Текст книги "Медовый траур"

Автор книги: Франк Тилье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава четвертая

В ходе расследования нередко встречаешься с кучей интересных людей. Ученые, психологи, компьютерные маньяки, хирурги…

Из всего этого богатого ассортимента серого вещества я особенно ценил Поля Лежандра, доктора богословия, профессора Парижского свободного факультета протестантской теологии. Вот уж поистине ходячая религиозная энциклопедия: стихи Библии ловит на лету, читает ее запросто, как газету. Мы с ним подружились, когда я расследовал одно грязное дело.

После нескольких безуспешных попыток дозвониться Лежандру я отправил ему с рабочего компьютера письмо с обнаруженным нами текстом. Возможно, эти строки позаимствованы из трудов какого-нибудь мистика или связаны с философским течением, имеющим отношение к религии. Тогда Поль точно сумеет определить, откуда они взяты.

Сиберски тем временем допросил священника, юнца двадцати четырех лет, который ничего внятного из текста выудить не смог. Начало не из лучших.

Откинувшись на спинку старого кожаного кресла, я разминал плечи и шею.

Через этот холодный серый кабинет прошли самые страшные уголовные дела, какие можно себе представить. Насилие, педофилия, пытки, убийства. Насущный хлеб ребят из уголовки, топливо их ночей, паразит, разрушающий их семьи. Но когда зацепиться в жизни больше не за что, здесь может показаться почти уютно.

После нескольких минут блужданий в путанице неясных мыслей рот у меня наполнился слюной. Ну вот, приехали – руки дрожат, лоб мокрый от пота. Все по новой…

Я вытащил коробочку с крохотными таблетками и через силу проглотил одну: я помнил, что проклятые пилюли сделали с моей женой. Это средство заставляло призраков в ее голове умолкнуть, но вместе с тем отгораживало ее от мира, приводило к медленному печальному отупению. Сегодня настал мой черед. Цена, которую надо заплатить за то, чтобы все наладилось… Я вздрогнул от звонка местного телефона.

Окружной комиссар Леклерк вызвал меня к себе. Даже на расстоянии чувствовалось, что он пылает гневом.

И тут же зазвонил мобильник – Усин Курбевуа, энтомолог, хотел рассказать про бабочек.

– Ты принес мне семь великолепных самцов бражника Acherontia atropos, которого чаще называют «сфинкс „мертвая голова“» – из-за довольно страшного рисунка на тораксе.

– Можно предположить, откуда они взялись?

– Эти ночные бабочки все реже и реже встречаются в наших лесах. Твои экземпляры явно выведены в питомнике.

– Ты уверен?

– Еще бы! Жизнь взрослой особи очень коротка, ее продолжительность – от семи до десяти дней, и поймать такое количество бабочек за такой короткий срок, пожалуй, никому не под силу, а все твои экземпляры одного возраста, им по четыре-пять дней. Откуда я это знаю? На стадии гусениц сфинксы создают запасы питательных веществ, позволяющие им во взрослом состоянии обходиться без еды, – так вот, измерив запасы питательных веществ в гемолимфе [4]4
  Гемолимфа– «кровь насекомых», бесцветная или зеленая жидкость, которая осуществляет транспортировку питательных веществ от стенок пищеварительного канала ко всем органам.


[Закрыть], я смог подсчитать, какое количество они уже израсходовали, и таким образом определить их возраст. Имей в виду, что следы меда я тоже нашел. Сфинксы до него очень охочи.

Таблетка меня уже заметно подстегнула.

– А эти белесые пятна на голове жертвы?

– Тут все дело в гормоне, который называют феромоном. Он находится в железе, расположенной на кончике брюшка у самок, и капельки в несколько тысячных долей грамма этого вещества достаточно, чтобы все самцы того же вида, сколько их есть на десять километров в округе, на нее слетелись. Настоящий магнит! Этим и объясняется, почему бабочки прилипли к голове жертвы.

– Понятно… А что, нет ли у этих сфинксов каких-то особых признаков, вызывающих ассоциации… религиозного толка… или, может быть, они представляют собой какой-то символ?

