Текст книги "Зима любви"

Автор книги: Франсуаза Саган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Антуан повернул голову, открыл глаза и взглянул на нее тем полудетским, полуудивленным взглядом, каким обычно мужчины смотрят по утрам. Но вот он узнал ее, улыбнулся, повернулся к ней всем телом. Его тяжелая и теплая со сна голова легла ей на плечо. Улыбаясь, Люсиль рассматривала его большие ступни, торчавшие из-под простыни на другом конце кровати. Антуан тяжело вздохнул и что-то пробормотал плаксивым голосом.

– По утрам у тебя такие желтые глаза, – сказала она. – Как пиво.

– Какое поэтическое сравнение, – проворчал он.

Неожиданно он вскочил, схватил в свои ладони ее лицо и повернул к свету.

– А твои совсем, совсем голубые.

– Вовсе нет, они серые. Серо-зеленые.

– Хвальбушка.

Они сидели голые на кровати друг против друга. Он по-прежнему держал в ладонях ее лицо. Они улыбались. У него были очень широкие и костлявые плечи. Она вывернулась и прижалась щекой к его груди, услышала как бьется его сердце, громко, почти как у нее самой.

– У тебя так сильно бьется сердце, – сказала она. – Устал?

– Нет, – ответил он. – Это просто шамада.

– Что это такое «шамада»?

– А ты посмотри в словаре. Сейчас мне некогда тебе объяснять.

И он осторожно уложил ее поперек кровати. Уже было светло.

В полдень Антуан позвонил на службу и сказал, что у него поднялась температура, но он придет на работу во второй половине дня.

– Я знаю, что это выглядит по-детски, но я не могу позволить, чтобы меня выставили. Это мой хлеб, как говорится.

– А ты много зарабатываешь? – небрежно спросила Люсиль.

– Очень мало, – ответил он тем же тоном. – Ты считаешь это важным?

Она засмеялась.

– Нет. Просто я считаю, что иметь деньги удобно.

– Настолько удобно, что может стать важнее всего остального?..

Она удивленно посмотрела на него.

– Зачем все эти вопросы?

– А затем, что я хочу жить с тобой. А значит содержать тебя…

– Ты меня, конечно, извини, – быстро перебила она его, – но я могу сама заработать себе на жизнь. Я целый год работала в «Аппеле». Потом газета закрылась. Было так забавно… Если не считать того, что у всех там был такой серьезный и озабоченный вид…

Антуан вытянул руки и прикрыл ей ладонью рот.

– Ты все прекрасно поняла. Я хочу или всегда жить с тобой, или не видеть вообще. Вот моя квартира, я мало зарабатываю и не смогу обеспечить тебе жизнь, которую ты ведешь сейчас. Ты слышишь, что я говорю?

– А как же Шарль? – спросила она слабым голосом.

– Или Шарль, или я, – сказал Антуан. – Он возвращается завтра, не так ли? Так вот, завтра вечером ты навсегда приходишь сюда, или мы больше не увидимся. Вот так.

Он встал и прошел в ванную комнату. Люсиль грызла ногти. Она пыталась размышлять, но у нее ничего не получалось. Наконец, она потянулась и закрыла глаза. Когда-то это должно было произойти. Она знала, что это должно было произойти. Господи, какие мужчины все-таки скучные. Как с ними тяжело! Через два дня ей предстояло принять решение. Одно это слово всегда вызывало у нее ужас.

13

Аэропорт Орли купался в холодном солнечном свете. Он отражался в стеклах и серебристых спинах самолетов, разбивался на множество блестящих капель, словно хрусталь, о блестящие взлетные полосы, слепя глаза. Самолет Шарля опаздывал на два часа, и Люсиль нервно ходила взад и вперед по залу ожидания. Если бы с Шарлем что-нибудь случилось, она не пережила бы этого. Ответственность легла бы на нее. Это она отказалась ехать с ним, она обманула его. Решительное и печальное лицо, с которым она приехала в аэропорт два часа назад и которое должно было еще до начала разговора предупредить Шарля о том, что случилось что-то важное и страшное, помимо ее воли постепенно изменилось, став тревожным и нежным. И именно это лицо увидал Шарль, когда, миновав таможенный контроль, вышел в зал. Он тепло улыбнулся ей издалека, будто говоря, что все нормально, все в порядке. У Люсиль на глазах выступили слезы. Он подошел к ней, нежно поцеловал и несколько секунд так и стоял, прижимая ее к себе. Люсиль заметила, как какая-то женщина бросила на нее завистливый взгляд. Она все время забывала, что Шарль очень красив. Он всегда был так нежен с ней, что ей было просто ни к чему помнить об этом. Он любил ее такой, какой она была, ничего не требуя, ни о чем не прося. Люсиль почувствовала, как в сердце начинает расти комок негодования по отношению к Антуану. Легко сказать: сделай выбор. Как будто можно прожить с человеком два года и не привязаться к нему. Она взяла руку Шарля и задержала ее в своих ладонях. Ей вдруг показалось, что его нужно защитить, причем она совершенно забыла, что защищать нужно было от нее самой.

