Текст книги "Отель «Танатос» (сборник)"

Автор книги: Франсис Карсак

Соавторы: Андре Моруа,Жерар Клейн,Пьер Гамарра
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Именно это мы и постарались сделать путем постановки целой серии разнообразных опытов, описанных в моей книге. Но прежде чем приступить к изложению, я должен попросить читателей хотя бы представить себе, с какими огромными, трудностями было связано осуществление нашего проекта. Правда, эксперименты на дальних расстояниях стали относительно доступными с тех пор, как в нашем распоряжении оказались W-лучи, позволяющие брать предметы, манипулировать ими и переносить их сквозь космос. Но для обращения с такими крохотными и хрупкими существами, как люди, даже W-лучи – слишком грубый и несовершенный инструмент. Во время первых опытов они чаще всего убивали животных, которых мы хотели исследовать. Для того чтобы достичь желаемой цели и научиться обращаться с живой материей с достаточной осторожностью, нам пришлось создать передающие устройства чрезвычайно высокой чувствительности.

В частности, когда мы впервые начали переносить людей из одной точки земной поверхности в другую, мы не учли особенностей их дыхательных органов. Мы переносили их слишком быстро сквозь тонкий слой разреженной атмосферы, окружающей Землю, и они умирали от удушья. Пришлось соорудить настоящую камеру из лучей, внутри которой скорость транспортировки не производила на подопытных пагубного действия.

Точно так же, когда мы только начали разделять на секции и переносить половинки людских гнезд, мы не сразу определили особенности строительных материалов, используемых обитателями Земли. Лишь впоследствии мы научились манипулировать половинками гнезд, предварительно укрепив их соответствующими излучениями.

Ниже читатель найдет схематическую карту той части земной поверхности, на которой, в основном, проводились эксперименты. Прошу обратить особое внимание на два больших людских муравейника, где были поставлены первые опыты: мы назвали их «Нормальный Муравейник» и «Ненормальный Муравейник», и оба эти названия были впоследствии приняты астросоциологами.

Такие названия были выбраны в соответствии с совершенно различными планами обоих людских муравейников: в то время как второй поражает невероятно запутанной сетью улиц, первый отличается почти геометрически правильным рисунком радиально разбегающихся путей. Между «Нормальным Муравейником» и «Ненормальным Муравейником» находится сверкающая ровная полоска, по-видимому, морской пролив. Самое большое на Земле гнездилище – это «Геометрический Муравейник» с еще более упорядоченным планом, нежели «Нормальный Муравейник», но он расположен очень далеко от первых двух муравейников и отделен от них широкой сверкающей поверхностью.

Первые попытки

В каком районе Земли выгоднее всего сосредоточить наши усилия? Как повлиять на жизнь земных обитателей, чтобы вызвать наиболее характерную и поучительную реакцию? Должен признаться, что когда я готовился к первому эксперименту, мною владело глубокое волнение.

Рядом со мной находились четыре моих не менее взволнованных ученика, и мы все пятеро по очереди вглядывались в очаровательный миниатюрный пейзаж на экране ультрателемикроскопа. Направив прибор на «Ненормальный Муравейник», мы выбрали наиболее свободный участок, чтобы яснее определить реакцию людей на наше вмешательство. Тоненькие деревца сверкали листвой в лучах весеннего солнца, а под деревцами можно было различить множество крохотных неподвижных существ, выстроившихся неправильными кружками; в центре каждого такого кружка стояло одно изолированное существо. Сначала мы пытались разгадать значение затеянной ими игры, но не придя ни к какому заключению, решили применить луч. Результат был поразительный. В почве образовалась дырка, некоторые существа оказались погребенными под выброшенной землей, и тотчас остальные пришли в движение. Самое удивительное заключается в том, что их действия как будто свидетельствовали о наличии у этих существ разума. Одни из них бросились откапывать своих заваленных землей соплеменников, другие побежали за подмогой. После этого мы еще несколько раз применяли луч в различных точках земной поверхности, выбирая однако ненаселенные районы, чтобы не подвергать объекты наших исследований ненужной опасности в самом начале опытов. При этом мы учились уменьшать интенсивность излучений и действовать ими более избирательно. Только обретя уверенность в результатах нашего воздействия, мы приступили к первой серии экспериментов.

