Текст книги "Пропавший без вести"

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Были когда-то, – буркнул Деламарш.

– И остались, – заверил Робинсон и с жаром принялся рассказывать о своих многочисленных знакомых, которые на приисках разбогатели и до сих пор там сидят, хоть им, конечно, уже палец о палец ударять не надо, однако ему и, само собой, его товарищам они по старой дружбе помогут стать богачами.

– Ничего, в Баттерфорде какую-нибудь работу раздобудем, – сказал Деламарш, словно угадав затаенные помыслы Карла, однако особой уверенности в его словах слышно не было.

В течение дня они только однажды сделали привал – перед трактиром, прямо на улице, за столом, который, как показалось Карлу, был из железа, они поели почти сырого мяса, которое даже не резалось, его можно было только рвать ножом и вилкой. Хлеб был необычной, продолговатой формы, и в каждом каравае торчал воткнутый в него длинный нож. К еде подали странную жидкость черного цвета, от которой першило в горле. Но Деламаршу и Робинсону этот напиток был явно по вкусу, они то и дело поднимали кружки за исполнение всевозможных желаний и чокались, сдвигая кружки в воздухе и некоторое время подержав их на весу. За соседними столами сидели рабочие в забрызганных известкой робах, и все пили ту же черную жидкость. Мимо по дороге беспрерывно проносились машины, оставляя за собой клубы пыли, оседавшей прямо на столы. Кругом из рук в руки передавали огромные газетные листы, все возбужденно обсуждали забастовку строителей, причем то и дело упоминалось имя Мака. Карл поинтересовался, кто это такой, и узнал, что это отец того самого Мака, его знакомого, крупнейший строительный предприниматель Нью-Йорка. Забастовка уже обошлась ему в миллион и чуть ли не грозила разорением. Карл ни слову не поверил из этой злорадной болтовни неосведомленных и завистливых людишек.

Помимо этого, обед был омрачен для Карла мучительным вопросом, кто и как будет расплачиваться. По здравому рассуждению, каждый вроде бы должен платить за себя, однако Деламарш, да и Робинсон уже не однажды успели заметить, что за последний ночлег выложили все свои оставшиеся деньги. Часов, колец или еще чего-нибудь ценного ни на том, ни на другом не было видно. А напрямик заявить, что они кое-что заработали на продаже его костюма, Карл тоже не мог – это означало бы оскорбление и разрыв навсегда. Однако, что самое удивительное, ни Деламарш, ни Робинсон нисколько насчет оплаты не беспокоились, а, напротив, пребывали в прекрасном расположении духа и при малейшей возможности даже пытались заигрывать с официанткой всякий раз, когда та величавой, гордой походкой проплывала мимо их стола. Расчесанные на пробор тяжелые волосы слегка сползали ей на лоб и щеки, и она то и дело поправляла их ленивым движением своих полных рук. Наконец, когда уже казалось, что она вот-вот отзовется на заигрывания, официантка подошла к столу, оперлась на него обеими руками и спросила:

– Кто платить будет?

