Текст книги "История Икбала"
Автор книги: Францеско Д'Адамо
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Что, если они нас заметят?
От края колодца мы в два прыжка оказались в укрытии – за фургоном Хуссейна. Здесь пахло бензином и машинным маслом. Но вот отсюда до железной двери, ведущей в Склеп, надо было пройти как раз под окнами хозяйского дома, и спрятаться было негде. Мне казалось, мы точно разбудим хозяйку. Я была уверена, что она стоит за занавеской и только и ждет, чтобы мы сделали хоть один шаг в ее сторону.
На секунду мне захотелось вернуться, но тут же стало стыдно. Я обернулась и посмотрела на прыщавое лицо Салмана: возможно, он думал о том же самом, но знал, что идти надо ему. Я, в конце концов, девочка, а Али еще слишком маленький.
– Я пошел, – прошептал Салман и сглотнул три раза.
Он встал на четвереньки, сжал в зубах узелок с хлебом. Казалось, прошла целая вечность, пока он полз, громко шурша камнями и отклячив свой огромный зад, который даже в темноте было видно за километр… Наконец он скрылся в тени. В короткой тишине между всхрапываниями Хуссейна мы еще пару раз услышали шорох, а потом слабый свист.
– Давай, – послышался голос из темноты.
Али прополз легко и быстро, как котенок, через мгновение его уже не было видно.
Снова раздался свист.
«Ну, – подумала я, – теперь моя очередь».
Выйдя из укрытия, я почувствовала себя слабой и беззащитной. Мне нужно было ползти, держа в руке бутылку воды, которая в любую минуту могла опрокинуться. Два метра, может, три. Камни под ногами врезались мне в колени. В кромешной темноте все звуки были слишком громкими: шуршание одежды по земле, шум моего дыхания и даже стук сердца.
Проползая под окном спальни, я всем телом прижалась к земле, оставив поднятой только руку с водой.
Двор все не заканчивался. «Меня точно поймают и посадят в Склеп к скорпионам и змеям, – думала я. – Змеи там наверняка есть, что бы ни говорил Салман». Но тут я уткнулась в Салмана и Али, которые ждали, прижавшись к железной двери.
– Что ты там так долго возилась?
– На себя бы посмотрел!
– Где Карим?
Мы оглянулись по сторонам.
– Карим! – тихонько позвали мы. – Карим!
Из темноты, словно призрак, возникла долговязая фигура в белом. Карим шел вразвалку и не спеша, держа руки в карманах. Разве что не насвистывал. Ни дать ни взять – вышел прогуляться по султанскому саду! Он удивленно посмотрел на нас:
– И стоило ползать по всем двору!
– Пригнись, дурень!
Железная дверь была тугой и тяжелой, с проржавевшими петлями, заросшими травой. Мы попробовали ее открыть, но она почти не сдвинулась.
– Давай, посильнее!
Дверь чуть приоткрылась, и через щель шириной в ладонь на нас дохнуло сыростью подземелья.
– Сильней!
Наконец дверь отворилась – но с каким страшным скрипом!
– Тихо!
Зажегся свет.
Мы замерли, как ночные зверьки, застигнутые врасплох охотниками. Я почувствовала, как у меня трясутся ноги, словно они сомневались, стоять им на месте или броситься наутек.
«Беги! – кричал голос у меня в голове. – Беги!»
Салман схватил меня за руку:
– Не двигайся! – прошипел он.
Окно спальни распахнулось. Двор озарился квадратом света. Кто-то высунул голову и посмотрел по сторонам.
Конечно, это хозяйка. И наверняка она нас увидела, как же иначе.
– Я слышала шум, говорю тебе, ничего мне не приснилось! Это они, проклятые, больше некому!
Из глубины комнаты послышалось глухое бормотание.
– Да ты даже пушку не услышишь! Пойду проверю.
Снова бормотание, но более протяжное и сердитое. Хозяйка чуть ли не наполовину высунулась из окна и уставилась своими цепкими глазами в темноту – туда, где стояли мы. Нас отделяли от нее метров двадцать, и я была уверена, что мы видны как на ладони. Я чувствовала на себе ее взгляд.
Но на самом деле она нас не видела. Не знаю почему. Она еще немного повертела головой, что-то пробурчала, потом с шумом закрыла окно и погасила свет.
