Текст книги "Приключения в Америке"

Автор книги: Фредерик Марриет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава XXVI

В течение нескольких дней мы продолжали наш путь, направляясь на восток. Оставив за собой область буйволов и мустангов, мы вскоре стали страдать от голода. Иногда нам удавалось убить степную курицу, индейку или гремучую змею, но антилопы были так боязливы, что не подпускали нас ближе, чем на милю.

Местность была очень высокая, и хотя днем стояла жара, но ночи были очень холодные. Без одеял нам приходилось плохо. Топлива не было, даже помет животных попадался в таком незначительном количестве, что в течение семи дней нам только три раза удалось развести огонь и зажарить нашу скудную добычу, а в остальные дни пришлось есть ее сырьем. На восьмой день мы заметили вдали на горизонте черную полосу. Мы знали, что это лес, и добравшись до него, мы найдем дичь в изобилии. Но до него было еще не близко, миль двадцать, а нас уже сильно подвело от истощения. К вечеру голод довел нас почти до остервенения, а между тем, добраться до леса оказалось не так-то легко, так как он был окаймлен поясом колючих кустарников, шириной, по крайней мере, в три мили. Мы решили, однако, пробраться в него во чтобы то ни стало, хотя бы пришлось прокладывать путь ножами и томагавками, так как иначе нам предстояло еще долго терпеть лишения. Мы ехали до солнечного заката, а затем расположились на ночлег, так как продолжать путь не евши было невозможно. Дикие, помутившиеся взоры моих спутников, их запавшие глаза и исхудалые лица красноречиво говорили о необходимости подкрепить свои силы более питательной пищей, чем незрелые и кислые ягоды. Мы бросили жребий, и он пал на лошадь пастора. Спустя несколько минут она была убита, освежевана, и часть ее мяса распределена между едоками.

Мясо молодого мустанга превосходно, но нельзя сказать того же о мясе старой измученной лошади. Оно жестко, как резинка, и чем больше его жуешь, тем больше становится кусок. Но голод не тетка, и все, не исключая пастора, мужественно принялись за жесткие останки верного животного.

Утром мы продолжали путь и вскоре попали на тропинку, по-видимому, проложенную сквозь колючие кустарники зверями. Но проехав по ней шесть или восемь миль, мы очутились на краю ущелья, окаймленного непроходимой чащей кустарников. Пришлось вернуться, и в полдень мы снова были на том же месте, откуда отправились утром.

Последовало совещание, что делать дальше. Юристы и Рох советовали проехать подальше к югу и сделать другую попытку. Но я и Габриэль, вспомнив, что накануне утром нам пришлось переезжать через широкий, но мелкий поток, считали более благоразумным вернуться к нему. Поток этот был, очевидно, одним из притоков Красной реки, и мы были убеждены, что он должен протекать через лес.

Предложение наше было принято, и мы отправились, не теряя времени. Пастор шел пешком, и хотя я не раз предлагал ему пользоваться конем по очереди, он отказывался, говоря, что верховая езда надоела ему. Действительно, я в жизни не видывал лучшего ходока; этот малый, очевидно, ошибся призванием, несомненно, он мог бы заработать больше денег, исполняя должность индейского гонца или лазутчика, чем в своем теперешнем звании, совсем не соответствовавшем его характеру.

На следующий день, около полудня, мы расположились отдохнуть у потока, и хотя я не надеялся на успех, но попробовал закинуть свои удочки, наживив их кузнечиками и слепнями. К моему удивлению и восторгу, рыба начала клевать, лишь только я их закинул, и я немедленно вытащил две огромные форели. Я кликнул своих товарищей, и мы решили остаться здесь на ночлег, чтобы хорошенько подкрепить свои силы, а затем продолжать наше утомительное путешествие. Немного выше по течению мы нашли порядочное количество сплавного леса, выброшенного на песок, и вскоре деятельно готовились к веселому пиру. Габриэль, как лучший стрелок, отправился на охоту, я продолжал удить рыбу, доктор взял на свое попечение кулинарную часть, а пастор гонялся по степи за слепнями и кузнечиками. Менее чем за три часа я поймал еще два десятка крупных форелей и с десяток мелкой рыбы, а Габриэль вернулся с двумя канадскими гусями. Подкрепившись обильной пищей и согревшись у костра, мы вскоре развеселились, и в эту ночь спали крепко, забыв о своих голодных и холодных ночлегах.