Никогда еще не взлетали руки с такой скоростью, как взлетели сейчас руки Деламарша и Робинсона, указующие на Карла. Тот не испугался, он к такому обороту уже был готов и даже не видел ничего предосудительного в том, что товарищи, от которых он ведь тоже ждал для себя кое-каких выгод, понадеялись на его кошелек, хотя куда приличнее было бы с их стороны со всей прямотой сказать ему об этом заранее. Неприятно только, что деньги-то ему надо выуживать из потайного кармана. Его же первоначальная задумка состояла в том, чтобы сберечь эти деньги на самый черный день, а пока что поставить себя со своими спутниками как бы на равных. Выгоды, которые он благодаря этим деньгам, а главное, их утаиванию приобретал по сравнению со своими товарищами, с лихвой перевешивались тем обстоятельством, что они-то жили в Америке с детства, имели достаточно опыта и навыков в добывании денег и, наконец, в отличие от Карла не были избалованы иным, не столь нищенским образом жизни. Так что задумка относительно денег была совершенно правильная и из-за теперешнего недоразумения с оплатой обеда ни в коем случае не должна пострадать, в конце концов расход невелик, он может спокойно выложить на стол четверть фунта мелочью и заявить, что это последние его деньги, которые он готов пожертвовать на их совместное путешествие в Баттерфорд. Для пешего похода и такой суммы вполне хватит. Но беда в том, что он не знал, наберется ли у него столько мелочи, к тому же монеты вместе со сложенными купюрами хранились где-то глубоко в недрах потайного кармана и отобрать нужную сумму удобней всего было, вытряхнув содержимое на стол. А кроме того, весьма желательно, чтобы его попутчики об этом кармане вообще не узнали. Правда, их сейчас вроде бы куда больше занимала официантка, нежели то, как и чем Карл намерен расплачиваться. Деламарш потребовал счет и под этим предлогом заманил официантку между собой и Робинсоном, так что теперь она могла отбиваться от их приставаний лишь одним способом – попеременно упираясь то одному, то другому ухажеру всей пятерней прямо в лицо и отпихивая. Тем временем Карл, взмокнув от напряжения, под столом собирал в горсть мелочь, по монетке нашаривая и выуживая ее из глубин потайного кармана. Наконец, хотя он еще плохо знал американские деньги, ему показалось, что – по крайней мере по весу – нужная сумма набирается, и он высыпал мелочь на стол. Звон монет мгновенно оборвал все шутки.

К досаде Карла и ко всеобщему изумлению, обнаружилось, что он выложил чуть ли не целый фунт. Никто, правда, не спросил, почему Карл раньше молчал об этих деньгах, которых вполне хватило бы на проезд до Баттерфорда по железной дороге, но все равно Карл почувствовал себя ужасно неловко. После того как за еду было уплачено, он медленно собрал со стола оставшиеся деньги, причем Деламарш успел еще выхватить одну монету у него из ладони, чтобы весьма игриво дать на чай официантке, которую он обхватил за талию и прижал к себе, а монетку протянул с другой стороны.

И после, когда они снова пустились в дорогу, ни один из попутчиков ни словом не обмолвился о деньгах, за что Карл был им очень благодарен и какое-то время далее подумывал, не открыть ли им все свои сбережения, но потом оставил эту мысль, не найдя удобного предлога для такого признания. Ближе к вечеру дорога привела их в иную, более плодородную и на вид явно сельскую местность. Вокруг, куда ни глянь, простирались неразмежеванные поля, раскинув свою первую зелень по мягким склонам холмов, богатые поместья подступали с обеих сторон прямо к обочинам, и дорога часами тянулась между позолоченными решетками садовых оград, они много раз пересекли один и тот же плавный, ленивый поток и не однажды слышали гулкий грохот поездов, проносящихся где-то в вышине по взметнувшимся над дорогой виадукам.

Солнце только-только закатилось за ровную кромку дальних лесов на горизонте, когда на каком-то взгорке, посреди уютной рощицы, они устало повалились в траву передохнуть от тягот долгого пути. Деламарш и Робинсон блаженно растянулись на земле, собираясь с силами, а Карл сидел рядом и смотрел вниз, на дорогу, по которой, как и весь день, стремительно и легко проносились навстречу друг другу автомобили, словно где-то в одной стороне их выпускали, а в другой, тоже бог весть где, принимали и отправляли встречные строго в том же количестве. С самого раннего утра и в течение всего дня Карл ни разу не видел, чтобы хоть один автомобиль остановился, чтобы хоть кто-то из пассажиров вылез.