Перед тем как ответить, мой собеседник ненадолго задумался:

– У этого вида бражников всегда была очень плохая репутация – из-за черепа и из-за тревожного писка, который они издают, почувствовав себя в опасности. Считалось, что такая бабочка, порхая около двери или окна, притягивает дурной глаз… В некоторых легендах сфинксам приписывается роль посланцев умерших, ищущих способ обратиться к живым с последней просьбой. Но, разумеется, все это ни на чем не основано! Что же касается символики… Мне трудно ответить на твой вопрос конкретно: тут все довольно расплывчато, поскольку чешуекрылые благодаря своим последовательным превращениям, конечно же, порождают множество символов. Чаще всего – но тут, думаю, я ничего нового тебе не открою – говорят о воскрешении существа, выходящего на свет из хризалиды… Возможно, именно это твой преступник и имел в виду, поместив сфинксов в церкви. Воскресение, Иисус… Понимаешь?

Местный телефон снова зазвонил: Леклерк потерял терпение.

– Извини, больше не могу говорить, – сказал я энтомологу, взявшись за трубку. – Пришлешь мне сегодня в течение дня свое заключение?

– Не вопрос.

– Пиши все, что приходит в голову, не упускай ни единой детали, пусть даже тебе она кажется незначительной, мы потом разберемся. И не забудь вставить эту историю с воскресением…

Договорив, я выскочил в коридор.

Окружной комиссар кивком показал, чтобы я закрыл за собой дверь.

– Мне только что сообщили новость. Шарк, какого черта, что на тебя нашло?! Генеральная инспекция теперь с нас не слезет! – Начальник стукнул по столу тощим, но крепким кулаком. – Ты сломал ему нос! Он лежит в больнице!

Я с невинным видом уставился на Леклерка:

– О ком вы говорите?

У него на шее вздулись синие змеи.

– Не придуривайся! Патрик Шартре тебя узнал! Прошлая неделя, Сен-Мало – тебе это о чем-нибудь говорит?

Я потеребил недавно подстриженную бородку:

– Сен-Мало? Я был в Бресте, останавливался в гостинице «Солончаки». Можете проверить. Номер триста два был забронирован на имя Франка Шарко…

Леклерк напряженно помолчал, смял зубами пластинку жвачки, потом снова взорвался:

– И как нарочно – Бретань! Сам знаешь, они в два счета докажут, что ты был в Сен-Мало! Плевать им на твой послужной список и твои награды. Красный ангел – это давняя история… Шарк, наверху не очень-то одобряют твои оперативные методы и действия в одиночку. Мне пришлось наизнанку вывернуться, чтобы тебя взяли обратно. И посмотри, в какое дерьмо я из-за тебя вляпался! Тебе совершенно незачем было это устраивать! Прошел почти год!

У меня губы сжались в нитку.

– Может, лучше поговорим о деле…

Я был на удивление спокоен, и это приводило Леклерка в ярость. Кровь как бросилась ему в лицо, так и не отхлынула.

– Не могу позволить тебе вести расследование одному! Ты хороший сыщик, лучший из всех, кого я знаю, но пойми: если им удастся доказать, что ты избил этого мудака, тебя отстранят от работы, а у меня будет куча неприятностей. Но мне необходим человек, который сможет вести расследование от начала до конца. Ты… ты будешь помогать комиссару Дель Пьеро…

Я вскочил, обеими руками хлопнул по столу:

– Мне быть на побегушках у Дель Пьеро? Вы смеетесь надо мной? Она только что у нас появилась!

Леклерк положил перед собой папку с делом:

– Еще один довод в пользу того, чтобы поручить Дель Пьеро серьезное расследование. До того как прийти к нам, она три года проработала в Марсельском региональном управлении, в отделе финансовых преступлений, и семь – в Лионском управлении по борьбе с бандитизмом. Опыта у нее хватает, она быстро разберется.

– Плевал я на ее опыт! Дайте мне свободу действий! Это моерасследование!

– Еще чего! Никакой свободы! – громыхнул начальник. – Все решено – окончательно и бесповоротно! А тебе не на что жаловаться, никто же, мать твою, тебя не отстраняет…

Увидев, что взгляд черных глаз Мартена стал ледяным, я понял, что своего мнения он не переменит, направился к двери и рывком распахнул ее.

– Дель Пьеро тебя ждет прямо сейчас, до того как мы соберем людей и официально объявим о ее назначении. Кабинет на той стороне, – проскрипел он на прощание.

