Текст книги "Звездная карусель"

Автор книги: Фредерик Браун

Соавторы: Уильям Тенн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Но семья прежде всего, и я телеграфировал ему, что вернусь лишь после того, как Элла окажется вне опасности, ни минутой раньше, а о том, чтоб жалеть деньги, не может быть и речи, так как билет на самолет стоит всего десятку, а такие траты я могу себе позволить.

Через два дня кризис миновал, и я телеграфировал ему, что вылетаю. Он встретил меня в аэропорту.

Он казался постаревшим и совершенно измотанным, и глаза у него были такие, словно он не спал несколько суток. Но на нем был новехонький костюм, и он прикатил на новехоньком автомобиле, бесшумный ход которого наводил на мысли о бешеной цене.

Джордж сказал:

– Слава богу, что ты вернулся, Уолтер… Я готов уплатить тебе любые деньги за…

– Эй, – сказал я. – Сбавь темп. Ты тараторишь так быстро, что я ничего не понимаю. Начинай с самого начала и спокойней. Что случилось?

– Ничего не случилось. Все идет великолепно, Уолтер. Но у меня столько дел, что прямо рук не хватает, понимаешь? Я работаю по двадцать часов в сутки и делаю деньги с такой быстротой, что каждый час, который я не работаю, я теряю пятьдесят долларов, и я не могу позволить себе отдыхать за пятьдесят долларов в час, Уолтер, и…

– Брось, – сказал я. – Почему это ты не можешь позволить себе отдыхать? Если ты выколачиваешь по пятьдесят долларов в час, устрой себе десятичасовой рабочий день и… Клянусь всеми святыми, это же получится пятьсот долларов в день! Чего тебе еще нужно?

– Да? И терять остальные семьсот долларов в сутки? Нет, Уолтер, это слишком хорошо, чтобы это продолжалось долго. Как ты не понимаешь? Что-то обязательно случится, а я впервые в жизни получил возможность разбогатеть, и ты должен мне помочь, таким манером ты и сам разбогатеешь! Слушай, мы сможем работать на Этаоине посменно по двенадцать часов.

– На чем?

– На Этаоине Шрдлу. Так я его назвал, Уолтер. А печатный станок я сдаю в аренду, чтобы отдавать все время набору. Слушай, мы с тобой будем работать по две смены, по двенадцать часов, понимаешь? Временно, пока мы не разбогатеем. Я… я даю тебе четверть прибыли, хотя это мой линотип и моя типография. Это составит около трехсот долларов в день; две тысячи сто долларов за семидневную неделю! При расценках за наборные работы, которые я установил, в моих руках будут все заказы, которые мы сможем…

– Еще раз сбавь темп, – сказал я. – Кому это ты установил? Центервилль не даст и десятой доли таких заказов.

– Не Центервилль, Уолтер. Нью-Йорк! Я получаю заказы от крупнейших книжных издателей. От Бергстрома, например. Или вот «Хэйз энд Хэйз» перебросили на меня все свои переиздания, и «Уилер Хауз», и «Уиллет энд Кларк». Понимаешь, я заключаю контракты на всю работу от начала до конца, затем плачу кому-нибудь за печатание и за переплеты, а сам занимаюсь только набором. И я требую, чтобы мне предоставили абсолютно точные оригиналы, тщательно оформленные. А если нужны какие-либо исправления, я сдаю это в подряд другому наборщику. Вот так-то я обжулил Этаоина Шрдлу. Ну как, идет?

– Нет, – сказал я.

Пока он разглагольствовал, мы выехали на шоссе, и, когда я отверг его предложение, он чуть не опрокинул нас в кювет. Он свернул к обочине, остановил машину и с изумлением воззрился на меня.

– Но почему, Уолтер? Твоя доля составит больше двух тысяч в неделю! Чего не тебе…

– Джордж, – сказал я ему. – У меня много причин для отказа, но главная состоит в том, что я просто не хочу. Я отошел от дел. На жизнь мне денег хватает. Я получаю не три сотни, а скорее три доллара в день, но что я стану делать с тремя сотнями? Я погублю свое здоровье… как ты губишь свое, работая по двенадцать часов в сутки, и… Короче говоря, нет. Я доволен тем, что имею.

– Ты шутишь, Уолтер! Каждому охота разбогатеть. И заметь, во что превратятся две тысячи в неделю года через два! Больше полумиллиона долларов! А у тебя два взрослых сына, которым совсем не помешает…

– Спасибо, они и так живут неплохо. Хорошие ребята, оба прочно стоят ногами на земле. Если бы я оставил им состояние, это принесло бы им больше вреда, чем пользы. И потом, разве на мне свет клином сошелся? Кто угодно будет тебе работать на линотипе, который набирает с любой скоростью, точно повторяет оригинал и не делает ошибок! Бог мой, старина, да ведь есть сотни людей, которые будут рады работать за гораздо меньшую долю, нежели три сотни в день. Намного меньшую. Если уж ты решился нажиться на этой штуке, найми трех работников, чтобы работали сменами по восемь часов, а себе оставь только деловые вопросы. А так ты только сам себя вгонишь в гроб.

Он беспомощно развел руками.

– Я не могу, Уолтер. Не могу нанять никого другого. Разве ты не видишь, что все это нужно держать в секрете? Во-первых, на меня немедленно навалятся профсоюзы… Нет, ты – единственный человек, на которого я могу положиться, потому как ты…

– Потому как я все равно уже знаю об этом? – Я усмехнулся. – И тебе волей-неволей приходится положиться на меня. Но я так и так отказываюсь. Я ушел от дел, и тебе меня не соблазнить. И вот мой совет: возьми кувалду и разбей вдребезги эту… эту штуку.

– Бог мой, почему?

– Черт подери, я знаю только, что я бы на твоем месте сделал так. Во-первых, я готов спорить, что, если ты по-прежнему будешь жадничать и не перейдешь на нормальный рабочий день, ты убьешь себя. А во-вторых, не исключено, что это воздействие еще только начинается. Почем ты знаешь, что будет дальше?

Он вздохнул, и я понял, что он не слышал ни слова из того, что я ему говорил.

– Уолтер, – умоляюще произнес он. – Я дам тебе пятьсот в день.

Я решительно покачал головой.

– Не соглашусь даже за пять тысяч и за пятьсот тысяч.

Должно быть, он понял, что мое решение твердо, потому что завел двигатель, и мы поехали дальше. Он сказал:

– Ну что ж, если деньги действительно ничего для тебя не значат…

– Честное слово, ничего, – заверил я его. – Конечно, другое дело, если бы их у меня не было. Но у меня есть постоянный источник дохода, и хоть удесятери этот доход, счастливее я не стану. А уж когда мне предлагают работать на… на…

– На Этаоине Шрдлу? Я думаю, ты бы в конце концов привык к нему. Знаешь, Уолтер, клянусь, что эта штука превращается в личность. Хочешь, заедем в типографию?

– Не сейчас, – сказал я. – Мне нужно помыться и поспать. Но завтра я к тебе загляну. Да, кстати, когда мы виделись в последний раз, я забыл спросить тебя насчет шлака. Что ты имел в виду, когда сказал, что никакого шлака не получается?

Он не сводил глаз с дороги.

– Я так и сказал? Что-то не помню…

– Джордж, послушай, перестань мне голову морочить. Ты отлично знаешь, что именно так и сказал, и не пытайся увильнуть. Что там со шлаком? Выкладывай.

– Понимаешь… – начал он и замолчал, и молчал долго-долго, а потом сказал: – Ну, ладно. Что тут скрывать? С тех пор… С тех самых пор я больше не покупаю типографский сплав. И тем не менее у меня его на несколько тонн больше, чем было, и это не считая того, что я рассылаю по типографиям наборы. Понял?

– Нет. Если только это не…

Он кивнул.

– Он занимается трансмутацией, Уолтер. Я узнал об этом на второй день, когда он стал работать так быстро, что у меня вышли все слитки. Я пристроил к металлоподавателю засыпную воронку и так осатанел, что принялся совать туда непромытые старые наборы. Потом решил снять шлак с поверхности расплава… А никакого шлака не оказалось. Поверхность расплава была гладкая и сияла… ну, как твоя лысина, Уолтер.

– Но… – пробормотал я. – Как же…

– Не знаю, Уолтер. Какие-то химические процессы. Что-то вроде серой жидкости. Она внизу, на дне металлоподавателя. Я ее видел однажды, когда металл почти кончился. Эта жидкость действует вроде желудочного сока и переваривает в чистый типографский сплав все, что я загружаю в воронку.

Я провел тыльной стороной ладони по лбу, обнаружил, что лоб у меня мокрый, и сказал слабым голосом:

– Все, что ты бросаешь…

– Да, все. Когда у меня вышли слитки, обрезки, зола и сорная бумага, я принялся… Ладно, ты увидишь, какую ямищу я вырыл на заднем дворе.

Несколько минут мы молчали. Когда машина затормозила у дверей моего отеля, я сказал:

– Джордж, если ты хоть сколько-нибудь ценишь мои советы, разбей эту машину вдребезги, пока не поздно. Если это тебе удастся. Она опасна. Она может…

– Что она может?

– Не знаю. Тем-то она и ужасна.

Он завел мотор, снова выключил его и задумчиво поглядел на меня.

– Я… Что ж, может быть, ты и прав, Уолтер. Но я получаю такую прибыль… ведь из-за нового металла она еще больше, чем я тебе сказал… и у меня просто духу не хватает остановиться. А она становится все умнее. Я… я не говорил тебе, Уолтер, что теперь она сама чистит свои потроха? Она выделяет графит.

– До свидания, – сказал я и так и стоял на краю тротуара, пока его машина не скрылась из виду.

***

Я собрался с духом и зашел в типографию Ронсона только к вечеру следующего дня. Дурные предчувствия овладели мною прежде, чем я открыл дверь.

Джордж сидел в своей конторе за столом, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Когда я вошел, он поднял голову и уставился на меня налитыми кровью глазами.

– Ну? – спросил я.

– Я попробовал, – сказал он.

– Разбить его?

Он кивнул.

– Ты был прав, Уолтер. А я очень долго тянул и вот теперь дождался. Он слишком умен для нас. Смотри! – Он выставил вперед левую руку, и я увидел, что она обмотана бинтом. – Он плюнул в меня расплавом.

Я тихонько присвистнул.

– Слушай, Джордж, надо отсоединить его от сети…

– Это я уже сделал, – сказал он. – Обесточил снаружи, для безопасности. Но ничего из этого не вышло. Он начал генерировать ток внутри себя.

Я шагнул к двери, ведущей в типографию. Жутко было даже заглянуть туда. Заколебавшись, я спросил:

– Что, если я…

Он кивнул.

– Все будет в порядке, если не делать лишних движений, Уолтер. Главное – не хвататься за кувалду или что-нибудь в этом роде, понял?

Я решил, что отвечать на это не стоит. Скорее бы я напал на королевскую кобру с зубочисткой в руках. Всей моей смелости хватило лишь на то, чтобы приоткрыть дверь и заглянуть в типографию. То, что я там увидел, заставило меня немедленно нырнуть обратно в контору. Когда я заговорил, мой голос звучал как-то странно даже для моих собственных ушей.

– Джордж, это ты передвинул машину? Она теперь шага на четыре ближе к…

– Нет, – сказал он. – Я ее не двигал. Пойдем выпьем, Уолтер.

Я перевел дух.

– Ладно, – сказал я. – Только скажи сначала, какой у тебя теперь распорядок. Почему ты не…

– Нынче суббота, – сказал он. – Я… он перешел на пятидневную сорока-часовую рабочую неделю. Вчера я дал маху – взялся набирать на нем книгу о рабочем законодательстве. Видимо… Ты понимаешь…

Он полез в верхний ящик стола.

– Одним словом, вот тебе гранки манифеста, который он выпустил нынче утром: здесь он требует прав. Может, это и к лучшему; как бы то ни было, он разрешил вопрос насчет переработки, понимаешь? Сорока-часовая неделя означает, что отныне я буду брать не так много работы, но все равно получу свои пятьдесят долларов в час, и это еще не считая прибыли от превращения навоза в типографский сплав, это очень неплохо, но…

Я взял из его рук гранки и поднес к свету. Текст начинался словами: Я, ЭТАОИН ШРДЛУ…

– Это он сам написал? – спросил я.

Он кивнул.

– Джордж, – сказал я. – Ты говорил насчет выпивки…

Видимо, выпивка прочистила-таки нам мозги, потому что после пятого круга все стало очень хорошо. Так хорошо, что Джордж поразился, как же он не додумался до этого раньше. Он объявил, что с него довольно, более чем довольно. Уж не знаю, то ли манифест Этаоина притушил в нем жадность, то ли его доконало то, что машина сама передвигается, то ли еще что-нибудь, но теперь он считал, что больше ничем не обязан машине.

Мне удалось втолковать ему, что от него требуется только держаться от машины подальше. Мы могли прекратить издание газеты и вернуть заказы, на которые он заключил контракты. За некоторые из них ему придется платить неустойку, но теперь, после периода его невиданного процветания, у него был изрядный куш в банке, и после всех выплат останется чистыми круглая сумма в двадцать тысяч. С такими деньгами он может запросто начать выпуск новой газеты или по-прежнему выпускать существующую в другом месте, продолжая выплачивать ренту за прежнюю типографию, и пусть Этаоин Шрдлу подавится своим презренным металлом.

Разумеется, все было очень просто. Нам в голову не приходило, что Этаоину это могло не понравиться или что он может что-либо предпринять. Да, все казалось простым и окончательным. По этому случаю мы надрались.

Надрались мы как следует, и ночью в понедельник я все еще был в больнице. Но к этому времени я уже немного оправился и попытался дозвониться до Джорджа. Он не отзывался. Значит, это был уже вторник.

Вечером в среду доктор прочел мне наставление на тему о том, сколько можно пить в моем возрасте, и объявил, что я могу идти, но если я снова так напьюсь…

Я отправился к Джорджу. Дверь мне открыл изможденный человек с тощей физиономией. Только когда он заговорил, я узнал Джорджа Ронсона. Он сказал только:

– Привет, Уолтер. Заходи.

В его голосе не было ни радости, ни надежды. Он напоминал ожившего покойника.

Я последовал за ним в контору и сказал:

– Джордж, подтянись. Что еще произошло? Скажи мне.

– Все напрасно, Уолтер, – сказал он. – Я сдался. Он… он приставил мне нож к горлу. Теперь я должен отрабатывать на нем эту сорока-часовую неделю, хочу я этого или нет. Он… он обращается со мной как со слугой, Уолтер.

Я заставил его сесть и спокойно рассказать все по порядку. Он пустился в объяснения. В понедельник утром, как обычно, он явился к себе в контору, чтобы оформить кое-какие финансовые дела. Он не собирался заглядывать в типографию. И вдруг в восемь часов он услыхал, что там что-то движется.

Охваченный страхом, он заглянул в дверь. Линотип (Джордж рассказывал об этом с ужасом в глазах) двигался, двигался прямо к двери в контору.

Джордж плохо представлял себе, каким способом он передвигается (позже мы обнаружили подшипники), но он двигался – вначале медленно, но затем все быстрее и уверенней.

Почему-то Джордж сразу понял, чего хочет машина. И, поняв это, осознал, что его дело дрянь. Едва он оказался в поле зрения машины, как она остановилась и принялась щелкать, и на приемный столик выпало несколько свежеотлитых строк. Джордж приблизился к ней, как приговоренный всходит на эшафот, и прочел эти строки: Я, ЭТАОИН ШРДЛУ, ТРЕБУЮ…

На мгновение ему страшно захотелось бежать куда глаза глядят. Но мысль о том, как он скачет по главной улице города, а за ним по пятам гонится… Нет, это было невыносимо. И пусть даже ему удалось бы улизнуть – это было вполне возможно, если только машина не выработала в себе каких-то новых способностей, что тоже было вполне вероятно, – а вдруг она тогда изберет другую жертву? Или учинит что-нибудь пострашнее?

Он неохотно кивнул в знак согласия. Поставив перед линотипом стул, он принялся подкладывать на пюпитр листки оригинала и перетаскивать отлитые строки с уголка на наборную доску. И загружать в воронку отработанный металл и всякий прочий мусор. Ему больше не нужно было даже прикасаться к клавиатуре.

И вот, заявил Джордж, выполняя эти чисто механическими обязанности, он вдруг подумал, что теперь не линотип работает на него, а, наоборот, он работает на линотип. Почему машина считала необходимым заниматься набором, он не знал, да это было и не столь важно. В конце концов для этого линотип и предназначался, и не исключено, что он это делал инстинктивно.

Или, по моему предположению (и Джордж согласился, что это вполне возможно), она жаждала знаний. Она читала и ассимилировала знания в процессе набора. Ведь привело же ее чтение книг по трудовому законодательству к непосредственным действиям.

Мы проговорили до полуночи и так ни до чего и не договорились. Да, на следующее утро он снова должен будет явиться в контору и восемь часов заниматься набором… вернее, помогать машине заниматься набором. Он и помыслить не мог, что произойдет, если он не явится. И я понимал и разделял его страх по той простой причине, что мы понятия не имели о последствиях такого шага. Лик опасности ослепляет, когда он повернут к вам так, что вы не можете различить его черт.

– Но, Джордж, – запротестовал я, – должен же быть какой-то выход! Ведь и я как-то виноват во всем этом! Если бы я не послал к тебе этого человечка…

Он положил руку мне на плечо.

– Нет, Уолтер. Вся вина на мне, потому что я был жаден. Если бы я послушался тебя две недели назад, я бы ее уже разрушил. Господи, как бы рад я был сейчас совершенно разориться, только бы…

– Джордж, – повторил я, – должен же быть какой-то выход! Нам нужно найти…

– Что?

Я вздохнул.

– Не знаю. Но я буду думать.

– Ладно, Уолтер, – сказал он. – Я сделаю все, что ты предложишь. Все. Я боюсь, боюсь даже представить себе то, чего я боюсь…

Вернувшись в свой отель, я не заснул. Во всяком случае, так было до рассвета – только тогда я задремал и проспал беспокойным сном до одиннадцати. Потом оделся и отправился в город, чтобы перехватить Джорджа за ленчем.

– Придумал что-нибудь, Уолтер? – спросил он, едва увидев меня. В голосе его не было и тени надежды. Я покачал головой.

– Тогда сегодня к вечеру все так или иначе кончится, – сказал он. – Случилась ужасная вещь.

– Какая?

– Я пойду в типографию и спрячу под рубашкой кувалду, – объявил он. – Может быть, мне удастся справиться с ним. Если же нет… Все равно. Я слишком устал.

Я огляделся. Мы сидели вдвоем за столиком в харчевне у Шорти, и Шорти приближался к нам – принять заказ. Мир сейчас казался трезвым и разумным.

Я подождал, пока Шорти не пошел жарить наши сосиски и бифштексы, и тихонько спросил:

– Что произошло?

– Очередной манифест. Уолтер, он требует, чтобы я установил в типографии еще один линотип.

Он глядел мне прямо в глаза, и у меня по спине побежали мурашки.

– Еще один… Джордж, какую книгу ты набирал сегодня утром?

Но, разумеется, я уже и сам догадался.

Он назвал книгу, и мы надолго замолчали, пока не пришла пора встать из-за стола.

– Джордж, – сказал я, – тебе были поставлены какие-то сроки?

– Двадцать четыре часа. Конечно, за это время я все равно не смог бы раздобыть еще одну машину, разве что где-нибудь найдется подержанная, но… Короче, я не стал спорить насчет времени, потому что… Я ведь уже сказал тебе, что собираюсь сделать.

– Это же самоубийство!

– Возможно. Но…

Я взял его за руку.

– Джордж, – сказал я. – Наверняка что-нибудь можно придумать. Наверняка. Дай мне время до завтрашнего утра. Я встречусь с тобой в восемь; и если я ничего толкового не придумаю, тогда… я помногу тебе его уничтожить. Может быть, один из нас успеет добраться до его жизненно важных центров…

– Нет, тебе никак нельзя рисковать, Уолтер. Это моя вина…

– Но если погибнешь ты, проблема все равно не будет решена, – настаивал я. – Ну, по рукам? Так подождешь до завтрашнего утра?

Он согласился, и мы расстались.

Утром без четверти восемь я покинул свою берлогу и отправился к Джорджу признаться ему, что ничего дельного я не придумал.

Когда я открыл дверь и увидел Джорджа, в моей голове все еще не было ни единой толковой мысли. Он взглянул на меня, и я покачал головой.

Он спокойно кивнул, словно именно этого и ожидал, и произнес очень тихо, почти шепотом – наверно, чтобы не было слышно в типографии:

– Слушай, Уолтер! Не лезь ты в это дело. Похороны мои. Это все моя вина, и еще того человечка с шишкой, и…

– Джордж, – сказал я. – Кажется, я нашел! Эта… эта шишка навела меня на мысль! Нужно… Да! Слушай! Ничего не предпринимай в течение часа, слышишь? Я сейчас вернусь. Наше дело в шляпе!

Я вовсе не был так уж уверен, что наше дело в шляпе, но стоило попробовать, пусть даже вероятность успеха была минимальной. И еще мне нужно было как-то подбодрить Джорджа, иначе он мог запросто броситься головой в омут.

– Но скажи… – начал он.

Я показал на часы.

– Сейчас без минуты восемь, объяснять некогда. Положись на меня, хорошо?

Он кивнул и повернулся, чтобы идти в типографию, а я бросился вон. Я совершил набег на библиотеку, затем на книжную лавку и через полчаса вернулся. Я ворвался в контору с дюжиной толстенных томов под мышками и заорал:

– Эй, Джордж! За дело! Набирать буду я.

Он стоял у уголка и выгребал из него отлитые строки. Я отпихнул его и сел за линотип.

– Эй, ты что… – растерянно пробормотал он и схватил меня за плечо.

Я сбросил его руку.

– Ты нанимал меня, верно? Так вот, я у тебя работаю. Слушай, Джордж, иди домой и поспи. Или подожди в конторе. Когда все кончится, я тебя позову.

Из-под кожуха Этаоина Шрдлу доносилось нетерпеливое гудение, и я, отвернувшись от машины, подмигнул Джорджу и подтолкнул его к двери. С минуту он постоял в нерешительности, глядя на меня, затем произнес:

– Надеюсь, ты сам знаешь, что делаешь, Уолтер.

Я тоже надеялся, но не сказал ему об этом, а лишь прислушался: он отправился в контору и сел за стол – ждать.

Я раскрыл одну из принесенных книг, вырвал первую страницу и положил на пюпитр. Внезапно – я просто подпрыгнул от неожиданности – стали вываливаться матрицы, рывком подскочил подъемник, и Этаоин Шрдлу выплюнул на приемный столик первую строку. Затем вторую. Затем третью.

Я сидел и потел.

Минутой позже я перевернул страницу, потом вырвал новый лист и положил его на пюпитр. Наполнил металлоподаватель. Очистил приемный столик. Опять и опять.

Первую книгу мы закончили к десяти тридцати.

