Текст книги "Расин и Шекспир"

Автор книги: Фредерик Стендаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Стендаль
Расин и Шекспир

Стендаль

Расин и Шекспир

Предисловие

Мы совсем не похожи на тех маркизов в расшитых камзолах и больших черных париках стоимостью в тысячу экю, которые около 1670 года обсуждали пьесы Расина и Мольера.

Эти великие люди хотели угодить маркизам и работали для них.

Я утверждаю, что отныне нужно писать трагедии для нас, рассуждающих, серьезных и немного завистливых молодых людей года от воплощения Божия 1823. Эти трагедии должны писаться прозой. В наши дни александрийский стих большей частью есть лишь покров для глупости.

Царствования Карла VI, Карла VII, благородного Франциска I являются для нас богатым источником национальных трагедий глубокого и длительного интереса. Но как описать хоть сколько-нибудь правдоподобно кровавые события, о которых рассказывает Филипп де Комин, и скандальную хронику Жана де Труа {1}, если слово пистолет никак не может быть употреблено в трагедийном стихе?

Драматическая поэзия находится во Франции на той же ступени, на какой в 1780 году нашел живопись знаменитый Давид {2}. Первые опыты этого отважного гения были исполнены в вялой и пошлой манере Лагрене, Фрагонаров и Ванлоо {3}. Он написал три или четыре картины, снискавшие большое одобрение. Наконец – и это сделает его бессмертным – он заметил, что глупый жанр старой французской школы уже не соответствует суровому вкусу народа, у которого начинала развиваться жажда энергичных деяний. Г-н Давид, дерзнув изображать Брута и Горациев, указал живописи, как свернуть с пути Лебренов и Миньяров {4}. Продолжая следовать заблуждениям века Людовика XIV, мы навсегда остались бы лишь бледными подражателями.

Все говорит за то, что мы находимся накануне подобной же революции в поэзии. Пока не наступит день успеха, нас, защитников романтического жанра, будут осыпать бранью. Но когда-нибудь этот великий день наступит, французская молодежь пробудится; эта благородная молодежь будет удивлена тем, что так долго и с таким глубоким убеждением восхваляла такой страшный вздор [...]

Глава I

Надо ли следовать заблуждениям

Расина или заблуждениям Шекспира,

чтобы писать трагедии,

которые могли бы заинтересовать

публику 1823 года?

Во Франции этот вопрос кажется избитым, однако мы до сих пор слышали доводы только одной стороны; журналы самых противоположных политических взглядов – "Quotidienne", так же как и "Constitutionnel" {5}, – согласны друг с другом лишь в одном: объявляя Французский театр не только первым театром в мире, но и единственно разумным. Если бы бедный романтизм захотел выступить с каким-нибудь возражением, газеты всех направлений оказались бы для него равно закрытыми.

Но эта кажущаяся немилость ничуть не пугает нас, так как это вопрос узких, кружковых пристрастий. Мы ответим лишь одним доводом.

Какое литературное произведение имело наибольший успех во Франции за последние десять лет?

Романы Вальтера Скотта.

Что такое романы Вальтера Скотта?

Это романтическая трагедия со вставленными в нее длинными описаниями. [...]

Весь спор между Расином и Шекспиром заключается в вопросе, можно ли, соблюдая два единства: места и времени, – писать пьесы, которые глубоко заинтересовали бы зрителей XIX века, пьесы, которые заставили бы их плакать и трепетать, другими словами, доставили бы им драматическое удовольствие вместо удовольствия эпического, привлекающего нас на пятидесятое представление "Парии" {6} или "Регула" {7}.

Я утверждаю, что соблюдение этих двух единств: места и времени привычка чисто французская, привычка, глубоко укоренившаяся, привычка, от которой нам трудно отделаться, так как Париж – салон Европы и задает ей тон; но я утверждаю также, что эти единства отнюдь не обязательны для того, чтобы вызвать глубокое волнение и создать подлинное драматическое действие.

Почему вы требуете, сказал бы я сторонникам классицизма, чтобы действие трагедии длилось не более двадцати четырех или тридцати шести часов и чтобы место действия не менялось, или, по крайней мере, как говорит Вольтер, менялось лишь в пределах одного дворца?