На следующее утро после завтрака мы наполнили наши походные сумки остатками провизии и поехали вниз по реке, причем вода доходила иногда до плечей нашим лошадям, так как выехать на берег нам мешали колючие кустарники. Пастор принужден был сесть позади одного из юристов, у которого была сильная, рослая лошадь. Мы проехали девятнадцать миль, прежде чем добрались до берега, свободного от колючих зарослей, и могли выбраться на сушу; но, проехав по берегу с час, очутились перед грядой холмов.

После невероятных усилий со стороны лошадей и людей – так как нам пришлось спешиться и нести на себе оружие и походные сумки – мы добрались до вершины. Отсюда мы увидели внизу мирную и романтическую долину, посреди которой извивалась река, питаемая бесчисленными ручьями; они были окаймлены зеленым кустарником, а по берегам реки росли громадные, роскошные деревья.

Мы взяли лошадей под уздцы и через час очутились на дне долины. Проехав по ней крупной рысью три или четыре мили, мы остановились на ночлег у небольшого ручья на опушке леса, а утром продолжали путь среди великолепнейших кленов и сосен, какие я когда-либо видел. Теперь дичь попадалась в изобилии. Индейки, медведи и олени встречались почти на каждом шагу; а проехав немного, мы заметили следы мулов и ослов. Немного дальше нам попались свежие человеческие следы. Это зрелище заставило нас забыть о нашем утомлении, и мы поехали скорее, желая узнать, что это за путешественники.

Под вечер я убил жирного козла, и хотя нам хотелось поскорее догнать путешественников, но лошади были так утомлены, и мы чувствовали такой сильный аппетит, что, поразмыслив, решили остановиться здесь же.

Вечер мы провели очень весело в уверенности, что находимся поблизости какого-нибудь недавнего поселения западных эмигрантов, так как ослы не используются в далеких путешествиях. Мы рассчитывали утром найти деревню, в которой можно будет купить лошадь для пастора и пополнить наш запас пороха и пуль, бывший у нас почти на исходе.

Около двух часов ночи, чувствуя, что кто-то дотронулся до моей груди, я открыл глаза и увидел Габриэля, приложившего палец к моим губам в знак молчания. Он шепотом сообщил мне, что по соседству с нами находится многочисленная партия воров, и что они уже увидели наших лошадей.

Захватив с собою только ножи и томагавки, мы ползком добрались до небольшой прогалины, на которой увидели человек двадцать, вооруженных с ног до головы. Трое или четверо вели оживленный разговор, и, подобравшись к ним ближе под покровом темноты, мы могли слышать каждое слово.

– Все крепко спят, – говорил один из них, – но выглядят оборванцами; вряд ли у них найдется хоть цент; трое, судя по одежде, метисы.

– А лошади? – спросил другой.

– Лошадей только семь, – отвечал первый. – Они порядком измучены, но хорошие кони; если покормить их недели три, то можно выгодно продать.

– Так угоним их; они спутаны?

– Только две.

– Так перережь им путы и гони, как будто они испугались; это не возбудит их подозрения.

– Не лучше ли наперед покончить с теми? Тогда мы заберем их седла.

– Дуралей! А что, если это разведочная партия из армии генерала Реска, и кому-нибудь из них удастся спастись? Нет, утром, когда взойдет солнце, они пустятся за лошадьми по следу и оставят на месте свои седла и походные сумки; трое из нас останутся здесь и завладеют их добром, а когда эти пешие гуси заблудятся в лесу, мы можем делать что нам заблагорассудится.

Другие вмешались в разговор, а Габриэль и я вернулись к нашим друзьям. Спустя полчаса мы услышали топот наших коней в южном направлении, и Габриэль, отправившись еще раз на разведку, сообщил нам, что шайка отправилась в другом направлении, к востоку, оставив, как было решено, троих. Он слышал, как эти люди толковали о наилучшем способе завладеть нашими седлами, довольно усердно прикладываясь к большому глиняному кувшину; потом они завернулись в одеяла и улеглись спать.

Из разговора этих людей Габриэль заключил, что шайка отправилась на заранее назначенный сборный пункт на берегу какой-то реки, а люди, угнавшие наших лошадей, должны были отогнать их только на шесть миль к югу, к небольшому потоку, в котором можно было скрыть их следы на случай преследования. Габриэль заключил, что только четверо людей отправились с лошадьми. После непродолжительного совещания мы разбудили наших товарищей, объяснили им, как обстоят дела, и столковались насчет дальнейших действий. Сначала я предложил застрелить троих мошенников, собиравшихся завладеть нашими седлами, но сообразив, что они лучше нашего знакомы с местностью, и что звук выстрелов возбудит подозрение их товарищей, мы выработали другой план.