Робинсон предложил провести ночь здесь – они, мол, уже порядком умаялись, чем раньше лягут, тем раньше завтра встанут и с новыми силами тронутся в путь, к тому же до наступления темноты вряд ли им найти более удобное и дешевое место для ночлега. Деламарш с ним согласился, и только Карл счел необходимым заметить, что вообще-то у него хватит денег, чтобы оплатить за всех троих ночлег в гостинице. Деламарш на это сказал, что деньги им еще пригодятся, пусть лучше Карл их прибережет. Иными словами, Деламарш ничуть не скрывал, что они на деньги Карла всерьез рассчитывают. Теперь, когда предложение его было одобрено, Робинсон, однако, поспешил добавить, что перед сном и перед завтрашней дорогой неплохо бы как следует подкрепиться, так что надо бы кому-то сбегать за едой в гостиницу, светящаяся вывеска которой – «Отель „Оксиденталь“» – виднелась неподалеку, в той стороне, куда вел ответвившийся от дороги проселок. Поскольку никто из попутчиков не вызвался, Карл, как младший, без колебаний предложил свои услуги и, выслушав поручение принести сала, хлеба и пива, направился к гостинице.

Видимо, где-то поблизости был большой город, ибо первый же зал в гостинице, куда Карл вошел, был битком набит народом; вдоль стойки, что тянулась не только по продольной, но и по двум поперечным стенам, беспрерывно и во множестве сновали официанты в белых фартуках, но и они явно не успевали удовлетворить нетерпение многочисленных посетителей, ибо то тут, то там из разных углов доносились ругань, проклятия и возмущенный стук кулаков по столам. На Карла никто не обращал ни малейшего внимания; к тому же в самом зале, похоже, никого и не обслуживали, гости, теснившиеся за неудобными столиками – даже три человека закрывали собой такой столик почти целиком, – сами заказывали себе все, что нужно, у стойки и сами приносили все это на место. На каждом столике стояла большая бутылка то ли с маслом, то ли с уксусом, то ли еще с какой-то приправой, и все блюда, принесенные от стойки, тут же из этой бутылки сдабривались. Чтобы добраться до стойки, где, очевидно, учитывая солидный объем его заказа, главные трудности еще только бы начались, Карлу пришлось протискиваться между столиками, что, разумеется, при всей осторожности немыслимо было проделать, не беспокоя, порой весьма бесцеремонно, многочисленных гостей, которые, однако, сносили все это совершенно бесстрастно, даже когда Карл – впрочем, не сам, его тоже кто-то пихнул – один из столиков чуть не опрокинул. Он, правда, тут же извинился, но его явно не поняли, как и он ни слова не разобрал из того, что ему прокричали в ответ.

У стойки он с трудом разыскал клочок свободного места, откуда долгое время ничего не мог разглядеть за выставленными локтями соседей. Здесь, похоже, у людей вообще была такая привычка – сидеть, выставив локоть и подперев голову рукой; Карл поневоле вспомнил, как у них в школе латинист Крумпаль пуще всего на свете ненавидел именно эту позу и, тихо и всегда незаметно подкравшись к зазевавшемуся ученику, молниеносно выхватывал из-за спины линейку и весьма чувствительным тычком сшибал выставленный локоть с парты.

Карл стоял, вплотную притиснутый к стойке, ибо едва он к ней пробился, как позади него тут же поставили новый столик и один из усевшихся за него гостей, стоило ему, что-то рассказывая приятелям, слегка откинуться назад, уже задевал спину Карла полями своей большой шляпы. А надежды хоть что-то получить от официанта даже сейчас, когда оба громоздких соседа, урвав свое, наконец-то ушли, не было почти никакой. Карл уже несколько раз пытался прямо через столик ухватить пробегающего мимо официанта за передник, но те, затравленно оглянувшись, с ожесточением вырывались. Казалось, они вообще не умеют стоять – только и знают, что бегать. Если бы поблизости от Карла еще нашлось хоть что-то подходящее из еды и питья, он бы взял что нужно, спросил, сколько с него причитается, положил бы деньги на стойку и с превеликой радостью ушел. Но перед ним, как назло, стояли только блюда с какой-то рыбой вроде селедки, поблескивавшей черными, с золотистым отливом, чешуйчатыми спинками. Рыба, должно быть, очень дорогая, да ей толком и не наешься. Можно было еще дотянуться до маленьких бочонков с ромом, но снабжать своих товарищей ромом он не хотел, они и так, похоже, когда надо и не надо готовы злоупотребить самыми крепкими спиртными напитками, и поощрять их в этом пагубном пристрастии он не намерен.