– Я очень скучал без вас, – сказал Шарль. С привычным изяществом он расплатился с носильщиком и указал шоферу на свои чемоданы. Давным-давно она перестала отмечать, как все было просто… когда он был рядом. Шарль открыл ей дверцу, затем обошел машину и сел рядом, взял ее руку и тихо, почти стеснительно проговорил «домой». В голосе звучало счастье, счастье человека, после долгих мытарств вернувшегося домой. Люсиль поняла, что попала в ловушку.

– Ну почему, почему вы скучали без меня? Ну что я вам в самом деле?

Несмотря на то, что в ее голосе ясно читалось отчаяние, Шарль улыбнулся в ответ. Как будто она кокетничала с ним.

– Вы для меня все, и прекрасно знаете об этом.

– Я этого не заслуживаю, – проговорила она.

– Заслуживаешь, не заслуживаешь… когда речь идет о чувствах… А я привез вам очень красивый подарок из Нью-Йорка.

– Что именно?

Но он не хотел заранее раскрывать тайну, и они нежно препирались до самого дома. Завидев их, Полин облегченно запричитала: она считала полеты на самолетах смертельно опасными. Они вместе распаковали чемоданы. Он привез ей норковое манто. Мех был светло-серый, такой же, как и ее глаза, мягкий, шелковистый. Пока она мерила его, Шарль от души смеялся, словно ребенок. Во второй половине дня она позвонила Антуану и сказала, что ей нужно встретиться с ним, что ей не хватило смелости поговорить с Шарлем.

– Мы встретимся только после того, как ты поговоришь с ним. Не раньше, – ответил Антуан и повесил трубку. Она даже не узнала его голоса.

Четыре дня она не видела его. Она так разозлилась на него, что даже не страдала. Она была очень обижена, что он вот так бросил трубку. Она ненавидела грубость во всех ее проявлениях. К тому же Люсиль была уверена, что он позвонит. Та ночь слишком сильно связала их вместе, они слишком далеко зашли в любви, став двумя жрецами одного культа. И этот культ теперь существовал сам по себе, независимо от прихоти одного или другого. Пусть сейчас разум Антуана враждебен ей, но тело его уже не могло обходиться без тела Люсиль. Оно как бы стремилось к своей половине, чтобы обрести наконец покой, стать единым целым. Она была уверена, что его тело страдает без нее. Иного и быть не могло. Она даже не представляла себе, как можно удержать эту тягу к наслаждению друг другом. Зачем, и какое этому может быть оправдание? В этой вечно ноющей Франции Луи-Филиппа, по ее мнению, не было иной морали, чем та, которую диктует живая горячая кровь.

Особенно ее обидело то, что он даже не пожелал выслушать ее объяснения. Она бы рассказала ему о том, как задержался самолет, как она испугалась… она бы доказала ему, что действительно собиралась все сказать Шарлю. Да, конечно, она могла бы быть более жесткой и попытаться объясниться с ним вечером. Но ей так трудно было решиться на это. Снова настраивать себя на неприятный разговор, на драматические объяснения, на разрыв. Тем более, что первая попытка в аэропорту провалилась, и Люсиль подумала, что это знак свыше. Когда собираешься сделать что-то плохое, то становишься мнительным. Но Антуан не звонил, и Люсиль тосковала.

