Текст книги "Бальзак"

Автор книги: Франсуа Тайяндье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

НАЧИНАЮЩИЙ АВТОР

Ледигьер – это название узкой улочки старого Парижа, которая берёт начало от улицы Сент-Антуан, что рядом с площадью Бастилии, и тянется в направлении Сены, к зданию, которое сейчас является казармой республиканской гвардии, а дальше ведёт к библиотеке Арсенала. На этой улице в мансарде дома 9 в августе 1819 года, вернувшись из Лиль-Адана, где у одного из друзей он проводил отпуск, поселился Оноре де Бальзак.

Получив в начале года звание бакалавра права, молодой человек, которого родители желали видеть нотариусом, объявил о своём намерении заняться литературой. Если верить Лоре Сюрвиль – и здесь опять-таки ничто не мешает ей верить, – это намерение Оноре повергло семью в настоящий шок. Не считая того, что он показал себя жадным читателем, молодой человек не выказывал какого-либо особого предрасположения к литературе. А кроме того, как всем известно, «это же не профессия». И всё же уступил непреклонной решимости сына Бернар Франсуа, так как по натуре был довольно снисходителен, а возможно, ему хотелось посмотреть, что из этой затеи получится. Но он поставил своё условие: у Оноре будет не более двух лет на то, чтобы добиться ощутимого результата.

Госпожа Бальзак занялась практической стороной дела. Оноре хотел жить один, чтобы никто не мешал ему работать. Мать подыскала сыну новое жильё и положила ему крайне скудное денежное пособие, рассчитывая на то, что столь аскетичные условия жизни остудят его фантазии.

Была ещё одна причина такой скаредности. Незадолго перед тем господина Бальзака отправили в отставку, что его совсем не порадовало, так как означало сокращение доходов семьи. Надо было уменьшить и расходы, и поэтому было решено, что семья переедет в Вильпаризи, к юго-востоку от столицы, где будет снимать дом.

Так Оноре вновь оказался один, на сей раз в своей парижской комнате на улице Ледигьер.

Этот образ молодого человека, который в тишине мансарды создаёт гениальные творения или готовится сделать революционные научные открытия, мечтает о славе и любви, а денег у него едва хватает на писчую бумагу и свечи, стал одним из романтических клише. Его прототипом послужил поэт Никола Жильбер, умерший в 1780 году в нищете тридцати лет от роду. Несколько его строк стали знаменитыми:

 
На жизненном пиру недолго гость унылый
Я задержался и уже уйти готов
Туда, в небытие, и над моей могилой
Поплакать не придёт, наверное, никто.
 

Позднее его судьба внушила Альфреду де Виньи замысел романа «Стелло». Но этот образ – если не проклятого поэта, то, по крайней мере, бедного и одарённого молодого человека, достоинств которого общество не признаёт, – во многом вышел из романов Бальзака, а там появился потому, что такой была его собственная жизнь.

Подобно тому как в романе «Луи Ламбер» Бальзак собрал свои воспоминания о Вандомском коллеже, «Шагреневая кожа», написанная в тот же период, содержит мотивы, отсылающие ко времени его жизни на улице Ледигьер. Рафаэль де Валантен, сирота без каких-либо средств, в стремлении достигнуть достойного положения рассчитывает только на свой философский гений. Квартал, в котором он поселился, не тот, где жил молодой Бальзак, но его комната – это первая комната Бальзака: «Не было на свете ничего более безобразного, чем эта мансарда со стенами грязно-жёлтого цвета, источавшими запах нищеты… Крыша там то и дело обрушивалась, и через дыры на месте выпавшей черепицы было видно небо…» Неизвестно, попадал ли дождь в чердачную комнату Оноре, но несомненно, что условия существования там были довольно суровые. Стол, стул, узкая кровать, кое-какие предметы обихода, скудные денежные средства, которых хватало только на самое необходимое, – вот чем он вынужден был довольствоваться, если уж сам так решил.