Перед рассветом я взял лук и стрелы и спрятался в нескольких ярдах от прогалины, на которой расположились воры. Габриэль сделал то же на полдороге между прогалиной и нашей стоянкой. Затем Рох и пятеро американцев превосходно разыграли свою роль, громко ругаясь и проклиная зверя, напугавшего лошадей, по следам которых они направились, производя как можно больше шума и оставив на месте ружья, чтобы тем вернее обмануть мошенников.

Как только они ушли, воры вылезли из рытвины, в которую спрятались на ночь, и один из них, захватив с собой ружье, отправился посмотреть, как обстоит дело. Вскоре он вернулся с двумя нашими ружьями и с пылающей головней, и почтенные субъекты принялись пересмеиваться по поводу успеха своей хитрости. Они развели костер, достали еще водки, и пока один из них занимался приготовлением кофе, двое других отправились за седлами и сумками.

Прошло не более пяти минут со времени их ухода, когда я заметил не далее полуярда от меня огромную гремучую змею, готовую броситься. Со времени моего приключения со змеею у команчей, я стал бояться этих тварей и теперь был так испуган неожиданным соседством, что выскочил из своего убежища и очутился в десяти шагах от субъекта, варившего кофе. Он отскочил от меня шага на два и, ошеломленный моим внезапным появлением, протянул руку к ружьям, прислоненным к дереву.

Это движение решило его участь, так как, не имея ни малейшего желания быть застреленным, я пустил в него стрелу; она пронзила ему сердце, и он упал бездыханный, не произнеся ни слова. Тогда я пробрался к Габриэлю, сообщил ему, что произошло, и пополз дальше посмотреть, что делают двое разбойников. Они занимались осмотром содержимого наших походных сумок и откладывали в сторону то, что желали припрятать для собственного употребления.

Провозившись с полчаса, один из них нагрузил себе на голову три седла и пошел на прогалину, посоветовав своему товарищу торопиться, если он хочет застать горячий кофе. Несколько минут спустя послышался звук падения тяжелого тела (это упал вор, убитый томагавком Габриэля), и оставшийся разбойник, который возился с сумками, собираясь последовать за своим товарищем, принялся громко ругать его за то, что тот «не видит, что у него под носом и наверное попортил седла».

Я натянул было лук, но Габриэль, проскользнув мимо меня, сделал мне знак остановиться и, бросившись на вора, толкнул его в спину. Вор упал, попытался оказать сопротивление, но атлетическая сила Габриэля оказалась ему не по плечу; спустя минуту, он лежал, не шевелясь, полузадушенный. Мы связали его по рукам и по ногам, стащили на прогалину, положили рядом с ним оба трупа; затем перетащили наши вещи в рытвину, тщательно уничтожили все следы борьбы и приготовились встретить конокрадов.

Счастье благоприятствовало нам. Пока мы пили кофе, доставшийся победителям, вдали послышался топот коней. Я схватил ружье, а Габриэль приготовил лассо и, прислушавшись хорошенько, чтобы определить направление, скользнул в кусты. Немного погодя, я увидел свою лошадь, которая, без сомнения, сбросив всадника, возвращалась вскачь к нашей стоянке. За ней гнался один из воров верхом на лошади Габриэля. Спустя мгновение лассо Габриэля упало ему на плечи, и он упал с лошади, точно пораженный молнией. Он сломал себе шею при падении.

Вернув наших коней, мы оседлали их и захватили с собой ружья, не сомневаясь, что легко догоним остальных воров, так как наши две лошади были лучшие и быстрейшие. После получасовой скачки мы нагнали Роха с товарищами, которым тоже повезло. Оказалось, что субъект, ехавший на моей лошади, жестоко ушибся о дерево при падении, и пока один из воров погнался за убежавшей лошадью, другие привязали своих коней к деревьям и принялись возиться с товарищем. За этим занятием застали их Рох и американцы, напали на них врасплох и связали по рукам и ногам.