Приближалось лето, и приемы теперь устраивали на свежем воздухе. Как-то Шарль повел ее на ужин в Пре-Кателан. Антуан и Диана стояли под деревом в центре оживленной группы гостей, и Люсиль услышала смех Антуана, прежде чем увидела его. В голове мелькнула мысль: «Как, он смеется без меня!» Но радость была сильнее: она подхватила ее и понесла навстречу любви, навстречу Антуану. Она протянула ему руку и улыбнулась. Но он не улыбнулся в ответ, лишь быстро поклонился и отвернулся. И тогда такой прекрасный, освещенный яркими огнями, зеленый Пре-Кателан стал мрачным и неприветливым. Она увидела, как ничтожны все эти люди, этот круг, это место и… ее жизнь. Если бы не Антуан, не его золотистые глаза, не те несколько часов, что они три раза в неделю проводили вместе, познавая великую правду жизни, все то, что сейчас окружало ее, было бредом бездарного декоратора. Клер Сантре была безобразна, Джонни нелеп, а Диана показалась живым трупом. Люсиль попятилась.

– Люсиль, – позвала Диана властным голосом. – Не убегайте от нас. У вас сегодня такое красивое платье.

Последнее время Диане нравилось любезничать с Люсиль. Ей казалось, что делая Люсиль комплимент, она тем самым обеспечивала свою безопасность. Но это лишь вызывало улыбку и Джонни и Клер, которой он в конце концов во всем «признался». Естественно, что весь круг был тут же поставлен в известность, и теперь, когда Люсиль и Антуан стояли, отвернувшись друг от друга, полные смятения и бледные, все смотрели на них с иронией и завистью. Люсиль подошла к Диане.

– Я купила это платье вчера, – машинально ответила она. – Правда, сегодня немного холодновато. Наверное, я зря его надела.

– И все же в этом платье не так опасно схватить бронхит, как в том, в котором пришла Коко Дуред, – заметил Джонни. – Никогда не видел так мало ткани и такое обилие плоти. Она сказала мне, что снять его так же легко, как вытащить носовой платок. А мне кажется, что первое сделать все-таки легче и быстрее.

Люсиль посмотрела на Коко Дуред, которая действительно была почти полностью обнажена. В довершение она прогуливалась как раз под гирляндами электрических лампочек.

– Что-то у вас сегодня невеселый вид, – заметила Клер.

Глаза ее сияли. Она держала Джонни под руку, и тот тоже не спускал с нее глаз. Диана, заинтригованная ее молчанием, с интересом взглянула на Люсиль. «Да они просто псы, самые настоящие псы, – подумала Люсиль. – Любопытство ест их изнутри. Если бы они могли, то разодрали бы меня на кусочки». Она слабо улыбнулась.

– Мне действительно холодно. Попрошу Шарля принести манто.

– Я сам схожу, – предложил Джонни. – В гардеробе такой красивый молодой человек…

Он быстро вернулся. Люсиль больше не смотрела на Антуана, но все время, словно птица, видела его уголком глаза.

– О, у вас новое манто, – воскликнула Клер. – Какое великолепие, какой цвет, жемчужный…

– Мне привез его из Нью-Йорка Шарль, – ответила Люсиль.

И в этот самый момент она поймала взгляд Антуана. То, что она прочла в нем, ударило ее, словно плетью. Ей захотелось дать ему пощечину. Люсиль резко развернулась и пошла к другим гостям.

– Когда-то и я с ума сходила от норковых манто, – сказала Клер.

Диана нахмурилась. Она взглянула на Антуана. О, она так хорошо знала это выражение лица, она называла его «слепым»: неподвижное, пустое…

– Принесите мне виски, – попросила она.

Она не смела задавать ему вопросы, поэтому отдавала приказы. Это успокаивало.

За весь вечер Люсиль и Антуан не сделали и шагу навстречу друг другу. Но где-то в полночь они оказались одни за целым столом: все отправились танцевать. Они сидели на противоположных концах, и он не мог подойти к ней. Он знал, что нагрубит, и боялся окончательно восстановить ее против себя. Он так страдал эти два дня, что чувствовал себя совершенно раздавленным. Он представлял ее в объятиях Шарля, видел, как она целует его, слышал слова, которые она говорила ему… ему. Он смертельно ревновал эту женщину. Антуан встал, обошел стол и сел рядом.

Она даже не посмотрела на него, и тогда, неожиданно для себя, он сломался. Он склонился к ней. Это невозможно, невозможно вынести. Неужели эта рассеянная незнакомка несколько дней тому назад лежала обнаженная на его постели, рядом с ним?