Оставалось, выходит, только одно – поискать другое, более удачное место у стойки и начать все сызнова. А он уже и так потерял слишком много времени. Часы в другом конце зала, стрелки которых отсюда, если как следует приглядеться, с трудом, но все же угадывались сквозь дым, показывали уже начало десятого. Однако в других местах возле стойки давка была еще больше, чем там, немного на отшибе, откуда Карл только что выбрался. Да и народу в зале становилось чем позднее, тем больше. Двери главного входа ходили ходуном, впуская вместе с громким «Хэлло!» все новых и новых посетителей. Кое-где гости уже самочинно расчищали пространство на стойке и усаживались прямо на прилавок, весело друг с другом чокаясь; это, несомненно, были самые лучшие места, откуда просматривался весь зал.

Карл, правда, все еще протискивался куда-то, но уже без всякой надежды хоть что-то получить. Он корил себя за легкомыслие: не зная здешних порядков, вызвался выполнять такое сложное поручение. Товарищи с полным правом его отругают, да еще, пожалуй, решат, что он своих денег пожалел, потому ничего и не принес. Теперь к тому же он очутился в той части зала, где все вокруг ели горячие мясные блюда с золотисто-желтой вареной картошкой, и ему казалось непостижимой загадкой, как это людям удается такое себе раздобыть.

И тут в нескольких шагах от себя он заметил пожилую женщину, явно из гостиничного персонала, которая весело беседовала с кем-то из гостей. При этом она не переставала прилаживать заколку к своей прическе. В тот же миг Карл решил, что попросит помощи у нее – хотя бы потому, что она, единственная в зале женщина, показалась ему как бы оазисом покоя среди всеобщего гама и столпотворения, а еще по той простой причине, что она единственная из обслуживающего персонала находилась в пределах досягаемости, если предположить, конечно, что при первых же обращенных к ней словах она не убежит по делам. Но ничего подобного – совсем наоборот. Карл еще даже не заговорил с ней, он, стоя рядом, еще только выжидательно прислушивался, а она, вдруг мельком глянув в сторону, как это бывает в разговоре, посмотрела на Карла, прервала беседу и приветливо, на ясном, как учебник грамматики, английском спросила, не нужно ли ему чего-нибудь.

– Очень нужно, – ответил Карл. – Только я ничего не могу здесь получить.

– Тогда пойдемте со мной, малыш, – сказала она, попрощалась со своим знакомым, который в ответ приподнял шляпу, что выглядело здесь знаком поистине невероятной учтивости, взяла Карла за руку, подвела его к стойке, решительно кого-то отодвинула, откинула дверцу барьера, миновала вместе с Карлом проход за стойкой, где надо было остерегаться неутомимо снующих туда-сюда официантов, отворила какую-то потайную дверь в стене – и в тот же миг они очутились в большой, прохладной кладовой.

– Просто надо знать, что к чему, – улыбнулась она Карлу. – Так что вам угодно? – спросила она, услужливо к нему склоняясь. Это была очень полная женщина, все тело ее колыхалось, но лицо, особенно, конечно, в сравнении с фигурой, сохранило почти детскую нежность очертаний.

При виде стольких припасов, тщательно разложенных вокруг на столах и полках, Карл чуть было не поддался соблазну заказать ужин повкуснее, тем более что эта добрая женщина явно пользовалась здесь влиянием и, наверно, отпустила бы ему все недорого, но, поскольку ничего особенного ему с ходу в голову не пришло, он назвал все те же сало, хлеб и пиво.

– Больше ничего? – удивилась женщина.

– Нет, спасибо, – ответил Карл. – Но, пожалуйста, на троих.

На вопрос женщины, где же остальные двое, Карл вкратце рассказал о своих спутниках, ему было приятно, что его так участливо расспрашивают.