Мы перетащили наших пленников на прогалину и убедились, что не только ничего не потеряли из своих вещей, но, напротив, приобрели кое-какие предметы, которых нам недоставало. Один из юристов, охотник до выпивки, нашел в глиняном кувшине достаточно вина, чтобы наполнить свою бутылку; пастор приобрел ружье, взамен оставленного им в степи; а в сумках и пороховницах разбойников оказался порядочный запас пороха и пуль. Мы завладели также четырьмя одеялами и мешком кофе.

Мы поблагодарили судьбу, пославшую нам этих мошенников, и после сытного обеда двинулись в южном направлении, ведя за собой пленников на веревках. Пастор всю дорогу читал им проповедь о честности и нравственности, а они, сознавая бесполезность сопротивления, покорно следовали за нашими лошадьми.

Под вечер мы остановились на лесной поляне, проехав миль двадцать. Мы развели костер и принялись готовить ужин, как вдруг на поляну высыпала откуда-то целая стая собак, которые, остановившись в десяти шагах от нас, подняли оглушительный лай. Думая, что они принадлежат шайке разбойников, употребляющих их для выслеживания путников, мы схватились было за ружья и приготовились защищаться; но Габриэль признал в них породу, разводимую чироками, чоставами, криками и другими племенами полуцивилизованных индейцев, поселившихся на Красной реке. Тогда мы дали несколько выстрелов, чтобы указать путь индейцам, которые должны были находиться где-нибудь недалеко от своих собак. Нам пришлось недолго ждать, так как скоро отряд в восемьдесят конных индейцев появился на поляне.

Все объяснилось в несколько минут. На плантациях, расположенных выше большой излучины Красной реки, давно уже происходили грабежи и кражи, остававшиеся безнаказанными. Арканзасцы обвиняли техасцев, а те сваливали вину на индейцев. Арканзаский губернатор Иелль обратился с жалобой к Россу, вождю чироков, который отвечал, что разбойничают не индейцы, а арканзасцы и техасцы, и чтобы доказать справедливость своих слов, послал отряд индейцев обследовать местность и захватить грабителей, какие попадутся. В течение последних двух дней они гнались за шайкой воров, пока их собаки не напали на наш след и не привели их к нашей стоянке.

Мы выдали им наших пленников, от которых были очень рады отделаться; а предводитель индейцев приказал одному из своих воинов отдать пастору лошадь с седлом. Мы, однако, не согласились принять ее в подарок, а, сложившись по десяти долларов каждый, отдали деньги индейцу, который таким образом не остался внакладе.

Утром предводитель чироков посоветовал мне держаться южного направления, пока мы не достигнем реки Сабины, откуда, направившись к северу или к востоку, мы проберемся через несколько дней к Красной реке по плантациям и расчисткам новых поселенцев. Перед отъездом индейцы предложили нам в подарок трубки и табак, который у нас давно вышел; и после основательного завтрака мы продолжали наш путь.

Глава XXVII

Мы находились теперь среди поселений белых на реке Сабине, и, к нашему удивлению, нашли, что не приближаемся к цивилизации, а удаляемся от нее; фермы узко и прекрасно возделанные плантации павниев-пиктов, их многочисленные стада и удобные жилища представляли резкий контраст с лоскутками кое-как обработанной земли и убогими лачужками, мимо которых мы проезжали теперь. Каждый встречный фермер представлял картину нищеты и разорения; женщины были грязны и в лохмотьях, едва прикрывавших их наготу; скот голодный и тощий; лошади так слабы, что едва волочили ноги.

Из расспросов мы убедились, что все эти оборванцы были видные представители Техаса: один генерал, другой полковник, несколько членов законодательного корпуса, судей, чиновников. Несмотря на их видное официальное положение, мы не сочли благоразумным останавливаться у них, а проехали как можно быстрее, держа ружья поперек седел; в самом деле, жадные взгляды, бросаемые этими сановниками на наших лошадей и седла, заставляли нас каждую минуту опасаться нападения.

Спустя два часа мы были в другом поселке, представлявшем странную противоположность первому. Здесь жилища были опрятны и просторны, с хорошими амбарами и хлебами; поля хорошо обработаны и засеяны клевером.