В 20 лет Бальзак был плотным, коренастым юношей с густой тёмной шевелюрой, красивыми чёрными и, как говорили, лучистыми глазами. Замкнутый вандомский подросток превратился в робкого молодого человека, по крайней мере, если верить Лоре Сюрвиль. По её свидетельству, на одном из балов, куда они были приглашены, Оноре решил потанцевать, но упал, чем вызвал смех присутствующих. Не следует сгущать краски, но, вероятно, он считал себя некрасивым и не особенно в себе уверенным, будучи в то же время, разумеется, убеждённым (и здесь одно другого не исключает), что на самом-то деле он человек совершенно незаурядный. Послушаем, как его герой Рафаэль излагает свои юношеские амбиции:

«Я хотел отомстить обществу, я хотел овладеть душами всех женщин, подчинить себе все умы, видеть, как на меня устремляются все взгляды, когда лакей в дверях салона произносит моё имя… Уже в детские годы я стучал себя пальцем по лбу и говорил, как когда-то Андре Шенье: “Здесь есть кое-что!”». Сцена появления в салоне в высшей степени символична: в Париже эпохи романтизма, в этом городе – символе успеха, доступ в салоны был эквивалентом нынешнего появления на телеэкране. Бальзак сам позднее будет пытаться удивить Париж своим именем с частицей де,тростью с набалдашником, инкрустированным бирюзой, и экстравагантными нарядами.

«Здесь есть кое-что…» Это ещё надо было доказать. Можно себе представить первое утро Оноре в мансарде, где всё начиналось. Наверняка он составил план действий и режим работы. «По утрам я отправлялся за провизией на день, прибирал комнату. Я был одновременно и хозяином, и слугой, с невероятной гордостью я изображал из себя Диогена», – писал он.

В чём состояла его программа? Сначала – чтение. Уже давно он читал всё, что попадало под руку. Прошедшим летом во время отдыха в Лиль-Адане он из прочитанного составил «Философские заметки», а потом «Заметки о бессмертии души». На досуге он посещал библиотеку Арсенала, расположенную недалеко от улицы Ледигьер. Он читал труды по истории, философии, естественным наукам. Он хотел знать обо всём и всё осмыслить, прежде чем обогатить всемирную библиотеку великолепным творением, которое выйдет из-под его пера.

Отец положил ему срок два года. Сам же он считал, что пройдёт почти десять лет, прежде чем перед ним забрезжит успех.

* * *

В литературе тех лет главной фигурой был Шатобриан. Этот дворянин из Бретани, побывавший в Америке, переживший в годы Революции изгнание и нищету, поддерживавший с Наполеоном отношения, в которых восхищение уживалось с вызовом, при Реставрации рассчитывал на политическую карьеру дипломата, которая не принесла ему ожидаемой славы. К тому же он полагал, что его, надёжную опору трона и алтаря, не ценят по достоинству Людовик XVIII и его приближённые. Но его литературный авторитет был огромен. «Атала», «Рене», «Мученики» открыли новые горизонты чувствований. «Гений христианства», опубликованный в 1802 году, когда Первый консул намеревался привлечь на свою сторону католическую Францию, имел колоссальный успех. Революция недооценила древность, силу и укоренённость христианства во Франции. Несмотря на увлечения эпохи Просвещения и антирелигиозные меры Учредительного собрания и Конвента, огромное число французов оставались католиками. Мода на римские древности, которой была отмечена во Франции имперская эпоха, в 1820-е годы прошла, страна вновь осознала себя старой христианкой и заинтересовалась своим Средневековьем. В какой-то мере то была заслуга Шатобриана. Этот почитатель традиций смотрел далеко вперёд. Он знал мир, как, вероятно, никто другой в его время. Он был одним из первых великих путешественников-литераторов, и к нему восходит романтизация экзотики. Его «Путешествие из Парижа в Иерусалим» полно дыханием Греции и Восточного Средиземноморья. «Последний Абенсераж», за которым последовали «Начезы» и «Путешествие в Америку», стали символами десятилетия. Шатобриан выразил чувства эпохи.