Мы выждали какое-то время, показавшееся мне бесконечно долгим. Понемногу сердце стало биться тише, а возобновившийся храп Хуссейн-хана совсем нас успокоил.
Пока мы спускались друг за другом вниз по крутой скользкой лестнице, воздух становился все плотнее и дышать было все труднее. Мы снова покрылись потом. Нам приходилось идти на ощупь, цепляясь за скользкую, покрытую мхом стену. Вдруг мы услышали под ногами металлический звук. Это была решетка Склепа.
– Икбал, – позвала я тихо. – Икбал!
Карим порылся в кармане и вытащил коробку спичек. В тусклом свете мы наконец его увидели: Икбал с трудом поднялся нам навстречу из угла, где лежал свернувшись клубком. Губы его потрескались от жажды, глаза болели даже от света спички.
Цистерна была широкой, но такой низкой, что, встав на ноги, можно было дотянуться до края решетки кончиками пальцев. Я протянула Икбалу бутылку с водой. Он жадно выпил, а последние несколько капель вылил на лицо.
Как странно: горло у Икбала совсем пересохло, так что он не мог говорить, а мы, оказавшись рядом с ним, могли бы о стольком спросить, но совершенно не знали, что сказать.
Я была очень смущена и взволнована, сердце у меня сжималось от страха при виде Икбала: он был уже плох. И это только первый день! Салман совсем перестал понимать, что к чему. Карим делал вид, что он здесь ни при чем.
Али наклонился над решеткой и взял Икбала за руку:
– Потерпи, – сказал он ему, – теперь мы с тобой.
– Да, – сказала я, – мы будем приходить каждую ночь.
– Да уж, – сказал Салман, – отчаянный ты тип, ничего не скажешь.
– Еще чего, каждую ночь, – сказал Карим, – я не собираюсь так рисковать.
– Спасибо, – просипел Икбал. Голос у него скрипел, как заржавевший.
Само собой, мы приходили каждую ночь.
8
Икбал вышел из Склепа три дня спустя. Он шел через двор еле держась на ногах, ослепленный ярким солнечным светом, его руки были все в мозолях и укусах насекомых – и нам всем стало его очень жалко, но в то же время мы почувствовали гордость за него. Нам хотелось кричать, хлопать в ладоши, прыгать, но Хуссейн свирепо на нас зыркнул, и мы так и остались молчать. Хозяин дал Икбалу отдохнуть сутки, и мы тоже сдерживали любопытство и не приставали к нему с расспросами. Мы по очереди дежурили у его постели, прикладывали к ранам губку, смоченную холодной водой, – как же здорово было видеть, что благодаря этим дежурствам, еде, питью, а также апельсинам, которые Али воровал для него в саду, он быстро шел на поправку.
– Брат, – обратился к нему Салман, когда Икбал наконец поднялся на ноги и смог позавтракать с нами, – ты очень смелый. Никому не хватило бы духу сделать что-то подобное. Знал бы ты, как Хуссейн-хан все еще бесится из-за этой истории с ковром. Но все равно ты сглупил. Чего ты всем этим добился? Трех дней в Склепе, вот чего.
– Но ведь вы тоже рисковали, когда по ночам приходили ко мне, – возразил Икбал. – Если бы хозяин вас обнаружил, чего бы вы добились?
– При чем здесь это? – удивился Салман. – Мы это делали для тебя.
– Ну, – сказал Икбал, – я тоже, в каком-то смысле, сделал это для вас, а не для себя.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я.
– Я имею в виду, что мы не должны так жить. Нам нужно вернуться домой, а не оставаться здесь рабами, прикованными к станку.
– Я тоже хочу вернуться домой, – сказала я. – Но нам же нельзя.
– Почему нельзя?
– Да потому… потому… – вспылил Салман, – потому что хозяин сильнее нас. Потому что это всегда так было. Потому что до нас никому нет дела.
– Мы найдем того, кому есть до нас дело. Там, снаружи. Ведь кому-то должно быть не все равно.
Мы уставились на него с открытым ртом.
– Там, снаружи? Да что ты задумал?
– Не знаю, – сказал Икбал.
– Ты точно перегрелся там, в Склепе, парень, – сказал Салман, покачав головой. – Здесь всем слишком страшно.
– Это неправда, – улыбнулся Икбал, – тебе не страшно. И Фатиме тоже. И даже Али.