Я разработал программу, согласно которой мы должны были изъять несколько существ из разных муравейников, пометить их и перенести в отдаленные районы, чтобы затем определить, сумеют ли они найти дорогу в свой родной муравейник. В начале, как я уже говорил, мы столкнулись с непредвиденными затруднениями: во-первых, потому что подопытные существа умирали во время транспортировки, а во-вторых, потому, что мы не учли свойств искусственной эпидермы, которую вырабатывают эти создания. Они с необычайной легкостью освобождаются от своей верхней кожи, поэтому мы сразу же теряли их из виду, как только они попадали в чужой муравейник. Впоследствии мы сдирали с них верхнюю эпидерму во время транспортировки, чтобы непосредственно пометить их тела, но и в этих случаях, едва добравшись до другого муравейника, они делали себе новую кожу.

Наконец, приобретя достаточный опыт, мои ассистенты научились с помощью ультрателемикроскопа следить за подопытными существами, не теряя их из виду. И установили, что в 99 случаях из ста они возвращались в то место, откуда были изъяты. Я произвел транспортировку двух самцов из «Ненормального Муравейника» в самый удаленный так называемый «Геометрический муравейник». Через десять земных суток мой достойный ученик Е. X. 33, день и ночь следивший за ними с беспримерным упорством, сообщил мне, что оба подопытных вернулись в свой «Ненормальный Муравейник». Они вернулись, несмотря на полное незнание местности, куда я их перенес, причем это были домоседы – предварительно мы за ними долго наблюдали, – которые наверняка видели столь отдаленный муравейник впервые. Как нашли они обратный путь? Транспортировка произошла почти мгновенно, поэтому запомнить дорогу у них не было ни малейшей возможности. Что же служило им указателем? Разумеется, не память, а какое-то особое чутье, столь чуждое нашей психологии, что мы не можем ни определить его, ни объяснить.

Опыты с транспортировкой вызвали у нас еще один вопрос: будут ли узнаны вернувшиеся индивидуумы оставшимися? По-видимому, на этот вопрос следует ответить положительно. Обычно возвращение подопытного в гнездо вызывает большое волнение. Те, кто оставался в гнезде, обхватывают вернувшегося верхними конечностями, а иногда даже прикладываются к нему ротовым отверстием. Правда, в отдельных случаях такие возвращения вызывали у оставшихся реакцию недовольства или даже ярости.

Первые эксперименты доказали, что некий инстинкт помогает людям узнавать свой родной муравейник. Следующей нашей задачей было выяснить, существуют ли у них чувства, аналогичные тем, которые свойственны уранианам, в частности, известна ли им любовь, супружеская или материнская. Подобная гипотеза с самого начала показалась мне абсурдной: принять ее, значило бы приписать обитателям Земли такую утонченность, какой мы, ураниане, достигли только после миллионов лет эволюции. Однако долг ученого повелевал мне приступить к исследованию без всякой предвзятости и провести все необходимые опыты независимо от их возможного исхода.

Ночи самец-землянин обычно проводит рядом со своей самкой. Я попросил моих учеников разрезать несколько гнезд таким образом, чтобы отделить самца от самки, не потревожив их, соединить половинки гнезд А с половинками гнезд В, а затем пронаблюдать, заметят ли крохотные существа подмену. Для того чтобы соблюсти все условия эксперимента, было необходимо выбрать гнезда как можно более похожие одно на другое, поэтому я поручил моим сотрудникам найти два гнезда с ячейками одинакового размера и одинаковым количеством детенышей. Мой ученик Е. X. 33 не без гордости показал мне два почти идентичных гнезда, одно в «Ненормальном Муравейнике», другое в «Нормальном Муравейнике», в обоих обитали пары взрослых особей с четырьмя детенышами. Тот же Е. X. 33 с непревзойденным искусством произвел разрезы гнезд и транспортировку отдельных половинок. Результат опыта не оставил никаких сомнений. В обоих случаях искусственно соединенные пары не выразили ничего, кроме легкого удивления в момент пробуждения, да и то, видимо, в результате толчка при стыковке гнезд. Затем, также в обоих случаях, эти «пары» остались вместе: ни самцы, ни самки не пытались даже бежать и вели себя, как будто ничего не случилось. Но самое поразительное заключается в том, что обе самки – факт поистине невероятный тут же принялись ухаживать за чужими детенышами, не выказывая ни ужаса, ни отвращения! Они явно не могли понять, что это вовсе не их потомство.