Академик. Потому, что неправдоподобно, чтобы действие, представляемое в течение двух часов, длилось неделю или месяц или чтобы за несколько минут актеры переезжали из Венеции на Кипр, как в "Отелло" Шекспира, или из Шотландии к английскому двору, как в "Макбете".

Романтик. Не только это неправдоподобно и невозможно; так же невозможно и то, чтобы спектакль длился двадцать четыре или тридцать шесть часов.

Академик. Боже избави нас от нелепой мысли утверждать, что условное время действия должно строго соответствовать материальному времени, которое занимает представление. Тогда бы правила были настоящими оковами для гения. В подражательных искусствах нужно быть строгим, но не педантичным. Зритель отлично может себе представить, что за время антрактов прошло несколько часов, тем более, что внимание его отвлекают симфонии, которые играет оркестр.

Романтик. Будьте осторожнее в словах, сударь, вы даете мне огромное преимущество; вы, значит, согласны с тем, что зритель может себе представить, что время действия, происходящего на сцене, больше того, которое он провел в театре. Но, скажите, можно ли представить себе, что время действия вдвое, втрое, вчетверо, в сто раз больше настоящего времени? Где мы тогда остановимся?

Академик. Странные вы люди, современные философы; вы браните поэтику, так как, по вашим словам, она сковывает гения; а теперь, чтобы доказать пригодность правила единства времени; вы заставляете нас применять его с математической строгостью и точностью. Ведь зритель, конечно, не может себе представить, что прошел год, месяц или хотя бы неделя с тех пор, как он получил свой билет и вошел в театр. Не достаточно ли вам этого?

Романтик. А кто вам сказал, что зритель не может себе этого представить?

Академик. Мне говорит это разум.

Романтик. Прошу простить меня; разум не мог вам сообщить это. Зритель, говорите вы, может себе представить, что прошло двадцать четыре часа с тех пор, как он два часа тому назад вошел в свою ложу; но откуда вы могли бы это узнать, если бы вам не сказал этого опыт? Откуда могли бы вы узнать, что часы, которые кажутся такими долгими для скучающего человека, как будто летят для того, кто веселится, если бы вас не учил этому опыт? Словом, один только опыт должен разрешить наш спор.

Академик. Конечно, опыт.

Романтик. Так вот! Опыт уже высказался против вас. В Англии в продолжение двух веков, в Германии в течение пятидесяти лет ставят трагедии, действие которых продолжается целые месяцы, и воображение зрителей отлично представляет себе это.

Академик. Ну, вы ссылаетесь на иностранцев, да еще на немцев!

Романтик. Мы поговорим как-нибудь в другой раз об этом неоспоримом превосходстве французов вообще и жителей Парижа в частности над всеми народами мира. Я отдаю вам справедливость; вы искренне убеждены в этом превосходстве, вы – деспоты, избалованные двухвековой лестью. Случаю было угодно поручить вам, парижанам, создать литературные репутации в Европе; а одна умная женщина, известная своим полным энтузиазма преклонением {8} перед красотами природы, чтобы понравится парижанам, воскликнула: "Самая красивая канавка на свете – это канавка на улице Бак!" Все добропорядочные писатели не только во Франции, но и во всей Европе льстили вам для того, чтобы получить от вас взамен немного литературной славы; и то, что вы называете внутренним чувством, психологической очевидностью, не что иное, как психологическая очевидность избалованного ребенка, другими словами, привычка к лести.[...]

Что же касается Расина, то я очень рад, что вы назвали этого великого человека. Имя его приводят, когда хотят выбранить нас. Но слава его незыблема. Он навсегда останется одним из величайших гениев, вызывающих удивление и восторг людей. Делает ли Цезаря менее великим полководцем то, что после его войн с нашими предками галлами был изобретен порох? Мы утверждаем лишь одно: если бы Цезарь вновь вернулся в мир, первой его заботой было бы завести в своей армии пушки. [...]

Расин не допускал, чтобы трагедии можно было писать иначе. Если бы он жил в наше время и дерзнул следовать новым правилам, он написал бы трагедию, во сто раз лучшую, чем "Ифигения". Вместо того чтобы возбуждать только восхищение – чувство немногo холодное, – он вызвал бы потоки слез. Есть ли хоть один сколько-нибудь образованный человек, который бы не получил больше удовольствия от "Марии Стюарт" {9} господина Лебрена во Французском театре, чем от "Баязета" Расина? Однако стихи господина Лебрена очень слабы; огромная разница в количестве удовольствия происходит оттого, что господин Лебрен дерзнул быть наполовину романтиком. [...]