– Я вообще никого не боюсь! – пискнул Али, выглядывая из-за моей юбки.
– Даже Карим боится меньше, чем раньше. Правда?
– Нечего впутывать меня в ваши делишки, – прошипел Карим. – И потом, я-то уж точно ничего не боюсь.
– Даже Хуссейна?
– Я его не боюсь, – гордо заявил Карим. – Я его уважаю. Это совсем другое.
– Ну-ну.
– По-моему, все стали меньше бояться, – сказал Икбал.
– В очередь! В очередь! – загорланил Карим, заметив во дворе огромную тень хозяйки.
Весь следующий месяц все шло как прежде – по крайней мере, нам так казалось. Дни были похожи один на другой, солнце уже не так жарило, а иногда среди ночи сверкала молния, напоминая о том, что скоро начнется сезон дождей. Одного из ребят постарше как-то вечером увел хозяин, и мы его больше не видели. Может, Хуссейн продал его кому-то, кто знает. Мы привыкли к тому, что все время кто-то приходит, а кто-то уходит, и даже не огорчались из-за этого. Или, по крайней мере, не показывали виду.
На освободившееся место привели высоченного и худого паренька с торчащими лопатками, а его ребра пересчитать было легче легкого. Его сразу прозвали Щепкой.
Два дня спустя он поранил руку, Хуссейну пришлось ее забинтовать, и Щепка остался без работы. Хуссейн воздевал руки к небу и причитал, что он так неудачно вложил деньги. Чтобы Щепка не прозябал без дела, его вооружили метлой и заставили убираться в мастерской, мести двор и, если понадобится, хозяйский дом. Он весь день ходил туда-сюда и поднимал больше пыли, чем сметал. А мы передавали через него записочки друг другу.
Потом мы все заболели дизентерией и бегали в закуток за занавеской чаще, чем хотелось бы.
Короче, ничего необычного.
И все же, если подумать, что-то было по-другому, хотя тогда я этого не замечала. Сложно объяснить… словно поменялась атмосфера в мастерской. Мы работали, как прежде. Мы по-прежнему терпели притеснения от Хуссейна. Каждый вечер мы, как всегда, смотрели, как он стирает по одному значку на наших досках и как их остается по-прежнему много, очень много.
Но все-таки… никто не отдавался работе целиком, как раньше. После обеденного перерыва мы возвращались в мастерскую как можно медленнее, бурча и еле волоча ноги. Днем во время бесконечной работы мы все чаще отвлекались, болтали друг с другом или даже хихикали, и крики и угрозы Хуссейн-хана действовали далеко не сразу. Щепка болтался там и сям, поднимая клубы пыли и усиливая общую неразбериху.
Однажды ткацкий станок Мухаммеда, заики с гор, сломался, и, хоть Хуссейн-хан и был убежден в том, что это был самый настоящий саботаж, он не решился засунуть Мухаммеда в Склеп на неделю. В другом станке запутались челноки, и понадобилось несколько часов, чтобы он снова заработал.
Икбал успокоился. Хозяин приказал ему заново начать тот самый ковер, который он уничтожил, и он работал серьезно и внимательно – проворно и умело, словно ничего и не случилось.
Хуссейн-хан все время за ним следил, но старался, чтобы мы этого не замечали. Он с угрюмым видом бродил по мастерской, заложив руки за спину, и то и дело резко оборачивался, чтобы посмотреть на Икбала. Казалось, что Хуссейн нервничает, что это он теперь боится, а не мы. И чем больше становился ковер Икбала, тем более нервным и раздражительным становился хозяин. Но к самому Икбалу он ни разу не обратился, ни словом его не попрекнул.
В общем, все было как-то необычно.
– Хуссейн боится, что я снова уничтожу ковер, – объяснил нам Икбал. – Он тогда потеряет много денег.
– Но ты ведь не сделаешь такой глупости, правда? – спросила я с тревогой.
– И в мыслях нет, – уверил он меня.
Теперь наши ночные собрания стали практически ежедневными. Мы даже не дожидались, когда в доме хозяев погаснет свет: едва Хуссейн защелкивал замок на старой цепи и уходил прочь, мы вставали со своих подстилок и усаживались в круг. С нами усаживался странный парень Щепка и иногда кто-то из других ребят.