– Знаю! – сквозь зубы ответил я. – Но сегодня я еще в отпуске, так что ухожу домой… До завтра…

Дверь кабинета Леклерка с грохотом захлопнулась, и я понесся по коридору под аккомпанемент выкриков шефа: «Не валяй дурака, Шарк, не валяй дурака!»

Снаружи была такая парилка, что рубашка на мне мгновенно намокла. С прохожих тоже пот катился градом, обжигающий воздух заставлял их осаждать фонтаны или загонял в магазины с кондиционерами. И несмотря на запреты, в Сене плескались несознательные купальщики.

Так сильно солнце никогда еще не пекло.

По дороге я купил в своей любимой лавочке – старом магазине, где продается все для моделирования, – гуашь, новые кисточки и гипсовые формы: захотелось сделать и поставить в ожидании поезда на одном из перронов моей железнодорожной сети семью 1930 года – мужчину, женщину и девочку в костюмах того времени. И чтобы они держались за руки, и чтобы у них были радостные лица. Такой вот образ вечного счастья.

Мобильник зазвонил, когда я шел через парк.

– Это Ван де Вельд. Вы просили перезвонить насчет барабанной перепонки.

– Там что-нибудь нашлось?

– Угадали… Барабанная перепонка правого уха жертвы была проткнута, и я достал из евстахиевой трубы оловянный цилиндрик. Должно быть, убийца засунул его туда, протолкнув в слуховой проход очень тонким пинцетом.

Вот и начинают открываться тайны этого убийства… Я покрепче прижал мобильник к уху:

– И что оказалось внутри цилиндрика?

– Свернутая полоска кальки, покрытая надписями. Но понять ничего нельзя… Какие-то горизонтальные, вертикальные и диагональные черточки. Похоже на шифр, к которому нет ключа.

Я замер на дорожке среди розовых кустов:

– Что? Только непонятные значки и больше ничего нет? А в левом ухе вы посмотрели?

– Разумеется! Вам известны случаи, когда я что-то делал наполовину?

– Вы уже отдали гильзу в лабораторию?

– За ней придут с минуты на минуту.

– Попросите как можно быстрее отсканировать сообщение и переслать его мне лично.

Я продиктовал свой электронный адрес, потом спросил:

– Слова «за тимпаном Блудницы ты найдешь бездну и ее черные воды…» вам ни о чем не говорят? Вы не нашли следов черной жидкости или какого-нибудь черного вещества?

Ван де Вельд на том конце провода что-то жевал. Я устроился на скамейке и вытащил из сумки блокнот. Вдалеке, в тени ивы, лежала девочка с книжкой.

– Нет… Нет, ничего на ум не приходит. За барабанной перепонкой действительно есть жидкость, которая передает вибрации на слуховой нерв, но она скорее перламутрово-белая.

Записав это, я попросил судмедэксперта продолжать.

– Тело жертвы таит столько же секретов внутри, сколько и на поверхности, – сказал он. – Вы хотите вкратце или во всех подробностях?

– Давайте пока вкратце. Только главное…

– Что касается телесной оболочки и скелета – я не обнаружил ни единого повреждения кожи, ни одной гематомы, никаких трещин или переломов… Комиссар, вы ведь одно время работали в бригаде по борьбе с бандитизмом?

– Да, а что?

– Думаю, вам приходилось оказываться на месте сразу после взрыва? Так вот, здесь картина та же самая: тело взорвалось изнутри, словно петарда, точнее объяснить не могу. Для того чтобы высказаться более определенно, надо дождаться результатов анализов крови и токсикологических проб.

Я записал самое существенное и спросил:

– Так от чего она умерла?

– Ее артерии были забиты невероятным количеством сгустков крови, образовавшихся, по-видимому, в результате разрыва красных кровяных шариков. Сосуды из-за этого раздулись, что привело к нарушению работы сердца и сосудистой системы легких, и в результате у женщины началось воспаление легких. Сопровождающееся острой бронхопневмонией, или, если вам так больше нравится, бронхитом силой в десять баллов. Странно в такую жару, да?

Я подпер лоб рукой:

– Могла она быть отравлена, могли ей впрыснуть какое-то ядовитое вещество?

– Никоим образом. С тем набором реактивов, каким мы располагаем, проще простого выявить признаки любого отравления. Нет, она не была отравлена. Единственное, что мы нашли у нее в желудке, – это… огромное количество меда.