Эта картина довольства и изобилия восстановила наше доверие к цивилизации, пошатнувшееся при виде первого поселка и, заметив дом с садиком, устроенным с некоторым вкусом, мы остановились перед ним и спросили, можно ли нам отдохнуть здесь и покормить лошадей. Трое или четверо мальчуганов выбежали из дома и занялись нашими конями, а почтенный старик-хозяин пригласил нас в дом. Он был мормон и сообщил нам, что сотни фермеров, принадлежащих к той же секте, поселились в восточном Техасе, на небольшом расстоянии друг от друга, и что, если мы направимся через Арканзас, то можем каждый день останавливаться на мормонской ферме, пока не достигнем южной границы штата Миссури. Мы воспользовались этим указанием в течение нашего двухнедельного путешествия от Сабины до местечка, называемого Бостон.

Однажды утром мы повстречались с техасским констеблем, ехавшим арестовать убийцу. Он спросил у нас, который час, так как у него не было часов, и сообщил, что через несколько часов мы будем в новом техасском городе Бостоне. Мы тщетно искали каких-нибудь признаков, указывающих на приближение хотя бы деревни, но в конце концов, выбравшись из болота, по которому пробирались более часа, заметили между деревьями длинную постройку из грубо отесанных бревен черной сосны, и, подъехав ближе, убедились, что промежутки между бревнами (около шести дюймов шириной) оставались незаделанными, – вероятно, в видах более свободной циркуляции воздуха. Это здание, как сообщил нам голый негр, была «Посольская палата», главная и единственная гостиница техасского Бостона.

За двести ярдов дальше мы увидели толпу людей, суетившихся вокруг подобного же сооружения, только без крыши, и я пришпорил коня, рассчитывая увидеть сцену бокса или петушиного боя, но мои товарищи-американцы, лучше знакомые с местными нравами и обычаями, объявили, что это «Судебная Палата». Так как нам нечего было там делать, то мы направились к гостинице, и вскоре лай голодных собак собрал вокруг нас толпу бостонцев.

Странно, что название города дается недоконченной деревянной постройке, но таков обычай в Техасе. Каждый обладатель трехсот акров земли называет свой участок городом, а его жилище оказывается одновременно гостиницей, почтовой конторой, зданием суда, тюрьмой, банком, всем чем угодно. Я знал в окрестностях Красной реки человека, который получил от правительства назначение на должность почтового служителя и в течение своего пятилетнего пребывания в этой должности ни разу не держал письма в руках.

Эта мания основывать города – болезнь, очень распространенная в Соединенных Штатах, и является причиной частых разочарований для путешественников. Проезжая по территории Айова, я спросил однажды у какого-то фермера дорогу в Дюбюк.

– Иностранец, похоже? – отвечал он. – Но все равно, дорогу найти нетрудно. Вот, послушайте. Переехав вброд реку, поезжайте по военной дороге, пока не попадете на прерию; затем проедете еще двадцать миль к востоку и увидите город Каледонию; там вам скажут, как ехать дальше.

Я перебрался через речку и после получасовых бесплодных поисков военной дороги принужден был вернуться обратно к фермеру.

– Эх! – сказал он, – да ведь на деревьях по обеим сторонам дороги сделаны отметки.

Скажи он мне это с самого начала, у меня бы не вышло никакого недоразумения, так как я видел метки вдоль тропинки; но так как он говорил о военной дороге, то я и ожидал найти военную дорогу. Я продолжал путь и, наконец, добрался до прерии. Солнце пекло очень сильно, и, желая напоить свою лошадь, я с радостью увидел жалкую лачугу, немного в стороне от тропинки. Я подъехал к ней и привязал коня к столбу, на котором висела доска с какими-то иероглифами с обеих сторон. Присмотревшись внимательно, я прочел на одной стороне «Ice» (лед), а на другой «POSTOFF» (почта).

– Должно быть, русский или швед, или норвежец, – подумал я, зная, что в Айове множество эмигрантов из этих стран. – Лед – это хорошо. Такая роскошь редко достается на долю путешественников в прерии; должно быть, и стоит дорого, но все равно, можно позволить себе это удовольствие.

Я вошел в хижину и увидел грязную полунагую женщину, дремавшую на табурете в углу.

– Нет ли молока? – спросил я, разбудив ее.

Она взглянула на меня и покачала головой, очевидно, не понимая меня; однако, принесла мне глиняный кувшин с виски, рог для питья и кружку воды.

– Нельзя ли напоить мою лошадь? – спросил я снова.

Женщина нагнулась и, вытащив из-под кровати девочку лет четырнадцати, совершенно нагую и с шершавой, как у аллигатора, кожей, приказала ей принести из колодца ведро воды. Напоив лошадь, я уселся на чурбан, заменявший стул, и снова обратился к хозяйке:

– Теперь, добрая женщина, дайте мне льда.