– Но это же еда для арестантов, – все еще недоумевала женщина и явно ждала, не попросит ли Карл чего-нибудь еще. Но тот, опасаясь, что она решила его пожалеть и денег вообще не возьмет, застенчиво промолчал. – Что ж, это-то мы мигом устроим, – сказала она, после чего с удивительной для ее комплекции подвижностью подошла к столу, отрезала длинным, похожим на саблю и таким же острым ножом большой шмат сала, обильно прослоенного мясом, достала с полки каравай хлеба, выхватила из ящика на полу три бутылки пива и, уложив все в легкую соломенную корзинку, протянула корзинку Карлу. Проделывая все это, она еще успела объяснить Карлу, что потому привела его именно сюда, что в зале, на стойке, продукты, хоть они и недолго там задерживаются, все равно теряют свежесть от духоты и табачного дыма. Но для этой публики и так сойдет, они все слопают. Карл и тут промолчал, ибо не мог понять, чем заслужил такое предпочтение. Однако подумал о своих попутчиках, которым, хоть они и мнят себя в Америке старожилами, а до этой вот кладовки вряд ли бы добраться и наверняка пришлось бы довольствоваться прокуренной, испорченной пищей с общего прилавка. Из шумного зала сюда не доносилось ни звука, наверно, только очень толстые стены могли сохранить под этими сводами такую тишину и прохладу. Карл уже довольно долго стоял с корзинкой в руках, но платить вроде бы не думал и с места не двигался. Лишь когда женщина вдобавок ко всему протянула ему бутыль наподобие тех, что стояли в зале на столах, он, словно очнувшись, испуганно поблагодарил и отказался.

– А далеко ли вы направляетесь? – спросила она.

– В Баттерфорд, – ответил Карл.

– О, так это еще очень далеко, – протянула женщина.

– Еще день пути, – пояснил Карл.

– Разве? А не дольше? – удивилась она.

– Да нет, – ответил Карл.

Женщина продолжала что-то перекладывать на столах, тут, торопливо озираясь, вошел официант, женщина указала ему на большое блюдо с сардинами, слегка присыпанными зеленью петрушки, официант подхватил блюдо и, вскинув над головой, вынес в зал.

– А почему, собственно, вы решили спать на улице? – спросила женщина. – У нас тут места достаточно. Могли бы в гостинице переночевать.

Предложение звучало очень заманчиво, тем более что прошлую ночь Карл провел скверно.

– У меня там багаж, – ответил он в нерешительности, хотя и не без доли тщеславия.

– Так несите его сюда, – удивилась женщина. – Багаж в гостинице не помеха.

– Но мои товарищи… – Карл запнулся, только сейчас поняв, что они-то главная помеха и есть.

– Они, разумеется, тоже могут у нас переночевать, – сказала женщина. – Давайте, приходите! Не заставляйте себя так упрашивать.

– Мои товарищи вообще-то люди славные, – мялся Карл, – но не слишком опрятные.

– Вы что, не видели, какая грязища в зале? – спросила женщина, брезгливо поморщившись. – Уж к нам-то действительно всякий может прийти. Так что я распоряжусь приготовить три постели. Правда, только в мансарде, отель сейчас забит, я сама на мансарду перебралась, но все же это куда лучше, чем под открытым небом.

– Не могу я привести своих товарищей! – вырвалось у Карла. Он живо представил себе, какой шум поднимут эти двое в коридорах респектабельного отеля. Робинсон тут же все что можно перепачкает, а Деламарш наверняка еще и приставать начнет к этой милой женщине.

– Не могу понять, что вас так смущает, – сказала женщина, – но если уж вам так не хочется, оставьте ваших друзей на улице, а сами приходите сюда.

– Нет, это не годится, никак не годится, – возразил Карл. – Они мои товарищи, и я останусь с ними.

– Вы, однако, упрямый, – заметила женщина, отводя глаза. – Вам хотят добра, предлагают помощь, а вы отбиваетесь изо всех сил.

Карл и сам все это прекрасно понимал, но выхода все равно не видел и потому сказал только:

– Большое вам спасибо за вашу любезность. – Но тут же спохватился, что еще не заплатил, и спросил, сколько с него причитается.