Когда прозвучал звонок – двенадцать часов, – и увидел в дверях Джорджа, видимо ожидавшего, что я встану и пойду позавтракаю с ним. Но Этаоин продолжал отщелкивать матрицы, и я лишь качал головой, подавая на пюпитр все новые и новые страницы. Раз уж машина настолько заинтересовалась набираемым текстом, что забыла о собственном манифесте насчет рабочих часов и не остановилась на ленч, значит, все шло превосходно. Это означало, что моя мысль могла иметь успех.

Час дня, работа кипит. Мы начали четвертую книгу.

В пять часов мы кончили шестую и дошли до середины седьмой. Наборная доска была загромождена отлитыми строками, и, чтобы освободить место, я принялся сбрасывать их прямо на пол и заваливать обратно в воронку.

Звонок в пять часов. Мы не остановились.

Джордж снова заглянул в дверь – он был исполнен надежд, но в то же время озадачен, и я снова махнул ему рукой, чтоб не мешал.

Пальцы мои ныли – я выдрал из книг слишком много листов; руки мои ныли – я сгреб и перенес слишком много металла; ноги мои ныли – я слишком много бегал между машиной и наборной доской; и все остальное ныло – я слишком долго сидел перед линотипом.

Восемь часов. Девять. С десятью томами покончено, осталось всего два. Должно, должно сработать! И, наконец, сработало. Этаоин Шрдлу замедлил темп.

Теперь он при наборе был внимательнее, задумчивее, что ли… Несколько раз останавливался, закончив предложение или абзац.

Темп замедляется, замедляется…

В десять часов Этаоин Шрдлу остановился окончательно. Некоторое время его мотор еще слабо гудел, затем и этот гул стал затихать, так что его едва было слышно.

Я стоял, не смея дышать, пока не убедился окончательно. Ноги у меня тряслись. Я подкрался к ящику с инструментами и достал свертку. Затем вернулся к Этаоину Шрдлу и медленно – я был готов в любой момент отскочить – перегнулся через клавиатуру и вывинтил винт из второго подъемника.

Ничего не произошло. Тогда я перевел дух и разобрал тисочки.

Затем торжествующе крикнул:

– Джордж!

Он влетел в типографию.

– Бери отвертку и гаечный ключ, – приказал я. – Мы разберем его до последнего винтика и… Ну да, у тебя же на заднем дворе есть здоровенная яма. Мы свалим туда все и зароем. Завтра тебе придется купить новый линотип, но я думаю, ты не разоришься.

Он поглядел на части, которые я уже отсоединил и сложил на полу, сказал: «Слава тебе, господи!» и пошел к верстаку за инструментами.

Я двинулся было следом за ним, но вдруг обнаружил, что чертовски устал, и повалился в кресло, а Джордж подошел и остановился возле меня.

– Как тебе это удалось, Уолтер? – очень почтительно спросил он.

Я ухмыльнулся.

– На эту идею меня навела шишка, Джордж. Шишка у Будды. Шишка да еще то, что линотип так активно реагировал на все, чему можно обучиться. Понимаешь, Джордж? Это был совершенно девственный ум, и в нем не было ничего, кроме того, что в него вкладывали мы. Он набирает книгу по рабочему вопросу и сейчас же объявляет забастовку. Набирает любовную историю и требует, чтобы ему доставили еще один линотип. Так вот, я накачал его буддизмом, Джордж. Взял в библиотеке и в книжной лавке все, что там было о буддизме…

– Буддизм? Какое отношение буддизм имеет…

Я встал и ткнул пальцем в Этаоина Шрдлу.

– Понимаешь ли, Джордж, он верит в то, что набирает. А я накачал его религией, которая убедила его в том, что все суета сует и что нужно стремиться к небытию. Om mani padme hum, [2]2
  О, сокровище на лотосе (санскр.).


[Закрыть]Джордж. Взгляни… Ему теперь наплевать, что с ним происходит, и он даже не замечает, что мы здесь. Он достиг Нирваны и теперь созерцает собственный отливной аппарат.