– Люсиль, что ты делаешь с нами?

– А ты? – ответила она. – Тебе приспичило, и вот я обязана все порвать в двадцать четыре часа. Это невозможно.

Она чувствовала, что полна отчаяния, но вместе с тем, и удивительного спокойствия, словно природа после смерча.

– Мне вовсе не приспичило, – возразил он обиженно. – Я ревную. И ничего не могу с собой поделать. Вся эта ложь невыносима, она убивает меня. Поверь мне. От одной мысли что… что… – Он задохнулся, провел рукой по лицу и спросил: – Скажи, после того как Шарль вернулся, ты… то есть вы… ну…

Люсиль резко повернулась к нему.

– Ты хочешь знать, спала ли я с ним? А как же! Ведь он подарил мне манто.

– Ты сама не знаешь, что говоришь, – пробормотал он.

– Да, не знаю. Но ты… ты же подумал это. Я прочла это у тебя на лице только что. Ненавижу тебя за это.

К столу подошла какая-то пара, и Антуан резко поднялся.

– Пойдем потанцуем, – сказал он, – нам надо поговорить.

– Нет, разве я сказала неправду?

– Может быть, чисто рефлекторно. Это со всеми может случиться.

– Не бывает вульгарных рефлексов, – сказала она и отвернулась от него.

«И она еще делает из меня виноватого, – подумал он. – Врет мне без конца, а я виноват». Его охватила такая злоба, что он схватил ее за руку и дернул с такой силой, что все оглянулись на них.

– Пошли танцевать.

Она вырывалась. От боли и негодования у нее выступили слезы.

– Я не хочу танцевать. – Антуан почувствовал, что стал пленником самого себя: он не мог отпустить ее и не в силах был заставить танцевать. В то же время ее слезы напугали его. Он подумал: «Я никогда не видел, как она плачет. Мне хотелось бы, чтобы она плакала ночью, прижавшись ко мне… а я бы успокаивал ее».

– Отпусти меня, – сказала она тихо.

Ситуация становилась нелепой. Конечно, он был сильнее и без труда поднял ее со стула. Она даже не улыбалась, слишком все было глупо и не похоже на шутку. Все смотрели на них. Она боялась его… она все еще любила его.

– Вот значит как выглядит вальс-сомнение, – раздался за спиной Антуана голос Шарля.

Антуан резко выпустил Люсиль и повернулся к Шарлю. Он собирался хорошенько врезать этому старому идиоту по морде и навсегда покинуть это общество. Но рядом с Шарлем стояла Диана. Невозмутимо улыбаясь, она с легким интересом наблюдала за сценой.

– Вы что, хотите заставить танцевать Люсиль силой?

– Да, – ответил Антуан, глядя ей в глаза. Сегодня же он покинет ее, покинет навсегда. От этой мысли ему стало очень спокойно. И все же ему было очень жаль ее. Уж она-то была тут совершенно ни при чем, он никогда не любил ее.

– Но, кажется, вы уже давно вышли из подросткового возраста.

Люсиль села за стол. Шарль склонился к ней и с улыбкой на жестком, напряженном лице спросил, что произошло. Люсиль тоже с улыбкой что-то ответила. Она могла сказать ему что угодно: у нее всегда была богатая фантазия. У этих людей вообще было неплохо с фантазией. Любой из них придумал бы, что угодно, лишь бы сохранить свои тайны. Любой, но только не он, Антуан. Поколебавшись несколько секунд, он как-то странно повернулся и быстро зашагал прочь.

14

За окном шел дождь. Она слушала, как тяжелые капли разбивались о тротуар. Мягкий, меланхоличный летний дождь. День уже пробивался сквозь занавески, оставляя яркие полосы на ковре. Она лежала в постели. Не в силах встать, не в силах спать дальше. Сердце надрывно колотилось, и она чувствовала, как оно содрогается там, внутри, отсылая яростными толчками кровь. Оно словно отбрасывало ее, и Люсиль чувствовала, как тяжелеют пальцы, как бешено бьется синяя жилка у левого виска, дрожит, словно пущенная стрела. Нет, она не могла успокоить глупое сердце. Вот уже два часа она боролась с ним, а под конец махнула на него рукой. Глупое, безнадежно глупое сердце. Они уехали из Пре-Кателан почти сразу после того, как исчез Антуан. Люсиль тогда оглянулась, отметила бледность Дианы и всеобщее оживление гостей по поводу скандала.