– Чего? – спросила она.

Так как я не мог объяснить ей, что мне требуется, то должен был удовольствоваться виски с тепловатой водой; затем я расплатился и уехал.

Я проехал еще три часа, сделав вдвое больше того расстояния, о котором говорил утром фермер. А между тем передо мной все еще расстилалась прерия, и я не замечал никаких признаков города Каледонии. К счастью, я заметил вдали человека, ехавшего мне навстречу; вскоре мы съехались.

– Далеко ли до города Каледонии? – спросил я.

– Восемнадцать миль, – ответил он.

– Будет до города какая-нибудь ферма? – продолжал я. – Моя лошадь устала.

Всадник с удивлением уставился на меня.

– Как же, сэр, – сказал он, – вы едете от города; он остался на восемнадцать миль позади вас.

– Не может быть! – воскликнул я, – Я ни разу не съезжал с дороги; завернул только в какую-то хижину напоить коня.

– Ну, да, – отвечал он, – вы заезжали к генералу Гираму Вашингтону Типпету; он держит почтовую контору, – это и есть город Каледония, сэр.

Я поблагодарил его, расседлал лошадь и расположился на отдых в степи, посмеиваясь над своей ошибкой по поводу льда: слово Ice было окончанием слова post-office (почтовая контора), перенесенным на другую сторону доски.

Но я должен вернуться к городу Бостону и его судебной палате. Так как теперь происходили судебные заседания, то в город собрались пятьдесят или шестьдесят человек из разных местностей, частью в качестве свидетелей, частью с целью меняться конями, седлами, ножами и чем придется; дело в том, что когда закон исполняет свои функции, техасец с особенной охотой развлекается барышничаньем, плутнями, очисткой карманов и драками под самым его носом, чтобы показать свою независимость от всякого закона.

Вскоре после нашего приезда позвонил колокольчик к обеду, и я в первый раз в жизни очутился за американским табльдотом в штатах Дальнего Запада. Я был изумлен, как только может быть изумлен индеец. Прежде чем я и мои товарищи успели сесть за стол и выбрать какое-нибудь блюдо, все исчезло, как сон. Какой-то генерал напротив меня схватил жареную птицу и в одно мгновение ока откромсал от нее крылышки и ножки. Я думал, что вежливость заставит его позаботиться не только о себе, но и о других, и ждал, пока он передаст блюдо, но он свалил на свою тарелку все, что отрезал, и оттолкнул от себя только остов птицы, который немедленно очутился на тарелке его соседа. Прежде чем я успел опомниться от удивления, блюдо было пусто. Другой подцепил тарелку с брусникой, до которой я большой охотник, и я напрасно ожидал, что, положив себе, он передаст остальное мне: он оказался еще жаднее генерала и, вооружившись большой роговой ложкой, живо уписал все. Спустя несколько минут все уже вышли из-за стола, за исключением меня и моих товарищей, которые, с вытянутыми лицами, пытались утолить голод вареным картофелем. Мы позвали хозяина и потребовали что-нибудь есть; и только с большим трудом получили полдюжины яиц и столько же ломтей соленой свинины. Этот урок не прошел для меня даром, и с тех пор, путешествуя в штатах, я всегда старался позаботиться о себе, не беспокоясь о своих соседях.

После обеда, чтобы убить время, мы отправились в суд.

Дело, при разбирательстве которого нам пришлось присутствовать, заключалось в следующем. Обвиняемый был содержатель почтовой конторы и самый крупный местный торговец. Две или три недели тому назад сын обвинителя зашел к нему в лавку, чтобы купить кофе, сахару и муки, и попросил его разменять билет одного нью-орлеанского банка в сто долларов. Торговец сдал ему сдачи: билет в пятьдесят долларов и другой в десять. Два часа спустя молодой человек, обменяв свою лошадь и повозку с придачей двадцати долларов на фургон и пару волов, дал билет в пятьдесят долларов, который и был возвращен ему как фальшивый. Сын обвинителя вернулся к купцу и потребовал настоящий билет; купец ответил: «Это еще что за выдумки? Черт меня побери, если я дал вам что-нибудь». Молодой человек назвал его бессовестным мошенником, а купец швырнул в него девятифунтовой гирей и убил на месте.

Защитник обвиняемого старался доказать, что убийство произошло случайно, что купец бросил гирю шутки ради, чтобы попугать молодца, оскорблявшего его в его собственном доме. Замечательно, что при этом ни слова не было сказано о фальшивом билете, хотя всем было известно, что купец выдал его, и что вообще у него было в обычае подсовывать фальшивые билеты неопытным покупателям. Когда адвокат окончил свою речь, судья предоставил слово обвиняемому. Он сказал:

– Точно так все и было, как он говорил. Я не хотел убить малого; но он назвал меня мошенником. Ну, я знал, что он сказал это сгоряча, и потому не особенно рассердился. Я только ответил: «Как вы смеете, сэр?», и бросил гирю, чтобы напугать его. Но он грохнулся, как бык, а я думал, что это фокус, засмеялся и говорю ему: «Полно вам дурить». Глядь, а он убит! Я не хотел убивать этого парня, будь я проклят, если хотел.

Присяжные переглянулись с значительным и одобрительным видом, ясно говорившим: нечаянное убийство.

Габриэль дотронулся до плеча обвиняемого и шепнул ему: «Вам следовало бы сказать присяжным, что вы просто хотели убить москита на стене».

– Превосходная мысль! – воскликнул обвиняемый. – В конце концов, я только хотел убить москита, евшего мою патоку.

В эту минуту один из присяжных подошел к торговцу и что-то сказал ему вполголоса; я слышал только ответ: «Ладно!» За первым последовал другой, и, таким образом, все присяжные, один за другим, подходили к подсудимому перемолвиться с ним о каких-то своих частных делишках. Наконец, судья удостоил заметить эти переговоры и со своей стороны обратился к обвиняемому уже без всякого стеснения.

– Нет ли хорошего седельца, Фильдинг? Мое совсем оборвалось.

– Как не быть! Найдется отличное, обитое синим сукном, на серебряных гвоздиках, – себе стоило шестьдесят долларов.

– Стало быть, дело в шляпе, – ответил судья, возвращаясь на место.

Спустя десять минут был вынесен приговор о нечаянном убийстве, за которое, как объяснил судья, достаточным наказанием служит испытанное убийцей огорчение. Заседание кончилось, Фильдинг, вероятно, желая выразить всю глубину своего огорчения, разразился громогласным «ура», которое было подхвачено судьями, а затем все отправились угощаться на его счет в гостиницу.

Выходя из суда, мы заметили какого-то человека, который стоял завернувшись в одеяло и прислонившись к дереву. Он с глубокой ненавистью следил за толпой, спешившей в гостиницу. Габриэль сказал нам:

– Обратите внимание на этого человека; это обвинитель, отец молодого парня, который был так нагло обворован и убит; он, очевидно, бедный фермер, иначе убийца был бы повешен. Он замышляет мщение. Закон отказал ему в правосудии, и он совершит правосудие, не сегодня, так завтра. Так-то несправедливость порождает преступление.

Предсказание Габриэля не замедлило сбыться. Поздно ночью отец убитого заявил о своем намерении вернуться на ферму и зашел в общую спальню гостиницы, выкурить сигару. В ней расположились на ночлег сорок человек, которые лежали вдоль стен, завернувшись в одеяла; убийца Фильдинг поместился подле стены, обращенной ко двору. Как я уже заметил выше, стены здания были сложены из бревен, между которыми оставались промежутки в несколько дюймов шириной.

Узнав, что ему было нужно, фермер вышел из комнаты и отправился седлать лошадь. Час спустя раздался выстрел, за которым последовали стоны и крики: «Убийство! Помогите! Убийство!» Все повскакали, высекли огонь и увидели, что судья стоит на коленях, держась руками за мягкие части; его сосед Фильдинг лежал убитый. Пуля попала ему в спину, прошла навылет и задела за выдающиеся части представителя техасского правосудия.

Когда прошла первая минута смятения, бросились в погоню за убийцей, но оказалось, что он принял меры предосторожности. Все лошади были выпущены из конюшни, которая, как и другие надворные постройки, а также бар и винный погреб гостиницы, пылала. Пока бостонцы, пользуясь суматохой, тащили кто что мог, а хозяин колотил своих негров, мы поймали лошадей и на рассвете тронулись в путь без всякой потери, кроме золотых часов доктора, вероятно, украденных у него во время сна.

Когда мы уезжали, от техасского Бостона остались только три кучи серого пепла и несколько обгорелых бревен, и я не знаю, был ли когда-нибудь вновь отстроен этот важный город.