– Когда корзину вернете, тогда и сочтемся, – ответила женщина. – Учтите, корзина мне нужна самое позднее к завтрашнему утру.

– Хорошо, – ответил Карл.

Она отворила дверь, что вела из кладовой прямо на улицу, и, когда Карл, поклонившись ей, уже выходил, сказала на прощанье:

– Спокойной ночи. Только все равно поступаете вы неправильно.

Он уже отошел на несколько шагов, когда она крикнула ему вдогонку:

– Так, значит, до завтра!

Едва он очутился на улице, как до слуха его долетел все тот же неутихающий шум из зала, к которому теперь добавилось еще и громыханье духового оркестра. Он порадовался, что ему не пришлось выбираться обратно через эту жуткую толчею. Отель теперь сиял всеми окнами своих шести этажей, ярко и во всю ширь освещая дорогу у него под ногами. Где-то впереди по-прежнему, хоть уже и не столь плотной чередой, проносились машины, вырастая из темноты стремительней, чем днем, они жадно ощупывали полотно дороги белыми лучами своих фар, которые как бы меркли, когда машины пересекали световое пятно отеля, а потом, разгораясь все ярче, снова вбуравливались в черноту ночи и постепенно исчезали вдали.

Спутников своих Карл застал уже спящими глубоким сном, но он и правда отсутствовал слишком долго. Только он собрался аппетитно разложить добытую снедь на листах бумаги, которые тоже нашлись в корзинке, чтобы уж потом, все приготовив, разбудить товарищей, как вдруг с ужасом увидел, что его чемодан, который он оставил запертым, а ключ унес с собой в кармане, теперь разинут настежь и почти все содержимое разбросано вокруг на траве.

– Вставайте! – закричал он в панике. – Пока вы тут дрыхнете, у нас побывали воры!

– Что-нибудь пропало? – заспанным голосом спросил Деламарш.

Робинсон, еще полусонный, сразу же потянулся за бутылкой.

– Не знаю, – крикнул Карл, – но чемодан открыт. Какое разгильдяйство – самим завалиться спать, а чемодан оставить без присмотра!

Оба спутника почему-то рассмеялись, а Деламарш сказал:

– В следующий раз не будете так надолго исчезать. Гостиница в двух шагах, а вы три часа где-то бродите. Мы же голодные, подумали, может, у вас в чемодане найдется что-то съестное, вот и пощекотали замок, пока он не открылся. Только там нет ничего, так что можете спокойно складывать все обратно.

– Вот как, – только и вымолвил Карл, глядя на стремительно пустеющую корзину и прислушиваясь к странным звукам, издаваемым присосавшимся к бутылке Робинсоном: жидкость сперва тихо булькала в горле, потом как бы с присвистом вырывалась обратно и лишь после этого с утробным урчанием устремлялась внутрь, как в воронку.

– Ну что, вы все съели? – спросил он, когда оба начали сыто отдуваться.

– А вы разве не перекусили в гостинице? – спросил в ответ Деламарш, полагая, видимо, что Карл претендует на свою долю.

– Если вы еще не наелись, извольте поторопиться, – сказал Карл, направляясь к чемодану.

– Э, да он никак капризничает? – притворно изумился Деламарш, обращаясь к Робинсону.

– Я не капризничаю, – ответил Карл, – но мне не нравится, когда в мое отсутствие взламывают мой чемодан и разбрасывают мои вещи. Я знаю, между друзьями допустимы кое-какие вольности, и я был к ним готов, но это уже слишком. Я заночую в гостинице и в Баттерфорд с вами не иду. Доедайте скорей, мне надо вернуть корзинку.

– Видишь, Робинсон, – произнес Деламарш, – как с нашим братом говорят. Вот что значит хорошие манеры. Одно слово – немец. Ты-то меня сразу предупреждал, но я, дурак, тебя не послушал, принял его в компанию. Мы к нему со всей душой, с чистым сердцем, целый день с собой тащим, по меньшей мере полдня из-за него теряем, а он теперь, благо кто-то там его в гостинице поманил, хочет сказать нам до свиданья, и дело с концом. Но поскольку он не просто немец, а плохой немец, он не говорит нам это в открытую, он находит предлог с чемоданом, а поскольку он к тому же еще и немец-грубиян, он не может уйти просто так, не оскорбив напоследок нашу честь и не обозвав нас ворами – и все из-за невинной шутки, которую мы разыграли с его чемоданом.