Нет, нет, она вовсе не сердилась. Она даже с удивлением спрашивала себя, какая муха его укусила. Когда речь зашла о манто, взгляд Антуана показался ей оскорбительным. Он словно говорил: «Продаешься…» Но с другой стороны, разве это отчасти не правда? Она жила на средства Шарля, получала от него подарки, и была рада им (конечно, не из-за их ценности, ей просто было приятно внимание). Но так или иначе, ведь принимала же. Вообще-то она и не собиралась этого отрицать. Ей казалось естественным быть на содержании у мужчины, у которого есть на это средства и которого она вдобавок ко всему уважала. Антуан ошибся в другом, страшно ошибся. Он решил, что она осталась с Шарлем лишь ради его денег. И именно ради них отказалась от него, Антуана. Наверное, он решил, что она способна на такого рода расчет, и презирал, презирал ее. Она уже знала по собственному опыту, что ревность может привести человека к низости, неблагородным мыслям и поступкам. Но она не в силах была вынести этого от Антуана, как бы он ни ревновал. Она верила в него, между ними установилось нечто вроде родства. Потому-то она теперь не могла отделаться от ощущения, что он ударил ее в спину.

А что она могла ему сказать? «Да, конечно, Шарль привез мне это манто, и я ему обрадовалась. Да, конечно, я спала с ним. Это случалось и раньше. Но, конечно, это совсем не похоже на то, что было между нами. Потому что страсть бывает только одна, и она ни на что не похожа. Только с тобой мое тело способно по-настоящему любить и фантазировать. Ты должен был бы давно понять это». Но нет, он не желал ничего понимать. Сто раз проверено и перепроверено, что мужчина не способен понять подобных вещей, вообще понять женщину. Вдруг она сообразила, что рассуждает, как суфражистка, и разозлилась. «В конце концов я же не говорю с ним об его отношениях с Дианой. Что я дура что ли! А если я и дура, то что могу с этим поделать? Ничего». Но если она ничего не будет делать и будет сидеть сложа руки, то потеряет Антуана. От одной этой мысли Люсиль задрожала. Было четыре часа утра.

В спальню вошел Шарль и осторожно сел на краешек постели. Лицо его осунулось. В ярком утреннем свете он действительно выглядел на все свои пятьдесят. Даже спортивного покроя халат, который был на нем, не в силах был сделать его моложе. Он положил руку Люсиль на плечо и какое-то время молча смотрел на нее.

– Вы тоже не спите?

Она кивнула ему в ответ и попыталась улыбнуться. Она хотела было объяснить свою бессонницу плохой кухней ресторана, но даже на это у нее не было сил. Она лишь устало закрыла глаза.

– Может быть, нам стоит… – начал было Шарль, но остановился. В конце концов он набрал в легкие воздуха и продолжил более уверенным голосом. – Вы можете сейчас уехать из Парижа? Одна или со мной? На юг, например? Море от всего лечит, вы не раз так говорили.

Люсиль даже не стала выяснять, от чего ей следовало вылечиться. Что-то в голосе Шарля говорило, что этого не следует делать.

– Юг, – мечтательно протянула она. – Юг…

И сквозь закрытые веки увидала, как волны набегают на белый песок, как тонет заходящее солнце, окрашивая пляж в красный цвет. Она любила эти прекрасные морские пейзажи. Ей всегда их не хватало…

– Я поеду с вами, как только вы захотите, – сказала она. Она открыла глаза и посмотрела на него, но он смотрел в сторону. Она удивилось было, но затем с удивлением почувствовала, как горят щеки. Оказалось, что все это время из глаз ее текли и текли слезы.

