ответила Инеса. – Кто-нибудь из слуг мог завладеть им. Мой отказ, по-видимому, очень обрадовал Санчу.

– Великолепно, – ответил дон Блас, – у меня в пистолетном ящике найдутся инструменты, которыми можно открыть любой замок.

Он подошел к изголовью кровати, открыл ящик, полный оружия, и с целой пачкой английских отмычек подошел к сундуку. Инеса приподняла жалюзи у одного из окон и оперлась на подоконник так, чтобы иметь возможность сразу же выброситься на улицу в тот миг, когда дон Блас увидит Фернандо. Но лютая ненависть, которую питал к дону Бласу дон Фернандо, вернула последнему все самообладание; он вставил кончик кинжала в замочную скважину, и дон Блас тщетно сгибал одну за другой свои отмычки.

– Странно, – сказал дон Блас, подымаясь, – эти отмычки всегда действовали без отказа. – Дорогая Инеса, нам придется отложить прогулку; я не буду счастлив даже рядом с тобой при одной мысли об этом сундуке, который, быть может, наполнен преступными бумагами. Можно ли быть уверенным, что во время моего отсутствия ненавидящий меня епископ не устроит обыск у меня, выманив у короля приказ? Я пойду в канцелярию и вернусь сейчас же с рабочим, который, наверно, окажется искуснее меня.

Он вышел. Донья Инеса отошла от окна и закрыла дверь. Напрасно дон Фернандо умолял ее бежать с ним.

– Ты не знаешь бдительности страшного дона Бласа, – сказала она. – Он в несколько минут может снестись со своими агентами, находящимися в нескольких лье от Гранады. Как бы я хотела бежать с тобой в Англию! Представь себе, этот огромный дом подвергается каждый день тщательному осмотру! Я все же постараюсь тебя спрятать. Если ты любишь меня, будь осторожен; я не переживу тебя.

Разговор их был прерван стуком в дверь; Фернандо с кинжалом в руке стал за дверью. К счастью, это была Санча; ей все рассказали в двух словах.

– Однако, сударыня, как вы не подумали, что если вы спрячете дона Фернандо, то дон Блас найдет пустой сундук? Посмотрим, что можно успеть положить туда в такое короткое время. Ах, я от волнения забыла рассказать вам добрую весть: весь город взбудоражен, и у дона Бласа дела по горло. Дон Педро Рамос, депутат кортесов, оскорбленный каким-то роялистом в кафе на Большой площади, заколол его кинжалом. Я только что встретила дона Бласа с его сбирами у Пуэрта дель Соль. Спрячьте дона Фернандо. Я пойду разыщу Сангу, и он унесет сундук вместе с доном Фернандо, который снова заберется в него. Но хватит ли у нас времени? Прежде всего перенесите сундук в другое место, чтобы вы могли ответить на первый вопрос дона Бласа и чтобы он не убил вас сразу кинжалом; скажите, что это я перенесла сундук и открыла его. Не будем себя обманывать: если дон Блас вернется раньше меня, мы погибли.

Опасения Санчи нимало не взволновали любовников. Они перенесли сундук в темный коридор и принялись рассказывать друг другу о своей жизни за эти два года.

– Я ни в чем не буду тебя упрекать, – говорила Инеса дону Фернандо, – и во всем буду послушна. Меня томит предчувствие, что нам осталось недолго жить. Ты не можешь себе представить, как мало дон Блас ценит и свою и чужую жизнь; он узнает о нашем свидании и убьет меня. А что ждет меня в той жизни? – прибавила она после минутного молчания. – Вечные муки!

Затем она бросилась на шею Фернандо.

– Я счастливейшая женщина в мире! Если ты придумаешь какой-нибудь способ увидеться со мной, дай мне знать через Санчу; помни, что у тебя есть раба, которую зовут Инеса.

Санга пришел только к вечеру и унес сундук, в котором находился Фернандо. Несколько раз его останавливали патрули сбиров, которые безуспешно разыскивали депутата кортесов. Сангу повсюду пропускали, когда он отвечал, что сундук принадлежит дону Бласу.