Широкая публика увлеклась не только экзотикой, но и историей – дисциплиной, которой политические потрясения придали новую актуальность, у неё возрастал интерес к иностранной литературе. В 1820-е годы французы с энтузиазмом читали лорда Байрона, Вальтера Скотта, Фенимора Купера, Гофмана. Немецкая литература стала особенно популярна после публикации книги госпожи де Сталь «О Германии» (1808—1810).

Эти культурные обмены не были новы: французов в XVI веке манила Испания, во времена Корнеля – Италия, при Вольтере – Англия. Но несомненно, что романтическая эпоха ускорила это движение к открытости внешнему миру. Впервые литература и искусство становились осознанно и явственно европейскими. Появлялись новые переводы Шекспира, Гёте, Данте, Леопарди, Мильтона…

Это явление принималось не всеми. Так, в 1822 году английская театральная труппа приехала в Париж играть Шекспира на английском языке, и это вызвало скандал. Газета «Конститюсьонель» возмущалась тем, что французской публике предлагают «иностранную продукцию». И это – в издании прогрессистского толка. Впрочем, не следует забывать, что в те времена прогрессивное тяготело к националистическому, Европа была монархическим интернационалом, пресловутым Священным союзом. Не забудем также, что Англия непочтительно обходилась с Наполеоном во время его пленения на острове Святой Елены, где он встретил свой конец в 1821 году.

Но такая реакция на явление иностранной культуры была скорее исключением, а преобладало всё же любопытство.

В сравнении с теми новыми художественными течениями, что появлялись в других странах, и новыми формами выражения, применявшимися зарубежными писателями, французская литература чувствовала себя отстающей. Когда-то такое не могло прийти в голову, скажем, Расину или Вольтеру. Понятно, что в течение прошедшей четверти века французам было не до поэзии. Произошёл реальный и ощутимый разрыв – о чём говорил позднее молодой Стендаль – между литературной традицией, прямо унаследованной от Великого столетия, и народом, неожиданно вписавшем в мировую историю грандиозную кровавую эпопею.

Не следует, однако, думать – как это делало поколение 1830-х годов, поколение Гюго, де Виньи и Дюма, – что французская литература целиком оставалась в склеротических формах и стилистике, унаследованных от старого режима. «На старый лексикон я надел красный колпак» – вот что в значительной мере составляло смысл эстетики Гюго и его единомышленников. Автор «Од и баллад», в ту пору ещё монархист, был весьма осторожен со стилевыми новациями. Но те авторы, что в 1815 или в 1820 году уже были вполне признаны, чувствовали необходимость эстетического обновления. Дюси в конце предшествующего столетия переводил Шекспира, явно упрощая оригинал, но тем самым показывал, что имеет право на существование и нечто отличное от традиции Расина. Драматурги Казимир Делавинь, Пиксерекур, Непомусен Лемерсье пытались отойти от бесконечного обращения к античным сюжетам, культивируя иные, ранее неизвестные разновидности исторической драмы и трагедии. Однако они в этом не преуспели. Первый из них остался в путах академизма, второй добился триумфа в жанре мелодрамы, сценически успешном, но в литературном отношении посредственном. Во всяком случае, росло понимание того, что поэтические каноны, заданные в эпоху Буало, равно как и тщательно отлаженное литературное обучение, уже недостаточны. Литературе требовалось новое дыхание.

Понемногу оно стало ощущаться. В 1820 году поэтический сборник «Размышления» сделал знаменитым его молодого автора Альфонса де Ламартина. Этого провинциального аристократа литературоведы записали в романтики, что оправдано основными темами его лирики: искренность, любовь к природе, упование на некий смутный абсолют. Но его поэтика синтаксическими инверсиями и стерильными эпитетами отзывалась XVIII веком. Два года спустя вышли первые стихи де Виньи, в которых автор пытался выразить себя суровым языком иной эпохи. В 1826 году вышел его «Сен-Map», первый французский исторический роман, вернее сказать, первый роман, в котором через конфликт между феодальным сепаратизмом и бюрократической монархией освещались вопросы исторического значения. Что касается опубликованного в 1823 году эссе Стендаля «Расин и Шекспир», то оно прошло почти незамеченным.