– Огромное количество? Сколько же?

– Больше пятисот граммов. И должен сказать, убийца, судя по всему, жестоко принуждал ее проглотить этот мед: нёбо и горло поцарапаны так, будто ей с силой пропихивали в рот ложку или воронку.

– А что за мед – это вам удалось выяснить?

– Довольно давно начавшееся пищеварение и химические реакции мешают нам определить его сорт или происхождение, – ответил он и, воспользовавшись моим замешательством, прибавил: – Поверьте, комиссар, эта женщина была настоящей биологической бомбой! Что-то полностью разрушило ее изнутри. Какая-то болезнь, возможно, какой-то вирус… К сожалению, пока непонятно ни с какой скоростью шел процесс, ни при каких обстоятельствах, но, учитывая состояние внутренних органов жертвы, можно утверждать с полной уверенностью, что убийство совершено, так сказать, не на поверхности, а внутри ее тела.

Ван де Вельд резко, как обычно делают спешащие люди, отключился. Я медленно запрокинул голову, мой затылок лег на спинку скамьи, перед глазами раскинулось не запятнанное ни единым облачком небо. Труполог назвал потерпевшую «биологической бомбой», в послании говорилось о «бедствии».

«И тогда бедствие под трубные звуки распространится…»

Как это все понимать? Надо ли считать убийство в исповедальне первым предупреждением? Я встал со скамейки, сунул руки в карманы.

Слева от меня девочка, почти скрытая цветником, продолжала читать. Меня заинтересовала не столько она сама, сколько ее книга. Я глаз не мог оторвать от сине-зеленой обложки, и сердце у меня стучало все сильнее.

«Подвиги Фантометты», издание 1961 года. Любимая книжка моей дочки, моей Элоизы…

Глава пятая

Указательный палец трупа направлен в сторону предупреждения, вырезанного в камне на высоте десяти метров от пола. Жертва раздета догола, полностью выбрита, поставлена на колени, ее плоть взорвана изнутри. На голове у нее семь живых бабочек, семь сфинксов «мертвая голова». В послании говорится:

«За тимпаном Блудницы ты найдешь бездну и ее черные воды. Затем Достойный убьет вторую Половину из двух половин своими нечестивыми руками, и волна сделается красной. И тогда бедствие под трубные звуки распространится, и во время потопа ты вернешься сюда, ибо все заключено в свете. Следи за болезнями, а главное – берегись дурного воздуха».

Усевшись по-турецки посреди гостиной, я раскидал вокруг свои заметки. «За тимпаном Блудницы» судмедэксперт нашел оловянную гильзу, в которой лежала исчерканная непонятными знаками полоска кальки. У меня перед глазами была отсканированная копия, с которой я все перерисовал на кальку, чтобы воспроизвести оригинал.

Знаки на кальке… Почему было не взять просто бумагу? Какая тут связь с «бездной»? Что означают «черные воды»?

Я вспомнил о Поле Лежандре, моем докторе богословия. Бросился к компьютеру, проверил почту: ничего интересного, одна тупая реклама. Ладно, позвоню. Автоответчик. Ничего не поделаешь…

Символы явно требовалось чем-то дополнить. Тогда из этих горизонтальных и вертикальных черточек, из этих косых штрихов вполне могли бы сложиться слова, а из них – другой текст. Текст, части которого недостает… Части… Я напрягся. Подобрал предупреждение и прочитал вслух:

– «Затем Достойный убьет вторую Половину из двух половин своими нечестивыми руками…»

Две половины! Вот оно что: у нас только половина послания! Потому и калька? Эту полоску кальки надо наложить на вторую его часть? Но ведь Ван де Вельд препарировал тело. Открытое сердце, взрезанный мочевой пузырь, распиленный череп, искромсанный мозг… Отличная работа, вот только Смерть больше ничего не сообщила. Где же, черт возьми, искать недостающую половину? Как добраться до «бездны» с ее «черными водами»?

Послание… Все должно таиться в послании, скрываться за буквами. Я перечитал его еще раз, еще десять, еще сто раз, впиваясь в каждое слово, в каждую запятую, отмечая каждую заглавную букву. С большой буквы начинается «Блудница», жертва. С большой буквы начинается «Половина»…

А что, если эта «вторая Половина» обозначает мужа потерпевшей? В таком случае он тоже в опасности. Может быть, убийца напал не на одного человека, а на семейную пару…

Это меняло условия задачи.