Укладывая вещи, Карл, не оборачиваясь, сказал:

– Продолжайте в том же духе, мне только легче будет уйти. Уж я-то знаю, что такое товарищество. Там, в Европе, у меня тоже были друзья, и никто из них не упрекнет меня в неверности, а в подлости и подавно. Сейчас-то, конечно, они далеко, но если я когда-нибудь вернусь на родину, все они встретят меня с радостью и каждый опять будет мне другом. А вас, Деламарш, и вас, Робинсон, – это вас-то я предал, после того как вы, не отрицаю и никогда не стану отрицать, проявили ко мне дружеское участие и даже посулили место ученика в Баттерфорде? Нет, причина не в этом, а совсем в другом. У вас нет ничего, и в моих глазах это нисколько вас не унижает, а вот вы не можете мне простить то немногое, что у меня есть, и всячески стараетесь меня обидеть, чего я, конечно, стерпеть не могу. Теперь же, когда вы вскрыли мой чемодан и ни словом не сочли нужным извиниться, а вместо этого оскорбляете, и не только меня, но и мой народ, – теперь вы сами лишили меня всякой возможности с вами оставаться. Впрочем, к вам, Робинсон, все это, пожалуй, почти не относится. Вас можно упрекнуть лишь в том, что вы слишком зависите от Деламарша.

– Вот теперь-то и видно, – сказал Деламарш, подойдя к Карлу и слегка ткнув его в спину как бы для того, чтобы тот обернулся, – теперь-то и видно, что вы за птица. Сперва он целый день ходит за мной, как за нянькой, чуть ли не за юбку держится, смотрит в рот, каждое движение повторяет и вообще ведет себя пай-мальчиком. А потом, когда его в гостинице кто-то приветил, он начинает нам тут мораль читать. Да вы, оказывается, мелкий прохвост, и я еще не знаю, потерпим ли мы такое обхождение. И не потребуем ли должок за обучение, раз уж вы целый день за нами подглядывали. Ты слыхал, Робинсон, он полагает, мы позавидовали его богатству. Да один день работы в Баттерфорде, не говоря уж о Калифорнии, и у нас будет в десять раз больше монет, чем те, которыми вы тут звенели и которые еще у вас в подкладке припрятаны. Так что поосторожней в выражениях.

Бросив чемодан, Карл встал и увидел, что все еще заспанный, но несколько повеселевший от пива Робинсон тоже направляется к ним.

– Пожалуй, если я тут с вами останусь, меня ждут еще кое-какие сюрпризы, – сказал Карл. – Вы, как я погляжу, собрались меня избить.

– Всякому терпению приходит конец, – изрек Робинсон.

– Вы, Робинсон, лучше помолчите, – оборвал его Карл, не спуская глаз с Деламарша, – в душе-то вы признаете, что я прав, но показать боитесь, потому что вы с ним заодно.

– Что, решили переманить его на свою сторону? – ехидно спросил Деламарш.

– И не подумаю, – ответил Карл. – Я рад, что от вас ухожу, и ни с одним из вас не хочу больше иметь дела. Еще только одно я вам скажу, раз уж вы попрекнули меня моими деньгами, которые я от вас скрыл. Даже если и так – разве это неправильно по отношению к людям, с которыми ты знаком всего несколько часов, и разве вы своим поведением сейчас не подтвердили правильность моих действий?

– Только спокойно, – сказал Деламарш Робинсону, хотя тот и не думал двигаться. Потом спросил у Карла: – Раз уж вы так обнаглели в своей откровенности, раз уж у пас такой задушевный пошел разговор, то не стесняйтесь, выкладывайте всю правду до конца: что это вас так потянуло в гостиницу?