Во второй половине десятилетия молодые новаторы собирались у Шарля Нодье. Родившийся в 1870 году, он остался в истории литературы фигурой второго плана, почти не известной широкой публике. Но в своё время его значение было весьма существенным. Он сыграл роль передаточного звена между английской литературой, представленной Стерном и «чёрными» романами, немецкой литературой эпохи Гёте и Гофмана и молодой французской литературой. В его творчестве элегантно и насмешливо представлены всевозможные вариации фантастического и причудливого. Его эрудиция и любознательность, его свобода духа незаурядны. Вокруг него собирались Виктор Гюго, Дюма, работавший в ту пору секретарём у герцога Орлеанского, а также Готье, де Виньи, Ламартин, Делакруа…

К концу десятилетия эти новые тенденции и новые имена стали известны публике. В течение трёх лет (1829—1831), когда новая революция заменила конституционную монархию на монархию «по божественному праву» и «короля французов» на «короля Франции», это новое поколение заявило о себе целой серией блестящих премьер: «Генрих III и его двор» Александра Дюма; «Эрнани» и «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго; «Красное и чёрное» Стендаля; «Сказки Италии и Франции» Альфреда де Мюссе. Такое количество произведений, знаменовавших выплеск новых эмоций, современного воображения, разнообразия описываемых времён и мест, соединение трагического и смешного, мечты и реальности потрясло самые основы классицизма. Такое же обновление произошло и в музыке с появлением «Фантастической симфонии» Берлиоза, в живописи, где тон задавали Жерико (умер в 1824 году), написавший «Плот Медузы», и Делакруа, получивший широкую известность благодаря своим картинам «Данте и Вергилий в аду» и «Резня на Хиосе».

В 1829 году Бальзак, тогда ещё мало кому известный, опубликовал первое подписанное его именем сочинение, о котором заговорили. Но пока что жизнь его складывалась непросто.

Вернёмся в 1819—1829 годы на улицу Ледигьер. Оноре горячо принялся за работу. Когда после многих часов непрерывных занятий у него начинало шуметь в голове, он выходил прогуляться по бульвару Бурдон, вдоль канала, или же шёл вверх по бульвару Бомарше через бедняцкие кварталы, доходил до ворот Сен-Мартен и района театров, который позднее назовут бульваром Преступлений – из-за кровавых мелодрам, на которые была так падка публика. Именно в это время Бальзак по-настоящему влюбился в Париж, в его старые дома, вывески, лица его жителей. В начале своей повести «Фачино Кане», написанной в 1835 году, он явно ссылался на этот период своей жизни:

«Одетый плохо, как одеваются рабочие, безразличный к своему внешнему виду, я не вызывал у них никакой насторожённости. Я мог затесаться в какую-нибудь из их компаний и наблюдать, как они нанимаются на работу, как спорят между собой, возвращаясь вечером по домам. Во мне уже развилась интуитивная наблюдательность, которая позволяла понять, что у них в душе, не пренебрегая и телесным их обликом…»

Он подслушивал их разговоры, угадывал какие-то раздоры, драмы, нехитрые радости.

«Я уже знал, какую пользу для себя могу получить от этого предместья, этого рассадника революций, в котором обретаются герои, изобретатели, учёные самоучки, негодяи, злодеи, носители добродетелей и пороков, придавленные нуждой и нищетой, заливающие горе вином, отравленные горячительными напитками. Вы не можете вообразить, сколько в этом городе скорби неведомых приключений, сколько забытых драм! Сколько ужасного и прекрасного! Воображение не в силах постигнуть действительность, которая там прячется и которую никто не способен открыть. Нужно спуститься слишком глубоко, чтобы увидеть эти трогательные или трагические, подчас комические сцены, эти изумительные порождения случая».