– Нам бы сбежать всем сразу, – предлагал Щепка, – представляете, какое лицо будет у Хуссейна! Я его терпеть не могу, он еще хуже, чем мой прежний хозяин. Давайте станем настоящей бандой и захватим грузовики, которые приезжают в город.
– Почему грузовики?
– Там полно еды.
– Что за ч-чушь, – заикался Мухаммед, – нам нужно бежать в горы, к-ко мне. Там хозяин до нас ник-когда не д-доберется.
– А до тебя он тогда как добрался?
– Ч-черт его знает!
Мы выпускали пар. Нам было даже весело. Но мы прекрасно знали, что ничего не изменится. У нас было правило, одно из первых, которое усваиваешь, когда тебя забирают из дома работать: никогда не говорить о будущем.
Никто из нас не мог позволить себе сказать: «следующим летом», или «через год», или «когда я вырасту». Конечно, мы говорили о том дне, когда выплатим долг, об этом мы еще как говорили – чуть ли не до изнеможения. Но никто из нас по-настоящему в это не верил. Это было вроде стишка, который знаешь наизусть и повторяешь, когда тебе одиноко. А что нам еще оставалось?
Икбал был первым, кому хватило смелости произнести вслух, что долг никогда не выплатить. И он был единственным, кто говорил о будущем.
Я хорошо помню ту ночь. Уже началась осень, и было слышно, как дождь барабанит по пластиковой крыше мастерской. Мы двое шли спать всегда последними, нам нравилось оставаться вдвоем, чтобы поговорить еще немного.
– Фатима, – прозвучал в темноте его голос, – следующей весной мы с тобой запустим воздушного змея. Помни об этом, что бы ни случилось.
Я ничего не ответила. А что я могла сказать? Я понимала, что он собирается сделать очередную глупость и я все равно не смогу ему помешать.
Я сказала самую банальную вещь на свете:
– Береги себя!
Следующей ночью, когда бушевала гроза, Икбал встал незадолго до рассвета, проскользнул – не знаю как – через то самое узкое окошко за грязной занавеской, пересек сад Хуссейн-хана и сад его соседа, перелез через стену, пробрался через два огорода – там наутро обнаружили его легкие следы, – добежал до дороги и исчез.
9
Два дня мы ничего о нем не слышали. Обнаружив побег, Хуссейн собрал родственников и друзей, они расселись по фургонам и отправились искать Икбала, проклиная его на чем свет стоит.
Весь день мы были как на иголках и каждую минуту оборачивались к двери, в проеме которой были видны ворота. Хуссейн вернулся на закате, черный от злости, он насквозь промок, сапоги все в грязи. Первым делом он зашел в мастерскую, где мы сидели над своими станками.
– Теперь, – сказал он, – вы все будете работать на час больше. Каждый день.
Потом он собственными руками поставил решетку на окно в уборной и забрал у Карима ключи от мастерской.
– С тобой я потом разберусь, – погрозил ему Хуссейн.
Карим испугался до смерти.
А мы подумали: «У Икбала получилось. Наверное».
Хуссейн уезжал и назавтра, но еще до того, как муэдзин проголосил полуденную молитву, он вернулся, заперся в доме и больше не выходил.
Работая, я думала о Икбале: может, ему удалось добраться до дома и обнять родителей? Но тогда хозяин точно бы его нашел и вернул, пригрозив его родителям долговой тюрьмой. Может, он еще в городе, где-нибудь прячется? Но где спит, что ест?
«Он же такой молодец, – успокаивала я себя, – он справится».
Потом я вспоминала о его обещании: «Весной мы с тобой запустим воздушного змея».
Мне так хотелось, чтобы это было правдой, но я не собиралась себя обманывать. Я рассказывала о своих переживаниях и мыслях маленькой Марии, словно она могла понять меня и ответить или даже меня утешить:
– Ты знаешь, что такое воздушный змей, Мария? Ты когда-нибудь с ним играла?
Она ничего не отвечала, конечно.
– Он очень красивый. Ты бежишь, а змей поднимается в небо, все выше, иногда прямо до облаков, и подпрыгивает вместе с ветром. Но осторожно: ни за что не отпускай веревку. А то потеряешь его и уже не поймаешь. Со мной так один раз случилось. Я была тогда очень маленькая. Отпустила и расплакалась от обиды. Но на самом деле мне нравилось смотреть, как он поднимается все выше и выше, пока совсем не исчезнет в небе. Я, помню, тогда подумала: «Кто знает, куда он полетел? Вот бы и мне с ним!»
В ту ночь я плохо спала, духи то и дело будили меня, хватая за ноги. Наутро третьего дня мы только запустили станки, как сосед Хуссейна прибежал во двор, отвел хозяина в сторону и принялся что-то ему говорить, размахивая руками. Выглядел он очень испуганным.
Хуссейн с хозяйкой зашли в мастерскую, приказали нам бросить все на местах и, подгоняя нас криками, вытолкали во двор. Там они распахнули ржавую дверь, ведущую в Склеп, и запихали нас на лестницу. Я оказалась зажатой посередине.
– Стойте здесь, – приказал Хуссейн, – и чтобы ни звука!
Кто-то стучал в ворота.
– Что происходит? – спросила я у тех, кто стояли спереди.
– Видно так себе, – ответили мне, – но хозяин, похоже, идет открывать… там какие-то люди… да это… полицейский! Целых два полицейских… и с ними Икбал!
Я протиснулась к верхней ступеньке, прижалась щекой к ржавой двери и сквозь щель увидела, что это правда: во дворе стояли два толстых полицейских с лоснящимися от пота лицами и огромными черными усищами. Форма у них была какая-то поношенная, заляпанная чем-то, животы чуть не вываливались наружу, но все равно это были полицейские. И с ними действительно был Икбал.
Хуссейн стоял с почтительным видом, слегка опустив голову. Рядом хозяйка теребила край фартука. Я увидела, как Икбал поднял руку и показал на мастерскую. Полицейские очень медленно, обходя лужи, прошли через двор, едва заглянули внутрь, потом пошептались и что-то спросили у Хуссейна. Он отвечал им быстро-быстро, по-прежнему с кротким видом, и то и дело обращался к жене, словно просил ее подтвердить, что он сказал.
– Ну, что происходит? – спросили сзади.
– Не пойму, я не слышу, о чем они говорят, – ответила я, – но по-моему, Икбал заявил на хозяина в полицию.
– Заявил в полицию?
– Значит, его посадят в тюрьму?
– Да тише вы!
Теперь Хуссейн воодушевился куда больше и принялся широко размахивать руками. Казалось, полицейские заскучали. Один из них бросил взгляд на свои старые часы. Тут Хуссейн взял Икбала за руку и притянул к себе. Тот упирался. Хуссейн грубовато потрепал его за волосы, что-то еще сказал полицейским, пихнул Икбала к хозяйке и жестом приказал отвести его в дом.
– Нет, – закричал Икбал, – нет! – И потом сказал еще что-то, что я не расслышала, потому что его голос заглушил удар грома.
– Что происходит? – спрашивали сзади. – Что происходит, Фатима?
– Я не понимаю. Икбала вернули Хуссейну.
– Как же так, они его не арестовали?
Я видела, как Икбал кричал и вырывался из рук хозяйки, пока не исчез в глубине дома.
Начался ливень. Полицейские явно спешили. За моей спиной шумели голоса, но я их почти не слышала, настолько я не могла поверить в то, чему стала свидетелем.
Хуссейн засунул руку за пояс, достал оттуда толстую пачку банкнот, отсчитал стопку и сунул первому полицейскому. Потом отсчитал стопку поменьше и дал второму. Те с довольным видом кивнули, покрутили свои усы, засунули в карман деньги и удалились под дождем.
Все мы застыли в ужасе и молча стояли на темной лестнице. В хозяйском доме все кричал Икбал.
Это казалось дурным сном, который никак не кончался. Я все делала машинально, почти не замечая как: проснулась, сходила в уборную (мое окошко теперь было заперто навсегда, но у меня все равно не было никакого желания прыгать), завтрак, работа-работа-работа, до тех пор пока не приходило время ложиться спать. Потом я плакала, думая об Икбале, который опять сидел взаперти в подземелье, и проваливалась в глубокий сон. Ночью я вдруг просыпалась, но все было по-прежнему: дождь барабанил по жестяной крыше и просачивался через нее, я все еще была пленницей, Икбал все еще сидел в Склепе, и на этот раз мы не могли выбраться ночью из мастерской, чтобы хоть немного облегчить его страдания.
«Он умрет», – думала я.
Через несколько часов после визита полицейских Хуссейн-хан уехал в деловую поездку. Перед этим он дал указания Кариму – громко, чтобы мы все слышали:
– Смотри в оба! Когда вернусь, я проверю работу у каждого. И если что, спрашивать буду с тебя.
– Да, хозяин! Да, хозяин! – без конца повторял Карим.
– А что касается того, внизу…
– Да?
– Оставь его там.
– Да, хозяин!
Когда Хуссейн-хан уехал, Карим сходил с ума от страха и не давал нам ни секунды передышки, не позволял отвлекаться даже на мгновение.
– Вы хотите меня подвести, – повторял он, – но я вам не позволю. Работайте! Работайте!
Я потеряла счет времени. Сколько дней прошло: четыре? пять? шесть?
Икбал все еще был под землей.
«Он умрет, это точно».
Мы больше не разговаривали по ночам. Никому не хотелось, да и зачем? До появления Икбала я и не думала, что нашу жизнь как-то можно изменить, я даже не мечтала, что может быть иначе. А потом появился Икбал и разбудил надежду во всех нас. Но теперь разочарование было слишком сильным. Он больше ничего не сможет сделать, а мы все слишком трусливые, чтобы восстать против Хуссейна.
«Он умрет, – думала я, – а я останусь совсем-совсем одна».
Хуссейн-хан вернулся в пятницу, день, посвященный Аллаху, когда все отдыхают – кроме нас, конечно. Он переоделся, поздоровался с соседями, которые пришли его навестить и спросить, как прошла поездка, ненадолго заглянул в мастерскую, мрачно сообщил Кариму, что после обеда он зайдет проверить нашу работу, и отправился обедать.
Нас не отпустили даже на обычный перерыв.
– Работайте, работайте! – кричал вспотевший и перепуганный Карим. – А то хозяин мне задаст.
Я работала, стараясь не замечать голода. Из хозяйского дома доносился пряный запах тушеной баранины, от которого щекотало в носу. Я ела такую, два или три раза. Женщины в деревне готовили ее на какой-нибудь важный праздник, и не дай бог, если она получалась недостаточно острой, если от нее не горел язык и не щипало горло, – мужчинам это не нравилось. Очень, очень вкусная баранина.
«Работай давай!»
Скорее всего, на сладкое у них были пончики с творогом. Посыпанные тростниковым сахаром. И корицей.
«Работай!»
А у меня были только голод, усталость и отчаяние.
Хозяин появился на пороге, в зубах зубочистка. Мы перестали ткать и поднялись из-за станков. Хуссейн-хан потер поясницу, взял портняцкий метр и листок, на котором в прошлый раз отметил длину ковров до его отъезда, и стал их мерить, очень медленно. Он прикладывал к ковру метр, потом брал доску и решал: минус три черточки, минус четыре черточки, а может, ни одной, потому что работа была плохая.
Никто не осмеливался спорить.
Хозяин не торопился с подсчетами, а Карим ходил за ним по пятам, как собака, выпрашивающая кость. Услышав приговор, каждый покорно опускал голову.
Салман: только одна черточка. Али: ни одной (тут малыш Али не смог сдержать слезы). Мухаммед: три (Мухаммед облегченно свистнул). Скоро подойдет моя очередь. Мария…
Хуссейн-хан остановился перед станком маленькой Марии, вытаращил глаза и злобно зыркнул на Карима, который ничего не понимал и даже поскуливал от страха.
– Что это такое?! – прорычал Хуссейн-хан.
– Я… я не знаю… хозяин… я… – бормотал Карим.
Мы все подошли ближе, и тут уж нас было не остановить. Марии всегда давали самую легкую работу – ковры с простейшими узорами, для которых не нужны были особые умения. Она была не очень ловкой и работала неважно, может, из-за глухоты или чего-то еще.
Хуссейн-хан утверждал, что держал ее из милости, но это было не так: она тоже выполняла свою часть работы.
Мы столпились вокруг станка Марии. В эти дни, воспользовавшись тем, что никто не обращал на нее внимания, и даже Карим вел себя так, словно ее на свете не было, она изменила свой ковер. Теперь вместо простого узора из желтых и красных полос на нем, в самой середине, красовался рисунок.
Это был воздушный змей. Большой, белый, с двумя длинными шнурами на хвосте, которые словно развевались на ветру. Вниз от него спускалась тонкая нить, а вокруг были хлопья голубого – небо. Он был прекрасен.
Рядом с этим своим рисунком Мария казалась еще меньше, чем она была, такая худенькая и незащищенная. Хуссейн-хан стоял разинув рот. Он попытался сказать что-то, но у него не вышло. Он посмотрел на Карима. Потом на всех нас. Потом на дверь, словно ища поддержки от хозяйки.
«Сейчас лопнет от злости», – подумала я.
Наконец он прохрипел:
– В Склеп! И эту в Склеп!
Мы инстинктивно придвинулись к Марии. Она была слишком слабой и хрупкой и не выдержала бы и дня в Склепе, и Хуссейн это прекрасно знал.
– В Склеп! – повторил он, но уже не так уверенно.
«Сделайте что-нибудь! – крикнула я про себя. – Ради бога, кто-нибудь, сделайте что-нибудь!»
Хуссейн протянул лапищу к Марии.
Краем глаза я увидела, как Салман, расталкивая локтями остальных, пробирается к нему.
– Если ты посадишь ее в Склеп, – сказал он, стараясь не дрожать голосом, – тогда и меня посади.
– Что? Что ты сказал?
– Я сказал: накажи и меня.
Несмотря на прыщавое лицо и руки, шершавые, как наждачная бумага, Салман в тот миг казался очень красивым.
– Была не была, – сказал Мухаммед и сразу начал заикаться от волнения, – тогда п… п… п…
– Ну, давай же, – подбадривали его сзади.
– П… посади и меня, – с трудом закончил он.
Потом с довольным видом огляделся по сторонам, словно сказал настоящую речь, почесал в затылке и попытался смачно сплюнуть, как вечно делал Карим (правда, плевок у него не получился).
Секунду спустя все мы тянули вверх руки и кричали:
– И меня посади! И меня!
Кричал даже малыш Али, прятавшийся, как всегда, за моей юбкой.
Хуссейн-хан побледнел. Он крутил головой по сторонам, не зная, что ему предпринять. Попытался перекричать нас, но у него не вышло. Было ясно, что он в ярости и ненавидит нас так, что поубивал бы всех. Но даже он понимал, что это невозможно.
И в конце концов он сбежал. Мы не могли поверить своим глазам: Хуссейн-хан убрался восвояси, бормоча проклятия, под наши крики и улюлюканье. Карим улизнул вместе с ним.
Час спустя Икбала выпустили, и он снова был с нами, после шести дней Склепа. Измученный, бледнющий, жутко голодный, но живой.
10
– Я добрался до города на рассвете, – рассказал Икбал. – Небо было все в тучах, шел дождь, все в огромных лужах. Я совсем не знал, куда идти, и побрел наугад. Там, в городе, есть кварталы с одинаковыми высоченными домами, а есть совсем другие, в них дома очень старые, стоят друг на дружке – кажется, еще немного и развалятся. На улице не было почти ни души – еще бы, в такую рань. Я наткнулся на большую широкую дорогу, которая вела из города, и подумал: «Может, если пойду по ней, попаду к себе в деревню?» Я мог бы спрятаться в каком-нибудь грузовике или автобусе. Но потом я подумал, что Хуссейн-хан наверняка поедет в дом моих родителей и будет требовать меня обратно. Мама, конечно, не согласилась бы, но отец – честный человек, он уважает закон, а по закону ему нужно выплатить долг, так что он не сможет отказать. И я отправился искать рыночную площадь. Вы даже не представляете, какая она огромная! Там сотни прилавков, деревянных ящиков и циновок, на которых раскладывают товар, и торговцы были уже за работой, несмотря на дождь. Вы бы видели эти горы фруктов, грузовики овощей, которые привозят из деревни, корзины с разноцветными специями, прилавки мясников с полосками липкой бумаги – ловушками для мух. А есть те, что просто раскладывают товар на земле и продают все что попало, разное старье и даже кривые и ржавые гвозди.
– Да ладно!
– Точно тебе говорю. Не знаю, кто их покупает. А еще есть прилавки, похожие на самые настоящие магазины, и там продают магнитофоны и кассеты, чтобы слушать музыку.
– Знаю такие, – заметил Карим с важным видом.
– И другие кассеты, на которых, говорят, кино.
– Таких не знаю, – признался Карим.