Этот опыт был повторен неоднократно. В 93 случаях из ста обе подопытные «пары» одинаково заботились и о гнезде и о детенышах. Самки продолжали слепо выполнять свои функции, не отдавая себе ни малейшего отчета в том, кого они опекают. Они хлопотали с одинаковым усердием, независимо от того, чьи детеныши оказывались вверенными их заботам.

Можно было предположить, что подобная путаница вызывается предельным сходством гнезд. Однако на следующей стадии экспериментов мы выбирали гнезда самые непохожие, например, соединяли половинку жалкого маленького гнезда с половинкой большого богатого гнезда, выглядевшего совершенно иначе. Результаты оставались более или менее одинаковыми. Мы убедились: люди неспособны отличить свою собственную ячейку от чужой.

Доказав таким образом, что в области чувств обитатели Земли являются животными, стоящими на самой низшей стадии развития, мы решили поставить соответствующий опыт, чтобы на сей раз испытать их интеллектуальные способности. Для этого, по нашему мнению, проще всего было бы изолировать несколько индивидуумов в лучевой клетке и поместить внутри пищу, до которой подопытные могли бы добраться с помощью все более и более усложняемых действий. Для эксперимента я постарался отобрать определенных индивидуумов, на которых мне указал мой коллега X. 33, утверждавший, что эти обитатели Земли якобы обладают признаками научного мышления. Все подробности опыта приведены в приложении. Мы с несомненной убедительностью доказали, что время жизни людей слишком ограничено, поэтому они мгновенно утрачивают даже простейшие инстинкты самосохранения, заложенные в них по наследству, и абсолютно неспособны придумать что-либо новое, когда сталкиваются с задачей, хоть сколько-нибудь отличной от тех, которые привыкли решать.

После длительных экспериментов с отдельными обитателями Земли я и мои ученики настолько хорошо изучили этих маленьких существ, что могли наблюдать их в обыденной жизни, не прибегая к вмешательству извне. Особенно поучительно было проследить, как я это и сделал, за развитием одного муравейника на протяжении ряда земных лет.

Происхождение этих людских скоплений неизвестно. Почему обитатели Земли отказываются от личной свободы, чтобы сделаться рабами муравейника? Этого мы не знаем. Возможно, процесс объединения в обществе был вызван необходимостью давать отпор другим существам или бороться со стихиями, но если это и помогало им, за такую помощь приходилось платить слишком дорого. Из всех животных людям менее всего доступны радости жизни. В больших муравейниках, особенно в «Геометрическом Муравейнике», лихорадочная деятельность начинается с рассветом и не утихает до глубокой ночи. Если бы такая деятельность была необходима, это было бы еще понятно, но люди настолько ограниченны, настолько подавлены своими инстинктами, что продолжают заботиться об удовлетворении своих примитивных потребностей даже тогда, когда в этом нет ни малейшей нужды. Не раз и не два я наблюдал, как в кладовых людского муравейника скапливались огромные запасы, грозя загромоздить все проходы. И тем не менее где-нибудь совсем неподалеку другая группа обитателей Земли продолжала производить точно такие же предметы.

Очень мало известно о разделении людей на касты. Установлено, что некоторые из этих существ обрабатывают почву и производят основную массу продуктов питания, другие изготовляют искусственную эпидерму или строят гнезда, а третьи, по-видимому, ничего не делают, а только быстро перемещаются по поверхности планеты, едят и совокупляются. Почему же две первых касты кормят и одевают третью? Для меня это остается неясным. Мой ученик Е. X. 33 написал интересную диссертацию, в которой пытается доказать, что подобная терпимость объясняется сексуальными особенностями обитателей Земли. Он утверждает, что по ночам, когда представители высшей касты собираются на празднества, работники толпятся у входов в гнезда, где это происходит, чтобы полюбоваться полуголыми самками. Согласно его теории, низшие касты получают эстетическую компенсацию за свои жертвы, наблюдая картины беспечного существования непродуктивной касты. Его гипотеза кажется мне весьма остроумной, но она не настолько обоснованна, чтобы я мог ее принять.