Вот что схватывал, впитывал ум молодого человека, который перед тем был опьянён чтением Спинозы или Орве. Конечно, ему было ещё далеко до предчувствия того, как он воспроизведёт в романе всю эту кипящую, полную контрастов, таящую в себе множество драматических сюжетов человеческую материю. До него только Никола Ретиф де ла Бретонн – такой же, как и он, каторжник литературы, уделял внимание этой стихии.

Пока что он задумал драму в стихах «Кромвель», над которой корпел несколько месяцев. Закончив труд, он показал его своим родным и нескольким собравшимся по этому случаю друзьям семьи. Обычная для дебютантов ошибка – испытывать своё творение на близких, которые слишком хорошо знают автора и потому могут вынести только ложное суждение – либо восхищаясь посредственным созданием из-за тёплых чувств к его автору, либо, напротив, будучи не способными поверить в то, что в их семье может появиться настоящий талант или гений. Да и к тому же они в этом деле ничего не смыслят. Мнения надо спрашивать у людей компетентных, вас никогда не видевших.

Правда, в данном случае окружение автора в своём вердикте не ошиблось: сочинение трудоёмкое, скучное, плоское. Александрийский стих невыразителен, реплики персонажей всегда ожидаемы и напыщенны. А может быть, жизнь Кромвеля – это какой-то заговорённый сюжет. Позднее его использовал Гюго, написав многословную драму, из которой теперь читают только знаменитое предисловие.

Тем не менее к делу отнеслись серьёзно. Для большей уверенности при посредничестве инженера Сюрвиля, за которого незадолго перед тем вышла замуж Лора, обратились к некоему господину Андриё, старому учёному, профессору, члену Французского института. Тот сказал как отрезал: «Этот молодой человек может заниматься чем угодно, только не литературой».

Оноре чувствовал себя уничтоженным. Он начал уже в себе сомневаться, хотя виду не подавал. Отношение к юному мечтателю, который возомнил себя гением литературы, было смесью сочувствия и жалости. К тому же за несколько месяцев жизни в мансарде он побледнел и осунулся. Авантюра заканчивалась, надо было возвращаться в родительский дом, где он хотя бы сможет нормально питаться…

Тем не менее все, кто полагал, что Оноре окончательно смирился с неудачей, плохо его знали. Прошло всего несколько дней, и он вновь принялся за своё. «Трагедии – это не моё, только и всего!» – решил он. И впрягся в работу над другими проектами.

В эти годы в самом семействе Бальзаков разыгрывались в высшей степени бальзаковские сцены: замужество двух сестёр Оноре. В Вильпаризи Лора познакомилась с Эженом Огюстом Луи Сюрвилем. Выпускник Политехнического института, он работал инженером на Уркском канале. Год спустя вторая сестра, Лоране, вышла замуж за одного господина, который очень понравился её родителям – гораздо больше, чем добропорядочный, но бесцветный Сюрвиль, – по той простой причине, что звался он господин де Сен-Пьер де Монзэгль. Если на Сюрвиля господин и госпожа де Бальзак поглядывали снисходительно, то от второго зятя были в полном восторге.

Они обманулись в обоих. Сюрвиль, конечно, не был ни сказочным принцем, ни аристократом, но оказался верным и преданным мужем и обеспечил своей семье благополучное буржуазное существование, чего как раз и ожидали в те времена от «хорошего» замужества. В противоположность ему Монзэгль не оправдал ожиданий: азартный игрок, увязший в долгах, о которых до женитьбы поостерёгся говорить своему будущему тестю, очень скоро он бросил Лоране, и та в 1835 году скончалась от туберкулёза в возрасте двадцати трёх лет.

Тогда же в семье Бальзаков произошло одно из ряда вон выходящее событие. Один из братьев Бернара Франсуа, Луи, был обвинён в убийстве молодой крестьянки и гильотинирован в Альби. По-видимому, его вина не была полностью доказана. Бальзак (Бальса), не поддерживавший отношений со своей сельской роднёй, вероятно, предпочитал помалкивать об этой тёмной истории, и неизвестно, знал ли о ней Оноре.

Тем временем молодой автор, оправившись после неудачи с «Кромвелем», с удивительной страстью и необыкновенной плодовитостью трудился над другими замыслами. С 1830 года вплоть до публикации «Шуанов» он в течение десяти лет непрерывно писал. «Библиотека Плеяды» издала сочинения Бальзака, не вошедшие в «Человеческую комедию», и собрание его писем. Только за период от первых его текстов до 1834 года это составило два тома объёмом более тысячи страниц. Там и романы, и монографии, и памфлеты, и статьи на литературные и политические темы. Попробуем сделать их краткий обзор.

Утратив всякий интерес к пятиактным драмам в стихах, Оноре обратился к жанру романа. Он написал мрачный философский роман «Фальтурно», действие которого происходит в Италии, и «Стению», роман в письмах, подобный тем, которых так много издавалось в предшествующем столетии. Стения (уменьшительное от Стефания), юная девушка, разрывается между человеком, которого ей прочат в супруги, и своей первой любовью к «молочному брату», ставшему ей другом и наперсником, – всё это в слезливом лирическом тоне, унаследованном от Руссо. Словом, начинающий автор пробовал себя в модных жанрах.

Романов в то время писали много, а читальни обеспечивали ими публику, в основном не придававшую значения литературным качествам прочитываемого. Ей были нужны страсти, любовь, вынужденная преодолевать преграды, нужны были похищения, ужасы, кошмары. Перегруженный страстями стиль, введённый в оборот романами Анны Радклифф и Горацио Уолпола, долго был в почёте. В этом жанре прославился также ирландец Роберт Матюрин, чей «Мельмот-скиталец», вышедший в 1820 году, пользовался большим успехом. Бальзак интересовался такой литературой и позднее использовал героя Матюрина в иронической повести «Примирившийся Мельмот».

В эти годы он осознавал, что зарабатывать на жизнь ему придётся сочинениями именно такого рода. При посредничестве одного из своих соучеников по Вандомскому коллежу он познакомился с неким Огюстом Лепуатевеном, который вместе с несколькими компаньонами запустил настоящую фабрику грошовых романов, которые писали несколько авторов. Из своего второго имени – Эгревиль – Лепуатевен смастерил анаграмму Вьейэргле, которую сделал фирменным знаком своей продукции. Собравшись вместе, компаньоны обсуждали сюжет и план будущей книги, после чего принимались за её написание, обычно в самом быстром темпе. Заинтересовавшись этой работой, Бальзак присоединился к бригаде Вьейэргле и тоже придумал себе псевдоним: «Лорд Р. Оон» – анаграмма имени Оноре. В те времена многие были англоманами, и с таким именем можно было сойти за англичанина, а звучное «лорд» намекало на Байрона.

Под этим псевдонимом Бальзак сочинил несколько романов, в которых с большим или меньшим успехом (скорее с меньшим) мешал историю с фантазией, красочными описаниями и сантиментами. Вот их названия: «Наследница Бирага», «Жан-Луи, или Девочка-найдёныш», «Клотильда де Люзиньян, или Красавец-еврей», «Столетний старик, или Два Берингхельда»… Потом он – уже под новым псевдонимом Орас де Сент-Обен – выпустил «Арденнского викария», а затем «Последнюю фею, или Волшебную лампу». Другие романы, в написании которых он участвовал, выходили под одним именем – Вьейэргле.

Он предпринял новую атаку на театр, и на этот раз опять безуспешную: в 1823 году его пьеса под названием «Негр» не была принята к постановке театром Гетэ. Он приступил к переделке «Стении» и «Фальтурно». Можно до бесконечности продолжать список этих его литературных поделок, среди которых следует упомянуть ещё романы «Анетта и преступник», а также «Ванн-Клор».