– Я бродил по базару несколько часов. Народу становилось все больше. Я думал, если смешаться с толпой, Хуссейн-хану будет сложнее меня обнаружить. Да, еще там были представления. Я видел жонглера. И заклинателя змей!
– Заклинателей змей не бывает.
– Нет, бывают!
– И что, змея танцевала под музыку?
– Не совсем. Но она вылезла из корзины, такая большая, с широкой мордой и злыми глазами, а он взял ее прямо руками.
– Голыми руками?
– Именно! А еще повсюду продавали еду: огромные сковородки с самсой и шами кебабом, знаете, такие пирожки с бараниной и чечевицей. Еще кастрюли с рисом басмати и курицей тандури. Мясной шашлык и овощи на гриле. Они так вкусно пахли! А я был очень голодный.
– И что ты сделал?
– Заработал. Знаете, там полно наших.
– Кого «наших»?
– Детей, которые работают. Они разгружают грузовики и таскают ящики, причем такие тяжелые, что руки отваливаются. Подходишь к продавцу и говоришь: «Найдется для меня работа?» А он тебе: «Перенеси вон тот мешок и получишь рупию». Я так и сделал. Но остальные дети не хотели, чтобы я там работал. Они подошли ко мне и сказали: «Уходи отсюда! Ты кто такой? Откуда? Это наше место. И работа наша». Я испугался, что они станут слишком шуметь – Хуссейн-хан наверняка уже рыскал где-то поблизости. Поэтому я ответил: «Оставьте меня в покое». И пошел искать работу на другой конец рынка. В конце концов я нашел какого-то мясника, который поручил мне разгрузить целый грузовик баранины. Он накинул мне на голову и плечи мешок, чтобы я не перепачкался кровью, и это было очень кстати, потому что под мешком Хуссейн-хан точно бы меня не заметил. Мне даже один раз показалось, что он промелькнул в толпе.
– Но что ты потом собирался делать?
– Я понятия не имел. Думал затеряться на рынке, а через пару дней что-нибудь придумать. Я проработал почти до самого вечера. Потом поел на рупию мясника. Дождь к тому времени уже кончился, и проглянуло солнце. Я присел у стены передохнуть, и тут ко мне подошли еще два парня, постарше. Они курили сигареты и разговаривали как-то странно. «Новенький? Откуда?» – спросили они. «Из соседней деревни», – соврал я. «Работу ищешь? Если шустрый, у нас для тебя найдется дело».
– И что они тебе предложили?
– Я толком не понял. Но я увидел, что у них был нож, и отказался. Они продолжали настаивать. Тогда я решил переменить тему и спросил: «Не знаете, где тут можно поспать?» Они принялись хохотать: «Да где хочешь! Спи прямо здесь, по ночам тут любой прилавок сойдет за номер в гостинице. Но только смотри поосторожней, желторотый». – «Почему?» – не понял я. «Осторожнее, и все тут». Надо сказать, у них получилось меня запугать. Мне было очень одиноко, я совсем не знал, куда идти и что делать. Мне ужасно не хватало вас. «Какой же я дурак, что сбежал», – все думал я. Вечерело, рынок пустел. Мне стало совсем грустно, и очень хотелось домой. Ведь я сбежал в надежде, что кто-то поможет мне и всем вам, но оказался совершенно один.
– И что же ты тогда сделал?
– Мимо проезжал большой разноцветный автобус с кучей огоньков и пищалок. Помнишь, Фатима, я говорил тебе, как бы мне хотелось прокатиться на таком?
– Помню.
– Ну вот, я сел на него и стал кататься по городу, пока не попался контролеру. Он отругал меня и выгнал. Я пересел на другой автобус, потом еще на один. Последний высадил меня в районе, в котором я еще не был. К этому времени уже совсем стемнело, и я снова почувствовал голод. Потом набрел на какую-то подворотню и уснул, свернувшись клубком, чтобы не продул ветер. Наутро дворник прогнал меня и чуть не поколотил. Я снова отправился на рынок, разгрузил два ящика арбузов, без конца оглядываясь по сторонам, чтобы не встретиться ненароком с Хуссейн-ханом. «Останусь здесь на пару дней, – думал я, – может, хозяину надоест меня искать, и я смогу вернуться домой». Но я не был в этом уверен и боялся, что мне придется остаться жить там навсегда, стать бродягой. А потом в середине дня приехали те люди.