Карл невольно попятился, перешагнув чемодан, – так близко подступил к нему Деламарш. Но того это ничуть не смутило, он ногой отпихнул чемодан в сторону и сделал еще шаг вперед, водрузив ботинок прямо на белую манишку, что оставалась лежать на траве, и повторил вопрос.

Словно в ответ ему на дороге, где-то внизу, вдруг появился мужчина: светя себе ярким карманным фонариком, он уже взбирался по склону, явно направляясь в их сторону. Это был официант из отеля. Едва завидев Карла, он сказал:

– Я уже полчаса вас разыскиваю. Все кусты вдоль дороги облазил. Госпожа главная кухарка просит вам передать, что корзина, которую она вам одолжила, срочно ей понадобилась.

– Вот она, – ответил Карл сдавленным от волнения голосом.

Деламарш и Робинсон с напускной скромностью тут же отошли в сторонку, как всегда это делали при появлении любого добропорядочного человека. Официант забрал корзинку, но добавил:

– Еще госпожа главная кухарка просила узнать: может, вы все-таки передумали и заночуете в отеле? И двое других господ тоже могут пожаловать, если вы желаете взять их с собой. Постели уже приготовлены. Ночи сейчас, правда, теплые, однако спать на траве совсем небезопасно, у нас тут змеи водятся.

– Раз уж госпожа главная кухарка столь любезна, я, пожалуй, воспользуюсь ее приглашением, – ответил Карл и выжидательно посмотрел на своих спутников.

Но Робинсон стоял столбом, а Деламарш, засунув руки в карманы, изучал звезды. Оба, очевидно, предполагали, что Карл и теперь, после всего, что произошло, возьмет их с собой.

– В таком случае, – продолжил официант, – мне велено проводить вас в отель и доставить ваш багаж.

– Тогда подождите, пожалуйста, минутку, – попросил Карл и нагнулся, чтобы собрать в чемодан немногие оставшиеся вещи.

Внезапно он выпрямился. Фотографии не было, она лежала в чемодане с самого верху, а теперь куда-то подевалась. Все остальное на месте, и лишь фотографии не было.

– Я не вижу фотографию, – почти умоляюще обратился Карл к Деламаршу.

– Какую фотографию? – переспросил тот.

– Фотографию моих родителей, – пояснил Карл.

– Не видели мы никакой фотографии, – сказал Деламарш.

– Не было там никакой фотографии, господин Росман, – поддакнул ему Робинсон со своего места.

– Но этого же быть не может, – простонал Карл, беспомощным взглядом подзывая на подмогу официанта. – Она лежала сверху, а теперь ее нет. И надо было вам устраивать шутки с моим чемоданом!

– Это совершенно исключено, – заявил Деламарш. – Фотографии в чемодане не было.

– Она мне дороже, чем все остальное в чемодане, – сказал Карл официанту, который ходил вокруг, осматривая траву. – Ее ничем не заменишь, второй такой у меня не будет. – И когда официант прекратил безнадежные поиски, сокрушенно добавил: – Это единственная родительская карточка, какая у меня была.

Официант в ответ на это громко и без малейшей щепетильности заявил:

– Что ж, полагаю, тогда надо бы поискать у обоих господ в карманах.

– Да! – немедленно согласился Карл. – Я должен ее найти. Но прежде чем мы обыщем карманы, я хочу им сказать вот что: тот, кто добровольно вернет мне фотографию, получит чемодан со всем содержимым. – Повисло напряженное молчание, потом Карл сказал официанту: – Что ж, очевидно, мои товарищи предпочитают обыск. Но и теперь я по-прежнему обещаю чемодан тому, у кого в кармане найдется фотография. Это все, что я в силах сделать. Официант тут же приступил к обыску Деламарша, тот показался ему покрепче, чем Робинсон, которого он предоставил Карлу. Он предупредил Карла, что обыскивать надо непременно обоих сразу, чтобы они ничего не могли потихоньку выбросить или передать друг другу. В первом же кармане у Робинсона Карл с ходу обнаружил собственный галстук, но забирать его не стал и крикнул официанту: