Текст книги "Тайна мистера Визеля (Альманах научно-фантастических рассказов)"

Автор книги: Фредерик Браун

Соавторы: Джон Гордон,Горэс Файф,М. Джемисон,Кэтрин Маклин,Баррингтон Бейли,Эрик Рассел,Ларри Найвен,Артур Кларк,Збигнев Дворак,Роман Данак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– У него лапы увязли, – шепотом сказал Уинтон. – Почему вы не поможете ему?

– Оно укореняется, – также шепотом ответил Гендерсон. – Мы боимся помешать ему громким звуком.

– Укореняется? – Уинтон был в недоумении.

– У него две жизненные стадии, как у устрицы. Вы знаете, устрица сначала бывает личинкой и плавает свободно, а потом закрепляется и превращается в ракушку. У этого зверька тоже есть стадия закрепления, и она как раз сейчас начинается. Когда вода дойдет ему до шеи, он свернется под водой в клубок, укоренится передними лапами и превратится во что-то вроде водоросли. Сейчас он укореняется задними. Это уже третье наше наблюдение.

Уинтон взглянул на барахтающегося зверька. Вода уже доходила ему почти до шеи. В больших блестящих глазах и мелких оскаленных зубках читались страх и недоумение. Уинтон содрогнулся.

– Ужасно, – прошептал он. – Знает ли оно, что с ним происходит?

Гендерсон пожал плечами.

– По крайней мере, знает, что вода поднимается и что оно не должно убегать. Оно должно оставаться на месте и врыться в дно. – Он заметил выражение лица у Уинтона и отвернулся. – Инстинкт – это могучее стремление сделать что-то. Бороться с инстинктом нельзя. Поддаться ему – приятно. Это не так плохо.

Достопочтенный Поль Уинтон всегда боялся утонуть. Он отважился бросить один взгляд на зверька, готового превратиться в водоросль. Вода подступала тому к шее, и он старался задирать голову и дышал быстро, с тихим повизгиванием.

– Ужасно! – Уинтон повернулся к нему спиной и отвел Гендерсона подальше от берега. – Мистер Гендерсон, я сейчас узнал кое-что.

Он был очень серьезен, но с трудом подбирал слова для того, что хотел сказать.

– Ну, говорите, – поторопил его Гендерсон.

– Я узнал от одного туземца. Переводчик сегодня работал лучше.

– Мы с Чарли недавно ввели в него сотни четыре слов и фраз, записанных дистанционно. Мы расспрашивали туземцев целый день. – В чертах у Гендерсона вдруг отразился холодный гнев. – Кстати, вы, кажется, говорили, что не будете пользоваться переводчиком, пока он не готов?

– Я только проверял его. – Уинтон почти извинялся. – Я не говорил ничего, только расспрашивал.

– Ладно, – Гендерсон мрачно кивнул. – Извините мое замечание. Так что же случилось? Вы здорово чем-то расстроены!

Уинтон избегал его взгляда и отвернулся, словно разглядывая реку с ее купами кустов и деревьев. Потом он обернулся к холмам вдали, и вид у него был неуверенный.

– Прекрасная, зеленая страна. Она кажется такой мирной. Бог щедро оделяет красотой. Это доказывает его доброту. Когда мы думаем, что бог не жесток.

– Ну, так бог на самом деле не жесток, – повторил жестко Гендерсон. – Это и есть ваша новость?

Уинтон вздрогнул и снова обратился к Гендерсону.

– Гендерсон, вы заметили, что здесь есть два вида туземцев? Одни – высокие, худые, медлительные, другие – маленького роста, коренастые и сильные, и они делают всю работу. Коренастых мы видим всякого возраста, от детского и старше. Так?

– Я это заметил.

– Как вы думаете, что это значит?

– Мы с Чарли говорили об этом. – Гендерсон был озадачен. – Это только догадка, но мы думаем, что высокие – это аристократы. Они хозяева низеньких, а низенькие работают на них.

Густые тучи громоздились над дальними холмами, и этим объяснялся медленный подъем воды в реке.

– Низенькие – это дети высоких. Высокие и худые – это взрослые. И все взрослые больны, и потому всю работу выполняют дети.

– Что такое… – начал было Гендерсон, но Уинтон уже овладел своим голосом и горячо продолжал, не сводя взгляда с отдаленных холмов:

– Они больны потому, что с ними сделано что-то. Когда юноши, сильные и здоровые, готовы стать взрослыми, их вешают головой вниз. На много дней, Гендерсон, может быть, больше, чем на неделю, – переводчик не мог сказать, на сколько. Некоторые умирают. Остальные… остальные выглядят очень худыми и длинными. – Он запнулся, с усилием заговорил снова: – Юноша-туземец не мог сказать, зачем это делается и давно ли началось. Это длится уже так долго, что никто из них не помнит.

И вдруг, к неприятному удивлению Гендерсона, проповедник упал на колени, сжал руки и, запрокинув голову, закрыв глаза, разразился молитвой:

– Господи, не знаю почему ты так долго медлил показать им истинный свет, но благодарю тебя за то, что ты послал меня прекратить эту жестокость!

Он быстро встал, отряхнул колени.

– Вы мне поможете, да? – обратился он к Гендерсону.

– Откуда мы знаем, что так будет правильно? – нахмурился Гендерсон. – Мне это кажется неразумным.

– Неразумным? – Внезапный гнев помог Уинтону вернуть себе уверенность. – Ну, Гарри, вы всегда говорили так, словно знакомы с антропологией. Вы, конечно, знаете о церемониях посвящения в зрелость. У дикарей часто бывают обряды посвящения юношей. Это для того, чтобы испытать их мужество. Мальчиков истязают, и кто выдержит пытку без стона, того признают мужчиной и дают ему все права взрослого. Низкая жестокость! Власти всегда прекращали ее.

– Здесь ни у кого нет власти, чтобы запрещать кому-нибудь, – проворчал Гарри. Услышанное от Уинтона описание обряда посвящения потрясло его, и он старался возражать, только исходя из глубокого убеждения, что Уинтон всегда ошибался, а значит – ошибается и теперь. Соглашаться с этим человеком было опасно. Это значило – ошибаться вместе с ним.

– Нет власти? А власть бога?

– Ну, да, бога – сердито возразил Гендерсон. – Если он вездесущ, то, значит, был здесь раньше вас. И он не сделал ничего, чтобы остановить их. Вы их знаете только неделю. А бог – как давно знает их?

– Вы не понимаете. – Темноволосый молодой человек говорил с совершенной убежденностью и даже как будто вырос, выпрямленный своей гордостью. – Ведь это не просто удача, что мы нашли эту планету. Это моя судьба, – мне предначертано заставить этих людей прекратить все эти свои обряды. Я послан сюда богом.

Гендерсон весь побелел от сильнейшего гнева. Два месяца он терпел надменность проповедника, запертый вместе с ним в тесных пределах звездолета, и терпеливо выслушивал его проповеди, не позволяя себе сердиться ради спокойствия на корабле. Но сейчас он был опять под открытым небом, и ему надоела дерзость, и он не намеревался больше сносить ее.

– Вот как? – ядовито спросил он. – Ну, так я тоже участвую в этой экспедиции. Откуда вы знаете, что бог не послал меня, чтобы помешать вам?

Чарли окончил съемку подводного превращения зверька и отошел от берега, складывая свой подводный съемочный аппарат. Он подошел вовремя, чтобы увидеть, как Уинтон ударил старшего инженера по лицу, бросив проклятие, которое заставило бы его разразиться часовым поучением, если бы он услышал его от кого-нибудь из них. Он увидел, как Уинтон повернулся и побежал, но не так, словно убегая прочь, а словно торопясь сделать что-то в порыве внезапного нетерпения.

* * *

Через десять минут Гендерсон кончил объяснять, чем так расстроен проповедник. Они лениво лежали на берегу, глядя в воду, рассеянно отмечая ту или другую интересную форму жизни и любуясь отражением заката в водяной ряби.

– Хотелось бы мне пожевать травинку, – произнес Гендерсон. – Тогда было бы похоже на то, как я смотрел на реку, когда был мальчишкой. Но этот пластикат на лице не дает мне ничего взять в рот.

– А травинка может оказаться ядовитой, – Чарли провел рукой по яркой, свежей зелени. Трава была тонкая, жесткая, с узкими, круглыми листьями, как бывает на болоте. – Это не настоящая трава. Это и не настоящая Земля, ты же знаешь.

– Знаю, но хотел бы забыть. И хотел бы я знать, что сейчас делает этот червяк, Уинтон. – Гендерсон перевернулся на спину, лениво глядя в небо. – Я теперь допек его. Заставил действовать в открытую. Больше он не будет принимать со мною своего надутого снисходительного вида. Может быть, он даже будет теперь называть меня Гендерсоном, а не Гарри.

– Не требуй слишком многого. – Чарли сорвал травинку и рассеянно пытался покусать ее, но ему помешала прозрачная пластикатовая пленка, защищавшая его от местных микробов и фильтровавшая воздух при дыхании. Он отбросил травинку. – Как мог этот червяк стать миссионером? У него все в порядке, он только не умеет водиться с людьми. А для его работы это – не помощь.

– Очень просто, – ответил Гендерсон, глядя в темнеющее, розовое и фиолетовое небо. – Его уговорили стать миссионером для того, чтобы ему захотелось улететь подальше. Только не говори ему. Он думает, что был избран за красноречие. – Он снова повернулся ничком и поглядел на реку. Теперь она была холодного темного цвета, с серебристой рябью. – Туч над горами все больше. А эти облачка над головой могут сгуститься и пролиться дождем. Если река будет продолжать подниматься, то может произойти наводнение. Может быть, нам придется сдвинуть корабль.

– Уинтон говорил, что туземец упоминал о наводнении. – Чарли лениво встал и потягивался. – Так или иначе – уже темнеет. Нам нужно расспросить поподробнее об этой беседе.

Они пошли разыскивать проповедника.

* * *

То, что он рассказал им, было тревожным и неясным.

– Это Спет, – заключил Гендерсон. – Это тот, от кого я учился словам весь вечер. И он сказал вам, что должен умереть?

Уинтон был серьезен и бледен. Он сидел, сгорбившись, у навигационного стола, словно испугавшись собственного решения действовать.

– Да. Он сказал мне, что должен умереть. Сказал, что его повесят на дерево вниз головой, как только начнутся дожди. Потому что он уже достаточно вырос.

– Но он говорил, что другие юноши переживают это? Может быть, он ошибается, говоря о смерти? Может быть, это не так страшно, как кажется?

– Он сказал, что многие умирают, – беззвучно произнес Уинтон. Руки у него неподвижно лежали на столе. Внезапно он загорелся гневом. – О, низкие дикари! Какая жестокость, какая жестокость! – Он повернулся к Гендерсону без всякой своей обычно елейности: – Настройте переводчик так, чтобы он переводил мои слова в точности. Мне не хочется стрелять в них, чтобы заставить прекратить это. Я только объясню им, что богу не угодны их поступки. Они должны понять меня.

Потом он обратился к Чарли, стоявшему рядом:

– Дикари называют меня «Энаксим». Что это значит? Не считают ли они меня божеством?

– Это значит «большой ящик», – резко вмешался Гендерсон. – Они все еще думают, что говорит ящик. Я заметил, что, отвечая, они смотрят на него, а не на человека. За кого они принимают вас – не знаю.

В эту ночь дождя не было. Уинтон позволил себе уснуть только под утро.

* * *

Спету тоже было небезразлично, что дождь не начался.

На следующий день он ловил рыбу в реке как всегда.

Река набухла и бежала в берегах высоко и быстро, и ловить рыбу было сначала нелегко, но потом вернулся бурый дух и привел с собой другого, такого же, и оба они помогали Спету вытаскивать ловушки. Новому духу тоже хотелось научиться говорить, так что всем им было очень весело: оба духа проделывали самые обычные вещи, какие часто встречаются в жизни, а Спет говорил им нужные слова и пел песни, чтобы объяснить, что они делают.

Один из них научил его слову на языке духов, и он понял, что это так и нужно, ибо он сам вскоре станет духом.

Идя вечером с рыбой по тропе к хижине своей семьи, он опять проходил мимо Говорящего Ящика. И Ящик снова заговорил с ним и задавал ему вопросы.

Черного духа, обычно бормотавшего на ящике, сейчас там не было, но рядом с Ящиком стоял бурый, только что помогавший Спету ловить рыбу, и тихонько говорил что-то всякий раз, когда Ящик спрашивал Спета. А когда Спет отвечал, то Ящик тихонько говорил что-то духу, обсуждая ответы, словно у них обоих было дело, касавшееся его.

Спет вежливо отвечал на вопросы, хотя некоторые из них были трудные и относились к причинам вещей, о которых он никогда не думал, что им нужна причина, а другие были такие, задавать которые неучтиво. Он не знал, почему они обсуждают его ответы, но это было их дело, и они сказали бы ему, если бы захотели.

Когда он уходил, то бурый дух сделал ему жест уважения и взаимопомощи в работе, и Спет ответил тем же, польщенный и тронутый уважением со стороны духа своего родича.

Он не вспомнил о своем страхе, пока не оказался почти дома.

Начинался дождь.

* * *

Чарли поднялся по лестнице и вошел в корабль, и тогда увидел Гендерсона: тот расхаживал взад и вперед, сутулясь, сжимая кулаки, и лицо у него было напряженное и тревожное.

– Хи, – Чарли не ожидал ответа. Он дернул за рычаг, который затянул пластикатовую пленку у него за спиной, отрезал ее раскаленной проволокой от занавеса и одновременно заварил занавес. Он тщательно собрал и разгладил на себе новый пластикатовый кокон, дабы увериться, что оболочка, которую он носил за пределами корабля, целиком закрыта новым слоем. Вся пыль, все микробы, принесенные извне, должны оказаться заключенными между двух слоев стерильного, асептического пластиката.

Он стоял, разглаживая и расправляя оболочку, следя за Гендерсоном не больше, чем с самым незаметным огоньком любопытства в глубине глаз. Он умел отвратить свое внимание настолько, что человек, работавший с ним рядом, не чувствовал на себе никакого наблюдения, словно одетый в плащ невидимости. Чарли был очень вежлив и учтив, и это было частью его учтивости.

– Как дела? – беспечно спросил он, разрезав свою пластикатовую оболочку и выходя из нее.

Гендерсон остановился и взял сигару из коробки на столе жестом свирепого нетерпения.

– Очень плохо, – произнес он. – Уинтон был прав.

– Э? – Чарли скомкал пленку и швырнул ее в мусоросборник.

– Туземцы действительно делают это. – Гендерсон прикусил свою сигару и резким движением закурил ее. – Я спрашивал Спета. На этот раз переводчик не ошибся. Он сказал – да, юношей вешают вниз головой на дерево при первых весенних дождях. Да, это больно, да, некоторые умирают, нет, он не знает, почему или зачем это делается. Ха! – Гендерсон отбросил сигару и снова зашагал по кабине, свирепо оскалившись.

– О, да, переводчик работал прекрасно! Поколение за поколением они истязают так своих юношей, и старше не могут вспомнить, как и почему это началось, и все-таки продолжают делать…

Чарли облокотился о навигаторский стол, следя глазами за Гендерсоном.

– Может быть, – тихо произнес он, – для этого обычая есть какие-нибудь причины.

– Причины для того, чтобы вешать человека вниз головой на целую неделю? Назови мне хоть одну!

Чарли не ответил.

– Я сейчас из здешнего поселка, – равнодушно заговорил он, словно меняя тему. – Уинтон действует. Он поставил переводчика прямо посреди поселка, а сам сидит сверху и говорит им, что бог на них смотрит, и все такое. Я хотел отговорить его, так он в меня прицелился. Он сказал, что прекратит это подвешивание, пусть даже ему придется убить нас обоих и перебить половину туземцев.

– Так пусть попробует остановить их одними разговорами! – Гендерсон, остановившийся, чтобы послушать, зашагал снова, сверкая глазами. – Болтун! Болтовней тут не поможешь. Болтовня сама по себе ничего не стоит. Я сделаю проще. Я украду Спета и спрячу от них. Чарли, дикари делают что-нибудь только в нужное время, в такое, какое считают нужным. Мы выпустим Спета через неделю, и никто его не тронет. Они просто будут ждать следующего сезона. А тем временем увидят, что деревья на них не гневаются и нет никакой другой чепухи. Когда они увидят, что Спету удалось обойтись без этого, у них будет случай увидеть юношу, ставшего здоровым, взрослым мужчиной без всякого подвешивания и вытягивания.

А на следующий год Спет, может быть, и сам догадается спрятаться. И, глядя на Спета и на то, как он выглядит в сравнении с теми, кого подвешивали, – может быть, некоторые юноши, предназначенные к подвешиванию, тоже решатся убежать в лес и спрятаться там.

– Хорошая выдумка, – сказал Чарли, следя глазами за шагающим Гендерсоном. – Не буду напоминать тебе, что ты клятвенно отрекся выдумывать. Но в этом я с тобой, дружище. Как нам найти Спета?

Гендерсон сел, улыбаясь.

– Мы увидим его завтра на реке. Не нужно предпринимать ничего, пока дождь не начнется.

Чарли начал шарить в ящике с инструментами.

– Придется достать пару фонариков. И поторопиться. Нужно найти Спета поскорее. Дождь уже идет – начался почти час назад.

* * *

Тьма и дождь, и висеть вниз головой было очень страшно. Не так обрядово и торжественно, как в песнях об этом, но по-настоящему: совершенно так же, как ловить рыбу, и плести хижину, и сидеть за едой с братьями. Весь мир казался перевернутым. Ствол дерева был рядом, толстый и прочный, а земля – над головой, как крыша, поддерживаемая деревом, а небо – под ногами, очень далеко… И при виде облаков, кипящих в глубине неба, он боялся упасть туда. Небо было, как озеро, и он может упасть в него, как камень в воду. Если упадешь в небо, то будешь падать долго-долго – таким глубоким оно казалось.

Дождь шел снизу, с неба, и падал ему под подбородок. Ступни и кисти у него были связаны крепко, но не больно, ибо старики связали его мягкой веревкой из многих прядей и так, чтобы кровь не застаивалась. Руки у него были привязаны к бокам, а кисти – прикреплены к той же веревке, которая держала его за лодыжки; и у него было такое ощущение, словно он стоит с небольшой тяжестью в руках. Он и стоял, но вниз головой. Это было странно удобно. Старики руководились опытом множества поколений и выбрали высокое дерево с веткой высоко над разливом.

Они выглядели мудро и уверенно, и он доверялся им, когда они связывали и вешали его – очень осторожно, тихонько переговариваясь между собой.

Потом они оставили его, таща свои плоскодонки по земле, которая теперь была крышей у него над головой, и шагая, словно цапли, по тускло освещенной, блестящей почве, которая сейчас выглядела так странно, словно мокрый, шероховатый потолок, поддерживаемый стволами деревьев.

Ровный дождь барабанил по сучьям и молодым весенним листьям, шлепал во все более глубоких ручейках, разбегающихся по земле. Спет знал, что где-то реки выходят из берегов, заливая леса и луга, присоединяясь к дождевой воде. В поселке улица станет грязной, и дети кричат, уже пробуя вести по ней лодки, нетерпеливо ожидая поднятия воды, чтобы увидеть быстрый, холодный разлив, увидеть, как хижины поселка оседают и расплываются, растворяются и исчезают под гладкой водяной поверхностью.

В течение месяца разливов все будут жить в лодках. Его племя поплывет, работая веслами и шестами, вверх по реке вдоль берега, встречаясь с другими племенами, обменивая корзины, рыболовные крючки и засоленную рыбу на солонину, украшая старые сказки и песни подробностями, привезенными из дальних краев. Прошлый раз им повезло: они встретили большое животное, захваченное разливом, плывущее и неспособное противиться охотникам. Люди враждебного племени отдали за шкуру половину жареного мяса со своего плота и спели большую песню, которой еще никто не слыхивал. Это было самое лучшее пиршество из всех.

Потом стаи лодочек вернутся на озера, которыми стали леса и луга, и люди снимут больных и умирающих юношей, подвешенных к деревьям, и будут ухаживать за ними, и кормить, и называть «старшими». А потом поплывут снова в поисках еды и будут бороться с бурями, чтобы добывать соль и засаливать мясо утонувших животных, и будут ловить морских рыб в высыхающих озерах.

А когда дожди прекратятся, и земля начнет просыхать, они вернутся на сырую, вязкую землю, чтобы петь и работать и строить селение из мягкой свежей глины, оставленной разливом.

Но Спет уже не увидит этих веселых дней.

Он висел на дереве вниз головой, и дождь хлестал его холодом по коже. Становилось слишком темно, чтобы различить бледное небо. Он закрыл глаза, и под сомкнутыми веками у него поплыли картины и воспоминания, а потом – сны.

«Вот он. Как нам снять его? Ты взял нож? Как к нему подняться? Сколько. Не могу влезть. Подожди, я помогу тебе».

Вспышка света, слишком длительная для молнии, державшаяся целую секунду. Спет проснулся, глядя в темноту, ища уже погасший свет, слушая голоса, говорящие на странном языке.

«Не надо фонарика, он испугается».

«Ты объяснишь ему, что мы делаем?»

«Нет, не сейчас. Он пойдет с нами. Спет уже мой приятель».

«Ну и корни же у этих деревьев! Как ветви!»

«Как у мангровых».

«Ты всегда хвастался, что на Юге есть все. Что такое мангровы?»

«Флоридские болотные деревья. Они растут прямо из глубокой воды. Дай-ка руку».

«Если такой дождь продержится, то этим тоже понадобятся их корни. А высоко ли мы залезем по одним корням?»

«Ты считаешь, что пошутил? Почему бы им и не иметь таких корней? Эта местность заливается водой, глубокой водой. Равнина должна быть областью дельты. Мы просто попали в сухое время года».

«Что значит – область дельты? Я горожанин, говори со мной яснее».

«Это значит, что мы находимся в устье большой блуждающей реки, вроде Желтой или Миссисипи, которая не знает, куда ей течь, и распадается в устье на множество мелких речек и меняет свое русло с каждой весной. Я заметил, что трава вокруг корабля была похожа на солянку. Надо было догадаться уже тогда».

Близ Спета появилась темная фигура, поползла к ветке, где была привязана веревка. Когда голос заговорил снова, он звучал издали.

«Ты хочешь сказать, что мы посадили корабль в русле реки? Почему ты не сказал ничего, когда мы садились?»

«Не думал тогда». – Этот голос был громкий и близкий.

«Хорошее же время ты выбрал, чтобы подумать об этом сейчас. Я оставил дверь настежь. Поднялся ты?»

«Угу. Отвязываю веревку. Спущу его медленно, а ты лови, чтобы он не треснулся головой, ладно?»

«Ладно. Спускай».

Голоса умолкли, и мир завертелся, и ствол дерева начал двигаться мимо Спетова лица.

Вдруг его охватили мокрые руки, и голос бурого духа сказал «Поймал!»

Тотчас же веревка перестала тянуть Спета за ноги, и он свалился вниз головой на бурого духа, и оба они упали на скользкие высокие корни и соскальзывали с одного на другой все ниже и ниже, пока не очутились на размокшей земле. Дух пролаял какие-то короткие слова и начал развязывать сложные узлы на лодыжках и запястьях у Спета.

Странно было сидеть на мокрой земле, покрытой прошлогодними листьями. Даже если стоять вверх головой, лес казался каким-то странным, и Спет знал, что причиной этому была смерть, и запел свою смертную песнь.

Бурый дух помог ему встать и сказал отчетливо, обычной речью: «Идем, мальчик, петь ты будешь, когда мы придем домой».

Его товарищ спрыгнул с нижней ветки на высокий корень дерева, соскользнул и упал на землю рядом с ними.

Стоявший дух сказал ему на языке Спета: «Не время отдыхать, Чарли, пошли».

Было совсем темно, и с ветвей стекали обильные струи, ударявшие по телу.

Дух на земле пролаял те же слова, что и дух родича, и встал.

Оба направились по лесу, делая Спету знаки следовать за ними. Он размышлял, не стал ли уже духом и сам. Может быть, духи берут его в свою страну, не дожидаясь, чтобы он умер. Это было хорошо с их стороны и было любезностью, – вероятно, по причине родства с ним. Он последовал за ними.

Дождь ослабел и брызгал легко и ровно, как будет брызгать в ближайшие несколько дней. Но идти было трудно: почва была скользкой от мокрых листьев, и земля под ними размягчалась, вспоминая о том, что была частью воды в реке, вспоминая, что река покинула ее только год назад. Духи переговаривались между собой на языке духов; иногда они скользили и падали, помогали друг другу подняться и торопили Спета.

В лесу стояли приятные запахи мокрой земли и молодых листьев. Грязь и вода холодили болевшие ноги, и Спету почему-то захотелось остаться в лесу, сесть и, может быть, уснуть.

Начинался разлив, а лодки у духов не было.

– Скорее, Спет. Мы идем к большой лодке. Скорее, Спет!

Почему они скользят и спотыкаются в лесу, а лодки у них нет? И почему они боятся? Разве духи могут утонуть? Эти духи, казавшиеся всегда мокрыми, – если они уже утонули когда-то, то неужели они должны снова и снова испытывать это и каждый год гибнуть в разливе? Что-нибудь неприятное, однажды случившись, повторяется в снах снова и снова. И тот, кому оно снится, переживает его каждый раз заново. В стране снов нет памяти. Эти духи пришли из страны снов, хотя захотели находиться среди яви. Должно быть, они подчиняются всем законам страны снов.

Он вдруг понял, что они хотят утопить его. Он не может стать духом, как этот дружелюбный бурый дух, не может жить в их мире, пока не умер.

Он вспомнил, как при первой же встрече с ними подумал, что они кажутся мокрыми, ибо утонули когда-то. Они хотят, чтобы он был похож на них. Хотят заманить его в воду, чтобы он споткнулся и утонул, как они.

Понятно, что, когда они торопили, его, их движения выдавали тревогу и виновность. Не так легко торопить друга навстречу смерти. Но чтобы стать похожим на молодого, веселого, бурого и покрытого водой, он должен утонуть, как утонули они, – молодыми и веселыми, пока Повешение не превратило их в печальных Старших.

Он не хотел показывать, что отгадал их намерения. Спеша вместе с ними туда, где разлив должен был стать всего сильнее, он попытался вспомнить строку, на которой прервал свою смертную песнь, и запел с этой самой строки, чтобы пением прогнать мысли о страхе. Дождь хлестал его холодом по лицу и груди.

Каждый из них был охвачен своими страхами, когда они выбежали на опушку. Инженеры с облегчением увидели, что звездолет еще стоит на своем месте, как светлая башня посреди воды. На месте луга теперь было длинное, узкое озеро, отражающее слабый свет с неба и рябое от дождя.

– Как мы попадем туда – обернулся к ним Чарли.

– Высоко ли стоит вода? Покрыло ли лестницу? – деловито спросил Гендерсон, щурясь сквозь дождь.

– Лестница как лестница. Я вижу, из воды торчит трава. Тут неглубоко.

Чарли осторожно шагнул раз и другой в серебристую воду. Ноги у него ушли в упругую, губчатую траву, вода запенилась у щиколоток, но не выше.

– Тут мелко.

Они двинулись к кораблю. Нужна была храбрость, чтобы погружать ноги в воду, поверхность которой намекала на невидимые глубины. Несильное течение трогало их за лодыжки и становилось все глубже и сильнее.

– Гендерсон, постойте!

Все трое остановились и обернулись на крик. Тропинка к селению была близко, она отходила от леса к берегу далекой реки, серебристой водяной дороги среди темных кустов. По тропе спешила, спотыкаясь, темная фигура, окруженная серебряным блеском поднимающейся воды. На бегу от ее ног расходились волны.

Уинтон подбежал к опушке, где кусты оканчивались и начинался луг; он увидел озеро, в которое превратился луг, и остановился. Остальные были уже футах в 30 от него.

– Гендерсон! Чарли!

– Идите, тут неглубоко! Скорее! – Чарли настойчиво махнул рукой, заставляя его следовать. Они стояли в 30 футах от него среди ровного серебра поднимающейся воды. Она доходила им уже почти до колен.

Уинтон не шевельнулся. Он взглянул на блестящую водную поверхность, и голос у него поднялся до пронзительного крика:

– Это озеро, нам нужно лодку!