Глава II

Смех

Ах, сударь мой, на что вам нос пономаря?

Ж. Ф. Реньяр {10}

Недавно один немецкий князь {11}, известный своей любовью к литературе, назначил премию за лучшую философскую диссертацию о смехе. Надеюсь, что премию получит француз. Было бы смешно, если бы мы были побеждены в этой области. Я думаю, что в Париже за один только вечер шутят больше, чем во всей Германии за месяц.

Однако программа конкурса о смехе написана по-немецки. Нужно объяснить его природу и оттенки, нужно ответить ясно и точно на этот трудный вопрос: "Что такое cмex?"

Все несчастье в том, что судьи – немцы; можно опасаться, что несколько полумыслей, изящно рассеянных на двадцати страницах академических фраз и искусно размеренных периодов, покажутся этим грубым судьям пустым вздором. Я должен сделать это предостережение молодым писателям, столь изысканно простым, столь манерно-естественным, столь красноречивым при небольшом количестве мыслей,

Владыка дистихов, катренов повелитель.

Здесь же требуют мыслей, что, конечно, является большой наглостью. Какие варвары эти немцы! [...|

Глава III

Что такое романтизм

Романтизм – это искусство давать народам такие литературные произведения, которые при современном состоянии их обычаев и верований могут доставить им наибольшее наслаждение.

Классицизм, наоборот, предлагает им литературу, которая доставляла наибольшее наслаждение их прадедам.

Софокл и Еврипид были в высшей степени романтичны; они давали грекам, собиравшимся в афинском театре, трагедии, которые соответственно нравственным привычкам этого народа, его религии, его предрассудкам относительно того, что составляет достоинство человека, должны были доставлять ему величайшее наслаждение.

Подражать Софоклу и Еврипиду в настоящее время и утверждать, что эти подражания не вызовут зевоты у француза XIX столетия, – это классицизм.

Я, не колеблясь, утверждаю, что Расин был романтиком: он дал маркизам при дворе Людовика XIV изображение страстей, смягченное модным в то время чрезвычайным достоинством, из-за которого какой-нибудь герцог 1670 года даже в минуту самых нежных излияний родительской любви называл своего сына не иначе, как "сударь".

Вот почему Пилад из "Андромахи" {12} постоянно называет Ореста "сеньором"; и, однако, какая дружба между Орестом и Пиладом!

Этого "достоинства" совершенно нет у греков, и Расин был романтиком именно благодаря этому "достоинству", которое теперь кажется нам таким холодным.

Шекспир был романтиком, потому что он показал англичанам 1590 года сперва кровавые события гражданских войн, а затем, чтобы дать отдых от этого печального зрелища, множество тонких картин сердечных волнений и нежнейших оттенков страсти. Сто лет гражданских войн и почти непрекращающихся смут, измен, казней и великодушного самопожертвования подготовили подданных Елизаветы к трагедии такого рода, которая почти совершенно не воспроизводит искусственности придворной жизни и цивилизации живущих в спокойствии и мире народов. Англичане 1590 года, к счастью, весьма невежественные, любили видеть на сцене изображение бедствий, от которых они недавно были избавлены в действительной жизни благодаря твердому характеру их королевы. Те же самые наивные подробности, которые были бы с пренебрежением отвергнуты нашим александрийским стихом, но в настоящее время так ценятся в "Айвенго" и "Роб Рое", надменным маркизам Людовика ХIV показались бы лишенными достоинства.

Эти подробности смертельно испугали бы чувствительных и раздушенных куколок, которые при Людовике XV не могли увидеть паука, чтобы не упасть в обморок. Вот – я отлично чувствую это – малодостойная фраза.

Для того чтобы быть романтиком, необходима отвага, так как здесь нужно рисковать.

Осторожный классик, напротив, никогда не выступает вперед без тайной поддержки какого-нибудь стиха из Гомера или философского замечания Цицерона из трактата "De senectute" {13} [...].

Антиромантичен r-н Легуве, который в своей трагедии "Генрих IV" не может воспроизвести прекраснейшие слова этого короля-патриота: "Я хотел бы, чтобы у самого бедного крестьянина в моем королевстве хотя бы по воскресеньям был к обеду суп из курицы".

Самый ничтожный ученик Шекспира сделал бы трогательную сцену из этих поистине французских слов. Трагедия во вкусе Расина выражается гораздо более благородно:

Хочу я, чтобы в день, когда покой все чтут,

В смиренных хижинах трудолюбивый люд

По милости моей на стол, не скудный боле,

Поставить блюдо мог, что ел богач дотоле.

"Смерть Генриха IV", действие IV {*}

{* Итальянские и английские стихи позволяют говорить все; один только александрийский стих, созданный для спесивого двора, обладает всеми его нелепыми качествами. [...]}

Прежде всего романтическая комедия не станет нам показывать своих героев в расшитых камзолах, не будет вечных влюбленных и брака в конце пьесы, герои не будут менять своего характера как раз в пятом действии, иногда она будет изображать любовь, которая не может быть увенчана браком, и брак не будет называться Гименеем ради рифмы. Можно ли заговорить о Гименее в обществе, не вызвав смеха? [...]

Аббат Делиль {14} был в высшей степени романтичен для века Людовика XV. То была поэзия, как раз созданная для народа, который при Фонтенуа {15}, сняв шляпы, говорил английской пехоте: "Господа, стреляйте первыми". Конечно, это очень благородно, но как такие люди имеют дерзость говорить, что они восхищаются Гомером?

Древние очень посмеялись бы над нашей честью.

И после этого требуют, чтобы такая поэзия нравилась французу, который участвовал в отступлении из Москвы {Поэмой нашей эпохи могла бы быть "Панипокризиада" {16} г-на Лемерсье, если бы она была не так плохо написана. Представьте-ка себе сцену "Поля битвы при Павии" {17}, изложенную по-французски Буало или аббатом Делилем. В этой поэме в четыреста страниц есть сорок стихов, более поражающих и прекрасных, чем любой стих Буало.}.

На памяти историка никогда еще ни один народ не испытывал более быстрой и полной перемены в своих нравах и своих развлечениях, чем перемена, происшедшая с 1780 и до 1823 года. А нам хотят давать все ту же литературу! [...]

Романтики никому не советуют непосредственно подражать драмам Шекспира.

То, в чем нужно подражать этому великому человеку, – это способ изучения мира, в котором мы живем, и искусство давать своим современникам именно тот жанр трагедии, который им нужен, но требовать которого у них не хватает смелости, так как они загипнотизированы славой великого Расина.

По воле случая новая французская трагедия будет очень походить на трагедию Шекспира.

Но так будет только потому, что обстоятельства нашей жизни те же, что и в Англии 1590 года. И у нас также есть партии, казни, заговоры. Кто-нибудь из тех, кто, сидя в салоне, смеется, читая эту брошюру, через неделю будет в тюрьме. А тот, кто шутит вместе с ним, назначит присяжных, которые его осудят. [...]

Ответ {18}

Романтик – классику

[...] Не стану отрицать, что даже в наше время можно создавать прекрасные произведения, следуя классической системе; но они будут скучными.

Причина та, что они отчасти рассчитаны на требования французов 1670 года, а не на умственные запросы, не на страсти, характерные для француза 1824 года. [...]

Вы сомневаетесь, чтобы я мог ответить на простой вопрос: что такое романтическая трагедия?

Отвечаю смело: это трагедия в прозе, которая длится несколько месяцев и происходит в разных местах. Мне кажется, что нет ничего яснее следующего: романтическая трагедия написана в прозе, ряд событий, которые она изображает перед взорами зрителей, длится несколько месяцев, и происходят они в различных местах [...]

Расин и Шекспир

Центральное место в литературной борьбе 20-х годов, наряду с Предисловием Гюго к драме "Кромвель", занял трактат Стендаля "Расин и Шекспир" (I часть трактата издана в 1823 г.; II часть – в марте 1825 г. Эта часть трактата явилась ответом Стендаля на антиромантическое выступление академика Оже).

"Расин и Шекспир" – манифест искусства, отвечающий своему времени. В нем Стендаль заявил о том, что между "трагическими системами" Расина и Шекспира началась борьба не на жизнь, а на смерть (в споре между классиками и романтиками Расин был олицетворением традиций классицизма, Шекспир романтизма). В манифесте Стендаль защищал искусство, свободное от обязательных правил, от классицистских единств. Романтизм в понимании Стендаля – это искусство активное, жизнедеятельное, развивающееся сообразно современной действительности. Олицетворением такого искусства для Стендаля, как и для всех романтиков, было творчество Шекспира. Трактат "Расин и Шекспир" не содержит всех статей Стендаля в защиту романтизма, но те статьи, которые в него входят, оказали влияние на современников.

& По книге Зарубежная литература XIX века: Реализм: Хрестоматия историко-литературных материалов. – М.: Высш. шк., 1990.

1 Филипп де Комин (1447 – 1511) – французский историк. Его "Мемуары" (1524) повествуют о современных ему событиях.

Жан де Труа – литератор, автор "Скандальной хроники" (эпохи Людовика XI), переизданной незадолго до появления "Расина и Шекспира".

2 Давид Жак Луи (1748 – 1825) – французский художник, крупнейший представитель классицистского направления предреволюционной эпохи, для которого характерно выражение свободолюбивых идеалов через образы античности.

3 Ж. Л. Ф. Лагрене (1724 – 1805), Ж. О. Фрагонар (1732 – 1806), К. Ванлоо (1705 – 1765) – французские живописцы ХVIII в.

4 Лебрен Шарль (1619 – 1690) – французский живописец, пользовавшийся известностью и авторитетом.

Миньяр Никола (1606 – 1688), его брат Пьер (1612 – 1695) – французские художники, современники Лебрена; скорее всего речь идет о Пьере Миньяре, работавшем в Париже.

5 "Quotidienne" ("Котидьен"). – Во время Реставрации этот журнал был органом ультрароялистов, постоянно полемизировавшим с журналом "Constitutionnel" ("Конститюсьонель"), органом либеральной буржуазии. В "Прогулках по Риму" Стендаль называет последнюю газету "катехизисом всех французов, родившихся около 1800 г.".

6 "Пария" – трагедия К. Делавиня (1793 – 1843), впервые представленная с большим успехом в "Одеоне" в декабре 1821 г. К. Делавинь, несмотря на свой либерализм, не пользовался симпатиями Стендаля.

7 "Регул" – трагедия Л. Арно, премьера которой, состоявшаяся во Французском театре в июне 1822 г., имела большой успех благодаря нескольким тирадам, славившим республиканский Рим и клеймившим тиранов.

8 ...женщина, известная своим полным энтузиазма преклонением. – Имеется в виду Ж. де Сталь, считавшая энтузиазм необходимым условием подлинного художественного творчества. На улице Бак в Париже находился ее особняк, а фразу, цитируемую Стендалем, она произнесла, тоскуя в изгнании по Парижу.

9 "Мария Стюарт" – драма Р. А. Лебрена, явившаяся переработкой драмы Шиллера, впервые была поставлена во Французском театре в марте 1820 г. Сохранила много элементов, чуждых классицизму и утверждаемых романтической поэтикой. Поэтому романтиками в начале 20-х годов принималась как романтическая.

10 Реньяр Жан Франсуа (1655 – 1709) – французский драматург; Стендаль цитирует слова из комедии Реньяра "Двойники" (д. III, явл. 10) как особо удачный образец комической реплики.

11 ...один немецкий князь... – вымышленное лицо. Стендаль приписывает ему проект конкурса, изложенный в одном из его собственных завещаний.

12 "Андромаха" – трагедия Ж. Расина (1668 г.).

13 "О старости" (лат.).

14 Делиль Жан (1738 – 1813) – аббат, французский поэт, глава "описательной" школы; в 20-е годы объект критики романтиков.

15 ...при Фонтенуа... – сражение французов с англичанами и австрийцами 11 мая 1745 г., закончившееся чанами и австрийцами 11 мая 1745 г., закончившееся победой французов. Во время сражения произошел эпизод, о котором рассказывает Стендаль.

16 "Панипокризиада" – поэма Н. Лемерсье (1771 – 1840). Посвящена Данте, и название ее автор поясняет как "поэму о всяческом лицемерии".

17 "Поле битвы при Павии" – четвертая песнь поэмы, в которой рассказывается о том, как Франциск I терпит поражение (24 февраля 1525 г.).

18 Ответ – II часть трактата Стендаля "Расин и Шекспир". Она представляет собой ответ на антиромантический манифест, прочитанный академиком Оже на торжественном заседании Французского Института.