Со своей стороны я полагаю, что объяснение скорее следует искать в поразительной глупости людей. Пытаться понять их поведение, исходя из нашей уранианской логики, было бы полнейшей нелепостью. Это путь ложный, заведомо ложный. Человек не руководствуется свободным разумом. Человек подчиняется неосознанным побуждениям: он не выбирает, что ему делать, он безвольно плывет по течению или, вернее, неудержимо скользит вниз по наклонной плоскости к своей неизбежной гибели. Я забавлялся, наблюдая за отдельными особями, для которых любовные функции, очевидно, были основным жизненным стимулом. Самец начинал с завоевания самки, взваливал на себя заботу о ней, о детенышах и гнезде. Но, видно, ему было мало этой обузы, и он пускался на поиски новой подруги, для которой строил новое гнездо. Одновременные любовные связи приводили несчастное животное к постоянным столкновениям с окружающими, которые я наблюдал. Но для самца все это ничего не значило, из схваток с соперниками он не извлекал никаких уроков и бросался очертя голову во все новые и новые авантюры, причем раз от разу нисколько не становился умнее.

Одно из самых поразительных доказательств абсолютной неспособности обитателей Земли устанавливать связь между прошлым и будущим я нашел, наблюдая ужасающие сражения между особями одного и того же вида. На Уране сама мысль о том, что одна группа ураниан может напасть на другую, осыпая их метательными снарядами, которые могут причинить им урон, или пытаясь задушить их отравляющими газами, повторяю – сама эта мысль показалась бы дикой.

Но именно это происходит на Земле. В течение всего нескольких земных лет я наблюдал, как большие скопления людей сражаются между собой то в одном, то в другом районе планеты. Иногда они дерутся в открытую, иногда зарываются в землю и стараются из своих нор разрушить противостоящие норы, осыпая их тяжелыми кусками металла, а иногда приделывают себе примитивные крылья, чтобы поражать противника сверху. Заметьте, что обороняющиеся отвечают нападающим тем же. Получается какая-то отвратительная и бессмысленная свалка. Сцены сражений, которые мы наблюдали, настолько ужасны, что будь у этих созданий хотя бы зачаточная память, они бы не прибегали к подобным методам (по крайней мере пока не сменится несколько поколений). Однако даже на протяжении короткой жизни одного поколения те же самые особи, как мы убедились, снова и снова участвуют в безумных и смертоубийственных драках.

Еще одним удивительным примером рабской зависимости людей от их инстинктов может служить отмеченное нами упорное стремление восстанавливать муравейники в определенных точках планеты, где они заранее обречены на разрушение. В частности, я внимательно наблюдал, как на одном густо населенном острове в течение восьми земных лет все гнезда трижды разрушались в результате сотрясения земной коры. Для любого разумного существа было бы совершенно очевидно, что обитатели этого острова должны переселиться. Но земные животные этого не делают. Наоборот, словно выполняя какой-то ритуал, они собирают те же самые куски металла и дерева и кропотливо восстанавливают свой муравейник, который будет снова разрушен на следующий же год.

Но позвольте, – могут заметить мои противники, – какой бы абсурдной ни казалась преследуемая ими цель, тем не менее деятельность обитателей Земли явно выглядит целенаправленной, а это свидетельствует о некоей руководящей ими силе, которой может быть только разум.

И снова те, кто так думает, ошибаются! Суета людей, потревоженных землетрясением, как я отметил, напоминает движение молекул в газообразной среде. Если проследить за каждой такой молекулой в отдельности, то окажется, что она движется по очень сложной и прихотливой траектории, однако сочетание множества молекул сводит движение всей среды к простейшим элементам. Точно так же, если мы разрушим муравейник, тысячи существ начнут сталкиваться друг с другом, мешать друг другу, выказывая все признаки беспорядочной суеты; и тем не менее через некоторое время муравейник оказывался отстроенным заново.

Вот что представляет собой так называемый «интеллект» людей, который последнее время стало модным сравнивать с разумом ураниан! Но мода проходит, а факты остаются – факты, подтверждающие старые добрые истины о неповторимости уранианской души и избранном предназначении нашей расы. Со своей стороны я буду счастлив, если мои скромные, тщательно проверенные эксперименты помогут рассеять пагубные заблуждения и поставят обитателей Земли на то место, которое они и должны занимать среди живых существ. Разумеется, они весьма любопытны и достойны тщательного изучения, однако наивность и непоследовательность поведения людей должна всегда напоминать нам о том, какой непроходимой пропастью Творец отделил животные инстинкты от уранианского разума.