Надо, впрочем, отметить два важных обстоятельства. Первое состоит в том, что Бальзак, мечтавший прославить своё имя, старался отделить его от этой посредственной продукции. Под его настоящим именем впервые выйдет роман «Шуаны», который он, таким образом, обозначил как начало своего творчества. Стало быть, он знал истинную цену сочинениям, которыми добывал свой хлеб насущный. Во-вторых, очевидно, что эти сделанные на скорую руку тексты, в которых исследователи теперь находят ту или иную особенность его языка, того или иного персонажа либо анекдотический эпизод, который позднее попадёт в какой-нибудь из его великих романов, – были для Оноре тренировкой, как разучивание гамм для музыканта. У Бальзака большой размах во всём: чтобы найти свой путь, ему надо было написать не один, а десятки пробных романов!

^{Иллюстрация к роману «Шуаны»} 

Разумеется, он, помимо прочего, как теперь сказали бы, отслеживал тенденции рынка. Мы не должны забывать о его одержимости в стремлении преуспеть, заработать большие деньги, чтобы доказать родным, что он способен на многое. Неутомимый труженик с гигантскими литературными амбициями, Бальзак в отличие, например, от Флобера, был далёк от сакрализации своего творчества. Он создавал интеллектуальный продукт и хотел его продавать, получать от него доход. Он всегда следил за тем, что продаётся в книжных магазинах, и был поборником юридического признания авторских прав. Словом, он был настоящим предпринимателем.

Теперь его жизнь проходила между Парижем, где свершались его труды литератора и журналиста, и Вильпаризи, где он общался с родными.

Там он познакомился с соседями, приятелями семьи господином и госпожой де Берни. Оноре охотно посещал их дом и даже согласился дать несколько частных уроков их детям. Дело в том, что он сразу положил глаз на хозяйку дома. От одного визита к другому он всё больше убеждался, что влюблён в эту женщину.

Лоре де Берни в ту пору было 42 года, что по тогдашним понятиям считалось для женщины весьма зрелым возрастом, тем более что она родила девятерых детей.

Жизнь у неё была бурная. Её отец обучал королеву Марию Антуанетту игре на арфе, а мать была одной из любимых горничных королевы. Царствующая чета удостоила этих верных слуг своим присутствием на крестинах их дочери, малышки Лоры. Во время революции её мать, овдовев, вторично вышла замуж за некоего шевалье де Жарже, известного своим неосторожным роялизмом. Стремясь обеспечить безопасность своей дочери, она поспешила выдать её замуж за вышеназванного графа де Берни, который был намного её старше. Но это не помогло: супругов арестовали как «подозрительных», и от гильотины их спас только Термидор [1]1
  Имеется в виду государственный переворот 27—28 июля 1794 года (9—10 термидора II года по республиканскому календарю – отсюда его название «термидорианский переворот» или просто Термидор), в результате которого была свергнута якобинская диктатура, возглавлявшаяся Робеспьером, и положен конец Великой Французской революции. После переворота якобинский террор сменился контрреволюционным.


[Закрыть].

С тех пор прошло 20 лет, и граф де Берни превратился в скучного старика, который давно уже закрывал глаза на измены жены, а та, несмотря на многочисленные роды, сохранила красоту и не пренебрегала возможностями ею пользоваться.

Итак, женщина, опытная в любовных делах, заинтересовала новичка. До той поры толстый, робкий, замкнутый юноша, у которого внутри кипели и не находили выхода страсти, любовных приключений ещё не пережил. Он влюбился в госпожу де Берни, словно персонаж какого-нибудь из популярных в то время романов: молча, не осмеливаясь признаться в своём чувстве… Но потом, всё же набравшись смелости, он выложил ей всё без утайки.

Можно себе представить, в каком затруднительном положении оказалась Лора. Некоторое время она не сдавалась. Несомненно, он растрогал её наивной страстью, светившейся в его чёрных глазах. Но уступить желанию молодого человека, который был сыном её хороших знакомых, значило поступить не вполне пристойно.