Я вскочил, не в силах усидеть на месте. Но что делать, куда идти? У меня же нет ничего, кроме обрывков сведений…

Пицца, доставленная «Быстрым Кроликом», исчезла в моем желудке до последней крошки, но я даже не понял, с чем она была. Шуршание радио. Настроить на другую волну. Не важно на какую. Только не тишина. Лишь бы не молчание…

Не то они могут вернуться. Голоса.

Все, несомненно, здесь, у меня перед глазами. Я опустил веки. Тень, взбирающаяся на самый верх лесов… Глубокая ночь… Апрель… Вокруг изображения святых… Витражи, распятие, отзвуки молитв… Почему в церкви? Зачем так высоко, там, где никто не увидит?

Наслаждение.

Затем, чтобы наслаждаться, стоя в толпе.

Я представил себе, как он каждое воскресенье поднимает глаза к посланию – в ту самую минуту, когда рядом проповедуют Слово Божие… Испытывал ли он при этом возбуждение, упивался ли своим могуществом? Заранее объявить об убийстве, вырезать свое сообщение на камне под сводами храма, у всех на виду – какое удовольствие для извращенца…

Я снова впился глазами в текст.

«Достойный»… О ком говорит убийца? О себе самом? Почему он так упорно оставляет шифрованные сообщения? Какая роль отведена в его игре этой женщине с разрушенным телом? Что означают слова «во время потопа ты вернешься сюда, ибо все заключено в свете»? Куда надо вернуться? В церковь?

Когда мой запас мыслей совершенно истощился, я принял душ, потом оделся полегче, в шорты с майкой. Окна были распахнуты настежь, но вместо воздуха впускали в комнату лишь тучи комаров. Растения в ящиках на балконе умирали от жажды. Я полил их прохладной водой.

Уже десять. Смеркается. Скоро совсем стемнеет, наступит ночь. Я один. Один в кухне, один в постели. Не вспоминать. Занять чем-нибудь голову. Телевизор, надо включить телевизор. Скрип тормозов, крики.

Приходи к нам, Франк… Элоиза хочет тебя видеть… Приходи… Приходи… Не оставляй нас одних…

Сюзанна… За шесть лет после этого… этого кошмара она не сказала ни слова. Почему она сейчас не оставляет меня в покое, почему ее голос звучит у меня в голове? Не думай, Франк, не думай… Поезда. Запусти поезда… Надо закончить пейзаж. Отлить, раскрасить и поставить семью… Завтра куплю рельсы. Надо расширить сеть. Нарастить рельсы. И локомотивов добавить. И шума пусть будет побольше… Надо, чтобы все время был шум.

Я дрожащей рукой потянулся к коробочке с таблетками, и тут в дверь постучали.

На лестничной площадке девочка, вся в слезах и трясется. Мне показалось, что это та самая малышка с «Фантометтой». Я присел на корточки:

– Что случилось?

Девочке не больше девяти или десяти, круглое детское личико пылает от смущения, она смотрит в пол и теребит тонкими пальчиками складки голубой ночнушки – как тут не растрогаться?

– Я осталась снаружи… Мама ушла… на работу. Я хотела поймать кошку, она выскочила… следом за мамой. А дверь… дверь захлопнулась!

Мои губы сами собой расползлись в нежной улыбке.

– Когда вернется твоя мама?

– Завтра утром, она медсестра.

– А папа твой где?

– Он уехал… Уже давно…

Я жестом пригласил ее войти:

– Вы с мамой только что переехали?

– На прошлой неде…

Девочка в полном восторге замерла перед моей железной дорогой с тоннелями и маленькими паровозиками, которые пыхтели от удовольствия, хвастаясь своей силой, и одним движением смахнула слезы.

– Красиво, правда? – пробормотал я, опускаясь на колени рядом с гипсовыми фигурками.

Я смотрел на нее, забыв о времени, тем глуповатым взглядом, какой навсегда остается у любящего отца.

– Ты знаешь, в какой больнице работает твоя мама?

Девочка молча помотала головой, ее агатовые глаза горели. Почему она пришла именно ко мне, к полицейскому, погруженному в свои воспоминания, к человеку, который ни с кем не встречается и ни с кем встречаться не хочет? Один раз я видел репортаж про льва, сжалившегося над раненой антилопой. Эта девочка совершенно выбила меня из колеи! Немного подумав, я предложил:

– Давай сунем записку под дверь твоей квартиры, напишем, что ты здесь, в тридцать второй. И тогда твоя мама, когда вернется, будет знать, где тебя найти. Хорошо? Я лягу на диване, а ты можешь спать на моей кровати.

Она стиснула руки на груди и торжествующе завопила: «Даааааа!»

Вечер догорел, освещенный нашими сообщническими взглядами. Я рассказывал ей про поезда, объяснял, какие правила надо соблюдать, как оживлять персонажей, и еще – как использовать бытовые материалы, чтобы создать декорацию. Бумага, пробки от бутылок, спички – все это в игрушечном мире, а тем более под детским взглядом вырастало, превращаясь в садики, цветники, поля люцерны… Отцовство не забывается, разлука его только укрепляет.

– Хочешь приложить руку к моему сердцу? – прошептала она, когда я подтыкал одеяло – такое простое действие, но такое мучительное.

Слегка удивленный этим предложением, я осторожно приложил ладонь к левой стороне ее груди – и не почувствовал никакого биения. У меня внутри все сжалось, а девочка улыбнулась во весь рот.

– Мое сердце прячется справа, – выдохнула она.

Я хотел переместить руку, но малышка ее оттолкнула:

– Вообще это врожденная аномалия, но для меня – огромная удача. Угадаешь, почему?

Я медленно покачал головой.

– Раньше, когда папа меня обнимал, наши сердца оказывались рядом, и каждый из нас чувствовал биение сердца другого. И знаешь что? Наступало время, когда удары точно совпадали, ритм совпадал. Вот потому я знала, что мой папа меня любит…

Я таял, убаюканный ее медовыми словами. И тут она, показав пальцем на экран компьютера, спросила:

– Почему он вдруг замигал?

– Письмо!

Я кинулся к компьютеру, развернул окно с последним сообщением. От Поля Лежандра, моего доктора богословия… Не дыша, проглотил присланные им несколько строк. Кровь стучала у меня в висках.

– Мне надо уйти! Срочное дело! Я… с тобой посидит мой сосед. Ты знаешь Вилли? Парня, у которого на голове спагетти? Вот увидишь, он очень хороший!

Она распрямилась, словно кобра, и сердито прошипела:

– Нет! Я хочу остаться здесь и с тобой! Не уходи!

– Я скоро вернусь!

Глаза у нее стали серыми, как грозовое небо.

– Не уходи, Франк! Останься со мной! Если ты ее разозлишь, она уйдет!

– О ком ты говоришь?

Но девочка забилась поглубже под одеяло и больше рта не раскрыла…

Вилли, в пижаме, курил на другом конце площадки, перед своей закрытой дверью, вяло свесив голову к плечу. Я рассказал ему про девочку. Он зевнул, затянулся и проворчал:

– Валяй, дядя. Приводи ее. Но предупреждаю, нянькой я быть не собираюсь. Сейчас завалюсь дрыхнуть…

Я кинулся в комнату. Постель в беспорядке, подушка смята, но никакой девочки нет. Кухня, ванная, гостиная. Никого. Я хотел ее позвать, но не знал имени. Пустой коридор. Малышка, наверное, ухитрилась выскользнуть на лестницу.

Я скатился вниз, перепрыгивая через ступеньки, обшарил все укромные уголки и все возможные убежища. Все напрасно. И тут я вспомнил про записку, подсунутую под дверь седьмой квартиры. «Ваша девочка оказалась снаружи перед запертой дверью. Она у меня, на третьем этаже, в полной безопасности. Квартира номер тридцать два. Я полицейский».

– Черт!

Уговаривая Вилли подежурить у нас на этаже, я сунул ему в руку двадцатку. Он что-то промычал, не вынимая изо рта сигареты, сполз на пол и, раскинув ноги, привалился к дверному косяку. Великолепная картина.

Я же, переодевшись в чистую рубашку и легкие штаны и прихватив свой «глок» [5]5
  Пистолет австрийской фирмы, легкий и надежный.


[Закрыть], рванул в Медон-ла-Форе.

Поль Лежандр захотел встретиться со мной лично, чтобы рассказать, что он вычитал в послании. В два часа ночи.