– Здесь мелко, – крикнул Чарли. Дождь сыпался в воду, покрывая ее мелкой, быстро исчезающей рябью. Оба инженера колебались, оглядываясь на Уинтона, чувствуя что-то неладное.

Голос у Уинтона упал, но его хриплость выдавала такое отчаяние, словно он продолжал кричать.

– О, прошу вас… Я не умею плавать…

– Ступай за ними, – обратился Гендерсон к Чарли. – У него фобия. Я отведу Спета к кораблю, а тогда вернусь помочь тебе.

Чарли уже спешил, разбрызгивая воду, к неподвижной фигуре у опушки. Приблизившись достаточно, он закричал:

– Почему вы ничего не сказали? Мы чуть не забыли вас. – Он подошел и пригнулся перед ошеломленным, неподвижным проповедником. – Ну, садитесь. Вот вам такси.

– Что такое? – спросил Уинтон тихим, слабым голосом. Вода плескалась все выше.

– Лезьте мне на спину, – нетерпеливо бросил Чарли. – Я вас повезу.

– Дома растаяли, и они уплыли в лодках и бросили меня одного. Сказали, что я злой дух. По-моему, они все-таки совершили Повешение, хотя я говорил им, что это грех. – Голос у Уинтона звучал невнятно, но он взобрался к Чарли на спину. – Дома растаяли…

– Говори громче, не лопочи – пробормотал Чарли.

* * *

Звездолет высился вертикально в центре неглубокого, серебристого озера, которое раньше было лугом. Дверь его была открыта, нижний конец лестницы покрыт водой. Вода тащила Чарли за лодыжки, когда он бежал, а дождь хлестал его по лицу и груди.

Все это было бы приятно, если бы не страх утонуть, нараставший даже в Чарли, и не серебристость новорожденного озера, сулившая впереди неведомую глубь.

– Кажется, здесь течение, – заметил Уинтон, усиливаясь говорить спокойно. – Странно, вода здесь кажется вполне уместной, как будто это место – русло, а деревья – берега.

Чарли промолчал. Уинтон был прав, но человеку, болезненно боящемуся утонуть, незачем было знать, что они пересекают русло, в которое вернулась река.

– Почему вы бежите? – спросил человек, которого он нес.

– Хочу догнать Гендерсона.

Как только они очутятся в корабле и герметизируют дверь, на воду снаружи можно будет не обращать никакого внимания. Очутившись внутри, не нужно говорить Уинтону о том, что было снаружи. Звездолет превращался в хорошую подводную лодку.

Вода доходила Чарли до колен, и он бежал, тяжело покачиваясь. Уинтон нервно подбирал ноги, чтобы не коснуться воды. Пластикат, в который они окутывались, был полупроницаем для воды, и оба промокли.

– Кто это с Гендерсоном?

– Спет, юноша-туземец.

– Как вы смогли уговорить его уклониться от обряда?

– Мы нашли его повешенным и сняли.

– О! – Уинтон помолчал, пытаясь осилить тот факт, что инженерам удалось спасти кого-то. – Это совсем другой подход. Я говорил, но они не захотели слушать. – Тон у него был извиняющийся, а голос прыгал и обрывался, когда Чарли спотыкался под водой о кустики или траву. – Они даже не отвечали, даже не посмотрели на меня. Когда вода поднялась, они уплыли в лодках, а мне не оставили ни одной.

Чарли снова споткнулся и упал на одно колено. Оба забарахтались по грудь в воде, а потом Чарли снова очутился на ногах, крепко держа за лодыжки своего пассажира, плотно сидящего у него на спине.

Когда Уинтон заговорил снова, голос у него звучал спокойно, хотя и слишком высоко.

– Я просил у них лодку, но они даже не взглянули на меня.

Чарли не ответил. Он уважал старания Уинтона скрыть свой страх. Прикосновение воды – это ужас для человека, одержимого боязнью утонуть. Он не мог придумать ничего, чтобы отвлечь внимание Уинтона от опасности, но отчаянно надеялся, что тот не заметит, что уровень воды повышается. Бежать выше колена в воде – невозможно. Спешить больше не было возможности. Дождь окутывал все своей густой дымкой, но Чарли показалось, что он видит, как далекие фигурки Гендерсона и туземца достигают лестницы, ведущей в звездолет.