СМЕРТЬ А. Е. 17

К счастью для себя, А. Е. 17 не дожил до первой межпланетной войны, за которой последовало установление дружеских отношений между Землей и Ураном. До конца своих дней он пользовался почетом и уважением. Это был простой добрый уранианин, выходивший из себя только тогда, когда ему противоречили. Для нас небезынтересно отметить еще один факт: на цоколе памятника, воздвигнутого в его честь на Уране, помещен барельеф – точная копия телефотографии, изображающей беспорядочную толпу мужчин и женщин. В глубине изображения почти безошибочно угадывается перспектива Пятой Авеню в Нью-Йорке.

Жерар Клейн
Предупреждение директорам зоопарков

Думаю, мне простят, если в изложении того, что мне известно, я пойду не самым коротким путем описываемые мной события трудно свести к сухому отчету. И, поскольку аудитория, к которой я обращаюсь, состоит из директоров зоопарков, иными словами, людей науки, они не упрекнут меня за попытку во всех деталях восстановить путь, которым я шел к разгадке тайны. Люди науки прекрасно знают, что поиск истины зачастую похож на блуждания в лабиринте, каждый поворот которого следует отметить и описать. Если я ограничусь лаконичным предупреждением, оно будет звучать столь невероятно, что я не осмелюсь поставить под ним свое имя. А потому, отправляясь на разведку, опасность которой трудно преувеличить или недооценить, я решил изложить оказавшиеся в моем распоряжении факты как можно более подробно и полно, а также выделить обстоятельства, которые придают делу удивительное неправдоподобие. Кроме того, предполагая, что мне предстоит встретиться с неведомой опасностью, я хотел бы оставить после себя свидетельство, не лишенное определенных литературных достоинств.

Я завсегдатай зоопарка. Мой дом находится метрах в ста от его неприметного, но живописного входа с улицы Кювье. Я люблю предаваться размышлениям в благодатной тени кедра, названного в честь известных ботаников Жюсье. Узенькая вымощенная булыжником дорожка тянется вдоль обветшалого здания, а затем змейкой уползает под зеленые своды листвы. Здание отгораживает зоосад от улицы, и если обратить внимание на короткие надписи на фасаде со стороны оранжереи, которые свидетельствуют о его древнем научном назначении, и вглядеться в его печальные провинциально-серые оконца, крохотное крылечко со старинной балюстрадой, то покажется, что в мгновение ока вы совершили путешествие на полвека, а может и на целое столетие, назад.

Миновав здание и оставив справа амфитеатр, вы увидите морского слона, который обычно нежится на бортике своего овального бассейна, куда из ржавого крана с головой грифона сочится струйка воды. Я испытываю глубочайшую симпатию к этому животному, которое с истинно королевским достоинством игнорирует выпады зевак. Морского слона никто не видел спящим. Он лежит и жует, полузакрыв глаза, похожий на гладкий бочонок с нахально торчащим плавником, словно он единственный охранник этой тюрьмы для зверей. Он хозяин этих мест, избежавший незавидной участи быть оплаченным аттракционом, ибо за возможность поглазеть на остальных обитателей, живых и мертвых (последние либо плавают в формалине, либо представлены одним голым скелетом), надо платить. Денежные поборы превращают всю эту клыкастую, когтистую, чешуйчатую, покрытую мехом или перьями живность, защищенную от людей решетками, стеклами или поручнями, в своего рода эксплуатируемых.

В тот памятный день я никак не мог собраться с мыслями. Обычно я бываю так поглощен ими, что, бродя по широким аллеям, обегающим центральную территорию, ничего вокруг себя не замечаю. Отчаявшись сосредоточиться, я побрел ко входу возле загона для медведей, увы, необитаемого. Я купил билет и вошел на территорию. Ноги сами привели меня к круглой конструкции с заборчиком, разбитой на несколько секторов, похожих на загородные садики. Это была слоновья площадка.

Многие считают слонов любителями всяческих проказ. Стоявшее перед нами животное качало головой и передней ногой, трясло ушами и, как заправский попрошайка, протягивало сквозь решетку свой хобот, хотя зрителей было всего трое я, пятилетний малыш, пытавшийся дать слону орешек, и его старший брат, останавливавший младшего то ли из страха, то ли из желания полакомиться самому. Слон, как гигантский пес, тщетно вытягивал хобот, упирался лбом в решетку и все же не мог дотянуться до орешка. Я подхватил мальчонку подмышки и поднял на добрый метр. Хобот ухватил орешек, и тот исчез в огромной пасти. Слон отступил назад и поклонился.