В начале мая на Лазурном Берегу обычно мало отдыхающих, поэтому единственные работавшие ресторан, отель и пляж были полностью в их распоряжении. Прошло восемь дней, и по истечении этого срока у Шарля вновь появилась надежда. Люсиль часами загорала на солнце, часами сидела в море, много читала, обсуждала с Шарлем прочитанное, ела печеную рыбу, играла в карты с немногочисленными соседями по пляжу… Одним словом, казалась счастливой. Во всяком случае довольной. Вот только пила много по вечерам и однажды ночью, когда они занимались любовью, была так жадна и агрессивна, что он даже не узнал ее. Но Шарль не подозревал, что каждый день она жила в надежде на встречу с Антуаном. Она загорала, чтобы понравиться ему, ела, чтобы не казаться слишком тощей, читала книги, вышедшие в его издательстве, чтобы потом обсудить их с ним. И пила. Пила, чтобы забыть его, чтобы уснуть. Она делала все ради него, конечно, не признаваясь в этом даже самой себе. Она словно смирилось с тем, что у нее отняли ее половину, половину ее самой. Но порой, когда она забывала о знойном солнце, прохладном море и теплом песке, воспоминания об Антуане обрушивались на нее, как тяжеленная глыба. И несмотря на боль, эти воспоминания были счастьем, счастьем вперемешку с отчаянием, и она предавалась им, раскинув руки на песке, словно ее распяли. Только гвозди были вбиты не в руки и ноги, а в сердце и память. И что значило это солнце или море – все то, что когда-то так скрашивало жизнь и делало ее счастливой. Ведь Антуана не было рядом, и он не мог разделить с ней эти радости жизни. А как бы было хорошо! Они бы плавали вместе, и его светлые, выгоревшие на солнце волосы обвивали бы ее. Они бы целовались, качаясь на волнах, а потом, затерявшись среди дюн, занимались бы любовью. И время бы стало ни чем иным, как просто вещью, которую убиваешь. Наоборот, они бы берегли его, боролись бы за каждое мгновение, замедляя его бег. Когда ее мучения достигали предела, она вставала и отправлялась в бар на другом конце пляжа. Это было так далеко, что Шарль не мог наблюдать за ней. Под саркастическим взглядом бармена она быстро выпивала два-три коктейля. Должно быть, бармен принимал ее за алкоголичку, которая стыдится себя. Но ей было глубоко наплевать на это. А потом… наверное, этим все и кончится, в конце концов она станет ею. Затем она возвращалась назад, ложилась у ног Шарля, который сидел на стуле под зонтиком, и закрывала глаза. Солнце превращалось в белый круг, жара исчезала, алкоголь бродил в крови, и образ Антуана расплывался и исчезал, не в силах больше причинить ей боль. На несколько часов она обретала счастье и успокоение, становилась бездумным растением. А Шарль выглядел счастливым, и это было немало. Когда он шел ей навстречу во фланелевых брюках, темно-синем блайзере, мокасинах и платочке, аккуратно повязанном под воротником рубашки, она изо всех сил гнала от себя воспоминания об Антуане. Антуан… расстегнутая на широкой груди рубашка, узкие бедра, длинные ноги в старых потертых джинсах, босые ноги и волосы, падающие на глаза. У нее было немало знакомых молодых людей в жизни. Нет, вовсе не его молодость привлекла ее. Она полюбила бы его, будь он даже старым. И все же она любила его молодость, как его светлые волосы, пуританские взгляды… как любила его чувственность, любила за то, что он ее любил и за то, что теперь не любит. Да, все было именно так. Ее любовь превратилась в стену, отгородившую от нее солнце и вкус к жизни. И ей было стыдно. Ведь она всегда считала, что вся ее мораль вмещается в два слова: «быть счастливой». И что может быть хуже, когда ты сам разрушаешь свое счастье. Многие из их круга осуждали ее за такие взгляды. Они просто ничего не понимали…

«А теперь я расплачиваюсь», – думала она с отвращением. Отвращение было тем сильнее, что она никогда не верила во все эти моральные и социальные табу, вроде чувства долга. Сколько раз она наблюдала за тем, как люди ломают ими свою жизнь! Отсюда и ее отвращение, как перед постыдной болезнью. И что же? Она вдруг обнаружила, что тоже заразилась ею. Она страдала, но не была способна упиваться своим страданием, а это было гораздо хуже.

Шарль должен был вернуться в Париж. Она проводила его на вокзал, пообещала хорошо себя вести и вообще была с ним очень ласкова. Он обещал вернуться через шесть дней, а до этого звонить каждый вечер. И он звонил, каждый вечер. Но на пятый день, когда раздался звонок, она небрежно сняла трубку и услышала голос Антуана. Она не видела его пятнадцать дней.