Всё же она сдалась и стала ему нежной любовницей, в чувствах которой было что-то материнское. Если сначала она была сильно озадачена и, конечно, заинтригована, а потом по-настоящему увлечена, то в дальнейшем стала испытывать к своему молодому любовнику и плотскую страсть, и глубокую душевную привязанность, которая с годами только крепла.

Бальзак обязан ей очень многим. Эта женщина с большим жизненным опытом приобщила его не только к колдовству любви, но и к тайнам женского сердца. Он это знал и никогда не забывал, даже в то время, когда уже не испытывал к ней физического влечения. Она осталась для него Делектой, то есть избранницей. Её смерть в 1836 году его глубоко опечалила.

В 1824 году Бальзак подвёл итог прожитых лет и своих трудов и не нашёл оснований для довольства собой. Что ему удалось за пять лет таких усилий? Неудачные пьесы да написанные в четыре руки с другом Лепуатевеном романы, которые сам он ценил невысоко. Вся эта продукция на потребу дня – бездушная, безликая и бесперспективная – была так далека от тех высоких творений, которыми он мечтал одарить своих современников.

К этому добавлялось всё более ощутимое давление семьи. Мать Оноре, судя по всему, довольно нелицеприятно высказывалась по поводу его занятий: всё это несерьёзно и никакого прока не сулит. И даже те, кто испытывал к нему самые тёплые чувства, – например, его сестра Лора, которая теперь жила в Байё и поддерживала с ним постоянную переписку, или другая Лора, любовница, которая стала так часто, как только могла, наведываться в Париж на улицу Турнон, где он поселился, – даже они не понимали, что на уме у молодого литератора.

Известно, что в конце 1824 года он пережил серьёзный кризис. Научные редакторы упомянутого выше издания не вошедших в «Человеческую комедию» сочинений обратили внимание на то, что в послесловии к роману «Ванн-Клор» автор под именем Орас де Сент-Обен объявил о своём намерении прервать выпуск романов: «Я слишком нуждаюсь в тишине, чтобы пытаться устраивать шум, пусть даже только моим именем».

И действительно, он в последующие пять лет не писал романов вплоть до выхода «Шуанов».

Пять лет перерыва для 25-летнего автора – это долгий срок. Можно подумать, что он испытывал свою судьбу. Он уже не верил в себя. Его друг Этьен Араго, брат известного учёного, свидетельствует, что Оноре подумывал о самоубийстве: однажды он встретил его на одном из мостов через Сену, где тот заворожённым, остановившимся взглядом смотрел на протекавший внизу тёмный поток.

И всё-таки жизнь взяла своё. В 1824 году Бальзак анонимно написал две книжки: «О правах ослицы» и «Беспристрастная история иезуитов». Он писал их за кого-то другого, иначе говоря, стал «литературным негром». До сих пор не ясно, каковы были его истинные намерения, когда он решился на создание текстов столь крайнего монархического направления. Несомненно, молодой Бальзак не придерживался таких взглядов. Было ли то хладнокровное желание подзаработать немного денег? Или же он решил дискредитировать излагаемые идеи, подав их в самом карикатурном виде? Было бы забавно, если бы монархические и католические взгляды, которые позднее защищал Бальзак, впервые были им выражены как опыт пародии. И – почему бы нет! – эти строки, написанные смеха ради, в итоге повлияли на воззрения его автора.

В следующем году Бальзак издал небольшое сочинение под названием «Кодекс порядочных людей». Журналист Орас Рэссон, с которым он сдружился, работая в газете «Литературный фельетон», куда пристроил несколько статей, предложил идею издания небольших опусов, где в форме юридических кодексов сатирически описывались бы нравы различных слоев общества. И здесь мы имеем дело с пародией, упражнением в сарказме, способном привлечь потерявшего веру в себя начинающего автора. Заслуживает внимания то обстоятельство, что именно тогда Бальзак порвал с отвлечённой романтикой и начал описывать, пусть даже несколько поверхностно, обычную жизнь обычных людей.