И тут произошло нечто невероятное. Слон внимательно посмотрел на меня и подмигнул. Это могло быть знаком признательности умного животного, но я придал ему определенный смысл. Мне показалось, слон благодарил не за орешек, а за помощь мальчугану. Мы с ним стали как бы сообщниками. Кстати, я верю в эмоциональное взаимопонимание и не знаю, почему бы нам не руководствоваться им в наших взаимоотношениях с животными.

Слон повернулся, бросил на меня еще один взгляд, как бы убеждаясь, что я никуда не исчез, и на мгновенье скрылся в своем стойле. Когда он появился вновь и направился прямо ко мне, его взгляд был суровым и серьезным. Он поднял хобот. Конец его сжимал комок бумаги. Я машинально протянул руку. Он положил мне в ладонь тугой, влажный шар. Опомнившись, я хотел было бросить его, но, подняв глаза, встретил устремленный на меня серьезный, настойчиво-вопросительный взгляд слона. Некоторое время мы смотрели друг другу прямо в глаза. Потом я перевел взгляд на бумагу и различил убористые строчки, написанные шариковой ручкой. Любопытство ли или взгляд слона заставили меня не выбросить комок тут же, не отходя от загона.

Когда слон понял, что я решил оставить бумагу у себя, он радостно, как и в первый раз, подмигнул мне, тряхнул ушами, повернулся и затрусил прочь своей клоунской походкой.

Я отошел в сторону и, нерешительно обернувшись, заметил, что слон не спускает с меня пристального взгляда. Он кивнул мне, потом отвернулся и с нарочитым вниманием занялся с только что появившейся парочкой.

Комок бумаги был больше, чем мне показалось в первый момент. Я принялся расправлять его и обнаружил, что он состоит из нескольких самых разных оберточных бумажек. Спрессованные в тугой комок, они были немного влажными и имели на себе отметины клыков и когтей самых разных форм и размеров. К тому же он был испачкан в земле, словно его достали из глубокой норы. В тот момент я только накапливал факты и ощущения, не пытаясь их анализировать, их смысл дошел до меня не сразу.

Несколькими годами раньше в городе А…, где я находился по служебным делам, в чудовищно жаркий день на дорожке, вьющейся по холму, мне повстречался мужчина. На нем была белая рубашка с открытым воротом, пиджак цвета морской волны, белые брюки и новые теннисные туфли. Глаза его прикрывали темные очки. Он остановился метрах в двадцати выше меня. Я знал, чем он занимается, но не знал, кто он такой. Он знал обо мне не больше. Я наклонился, чтобы завязать шнурок. Он достал из кармана записную книжку в кожаном переплете, заглянул в нее, пожал плечами. Затем яростным жестом вырвал страничку, скомкал ее, бросил под ноги, повернулся и быстро пошел вверх, словно вспомнив о неожиданном свидании.

Бумажный шарик покатился вниз по дорожке и уперся в носок моего ботинка, шнурок которого никак не хотел завязываться. Я сделал вид, что отталкиваю его в сторону, хотя на самом деле схватил и засунул в ботинок. Я надеялся найти на бумажке нужный адрес. Мужчина был уже почти на вершине холма. Прежде чем исчезнуть, он на мгновенье остановился, повернул голову и бросил на меня беглый и одновременно отсутствующий взгляд. Очки он держал в руке. И хотя нас разделяло метров тридцать, я отчетливо ощутил в его взгляде тревогу. Слон смотрел на меня так же. На листке из книжки имелся адрес. На следующее утро этот мужчина был мертв.

Волглый комок состоял из двадцати семи бумажек разного формата шести оберток от эскимо, четырех пачек из-под сигарет «Голуаз», тщательно разъединенных по склейкам, пяти фантиков от карамели и нескольких пакетиков из-под леденцов.

Листочки были пронумерованы и исписаны убористым мелким почерком. Я тщательно разгладил их, сложил по порядку, свернул листки вчетверо и сунул их в карман. Сегодня меня удивляет, что я сделал это, не взглянув на текст.

Меня бьет озноб, когда я думаю, что мог выбросить бумажки, не напомни мне взгляд слона взгляда того умершего человека, чьего имени я так и не узнал.

Вернувшись домой и вооружившись лупой, я принялся разбирать этот одновременно и уверенный и дрожащий почерк. Казалось, пюпитром автору служило собственное колено или шероховатый камень. Иногда строки набегали друг на друга, словно пишущему изменяло зрение или он писал в дрожащем свете фонарика. Привожу дословную копию этого документа.

Я постоянный посетитель зоопарка. С самого юного возраста я ощущал неодолимое влечение к естественным наукам, и самым привлекательным запахом был для меня запах формалина. Однако силою обстоятельств мне пришлось избрать иную профессию, и моя склонность превратилась в безобидное хобби. Но сегодня я уверен, что оно обрело полезный смысл, ведь мое упорство в изучении загадок природы позволило мне обнаружить, какая ужасная угроза нависла над родом человеческим. Правда, мои изыскания поставили меня в отчаянное положение, из которого мне вряд ли удастся выбраться живым. Но не буду отклоняться недели почти бесплодных усилий и самые неожиданные союзы позволили мне собрать эти несколько листочков. Еще хорошо, что за подкладкой пиджака я нашел полный стержень для шариковой ручки, который мне надо растянуть на долгое время. Не знаю, удастся ли мне составить второе послание. Но надеюсь, что это попадет в руки достаточно разумного человека, способного логически мыслить и наделенного достаточным воображением, чтобы не выбросить записи под влиянием минутного раздражения. Возможно, доказательства, которые я привожу, окажутся не очень убедительными. Но, если мой неведомый читатель проявит настойчивость, он сможет добыть новые. Надеюсь, ему повезет и он сообщит миру правду, пока еще не поздно.

В музее зоопарка я изучил все коллекции. Последнюю зиму я постоянно чувствовал недомогание и почти не выходил из дома, а потому не посещал зоопарк несколько месяцев. Удивлению моему не было границ, когда я наведался туда в середине мая. У ограды, протянувшейся вдоль улицы Кювье, устроили новый загон, я обнаружил в нем несколько совершенно неизвестных мне представителей животного мира. В глубине загона была пещера или нора. На остальной его части, на плотной, сухой и пыльной почве росло несколько кустиков чахлой травы. Животных отделяли от посетителей две мощные решетки в полуметре друг от друга. Ничего необычного, никаких особых мер предосторожности. Но сами животные вызвали во мне ощущение гадливости, виной тому был то ли их внешний вид, то ли моя неспособность определить их принадлежность к какому-либо виду.

Размеры незнакомцев доходили до двух метров, животные лежали на земле, свернувшись клубком. Вначале я принял их за гигантских броненосцев. Ни одна табличка не указывала их название. Твари походили на чудовищный гибрид мокрицы и рептилии. От мокриц (семейство ракообразных) у них был черный кольчатый панцирь. Я насчитал шесть колец, находящих друг на друга, словно сегменты брони. Из-под последнего торчал коротенький серый хвостик. Треугольная варанья голова выглядывала спереди, словно язычок. Два неподвижных глаза были устремлены в бесконечность. На верхушке черепа виднелся розоватый сморщенный выступ, похожий на прикрытый третий глаз.

Тогда я насчитал пять животных. Другие могли прятаться в глубине пещеры. Двигались они не больше, чем крокодилы в террариуме. Мне показалось, что их черные плоские, как у змей, глаза, окруженные желтоватой роговицей, были ложными. «Странная иллюзия, – сказал я сам себе. – Может, они спят и видят во сне вонючие дымящиеся болота Мато-Гроссо или глубокие долины Суматры, где стелется голубоватый туман, или неведомые топи Тасмании, где такие существа только и могли появиться на свет». Я не в силах был придумать иных, более удаленных и мало исследованных мест на Земле, которые были бы их колыбелью и убежищем. Только там этот вид мог прожить без изменений миллионы и миллионы лет.

Вскоре показался знакомый служитель, он толкал перед собой металлическую тележку.

– Новые жители, – сказал я, поздоровавшись с ним. – Странные твари!

– В самом деле странные, – согласился он, открыл крышку тележки и, вооружившись крюком, принялся бросать в загон куски вонючего, гнилого мяса.